Умберто Эко Остров накануне

22. ПЛАМЯЦВЕТНАЯ ГОЛУБИЦА

В последующие дни стало ясно, что к Мальтийской Установке им не добраться. Шлюпка как была, так и стояла на острове, в затоне. Плавать фатер Вандердроссель не умел и Роберт не умел тоже.

Ныне, имея при себе молодого сильного мужчину, отец Каспар вполне бы смог руководить строительством парома с веслом, если бы только, как он уже пояснял, все снаряды рукомесла не были с корабля убраны. Ни топора, чтобы срубить мачты или реи, ни молотка, сколотить плот из дверей.

С другой стороны, фатер Каспар, по всему судя, не тяготился затянувшимся сидением на «Дафне». Он, наоборот, был заметно рад возвратиться к своему жилищу, к прогулкам по палубе и к инструментам, позволяющим работать и наблюдать.

Роберт гадал, кто перед ним. Ученый? Безусловно. По крайней мере, эрудит, интересующийся божественными и естественными науками. Чудак? Не без того. Каспар обронил, что и корабль отряжался не на средства иезуитского товарищества, а на его личные, вернее на деньги его брата, разбогатевшего торговлей и не менее сумасшедшего, чем он. Постоянной темой было коварство собратьев по ордену, «присвоивших плодотворные идеи», после того как, лицемеря, их осмеяли в качестве бредовых. Это давало основания думать, что иезуиты города Рима не сильно огорчались, когда их покинул сей софистический индивид, и, учитывая, что снарядил он поход на собственные деньги и с немалой вероятностью не возвратится из неисповедимых странствий, иезуиты благословили его, чтобы убрался с глаз.

Все, что изучал Роберт и в Провансе, и в Париже, предрасполагало его воспринимать концепции физики и натурфилософии, слышимые от старца, с известной осторожностью. В то же время, как мы уже знаем, Роберт усваивал науки будто губка, не стараясь подвергать сомнению взаимоисключающие тезисы. И дело не в том, что Роберту не хватало системности. Это был выбор.

В Париже мир являлся будто сцена, где представлялись обманчивые видимости, где каждый вечер зрители желали следить за новой историей, как если бы привычные вещи, даже чудесные, уже никого не озаряли, и только непривычно неопределенные или неопределенно непривычные умели еще возбуждать. Древние мудрецы требовали, чтобы на один вопрос имелся только один ответ. В большом французском театре показывалось, как на один вопрос отвечается самыми разными способами. Роберт решил отвести половину своего духа тем вещам, в какие верил (или верил, будто верил), и держать другую половину свободной на случай, если верным окажется обратное.

Раз таково было расположение его духа, понятно, почему у него не было стимулов оспаривать даже самые неправдоподобные откровения отца Каспара. Из всех выслушанных им в жизни рассказов речи иезуита были самыми экстраординарными. Как же можно было считать их за ложь?

Кого хотите вызываю оказаться на порожнем судне, между небесами и морями в неведомом пространстве, и не расположиться к грезе, поверив, что пускай по невезению, но все же вы угодили в самое средопупие времян.

Так что и Роберт мог бы забавы ради выставить против россказней иезуита свои аргументы, но очень часто следовал примеру учеников Сократа: они почти напрашивались на поражение.

С другой стороны, как отказаться от поучений того, кто стал местодержателем отца и кто единым духом вызволил Роберта из отчаянного отшельничества и дал ему роль пассажира на корабле, кем – то знаемом и кем – то ведомом?

По обаянию ли сана, по праву ли изначального обладателя этой плавучей твердыни, но отец Каспар олицетворял в Робертовых глазах Власть, а Роберт напитался идеологией века достаточно, чтобы знать, что властям следует поддакивать, ну хотя бы притворно.

Стоило Роберту усомниться в благорассудности назидающего, тот немедля, проводя его по кораблю для нового знакомства и показывая ему снаряды, не привлекшие ранее Робертова взгляда, позволял ему узнать столько важностей и таких важных, что сразу возвращалась и вера.

Например, он обучил Роберта употреблению сетей и удильных крюков. «Дафна» была на рейде в богатейших водах и неэкономно было тратить бортовую провизию, если можно иметь свежую рыбу. Роберт, выходя теперь на палубу даже днем благодаря солнцезащитным очкам, быстро обучился ставить сети и наживлять приманку и без труда таскал из воды животных такой непомерной крупности, что они не раз угрожали стащить в воду его самого.

Он выкладывал пойманное на мостик, и отец Каспар, мнилось, каждого зверя знал лично по имени. Наделял он их именами по природе или по собственной прихоти, Роберту не дано было ведать.

Рыбы на родном его полушарии были серые, в крайнем случае, отливали серебром, а здешние сияли синевой при плавниках цвета мараскина, имели шафрановые бороды и пурпурные морды. Был извлечен из пучины угорь о двух головах на двух концах тулова, обе с выпученными глазами, но отец Каспар показал Роберту, что вторая голова представляла собою простой рисунок, выполненный природой для устрашения противников даже со спины. Выловили рыбу с крапчатым животом, с дегтярными полосами по хребтине, всеми отливами радуги вокруг глаза, с козьим лицом, но отец Каспар велел ее отпустить в море, потому что знал (по рассказам собратьев? по опыту странствий? из легенды моряков?), что эта рыба была отравленнее поганки.

О второй рыбе, с желтым оком, с надутыми губами и зубами как из гвоздильни, фатер Каспар сразу предупредил, что она отродье Вельзевула. И что следует морить ее на палубе до издыхания, а потом швырнуть откуда появилась.

Судил ли он по опытной науке или только по виду? Однако заметим, что все рыбы, знаемые Каспаром за съедобные, оказывались превосходной пищей, а об отдельных он даже заранее говорил, вкуснее ли они в жареном или в отварном виде.

Знакомя Роберта с секретами соломоновых морей, иезуит, походя, рассказывал подробности и об Острове. «Дафна» по прибытии обошла Остров по кругу для разведки. На востоке было много небольших бухт, открытых ветру. Сразу за выгибом южного мыса, там, куда потом матросы причалили со своей шлюпкой, имелся тихий затон, но мелководье, однако, не дозволяло приблизиться кораблю. То место, где «Дафна» кинула якорь, почли самым безопасным. Чуть – чуть ближе к Острову судно стало бы на подводные камни, чуть – чуть дальше от берега оказалось бы над резвым течением, перерезавшим пролив между двумя островами в направлении с юго – запада на северо – восток. Чтоб показать течение Роберту, иезуит велел швырнуть туда тушку Вельзевуловой рыбы, и точно, вода стремительно уволокла труп.

Фатер Каспар вместе с матросами обошли дозором Остров, выбирая место для Установки, и увидели, что с вершинки холма просматривалась практически вся территория, обширная, как Рим в городской черте.

На Острове имелся водопад, имелась пышнейшая растительность, не только кокосы и бананы, но также и деревья со стволами звездообразной формы, их грани заострялись как ножи. Что до животного мира, многих его представителей Роберт видел на гон – деке. На Острове, похоже, был настоящий птичий рай, там обитали даже летающие лисицы. По роще бегали кабанчики, но их не изловили. Змеи водились, однако злозельных или язвительных замечено не было, и бесконечно разнообразные шныряли ящерицы.

Однако самая изобильная фауна наблюдалась вдоль коралловой опояски. Черепахи, раки, устрицы какой угодно формы, несравнимые с устрицами наших морей, размером с корзину, со сковородку, растворяющиеся туго, но зато уж в середине сочившиеся белым, жирным и мягким мясом, настоящий деликатес. К сожалению, на корабль доставлять их не было смысла, они немедленно портились от жары.

Им не попалось ни одного крупного хищного зверя, какими полнятся области Азии: ни слонов, ни тигров, ни крокодилов. С другой стороны, не встретилось и ничего похожего на буйволов, быков, лошадей или собак. В этой земле формы жизни создавались не архитекторами, не скульпторами, а ювелирами: птицы – разноцветные кристаллы, лесные зверьки – статуэтки, рыбы были почти прозрачны, как люстры из хрусталя. Ни отцу Каспару, ни шкиперу, ни матросам ни разу не попадались в этих водах злобные акулы, заметные, как известно, с далеких расстояний благодаря их режущим, как топорики, плавникам. И это при том, что на тех широтах акулы сновали повсюду. Я склонен думать, что отсутствие акул около Острова – обольщение нашего прихотливого первопроходца, но все – таки это могло быть и справедливо, если по причине близости быстрого течения акулы предпочитали бытовать по другую его сторону, где рассчитывали найти более разнообразный корм. Как бы то ни было, важно для развития нашей истории, что ни Каспар, ни Роберт не должны были опасаться присутствия акул, иначе они побоялись бы спускаться в воду моря, а я не знал бы в этом случае, что рассказывать вам.

Роберт от речей священника все больше очаровывался недостижимым берегом, воображал и форму, и цвет, и движения описываемых существ. А кораллы, каковы они, эти кораллы, знакомые ему только как драгоценности, которые в поэзии отображают цвет румяных девьих губ?

Что до кораллов, тут отец Каспар не мог выискать слов и ограничивался тем, что возводил очи горе с выражением блаженства. Кораллы, известные Роберту, были погибшие, как давно погибла добродетель тех придворных дам, к чьим устам либертины применяли это натянутое сравнение. На коралловом отроге погибшие тоже не недостачествовали, и именно они царапали руки тех, кто хотел потрогать их под водой. Но настоящим изумлением являлись кораллы живые, они похожи, как бы описать, на подводные цветы, на анемоны, гиацинты, васильки, лютики, колокольчики, нет же, это ничего не передает, это живые завитки, локоны, почки, распуколки, пузыри, бутоны, желуди, завязи, пупырышки, узлы, кочерыжки, прожилины, плодоножки, да нет, надо рассказывать иначе, они подвижны, они многоцветны, как сады Семирамиды, они пересозидают все злаки полей и огородов, от репы до репейника и до кочанной капусты…

Фатер Каспар смотрел на них в среде их природы, пользуясь снарядом, изобретенным его сотоварищем по братству, это устройство до сих пор лежит где – то в сундуке у него в каюте: кожаная личина с большим стеклянным окуляром, закраины обшиты валками, а по краям имеются лямки для завязывания узла на затылке, с тем, чтобы маска покрывала лицо. Продвигаясь на плоскодонке, опустивши голову к воде, можно было наслаждаться подводным царством, в то время как без этой защиты, кроме соляной рези в глазах, ничего не ощущает человек.

Каспар считал, что прибор, именовавшийся Проницательным, Визирным либо же Стеклянной Личиной (то есть маска, но призванная не укрывать, а открывать) мог бы применяться не только с лодки, а и пловцами; конечно, рано или поздно вода забиралась под окантовку, но хоть малое время, покуда хватало дыхания, можно было бы осматривать дно. После этого полагалось выныривать, облегчать от воды стекло и заново утопать.

«Если ты научался плавать, мог глядеть под водой», – говорил Каспар Роберту. А Роберт, с той же грамматической бойкостью: «Если я научался плавать, под воду мне утопать расчета нету». Однако его слегка удручало, что он неспособен добраться до этих чудес.

А еще, а еще, не мог угомониться фатер Каспар, на Острове живет Пламяцветная Голубка.

«Как это? Какая она?» – вскрикивал Роберт, и пылкость его вопрошания представляется нам тревожной. Может, Остров с самого начала обещал ему некую смутную эмблему, и лишь в этот момент решение сиятельно обрисовалось перед ним?

Отец Каспар отвечал, что затруднительно изъяснить все великолепие облика этой птицы, и что нужно видеть ее, чтобы понять, до чего она хороша. Он заметил ее в наблюдательную трубу в первый день, как приплыли. Издалека она была как ком огненного злата, или язык раззолоченного огня, срывавшийся с верхушек стволов стрелою к небу.

Высадившись, он начал искать эту птицу и велел искать ее всем матросам.

Следопытствовали они долго, прежде чем узнали, на каких деревьях она бывает. Ее токованье «ток – ток» напоминало щелк языка во рту. Каспар научился подманивать птицу на такую щелкотню и, наконец, смог разглядеть, как она перепархивает с ветки на ветку.

Каспар снова и снова приходил на место засады с увеличительной трубою и однажды застал ее довольно долго в неподвижности; голова темно – оливковая, или нет, цвета спаржи, такие же и лапки; клюв горчичного оттенка, от него к окружности глаза тянется широкая полоса, и глаз напоминает кукурузное зерно, в середине его блестящая черная точка. Золотистый ошейник, позолота на кончиках крыльев, а тельце, от грудки и до рулевых перьев хвоста, перьев тонких и завитых, как женские кудри, это тельце красное… о как бы это…

Багряное, багровое, червленое, пурпурное, алое, карминное, кровавое, огненное, воспаленное, рдяное, рубинное, маковое, гвоздичное? предлагал Роберт. А иезуит на это: " Бледно, невыразительно. "

Роберт снова: «Цвета клубники? герани? малины? редиса? остролиста? кошенили? калины? мухомора? красноперки? снегиря? марены? кумача? сандала?» «Да нет», – негодовал фатер Каспар, воюя с собственным и чужими языками за верное слово. По синтезу Роберта не поймешь, кто, в конце концов, нашел результирующую эмфазу, информатор или информируемый. Но, похоже, что остановились на ликующем цвете померанца и сочли, что речь идет об окрыленном солнце, короче говоря, на фоне белого неба эта голубка была, как если бы денница выкатывала на овиди снегов раскаленный апельсин, сиятельнее херувима.

Пояснял отец Каспар: голубице жаркого цвета негде было и водиться, если не на острове имени Соломона, потому что в Песни Песней этого великого царя сказано о голубке: блистающая как заря, светлая как солнце, грозная, как полки со знаменами. Голубица, как говорится в другом псалме, с крыльями, покрытыми серебром, и с перьями чистого злата.

Наряду с этим животным отец Каспар обнаружил другое, сходновидное, только перья были не апельсинные, а иззелена – синие, и по тому, что пара занимала одну ветку, можно было судить, что это самец и самка. Они принадлежали к роду голубей, как указывали и форма и частое гуленье. Кто из них был петушок, а кто курочка, определить было трудновато, в любом случае матросам приказали их не убивать.

Роберт хотел знать, сколько таких голубей могло водиться на Острове. По соображениям отца Каспара, который всякий раз наблюдал только один шар оранжевого цвета, вздымавшийся в облака, и только одну пару птиц в высоких кронах, не исключалось, что на Острове только одна пара этих голубей, из них только один экземпляр апельсинного цвета. Догадка, доводившая Роберта до умопомрачения своей редчайшей красотой: единственная, нежная голубка дожидалась именно его, выкликала из минувшего дня.

С другой стороны, Роберт, считал фатер Каспар, если так уж нетерпел узреть эту голубицу, мог добиться своего, просидев много часов с подзорной трубою. Только надо было снять с носа копченые стекла. На ответ Роберта, что состояние глаз не позволяет, Каспар пренебрежительно отмахнулся, как от дамского жеманства, и посоветовал капли, которыми лечился от бубона (Спиритус, Олей и цветочные масла).

Неизвестно, применил ли Роберт эти леченья, или же просто приучился понемногу воспринимать мир, не затуманенный очками, начав с рассветов и закатов и постепенно переходя к дневному зренью, или же продолжал надевать очки даже когда, как будет рассказано, учился плавать, – но в любом из этих случаев слабость глаз больше не упоминается в его записях как оправдание нежелания или бегства. Так что законно предположить, что мало – помалу, может, благодаря целебному дару свежего воздуха или отсвету морской глади, ему удалось избавиться от болезни, настоящей или предполагаемой, которая побуждала его как волколака делать свои дела ночами вот уже более десяти лет (если, конечно, читатель не захочет возразить, что попросту Роберт мне понадобился ясным днем на верхнем деке и, не находя к тому противопоказаний в его записках, по – авторски безапелляционно я излечил его от всех хвороб и вывел на шканцы).

Но может быть, Роберт хотел излечиться, чтобы, во что бы то ни стало посмотреть на Алую Голубку? Он и припал бы на много суток к окуляру подзорной трубки, впериваясь в кроны деревьев, если бы не отвлекала внимания еще одна неразрешенная проблема.

По окончании описания Острова и его сокровищ фатер Каспар провозгласил, что многие великолепные вещи могли отыскаться только там, на антиподном меридиане. Роберт возразил: «Святой отец, вы говорили, что Мальтийская Установка вам подтвердила, что вы на антиподной долготе, и я в это верю. Но вы же не собирали Установку на каждом острове, который проходили. Вы ее собрали только здесь. Каким же образом, прежде чем Установка это подтвердила, вы могли предполагать, что отыскали именно здесь искомую долготу?»

«Ты сказал очень верно. Если я приезжал сюда, не зная, что это тут, значит, до тех пор я не знал, что я тут… Сейчас объясню. Я знал, что Установка – единственный истинный способ. Но чтоб понять, где же поставить для пробы эту верную Установку, в моем распоряжении были только ложные способы. Их я и применил».