Естественный отбор и возникновение разума"

Карл Р. Поппер

Для меня было большой честью получить приглашение прочитать первую дарвиновскую лекцию в Дарвиновском колледже Кембриджского университета, который ближе всех других университетов связан с Чарлзом Дарвином и его семьей.

Получив это приглашение, я сомневался, следует ли мне принять его. Я не ученый-естественник и не историк. Есть исследователи Дарвина, посвятившие свою деятельность изучению его жизни и его времени, а я никогда этим не занимался. По этим причинам, вероятно, я должен был бы отклонить приглашение. Однако приглашение было очень любезным и убедительным, а приглашавшие меня, по-видимому, хорошо знали, что я не биолог и не исследователь жизни Дарвина, а простой любитель. В конце концов я принял приглашение, выбрав себе тему, которая, по-моему, тесно связана с двумя из основных областей интересов Дарвина: естественным отбором и эволюцией разума.

Вместе с тем в первой дарвиновской лекции следует сказать несколько слов о самом Дарвине, хотя докладчик, как я только что сказал, и не специализируется в этой области. Так что я, пожалуй, начну с того, что образ и имя Дарвина принадлежат к числу самых ранних воспоминаний моего детства. В кабинете моего отца в Вене были два поразительных портрета — портреты двух стариков. Это были портреты Артура Шопенгауэра и Чарльза Дарвина. Наверное, я расспрашивал отца об этих людях еще прежде, чем научился читать. Портрет Шопенгауэра был интересен, хотя не очень привлекал меня, а Дарвин имел очень внушительный и привлекательный вид. У него была длинная белая борода, еще длиннее, чем у моего отца, и он был одет в какой-то странный темный плащ, нечто вроде дождевика без рукавов. Он смотрел очень дружелюбно и казался очень спокойным, но немного грустным и одиноким. Это была известная фотография, сделанная, когда ему было 72 года, за год до его смерти. Так получилось, что я знал лицо и имя Дарвина, сколько себя помню. Я знал, что это великий англичанин, путешественник и один

* Popper Karl R. Natural Selection and the Emergence of Mind // Dialectica, 1978, vol.32, fasc. 3-4, pp. 339-355. Работа эта вместе с «Приложением» «О свете и жизни» («Appendix: On Light and Life») переиздана в сборнике: Evolutionary Epistemology, Rationality, and the Sociology of Knowledge / Ed. by Radnitzky G. and Hartley HI W.W. Open Court Publishing Co., La Salle, Illinois, 1987, pp. 139-155. В настоящем издании эта работа К. Поппера публикуется вместе с «Приложением».

76 Карл Р. Поппер

из величайших исследователей животного мира, когда-либо живших на свете, и он мне очень нравился.

Дарвин не только величайший из биологов — недаром его часто уподобляли Ньютону, он еще и достойный всяческого восхищения, почтенный и поистине чудесный человек. Немногие из известных мне книг могут сравниться с пятью томами его писем, изданными его сыном Френсисом, в которые входит также его «Автобиография». Со страниц этих книг к нам обращается человеческое существо, почти совершенное в своей простоте, скромности и преданности истине.

Тема моей лекции — «Естественный отбор и возникновение разума (духа — mind)». Очевидно, естественный отбор — центральная тема Дарвина. Однако я не ограничусь одной только этой темой. Я последую за Дарвином в его подходе к проблемам тела и разума — разума как человека, так и животных. И я попытаюсь показать, что теория естественного отбора поддерживает доктрину, которую поддерживаю и я. Я имею в виду немодную доктрину взаимодействия между разумом и мозгом.

Моя лекция будет состоять из четырех разделов.

В первом разделе, озаглавленном «Естественный отбор Дарвина против естественной теологии Пейли», я коротко выскажусь о революции, произведенной Дарвином, и о нынешней контрреволюции против науки.

Второй раздел называется «Естественный отбор и его научный статус». Название третьего раздела — «Проблема Гексли». В нем содержится центральное рассуждение моей лекции, основанное на понятии естественного отбора. В этом расуждении излагаются аргументы в пользу взаимодействия между разумом и мозгом и против точки зрения Т. Г. Гексли, согласно которой разум есть эпифеномен. В нем также излагаются аргументы против так называемой теории тождества — модной нынче теории о том, что разум и мозг тождественны.

Четвертый раздел, озаглавленный «Замечания о возникновении разума», завершает лекцию несколькими соображениями по поводу того, что представляется величайшим чудом нашей Вселенной: возникновение разума и, в частности, сознания (consciousness).

1. Естественный отбор Дарвина против естественной теологии Пейли

Первое издание книги Дарвина «Происхождение видов» было опубликовано в 1859 г. Отвечая на письмо Джона Лаббока, благодарившего Дарвина за присланный экземпляр его книги, Дарвин высказал примечательное соображение по поводу книги Уильяма Пейли «Natural Theology» («Естественная теология»), опубликованной за полвека до этого. Дарвин писал: «Я думаю, что ни одной книгой я не восхищался так, как "Естественной теологией" Пейли. Раньше я знал ее почти наизусть» [1]. Годы спустя Дарвин в своей «Автобиографии» писал о Пейли, что «внимательное изучение [его] работ... было единственной частью академического курса [в Кембридже], которая... в какой-либо степени пригодилась мне для образования моего ума» [2].

Естественный отбор и возникновение разума 77

Я начал с этих цитат, потому что проблема, поставленная Пейли, стала одной из самых важных проблем Дарвина. Это была проблема планомерности или целесообразности (design).

Знаменитое доказательство существования Бога от планомерности стояло в центре теизма Пейли. Если вы найдете часы, рассуждал Пейли, вряд ли вы усомнитесь в том, что их сконструировал часовщик. Так если взять высокоорганизованный организм с его сложными органами, предназначенными для определенных целей, такими как глаза, тогда, утверждал Пейли, вы должны заключить, что этот организм наверняка сконструировал разумный Создатель. Это и есть «доказательство от планомерности» Пейли. До Дарвина теория преднамеренного творения — теория, что все виды были сконструированы Создателем, — была широко принята не только в Кембриджском университете, но и в других местах многими из лучших ученых. Существовали, конечно, и альтернативные теории, такие как ламаркизм; Юм также ранее выдвигал возражения против доказательства от планомерности, хотя и не особенно сильные. В то же время теорию Пейли в те дни серьезные ученые воспринимали вполне серьезно.

