— Да уж наверняка.
— Нужно удостовериться, что, когда он проснется, у
него будет
чистая чашка.
— О нем позаботятся.
— Может быть, ему нужно одеяло потеплее. Он же не может нам
сказать, что замерз.
Я подхожу к Матео и беру его за плечи, пытаясь как-то успокоить,
потому что его трясет.
— Он не хочет, чтобы ты тут сидел, ясно?
Брови Матео смыкаются на переносице, глаза краснеют. Так
краснеют глаза у того,
кто очень опечален, а не зол.
— Я не это имел в виду. Просто сморозил. Он не хочет, чтобы ты
тратил здесь свое время. Послушай, у тебя хотя бы был шанс
попрощаться. А у меня в случае с моей семьей такого шанса не было.
Я слишком много времени потратил на попытки понять, что же им
сказать. Так что я счастлив за тебя — и в то же время жесть как тебе
завидую. И даже если
теперь моих слов недостаточно, чтобы
вытащить тебя из палаты, скажу честно: ты мне нужен. Мне нужно,
чтобы рядом со мной был друг.
Матео снова оглядывает комнату, наверняка убеждая себя, что ему
прямо в эту секунду нужно почистить унитаз или проверить, все ли
чашки в больнице безукоризненно чисты, чтобы полностью исключить
вероятность того, что его папе достанется единственная грязная. Но я
сжимаю его плечи и помогаю ему очнуться. Он
идет к кровати и
целует отца в лоб.
— Прощай, пап.
Потом начинает пятиться от кровати, шаркая ногами, и на
прощание машет своему спящему отцу. Мое сердце грохочет в груди, а
ведь я всего лишь свидетель этой сцены. Должно быть, Матео сейчас
готов разорваться на части. Я кладу руку ему на плечо, и он
вздрагивает.
— Прости, — произносит он у двери. — Я очень надеюсь, что он
очнется сегодня. Ровно ко времени, понимаешь.
Я бы
на это не рассчитывал, но все равно киваю.
Мы выходим из палаты. Матео в последний раз заглядывает
внутрь и закрывает за нами дверь.
Достарыңызбен бөлісу: