Александр Николаевич Шелепин

Александр Николаевич Шелепин

Если Серов был до мозга костей человеком военным, а затем чекистом и постепенно поднимался по служебной лестнице вплоть до ее верхней ступени, то Шелепин оказался на ней неожиданно, спустившись из заоблачных партийных сфер. До премудростей чекистской профессии он так и не снизошел. Посидел на этой ступеньке два года и упорхнул дальше. В КГБ он появился сорокалетним, после работы в ЦК ВЛКСМ, и никоим образом не был связан со сталинской гвардией руководителей.

Назначение Шелепина в КГБ объяснили, как водится, необходимостью укрепления связи чекистского коллектива с партийными органами и дальнейшего повышения роли партийных организаций в жизни Комитета госбезопасности.

Взаимной любви между Шелепиным и сотрудниками КГБ не получилось.

Новый председатель привел с собой в КГБ большой отряд руководящих комсомольских работников, назначил их на ответственные посты в контрразведывательные подразделения, где должны были сидеть опытные профессионалы. Вместе с людьми, выработавшими свой ресурс или скомпрометировавшими себя участием в необоснованных репрессиях, из органов были уволены и хорошие специалисты. Шелепин таким образом продемонстрировал недоверие и неуважение к коллективу, которым он должен был руководить. Большинство людей, которых Шелепин привел с собой, тяготились работой в КГБ, профессию новую не полюбили и постепенно покинули ведомство безопасности.

Среди сотрудников КГБ преобладало мнение, что Шелепин на посту председателя человек временный и что после перетряски руководящих кадров и проведения серии реорганизаций он уйдет из КГБ.

Безразличное отношение к Шелепину сменилось на неприязненное, когда он начал передавать другим организациям служебные помещения КГБ, а также санатории и дома отдыха. Дело в том, что служебных помещений в КГБ и так остро не хватало, а рядовые сотрудники могли только мечтать провести свой отпуск в хорошем санатории на юге.

К чему привела такая щедрость, знает каждый ветеран органов госбезопасности. В бытность мою начальником нелегальной разведки в середине 70-х годов я получил однажды служебный рапорт от молодого сотрудника грустно-анекдотического содержания. Он звучал примерно так: «Докладываю, что во вверенном Вам управлении я работаю уже полтора года, и в комнате, к которой я приписан, у меня до сих пор нет не только сейфа и стола, но даже и стула. Каждый день, приходя на работу, я мучительно ищу место, где бы я мог примоститься. Прошу Вас принять необходимые меры, чтобы...»

Положение действительно было отчаянным, и ни о какой необходимой секретности и конспирации в работе в данных условиях не могло быть и речи. Однако столь земные материи были очень далеки от Шелепина, и чекисты ощущали это повседневно.

Мое общение с Шелепиным и с другими тогдашними руководителями КГБ связано с 1960 годом — годом Африки. До этого периода отношение к африканским проблемам в органах госбезопасности было довольно спокойным, так как наши разведывательные и контрразведывательные интересы сосредоточивались на США, Европе и Китае. С Африкой мы явно запаздывали. В МИД СССР действовали уже два африканских отдела, а в Министерстве внешней торговли даже три, а в КГБ — только маленькое направление из пяти человек, начальником которого я был назначен сразу после возвращения из Каира весной 1960 года. При этом надо заметить, что именно с позиций каирской резидентуры мы поддерживали деловые контакты почти со всеми представителями африканских национально-освободительных движений, которые нашли гостеприимный приют на египетской земле.

Однажды, в августе 1960 года, Шелепин поставил перед руководством разведки ряд задач по Африке, поинтересовался, как организована разведывательная работа на Черном континенте, и с изумлением узнал, что в ПГУ нет самостоятельного отдела, ориентированного на африканскую проблематику. Он счел такое состояние дел проявлением политического недомыслия и дал команду немедленно создать полноценный африканский отдел в разведке и впредь активно заниматься африканскими проблемами. Меня тут же вызвали из отпуска, добавили в мою группу несколько человек и назначили исполняющим обязанности начальника нового отдела.

Трудностей на пути создания полноценного отдела было множество, и в первую очередь потому, что в стране никто не готовил специалистов по Африке, в том числе и со знанием африканских языков. Именно в этот период кто-то из новых сотрудников отдела рассказал мне историю о том, что в 1941 году после победы под Москвой абиссинский негус прислал Сталину поздравление на амхарском языке. Сталин, естественно, потребовал перевод, и после тщетных попыток найти переводчика Молотов доложил ему, что единственный в Москве знаток амхарского языка несколько дней тому назад погиб в рядах ополчения при защите Москвы. Не знаю, правда это или анекдот, но эта история верно отражала состояние африканистики в государстве.