Почти невозможно поверить, как сильно изменилась атмосфера в результате публикации в 1859 г. «Происхождения видов». На смену аргументу, на деле вообще не имеющему какого-либо научного статуса, пришло огромное количество самых внушительных и хорошо проверенных научных результатов. Все наше мировоззрение, вся наша картина мира изменились небывалым образом.

Дарвиновская революция все еще продолжается. Вместе с тем сейчас мы оказались в разгаре контрреволюции, мощной реакции, направленной против науки и против рационального мышления. Я чувствую необходимость хотя бы коротко определить свою позицию по этому вопросу, а также — в этой дарвиновской лекции — указать, какую позицию по этому вопросу занимал сам Дарвин.

Моя позиция, говоря очень кратко, такова. Я на стороне науки и рационального мышления, но я против тех преувеличенных претензий на научность, которые иногда справедливо осуждаются как «сциентизм». Я на стороне поиска истины и на стороне интеллектуальной отваги в поиске истины; однако я против интеллектуальной заносчивости и особенно против неуместных претензий, будто истина уже у нас в кармане или что мы можем хотя бы приблизиться к несомненному знанию истины.

Важно осознавать, что наука не высказывается по «вечным» вопросам — о тайнах бытия или о назначении человека в этом мире.

Многие хорошо это понимают. Однако некоторые великие ученые и многие менее великие делали из этого неверные выводы. Тот факт, что наука не может высказываться по поводу этических принципов, принимали за указание на то, что таких принципов не существует, в то время как на самом деле поиск истины подразумевает этику. А успех Дарвина, показавшего с помощью естественного отбора, что задача или цель того или иного органа, например, глаза, может быть только кажущейся, неправильно понималось как нигилистическая доктрина о том, что все цели являются лишь кажущимися

78 Карл Р. Поппер

и что наша жизнь не может иметь никакой цели, или задачи, или смысла, или назначения.

Хотя Дарвин разрушил доказательство Пейли от планомерности или целесообразности, показав, что те факты, которые Пейли объяснял планомерным конструированием, вполне можно объяснить и как результат случайности и естественного отбора, Дарвин был очень скромен и не догматичен в своих утверждениях. Он вел переписку о божественном плане (design) с Азой Греем из Гарварда: Дарвин писал Грею через год после выхода в свет «Происхождения видов»: «...по поводу Плана. Я сознаю, что совершенно безнадежно запутался. Я не могу поверить, что мир, каким мы его видим, возник в результате случайности, но я не могу и смотреть на каждое отдельное существо как на результат Плана» [3]. А еще через год Дарвин писал Грею: «Что касается Плана, я скорее склонен поднять белый флаг, чем палить... из пушек... Вы говорите, что Вы в тумане; я же завяз в грязи... и все же я не могу отмахнуться от этих вопросов» [4].

Мне представляется, что этот вопрос, возможно, выходит за рамки науки. И тем не менее, я считаю, что наука открыла нам многое такое о развивающейся Вселенной, что весьма интересным образом освещает волновавшую Пейли и Дарвина проблему о плане творения.

Я считаю, что наука предлагает нам (разумеется, пробную) картину изо брегательной [5] или даже созидательной Вселенной — Вселенной, в которой возникают новые вещи на новых уровнях.

На первом уровне существует теория возникновения тяжелых атомных ядер в центре больших звезд, а на более высоком уровне — данные о возникновении где-то в космосе органических молекул.

На следующем уровне находится возникновение жизни. Даже если когда-нибудь удастся воспроизвести зарождение жизни в лабораторных условиях, жизнь создает нечто совершенно новое для Вселенной: своеобразную жизнедеятельность организмов, особенно деятельность животных, часто целенаправленную, и решение проблем животными. Все организмы постоянно решают проблемы, хотя в большинстве случаев они и не осознают те проблемы, которые пытаются решать.

На следующем уровне происходит громадный таг вперед: возникновение сознания (conscious states). С различием между сознательными и бессознательными состояниями во Вселенной опять-таки появляется нечто совершенно новое и необычайно важное. Это новый мир — мир сознательного опыта.

За этим на очередном уровне следует возникновение продуктов человече ского разума, духа, таких как произведения искусства, а также произведения науки, в особенности научные теории.

Я думаю, что ученые, несмотря на весь свой скешинизм, должны признать, что Вселенная, или Природа, или как бы ее ни называть, способна на творчество. Ведь она создал а людей-творцов: она создала Шекспира, и Ми-келанджело, и Моцарта, и, как следствие, косвенным образом — их произведения. Она произвела Дарвина и таким образом создала теорию естественного отбора. Естественный отбор уничтожил доказательство чудесного целенаправленного вмешательства Творца. Однако он оставил нам чудо творческого начала Вселенной, жизни и человеческого разума. Хотя науке нечего сказать

о персонифицированном Творце, факт возникновения нового и факт творчества трудно отрицать. Я думаю, что сам Дарвин, который не смог «отмахнуться от этих вопросов», согласился бы с тем, что, хотя идея естественного отбора открыла целый новый мир для науки, она не устранила из нарисованной наукой картины Вселенной чуда творчества; не устранила она и чуда свободы — свободы творить и свободы самим выбирать себе цели и задачи.

Подведем итог этих кратких замечаний.

Контрреволюцию против науки нельзя оправдать с точки зрения интеллекта и нельзя защитить с точки зрения морали. Конечно, ученым не следует поддаваться искушениям «сциентизма». Они всегда должны помнить, как, думаю, помнил Дарвин, что наука носит предположительный характер и что она погрешима. Наука пока не разгадала все загадки Вселенной и не обещает разгадать их когда-нибудь в будущем. Тем не менее она может иногда пролить неожиданный свет на самые глубокие и, возможно, неразрешимые загадки.

2. Естественный отбор и его научный статус

Говоря о дарвинизме, я все время буду говорить о сегодняшней теории, — то есть собственно о дарвиновской теории естественного отбора, подкрепленной менделевской теорией наследственности, теорией мутаций и рекомбинации генов и расшифровкой генетического кода. Это чрезвычайно внушительная и мощная теория. Конечно, утверждение о том, что она полностью объясняет эволюцию, слишком смело и далеко не обосновано. Все научные теории по сути дела являются предположениями, даже те, которые успешно выдержали множество строгих и разнообразных проверок. Менделевское обоснование современного дарвинизма хорошо проверено, так же как и теория эволюции, утверждающая, что вся жизнь на Земле развилась из нескольких простейших одноклеточных организмов, возможно даже из одного единственного организма.

Тем не менее, важнейший вклад самого Дарвина в теорию эволюции — его теорию естественного отбора — трудно проверить. Существует несколько способов ее проверки, даже экспериментальных способов, и в некоторых случаях, подобных знаменитому феномену, известному как «промышленный меланизм»¹, мы можем наблюдать естественный отбор, происходящий как бы на наших глазах. И все-таки по-настоящему строгую проверку теории естественного отбора очень трудно осуществить, гораздо труднее, чем проверку сравнимых с нею в других отношениях теорий в физике или химии.

Трудности проверки теории естественного отбора заставили многих ученых, антидарвинистов и даже нескольких великих дарвинистов, заявить, что она представляет собой тавтологию. Тавтология вроде «Все столы являются столами», разумеется, не поддается проверке; кроме того, она ничего не в состоянии объяснить. И потому поистине удивительно слышать, как некоторые из величайших современных дарвинистов сами формулируют эту теорию таким образом, что она сводится к тавтологии о том, что организмы,

Промышленный меланизм — потемнение шкуры, перьев, меха у животных в промышленных регионах с повышенным выбросом сажи в атмосферу, происходящее в результате естественного отбора в связи с тем, что светлее окрашенные животные чаще становятся жертвами хищников. — Прим. перев.

80

Карл Р. Поппер

которые производят самое многочисленное потомство, производят самое многочисленное потомство. А К. X. Уоддингтон даже сказал как-то (и защищал эту точку зрения в других местах), что «естественный отбор... оказывается... тавтологией» [6]. И все же в том же самом месте он приписывает этой теории «огромную... объясняющую способность». Поскольку объясняющая способность тавтологии, очевидно, равна нулю, здесь явно что-то не так.

Однако подобные пассажи можно найти и в работах таких великих дарвинистов, как Роналд Фишер, Дж. Б. С. Холдейн, Джордж Гейлорд Симпсон и других.

Я упоминаю об этой проблеме потому, что и сам грешен. Под впечатлением высказываний этих авторитетов мне случалось называть эту теорию «почти тавтологической» [7] и я пытался объяснить, как теория естественного отбора может быть непроверяемой (как тавтология) и в то же время представлять огромный интерес для науки. Мое решение этой проблемы состояло в том, что доктрина о естественном отборе представляет собой весьма успешную метафизическую исследовательскую программу. Она ставит детализированные проблемы во многих областях и подсказывает нам, чего следует ожидать от адекватного решения этих проблем.

Я и сейчас считаю, что естественный отбор работает в этом смысле как исследовательская программа. Вместе с тем я теперь придерживаюсь иного мнения о проверяемости и логическом статусе теории естественного отбора, и я рад возможности заявить о своем отречении от прежних взглядов. Надеюсь, мое отречение внесет какой-то вклад в понимание статуса естественного отбора.

Важно осознать объяснительную задачу естественного отбора, а особенно важно осознать, что можно объяснить без теории естественного отбора.

Начну с замечания, что для достаточно малых и изолированных с точки зрения размножения популяций менделевская теория генов вместе с теорией мутаций и рекомбинации генов сама по себе — без естественного отбора — может предсказать то, что называют «дрейфом генов». Если изолировать от основной популяции небольшое число особей и лишить их возможности скрещивания с основной популяцией, то через некоторое время распределение генов в генофонде новой популяции станет несколько иным, нежели в исходной популяции. Это произойдет даже при полном отсутствии селективного давления. Мориц Вагнер, современник Дарвина и, конечно, представитель доменделевской эпохи, знал об этом явлении. Поэтому он выдвинул теорию эволюции путем дрейфа генов, возможной в случае репродуктивной изоляции, вызванной географической отрезанностью.

Для того, чтобы понять задачу естественного отбора, стоит вспомнить ответ Дарвина Морицу Вагнеру [8]. Дарвин, в основном, отвечал Вагнеру так: если у вас нет естественного отбора, вы не можете объяснить эволюцию органов, кажущихся специально спроектированными, как, например, глаз. Или, другими словами, без естественного отбора невозможно разрешить проблему Пейли,

В самом смелом и всеобъемлющем виде теория естественного отбора могла бы утверждать, что все организмы и в особенности все сложные органы, существование которых можно интерпретировать как свидетельство

преднамеренного планирования, и вдобавок все формы поведения животных образовались в результате естественного отбора, то есть в результате случайных вариаций, передаваемых по наследству, среди которых бесполезные уничтожаются, так что остаются только полезные изменения. Сформулированная с таким размахом, эта теория не только опровержима — она уже опровергнута. Потому что не все органы служат полезной цели: как указал сам Дарвин, существуют органы, такие как павлиний хвост, и поведенческие программы, как демонстрация павлином своего хвоста, которые невозможно объяснить с точки зрения полезности, то есть, как следствие, с точки зрения естественного отбора. Дарвин объясняет их привлекательностью для противоположного пола, то есть половым отбором. Конечно, это опровержение можно и обойти при помощи какого-нибудь словесного маневра: ведь можно обойти любое опровержение любой теории. В этом случае мы, однако, приближаемся к превращению этой теории в тавтологию. Представляется гораздо более предпочтительным признать, что не все продукты эволюции полезны, хотя таковых и удивительно много, и что, выдвигая предположения о том, в чем состоит польза, приносимая тем или иным органом или той или иной поведенческой программой, мы тем самым выдвигаем возможное объяснение с точки зрения естественного отбора: почему данный объект эволюционировал именно данным образом и даже, может быть, как он эволюционировал. Другими словами, мне представляется, что, как и многие другие теории в биологии, эволюция путем естественного отбора не является универсальной, хотя она, по-видимому, охватывает огромное количество важных случаев.