Начали мы изучать политическую обстановку в Африке и, как у нас принято (здесь мы всегда были впереди планеты всей), составлять многочисленные оперативные планы, увы, не обеспеченные реальными и конкретными исполнителями. Людей не было, и никто не хотел их нам давать. В конце концов я вместе с несколькими товарищами получил полномочия отобрать в Министерстве иностранных дел, Министерстве внешней торговли, в академических институтах и других учреждениях два с лишним десятка человек для работы на африканском направлении. Сейчас при-

162

Но это все было потом, а в начале пути кадров для посылки за рубеж катастрофически не хватало, и начальник разведки несколько раз вынужден был обращаться за помощью к Шелепину, который продолжал настойчиво интересоваться африканскими делами. Конечно, его занимала не сама разведывательная работа, а ее конечный продукт — информация о развитии политических процессов в Африке и, главное, о состоянии национально-освободительного движения и столкновении интересов империалистических держав на континенте. В ответ на очередную жалобу по поводу кадрового голода Шелепин вспылил, сказав, что мы плохо ищем, и пообещал сам заняться данной проблемой: «Я вам докажу, что кадры африканистов в стране есть!»

И... доказал. Через несколько дней по указанию Шелепина в отдел прибыл новый сотрудник — кандидат наук, на вид сугубо штатский человек с растерянным взглядом за толстыми стеклами очков, журналист-международник уже с готовым журналистским прикрытием.

Неофит знал Африку лучше всех нас вместе взятых, был увлечен идеей написать докторскую диссертацию на африканскую тему, и ему были органически чужды наши порядки, военная дисциплина, соблюдение субординации, не говоря уже о таких деликатных вещах, как подбор тайников, проверка агентуры и изучаемых лиц, а также способы отрыва от наружного наблюдения. Но так или иначе — это был личный посланник Шелепина, к нему надо было относиться бережно и немедленно выпустить на оперативный простор в Африку.

Прошло несколько месяцев, и из важной для нас в политическом и оперативном отношении страны стали приходить тревожные телеграммы о том, что новоиспеченный разведчик ничего не делает в области разведки и полностью игнорирует указания резидента. Ученого африканиста вызвали в командировку в Москву для прояснения ситуации и проведения воспитательной работы.

163

Да, было от чего почесать затылок.

Я попробовал вразумить воспитуемого, разъясняя принципы взаимоотношений в военной организации, посоветовал ему умерить личные амбиции, объяснял, что его резидент — деликатный и вежливый человек, фронтовик, действительно строгий, но справедливый начальник, обладающий к тому же необходимым оперативным опытом и знаниями.

Разговор не получался, и тогда я прибег к последнему аргументу по части служебной и воинской дисциплины:

— Ну хорошо, — спросил я, — а если вдруг возникнет кризисная ситуация и вам как военнослужащему прикажут взять оружие и использовать его по назначению?

Это предположение вообще возмутило моего собеседника, и он, не размышляя, отрезал:

— Оружия я никогда, ни при каких обстоятельствах в руки не возьму! Вы меня не за того принимаете!

Короче говоря, этот диалог глухонемых позволил мне с полного одобрения самого возмутителя спокойствия поставить вопрос об освобождении его от непосильных тягот разведывательной службы.

Разведка, таким образом, избавилась от человека, который попал к нам явно не по своей воле, а наше творческое общество обрело способного журналиста, ставшего через несколько лет руководителем одного, некогда популярного журнала. Но и сам несостоявшийся разведчик теперь может сказать:

— А ведь и я когда-то был Штирлицем!

Иногда Шелепин демонстрировал интерес к мнению рядовых сотрудников. Именно демонстрировал, а не действительно интересовался. Это был как бы стереотип поведения, элемент показной демократии. Так, однажды, когда после

164

— Извините, товарищ Кирпиченко, я забыл спросить ваше личное мнение по данной проблеме!

Помню, мне было очень приятно, что моим мнением поинтересовался «лично» председатель КГБ.

Второй известный мне случай, когда Шелепин поинтересовался личным мнением оперативного сотрудника, носил вообще сенсационный характер.