Согласно теории Дарвина, достаточно постоянное селективное давление может превратить случайный дрейф генов в дрейф, который кажется планомерно направляемым. Таким образом, селективное давление, если оно имеется, оставляет свой отпечаток на генетическом материале. (Можно, однако, упомянуть о том, что бывают разновидности селективного давления, которые успешно действуют в течение очень короткого промежутка времени: после одной жестокой эпидемии могут остаться в живых только особи, генетически невосприимчивые к данной болезни.)

Теперь я кратко обобщу сказанное мною до сих пор о дарвиновской теории естественного отбора.

Теория естественного отбора может быть сформулирована таким образом, что она оказывается далеко не тавтологичной. В этом случае она не только поддается проверке, но и не является универсально истинной. У нее, по-видимому, имеются исключения, как и у многих биологических теорий: учитывая случайный характер вариаций, через которые осуществляется естественный отбор, существование этих исключений не вызывает удивления. Итак, не все феномены эволюции объясняются одним естественным отбором. Однако в каждом конкретном случае для исследователя представляется заманчивым показать, в какой степени естественный отбор определяет эволюцию конкретного органа или поведенческой программы.

Значительный интерес представляет возможность обобщения понятия естественного отбора. В этой связи полезно обсудить взаимосвязь между отбором и научением, или инструктированием (instruction). В то время как теория Дарвина — селекционистская, теория Пейли — инструкционистская.

82

Карл Р. Поппер

Создатель формует материю в соответствии со своим замыслом, инструктируя (instructing) ее, указывая ей, какую форму ей следует принять. Таким образом^ селекционистскую теорию Дарвина можно рассматривать как теорию, которая объясняет отбором нечто, внешне похожее на научение. Определенные неизменные свойства окружающей среды оставляют свой отпечаток на генетическом материале, как бы формуя его, в то время как на самом деле они его отбирают.

Много лет назад я посетил Бертрана Рассела в его квартире в Тринити Колледже в Кембридже, и он показал мне свою рукопись, в которой не было ни одного исправления на протяжении многих страниц. Он давал указания (instructed) бумаге при помощи своего пера. Я действую совершенно иначе. Мои рукописи полны исправлений настолько, что нетрудно понять мой метод работы — нечто вроде метода проб и ошибок, через более или менее случайные флуктуации, из которых я выбираю то, что представляется мне подходящим. Можно задать вопрос, не проделывал ли и Рассел нечто подобное, но только в уме, может быть даже бессознательно и во всяком случае очень быстро. Ведь то, что кажется научением, часто бывает основано на косвенном механизме отбора, чему может служить иллюстрацией ответ Дарвина на проблему, поставленную Пейли.

Я предлагаю попытаться проверить предположение, что нечто подобное происходит во многих случаях. Мы можем предположить, что Бертран Рассел в действительности строил так же много пробных формулировок, как и я, но что ум его работал быстрее моего, проверяя их и отвергая негодных словесных кандидатов. Эйнштейн сказал где-то, что он построил и отбросил огромное количество гипотез, прежде чем наткнулся на уравнения общей теории относительности (которые вначале тоже отверг). Очевидно, метод построения и отбора действует с отрицательной обратной связью.

Более сорока лет назад я выдвинул предположение, что именно этим способом мы приобретаем знания об окружающем нас мире: мы строим предположения, или гипотезы, проверяем их и отвергаем те из них, которые не годятся. При ближайшем рассмотрении это и есть метод критического отбора. С более далекого расстояния он напоминает научение или, как это обычно называют, индукцию.

Художник часто делает нечто, поразительно похожее на то, что я только что обрисовал. Он кладет на холст пятно краски и отступает назад, чтобы оценить полученный эффект, с тем чтобы либо принять его, либо отвергнуть и переписать цветовое пятно заново. Для моего рассуждения несущественно, сравнивает ли он эффект с изображаемым объектом, или со своим внутренним образом, или просто руководствуется тем, нравится ему полученное изображение или не нравится. Здесь важно то, что Эрнст Гомбрих описал великолепной фразой «создание предшествует сопоставлению» [9]. Эта фраза может быть с пользой приложена к любому случаю отбора, в частности, к методу построения и проверки гипотез, включающему в себя восприятие, и особенно восприятие в форме гештальта. Конечно, выражение «создание предшествует сопоставлению» приложимо также и к дарвиновскому отбору. Сотворение множества новых генетических вариаций предшествует их отбору окружающей средой и, таким образом, их сопоставлению с окружающей

( _tu/юи. Воздействие окружающей среды происходит не впрямую, потому что с > должен предшествовать отчасти случайный процесс создания или сотво-г>-»4ия материала, на котором может осуществляться отбор или сопоставление. Одно из важных свойств этого окольного метода отбора состоит в том, и » он проливает свет на проблему нисходящих причинных связей, на ко-горую обратили внимание Дональд Кэмпбелл и Роджер Сперри [10]. О нисходящих причинных связях можно говорить в тех случаях, когда структура юлее высокого порядка действует причинным образом на свою подструк-ypv, Трудность понимания нисходящей причинности состоит в следующем. VI я думаем, что можем понять, как подструктуры некоторой системы со-• юща воздействуют на систему в целом, то есть мы думаем, что понимаем ?Фичинность, действующую снизу вверх. Однако обратный процесс очень рул но себе представить, потому что подструктуры, по-видимому, и так взаимодействуют между собой, и для воздействий, идущих сверху, не остается MC -та Отсюда возникает эвристическое требование объяснять все в терминах чочекул или других элементарных частиц (это требование иногда называют ^едукционизмом»),

Я предполагаю, что нисходящую причинность по крайней мере в неко-

•>-пь1\ случаях можно объяснить как отбор, действующий на элементарных

"•гииах, подверженных случайным флуктуациям. Случайный характер дви-

м кия элементарных частиц, — кошрый часто называют «молекулярным

>"осом», — как бы создает просвет, через который может проникнуть воздей-

'чвие структуры более высокого уровня. Случайное движение принимается,

ч-ли оно согласуется со структурой более высокого уровня; в противном

IVчае оно отвергается.

Я думаю, что эти соображения многое говорят нам о естественном от-i.pe. Хотя Дарвин так и не перестал тревожиться из-за того, что не мог •>ьяснить изменчивость, и хотя его смущала необходимость считать ее ,|\чайной, мы теперь видим, что случайный характер мутаций, который, >о шожно, восходит к квантовой неопределенности, объясняет, как абстракт-мпо неизменные свойства окружающей среды, в какой-то мере абстрактное -активное давление могут, посредством отбора, воздействовать сверху вниз

• конкретный живой организм — и этот эффект может быть усилен в длин •?п цепи поколений, связанных наследственностью.

Отбор того или иного типа поведения из имеющегося случайного на <-,>а может быть актом сознательного выбора, даже актом свободной воли, индетерминист, и при обсуждении индетерминизма я часто с сожалением ,,<зывал на то, что квантовый принцип неопределенности как будто не мо-v.ï нам помочь [И], так как нарастание (amplification) чего-то, подобного, -fj/KCM, радиоактивному распаду, не может привести к человеческой деятель-

• -un или даже к животной деятельности, а только к случайным движениям. Л1час мои взгляды на этот вопрос изменились [12]. Процесс выбора (choice) u^ei являться процессом отбора (selection), а отбор из некоторого набо-

пучайных событий не обязан в свою очередь быть случайным. Такая очка зрения кажется мне многообещающей для решения рассматриваемой jMn одной из наиболее сложных проблем, причем решения, основанного на нисходящей причинности.

84 Карл Р. Поппер

3. Проблема Гексли

Отрицание существования разума (духа, сознания — mind) стало очень модным в наше время: разум заменяют так называемым «вербальным поведением». Дарвин успел застать возрождение этих взглядов в девятнадцатом веке. Его близкий друг Томас Генри Гексли выдвинул тезис о том, что все животные, в том числе люди, являются автоматами. Гексли, в отличие от некоторых своих последователей в наши дни, не отрицал существование сознательных или субъективных переживаний, но он отрицал, что они оказывают какое-либо воздействие на телесную механику человека или животного, в том числе и на мозг.

«Можно предположить, — пишет Гексли [13], — ...что молекулярные изменения в мозгу яшшются причиной всех состояний сознания (consciousness)... [Но существуют ли] какие-либо свидетельства того, что эти состояния сознания могут, наоборот, стать причиной... молекулярных изменений [в мозгу], вызывающих мускульное движение?» Это и есть проблема Гексли. Сам он дал следующий ответ: «Я не вижу таких свидетельств... [Сознание, по-видимому,] относится к механизму... тела просто как побочный продукт его деятельности... [Сознание, как можно судить]... совершенно неспособно изменить деятельность [тела, точно] так же, как свисток... паровоза никак не влияет на работу его механизма».

Гексли ставит вопрос четко и ясно. И отвечает на него четко и ясно. Он утверждает, что тело оказывает на разум одностороннее воздействие: между ними нет никакого взаимодействия. Он был механицистом и физическим детерминистом; это обусловило его ответ. Мир физики, мир физических механизмов каузально замкнут. Таким образом, тело не может быть подвержено воздействию состояний сознания., Животные, и люди в том числе, должны быть автоматами, хотя и обладающими сознанием.

Дарвин смотрел на это совершенно иначе. В своей книге «The Expression of the Emotions in Man and Animals» («Выражение эмоций у человека и животных») он весьма подробно показал, как эмоции человека и животных могут выражаться и выражаются посредством мускульного движения.

Очень характерен один прямой ответ Дарвина его другу Гексли, которого, как было сказано, он очень уважал и любил. Прелестное письмо к Гексли, написанное за три недели до смерти Дарвина, заканчивается с характерной смесью нежности, иронии и юмора: «...дорогой старый друг. Дай Боже, чтобы в мире было побольше таких автоматов, как Вы» [14]

В самом деле, ни одному дарвинисту не следовало бы принимать гекс-лиевское одностороннее воздействие тела на разум в качестве решения так называемой проблемы соотношения тела и духа. В своем «Очерке» (Essay) 1844 г., в своем «Происхождении видов» и еще больше в своем гораздо более обширном рукописном труде о естественном отборе Дарвин обсуждает умственные способности человека и животных и утверждает, что они являются продуктом естественного отбора.

А если это так, значит, умственные способности должны помогать животным и человеку в борьбе за жизнь, за физическое выживание. Отсюда следует, что умственные способности должны быть в состоянии оказывать

существенное влияние на физические действия человека и животных. Следовательно, животные и люди не могут быть автоматами в смысле Гексли. Если субъективные переживания, состояния сознания существуют, а Гексли признавал их существование, мы должны, в соответствии с дарвинизмом, искать, в чем их полезность, в чем их адаптивная функция. Поскольку они полезны для жизни, они должны вызывать какие-то последствия в физическом мире.

Таким образом, теория естественного отбора представляет собой сильнейший аргумент против теории Гексли об одностороннем воздействии тела на разум и в пользу взаимодействия тела и разума. Не только тело воздействует на разум, например, через органы чувств или в случае болезни, но и наши мысли, надежды и чувства могут вызывать полезные действия в окружающем мире. Если бы Гексли был прав, разум был бы бесполезен. Однако тогда он не мог бы развиться в результате эволюции, несомненно очень длительной, путем естественного отбора.

Мой центральный тезис состоит в том, что теория естественного отбора обеспечивает сильнейший аргумент в пользу доктрины о взаимодействии между разумом (духом) и телом или, может быть, лучше сказать — между психическими (mental) и физическими состояниями.

Конечно, я очень хорошо сознаю тот факт, что доктрина взаимодейстия предельно старомодна. И все-таки я стою за взаимодействие и старомодный дуализм (за одним исключением: я отвергаю существование так называемых «субстанций»); я даже защищаю плюрализм, поскольку я утверждаю, что существуют три (а может быть и больше) взаимодействующих уровня, или области, или мира: мир 1 физических объектов, событий, состояний, процессов, включая тело и мозг животных; мир 2 психических состояний; и мир 3, который состоит из произведений человеческого духа, особенно произведений искусства и научных теорий.