Во время доклада одного из руководителей разведки председателю последний вдруг совершенно неожиданно задал ему вопрос, что он думает о развитии обстановки в Сомали. Докладчик не смог ответить и попросил некоторое время на изучение вопроса, но Шелепин проявил нетерпение и заявил, что ему надо знать мнение разведки немедленно. И тут же велел своему помощнику разыскать номер телефона разведчика, который непосредственно занимается этим государством.

Манера вести разговор напористо, бескомпромиссно и резко вообще была свойственна Шелепину. Да и черты лица у него были заостренными и колючими. Руководитель, скажем так, авторитарного типа.

Через несколько минут помощник доложил, что Сомали в ПГУ занимается Виталий Иванович П., и назвал номер его телефона. И здесь Шелепин преподнес руководству разведки еще один урок своей демократичности в сочетании с оперативностью. Он самолично набрал нужный номер и представился сотруднику:

— Вас беспокоит председатель КГБ Шелепин. Не могли бы вы ответить на следующий вопрос?..

Весть об этом телефонном разговоре быстро разнеслась по коридорам разведки, и все не переставали удивляться новым демократическим порядкам. Я же по аналогии с этим событием вспомнил, как больной Лев Толстой неожиданно покинул Ясную Поляну, пошел куда глаза глядят и забрел в конце концов на железнодорожную станцию Астапово. Войдя в дом станционного смотрителя, он лег на его кровать с тем, чтобы на ней и скончаться. Бедный станционный смот-

165

Свою работу в КГБ Шелепин рассматривал как трамплин для прыжка в верхние эшелоны партийно-государственного аппарата. Именно этим объясняется и его отказ от воинского звания. Как известно, он оказался единственным из председателей КГБ, не имевшим генеральских погон.

В 1961 году Шелепин был избран секретарем ЦК КПСС, затем назначен заместителем председателя Совета Министров СССР, а в дальнейшем вошел в состав Политбюро ЦК КПСС. Довольно быстро он начал расставлять своих людей из числа бывших руководящих комсомольских работников на ответственные посты в государстве и создал себе таким образом солидную опору для дальнейшего движения вперед. Надо сказать, что во многом выбор Шелепина был удачным. Выдвинутые им люди были энергичны, хорошо образованны и понимали необходимость глубоких реформ в государстве. Такая активность не могла не насторожить пришедшего на смену Хрущеву Брежнева, который воспринял Шелепина в качестве единственного и самого опасного конкурента. Шелепина и его команду стали постепенно, но целенаправленно отодвигать на второстепенные роли, пока не покончили с нашествием «комсомольцев».

С именем Шелепина связаны некоторые явления, о которых много говорилось в разное время в наших средствах массовой информации. Это сам неофициальный термин «комсомольцы», партийно-комсомольские наборы на службу в КГБ и прозвище «Железный Шурик». .

Термин «комсомольцы» родился в окружении Брежнева и применялся как раз к выдвиженцам Шелепина. Носил он пренебрежительно-презрительный характер и аттестовал самих выдвиженцев как людей алчных, рвущихся бесцеремонно к власти, не имеющих заслуг перед государством и к тому же очень еще молодых. Я сам был свидетелем того, как близкие к Брежневу люди произносили резко критические фразы, начинавшиеся словами: «Ох, уж эти комсомольцы...»

Шелепин был инициатором систематических партийно-комсомольских наборов в КГБ, в том числе и в разведку.

166

Ежегодно в наши ряды вливались сравнительно молодые люди, успевшие проявить себя в качестве освобожденных партийных и комсомольских работников. Им, как правило, сразу присваивались воинские звания от старшего лейтенанта до майора, и назначались они на более высокие должности, чем простые новобранцы. Это, конечно, несколько задевало самолюбие большинства сотрудников, но через несколько лет служебное положение тех и других выравнивалось, и дальнейшее продвижение партийно-комсомольских работников уже полностью зависело от их успехов на разведывательном поприще.

И, наконец, о термине «Железный Шурик». Мне кажется, что это удачная шутка, но родилась она не в недрах Комитета госбезопасности, а в каких-то близких к Шелепину партийно-комсомольских кругах. В КГБ это прозвище вообще было неизвестно. Сотрудники КГБ могли по-разному относиться к своим председателям: уважать, не уважать, симпатизировать или недолюбливать, но прозвищ им никогда никто не давал — не та организация. Здесь существовали свои, никем не писанные законы морали, имело место уважение к старшему начальнику и подобных «Железному Шурику» словосочетаний в чекистском лексиконе не отмечалось.

С чьей-то легкой руки это выражение попало в современную прессу, всем понравилось и прочно поселилось на страницах мемуаристов наших дней.

167