Боюсь, что сегодня мне не хватит времени, чтобы высказаться подробнее о мире 3. Мне придется ограничится формулировкой предположения о том, что мир 1 физических объектов и мир 2 психических состояний взаимодействуют между собой и что мир 3 научных теорий, например медицинских теорий, также активно взаимодействует с миром физических объектов через психический мир 2.

Сейчас модно либо отрицать, что существует нечто подобное умственным, или духовным (mental), переживаниям, либо утверждать, что эти переживания каким-то образом тождественны физическим состояниям центральной нервной системы.

Полагаю, что первое из этих модных направлений — предположение об отсутствии переживаний — не особенно интересно. Ведь у нас есть хорошие межсубъектные способы проверки гипотезы о наличии у нас таких переживаний. А против нашей гипотезы, кажется, выдвигался всего один довод: что Вселенная была бы намного проще, если бы переживаний у нас не было, или, раз уж они у нас бывают, если бы мы о них помалкивали.

Вместе с тем существует позиция, которая представляется гораздо более серьезной, чем голое отрицание разума. Это — самая модная нынче теория о том, что психические состояния в каком-то смысле тождественны физическим состояниям: так называемая теория тождества тела и духа (mind).

86

Карл Р. Поппер

Думаю, что против теории тождества я могу привести тот же довод, опирающийся на теорию естественного отбора, который я использовал против Гексли: теория тождества представляется мне несовместимой с теорией естественного отбора. Ведь по теории тождества мир физических объектов или состояний замкнут. Всякая причинность носит физический характер. Поэтому даже сторонник теории тождества, признающий сознание, не может отвести ему какую-либо независимую каузальную функцию в физическом мире [15]. Оно не могло развиться путем естественного отбора. Сторонники теории тождества оказываются в том же положении, что и Т. Г. Гексли.

4. Замечания о возникновении разума

Я предполагаю, что жизнь, а позднее и разум, развились или возникли во Вселенной, которая до определенного момента была безжизненна и неразумна. Жизнь, или живая материя, каким-то образом возникла из неживой материи, и представляется не совсем невозможным, что когда-нибудь мы узнаем, как это произошло.

С возникновением разума дело обстоит, по-видимому, гораздо сложнее. В то время, как мы считаем, что знаем некоторые из условий, предшествовавших возникновению жизни, и некоторые из субструктур простейших организмов, мы не имеем ни малейшего представления о том, на каком уровне эволюции возникает разум. В 1906 г. Г. С. Дженнингс написал в своей великой книге «Поведение низших организмов»², что, наблюдая за поведением амебы, он едва удерживался от того, чтобы приписать амебе сознание. Вместе с тем некоторые исследователи биологии, как и некоторые исследователи человеческого языка, не желают признавать сознание ни за одним из животных, кроме человека. А еще, как я упоминал ранее, есть философы, которые вообще отрицают существование разума; разговоры о разуме или о состояниях сознания они считают пустой болтовней — словесной привычкой, которая неизбежно исчезнет, как разговоры о ведьмах, в процессе развития науки и особенно в результате исследований мозга.

В отличие от этих философов я считаю возникновение разума грандиозным событием в эволюции жизни. Разум проливает свет (illuminates) на Вселенную, и я считаю, что работы великих ученых, таких как Дарвин, имеют значение именно потому, что они вносят большой вклад в это освещение. Герберт Фейгл как-то вспомнил, что Эйнштейн сказал ему: «Если бы не этот внутренний свет, Вселенная была бы просто мусорной кучей» [16].

Как я уже говорил, я считаю, что мы должны признать творческий или изобретательский характер Вселенной. Во всяком случае она обладает способностью к творчеству в том смысле, в каком этой способностью обладают великие поэты, великие художники и великие ученые. Когда-то во Вселенной не было поэзии; когда-то не было и музыки. Позже они появились. Очевидно, никуда не годилось бы, если бы в виде объяснения этого мы приписали атомам, или молекулам, или даже низшим животным способность творить

(или, может быть, прото-творить) некую предшественницу поэзии, именуемую прото-поэзией. По-моему, это было бы не лучше, чем приписать атомам или молекулам прото-психику, как поступают панпсихисты. Нет, великая поэзия ясно показывает, что Вселенная обладает способностью создавать нечто новое. Как сказал однажды Эрнст Майр, следует считать фактом, что в ходе эволюции возникает нечто поистине новое.

Ввиду того, что предположительное наличие мыслительных способностей у животных трудно, если не вообще невозможно проверить, рассуждения о происхождении разума у животных, вероятно, никогда не перерастут в научную теорию, поддающуюся проверке. Однако я все же коротко изложу несколько умозрительных предположений. По крайней мере, эти предположения открыты для критики, если и не для проверки.

Я начну с идеи, которую подчеркивали такие этологи, как Уильям Торп (Thorpe), что поведение животных запрограммировано, как поведение вычислительных машин, однако в отличие от вычислительных машин животные самозапрограммированы. Можно предположить, что фундаментальная генетическая самопрограмма заложена в коде ДНК. Существуют также приобретенные программы, обусловленные питанием; что может быть приобретено, а что не может — набор возможных приобретений — это само по себе заложено в виде базовой генетической самопрограммы, которая, возможно, определяет даже вероятность или предрасположенность к приобретению программ.

Можно выделить два рода поведенческих программ: замкнутые, или закрытые, поведенческие программы и открытые поведенческие программы, как называет их Майр [17]. Замкнутая поведенческая программа — это такая программа, которая определяет поведение животного вплоть до мельчайших подробностей. Открытая поведенческая программа — это программа, которая не расписывает в поведении все по шагам, а оставляет открытыми определенные варианты, определенный выбор, хотя она, возможно, и определяет вероятность или предрасположенность к тому или иному выбору. Приходится предположить, что открытые программы развиваются путем естественного отбора, под воздействием селективного давления сложных и непредсказуемо изменяющихся условий окружающей среды.

Теперь я могу сформулировать свое предположение следующим образом.

Экологические условия, подобные тем, которые благоприятствуют эволюции открытых поведенческих программ, иногда бывают благоприятными и для эволюции зачатков сознания (conciousness), потому что они поощряют сознательные выборы. Другими словами, сознание зарождается вместе с теми возможностями выбора, которые открытые поведенческие программы оставляют открытыми.

Рассмотрим различные возможные этапы возникновения сознания. На первом этапе, возможно, развивается нечто, что действует как централизованный сигнал тревоги, то есть раздражение, или ощущение дискомфорта, или боль, которые вынуждают организм прекратить неадекватное движение и принять какую-то другую линию поведения, пока не поздно, пока не нанесен слишком большой ущерб. Отсутствие такого тревожного сигнала, как боль, во многих случаях приводило бы к гибели. Таким образом, в ходе естественного отбора предпочтение будет отдаваться тем особям, которые отступают назад,

получив сигнал, указывающий на неадекватность их движения, то есть предчувствуя, что это движение ведет к опасности. Я предполагаю, что в качестве такого сигнала могло развиться ощущение боли, а может быть и страха.

Можно предположить, что на втором этапе естественный отбор будет благоприятствовать тем организмам, которые каким-либо образом испытывают возможные движения, прежде чем выполнить их. Возможно, таким образом реальное поведение, основанное на методе проб и ошибок, заменялось или ему предшествовало воображаемое, или замещающее, поведение типа проб и ошибок. Возможно, что вначале это воображаемое поведение состояло из зачаточных центробежных (эфферентных) нервных сигналов, служивших чем-то вроде модели или символического представления реального поведения и его возможных результатов.

Ричард Даукинс блестяще и очень подробно развил некоторые соображения подобного рода о зарождении разума (mind) [18]. Они связаны с двумя основными моментами. Один из них состоит в том, что естественный отбор должен благоприятствовать этим зачаткам разума или сознания просто потому, что они означают подстановку воображаемого, или символического, или замещающего поведения вместо реального поведения, которое, если окажется ошибочным, может привести к фатальным последствиям. Второй момент состоит в том, что мы здесь можем применить идеи отбора и нисходящей причинности к очевидной ситуации выбора: открытая программа позволяет как бы проигрывать возможные ситуации — словно на экране — с тем, чтобы произвести отбор среди этих возможных ситуаций.

На третьем этапе, видимо, развиваются более или менее осознанные цели или задачи: целенаправленные действия животных, такие как охота. Возможно, бессознательные инстинктивные действия бывали целенаправленными и прежде, но как только возникло замещающее, или воображаемое, поведение типа проб и ошибок, сразу стало необходимо в ситуациях выбора оценить конечный результат воображаемого поведения. Это может вызвать чувство отталкивания или отвержения этого результата, то есть предчувствие боли, или чувство радостного приятия конечного состояния; это последнее ощущение могло стать признаком осознания цели, или задачи. В связи с существованием открытого выбора могло развиться ощущение предпочтительности одной из возможностей по сравнению с другими — предпочтительности определенного вида пищи и, следовательно, определенной экологической ниши по сравнению с другими.

Возникновение в ходе эволюции языка, а вместе с ним мира 3 произведений человеческого духа, делает возможным следующий шаг — к человеку. Он позволяет нам отделить себя от своих собственных гипотез и критически посмотреть на них. В то время как некритически мыслящее животное может быть уничтожено вместе со своими догматически воспринимаемыми гипотезами, мы можем формулировать гипотезы и критиковать их. Пусть наши предположения, наши теории погибают вместо нас! Может быть, мы еще научимся убивать теории вместо того, чтобы убивать друг друга. Если естественный отбор благоприятствовал эволюции разума по вышеназванным причинам, то, может быть, не будет слишком утопической мечтой надеяться, что когда-нибудь победит гот подход (рациональный, или научный, подход),

который заключается в том, чтобы уничтожать разумной критикой теории и мнения, вместо того, чтобы уничтожать друг друга.

Мое предположение о происхождении разума (духа) и о соотношении разума (духа) и тела, то есть об отношении сознания к предшествующим уровням бессознательного поведения, состоит в том, что полезность сознания — его ценность для выживания — подобна полезности предыдущих уровней. На каждом уровне создание предшествует сопоставлению, то есть отбору. Возникновение ожидания, предчувствия, представления (то есть гипотезы) предшествует их испытанию.

Если в этой интерпретации что-то есть, то открытый Дарвином процесс изменчивости с последующим отбором не просто позволяет объяснить биологическую эволюцию в механических терминах или в терминах, которые пренебрежительно и ошибочно называли механическими, но и на самом деле проливает свет на понятие нисходящей причинности, на создание произведений искусства и науки и на развитие свободы их создания. Таким образом, весь спектр явлений, связанных с эволюцией жизни и духа, а также произведений человеческого разума, оказывается возможно осветить благодаря великой и вдохновляющей идее, которой мы обязаны Дарвину.

Приложение О свете и жизни*

(Это Приложение представляет собой перевод, в слегка измененном виде, отрывка из третьего раздела моей статьи «Festvortrag: 40 Jahre Naturwissenschaft», опубликованной в книге Molden O. (ed.) Der Beitrag: Europas Erbe und Auftrag, Europäisches Forum Alpbach 1984. Vienna, Österreichisches College, 1985.)

Я хотел бы очень кратко изложить здесь содержание одной лекции, прочитанной несколько месяцев назад на собрании Американской ассоциации содействия прогрессу науки под названием «Свет и жизнь». Это название, возможно, известно некоторым из вас по лекции Нильса Бора 1932 г. Сравнивая эти две лекции, я могу сказать, что безусловно предпочитаю эту новую лекцию боровской, хотя лекция Бора и произвела на меня в свое время большое впечатление. Автор этой новой лекции — д-р Понтер Вехтерсхойзер.

Содержание этой лекции поистине захватывает. Недостаток места не да-*•••'• мне возможности в полной мере воздать ей должное. По существу она посвящена теории эволюции зрения. Одноклеточные организмы, сделавшие великое открытие, что свет можно использовать как питание, поскольку питание есть поглощение энергии, должны были более или менее одновре-менно с этим открыть фототропизм — активное перемещение к свету и вслед за светом, или светочувствительность. Без этого они погибли бы от голода. Из микробов-светоедов развились сначала зеленые растения, а потом и животные. Животные произошли от микробов, подобных растениям, но забыли

90 Карл Р. Поппер

секрет питания светом. Вместо этого они стали барышниками и паразитами, поскольку начали кормиться зелеными растениями и только через них — светом. Поедая растения, эти животные получают вещества, которых сами неспособны производить, включая те, что называются витаминами. Эти вещества дают им возможность быть чувствительными к свету и, таким образом, развить свои глаза.

Одной из основных гипотез Вехтерсхойзера является следующая. Поиск света начинается не как поиск информации, а скорее как поиск пищи. Это чрезвычайно интересное положение. Оно тесно связывает одну из проблем эволюционной эпистемологии с проблемами биологии и даже молекулярной биологии.

Гипотеза Вехтерсхойзера поддается проверке, и он сам нашел в литературе по биологии крайне интересные данные на этот счет. Быть может, самые сенсационные из них относятся к парамеции — одноклеточному существу, питающемуся зелеными водорослями, то есть растениями. Один из видов этих водорослей называется хлорелла. Эту хлореллу парамеция использует не только как пищу, но и в буквальном смысле как глаза. Она нацепляет на себя хлореллу как значок и вступает с ней в отношение симбиоза — хотя впоследствии ее съедает. Служа парамеции глазом, хлорелла направляет движения всего симбиотического организма, как водитель управляет машиной. Вместе с тем она функционирует и как желудок, отдавая часть своего светового питания хозяину. Однако в конце концов ее съедают.

В заключение я замечу, что животные, в том числе и мы сами, став людьми, позабыли секрет открытия, сделанного растениями, — как использовать свет в качестве источника энергии. И до сегодняшнего дня наши биохимики так и не сумели заново открыть этот секрет, если не говорить о некоторых предложенных ими в высшей степени неэффективных методах. Повторное открытие этого секрета является одной из наших самых важных научных проблем. Ее решение превратило бы все атомные электростанции в металлолом.

Примечания

1. The Life and Letters of Charles Darwin. Edited by his son Darwin Francis. John Murray, London, 1887, vol. II, p.219 (в дальнейшем ссылки на эту книгу будут обозначаться как LL). Портрет Дарвина, который я упомянул в этой лекции, это фронтиспис в томе III этого издания.

2. LL, vol. I, p. 47.

3. LL, vol. II, р. 353.

4. LL, vol. II, р. 382.

5. См. Denbigh K.G. The Inventive Universe. Hutchinson, London, 1975.

6. Waddington C. H. Evolutionary Adaptation // Tax S. (ed.) Evolution After Darwin. Vol. I. The Evolution of Life. Chicago University Press, Chicago, 1960, pp. 381-402; CM. p. 385.

7. Popper K.R. Objective Knowledge. Clarendon Press, Oxford, 1972, p. 241. (См. по этому поводу также статью К. Поппера «Призыв Бернайса к более широкому пониманию рациональности», публикуемую в настоящем сборнике, в которой Поппер придерживался еще прежней точки зрения. — Прим. перев. и ред.)

8. LL, vol. Ill, p. 158f и след.

9. См. «Making comes before matching» в предметном указателе к книге Gombrich E. Art and Illusion. Phaedon, London, 1960 и более поздние издания.

91

10. См. Campbell D. Т. «Downward Causation» in Hierarchically Organized Biological Systems // Ayala F.J. and DobzJiansky T. (eds.) Studies in the Philosophy of Biology. Macmillan, London. 1974, pp. 179-186; Sperry R.W. A Modified Concept of Consciousness // Psychological Review, vol.76, 1969, pp. 532-536; Sperry R.W. Lateral Spezialization in the Surgically Separated Hemispheres // Schmirt F.O. and Worden F. G. (eds.) The Neurosciences: Third Study Programme. M.I.T. Press, Cambridge, Mass., 1973, pp. 5-19.

12. CM. c, 540 книги Eccles J.C. and Popper K. R. The Self and Its Brain. Springer-Verlag, Berlin, Heidelberg, London, New York, 1977 (также Routledge, 1983, 1986, 1990, 1993. — Прим. перев.).

13. См. Huxley T. H. On the Hypothesis that Animals are Automata, and its History (1874) // Huxley T. H. Method and Results. Macmillan, London, 1893, ch.5, pp. 239-240. Хотя процитированный в тексте отрывок относится к животным, Гексли через несколько страниц дополняет его следующим высказыванием: «...насколько я могу судить, аргументы, применимые к скотам, столь же верны и для человека; следовательно,... все состояния сознания у нас, как и у них, вызываются непосредственно молекулярными изменениями вещества мозга. Мне кажется, что нет никаких доказательств того, что у людей, как и у скотов, какие-либо состояния сознания являются причиной изменения движения материи в организме... Мы — обладающие сознанием автоматы...» (Ibid., pp. 243-244). Я обсуждал эти взгляды Гексли в своей работе «Some Remarks on Panpsychism and Epiphenomenalism» // Dialectica, vol.31, №1-2, 1977, pp. 177-186 и в написанной мною части книги «The Seifand Its Brain» (см. прим. 12).

14. LL, т. Ill, p. 358.

15. Если, как говорит Спиноза, порядок и связь вещей те же, что порядок и связь идей, то порядок и связь идей, с эволюционной или дарвинистской точки зрения, явно являются излишними для сторонников теории тождества³.

16. Feigl H. The «Mental» and the «Physical». University of Minnesota Press, Minneapolis, 1967, p. 138. Я немного изменил приведенную им формулировку.

17. Mayr E. Evolution and the Diversity of Life. The Belknap Press, Harvard University Press, Cambridge, Mass., 1976, p. 23.

18. CM. Dawkins R. The Selfish Gene. Oxford University Press, Oxford, 1976, p. 62 и след.

При формулировании утверждения Спинозы Поппер, как представляется, допускает описку. У Спинозы сказано: «Порядок и связь идей те же, что порядок и связь вещей» (Спиноза Б. Избранные произведения. В 2 тт. Т. 1. М., 1957, с. 407), что очень точно соответствует основной интенции гносеологии Спинозы. Правда, для Поппера совершенная им инверсия, видимо, не имеет существенного значения, потому что для него важен лишь сам факт совпадения этих двух рядов, а не то, какой из них первичен. — Прим. перев. и ред.