Вальдемар Микшис Любовь и бесы трагикомеди я

Тёмен взор, и венок твой измят.

Ты войди же ко мне отдохнуть.

Потускнел, догорая, закат.

Где была и откуда идёшь,

Бедный друг, не спрошу я, любя:

Только имя моё назовёшь –

Молча к сердцу прижму я тебя.

Смерть и Время царят на Земле, –

Ты владыками их не зови;

Всё, кружась, исчезает во мгле,

Неподвижно лишь солнце Любви.

А твой сон – пустое, поверь мне.

ДЖУЛИЯ (вытирая слёзы). Ты такой умный, такой начитанный, ты так много знаешь, а я ничегошеньки не знаю, я почти ничего не читала, сидела всю жизнь на подоконнике, смотрела в окно и с куклами разговаривала...

РОМАН. У тебя ещё всё впереди.

ДЖУЛИЯ. Нет, я тебе не пара, не пара! У тебя вон какая голова, а у меня – ничего. Только ноги красивые.

РОМАН. Что-что? (И не дожидаясь ответа – резко изменившимся голосом). Пре-красно!

ДЖУЛИЯ. Ромочка...

РОМАН. Это кто же вам сказал, барышня, что у вас ноги красивые?

ДЖУЛИЯ. Ну как... все говорят.

РОМАН. Я бы попросил вас не увиливать от ответа. Кто – конкретно?

ДЖУЛИЯ (теряясь). Меркуцио... И этот... второй...

РОМАН. Бенволио?

ДЖУЛИЯ. Да.

РОМАН. Я так и знал! (Прохаживается вперёд-назад). Какой удар в спину, а? Ну что ж – придёться ответить. Так сказать, ударом на удар. Придётся их убить. Обоих. Завтра же, на репетиции. И с корнем – с корнем! – вырвать их языки. Нет! Сначала вырвать языки – с корнем, а потом уже убить. Завтра же, на репетиции. Я-не-шу-чу!

ДЖУЛИЯ. Я ни в чём... я не виновата...

РОМАН. Помилуйте, барышня, кто же вас винит? А кто вам первый сказал про ноги? Меркуцио или Бенволио?

ДЖУЛИЯ (кивает, мучительно вспоминая). Меркуцио... Нет... (и упавшим голосом) Бенволио...

РОМАН. Я так и знал! Каков подлец, а? Ещё смеет называть меня своим приятелем! Ну он за это до-рого заплатит! Завтра же, на репетиции. А вы, барышня, вы... Продолжайте, так сказать, демонстрировать!..

ДЖУЛИЯ (сдерживая слёзы). А ты... а мы... опять на «вы», да? Мы же уже... муж и жена... полчаса...

РОМАН (осторожно берёт её за руку, становится на колени и смотрит на нее долгим и нежным взглядом). Бог ты мой! За что мне такое счастье? Если бы ты только знала, моя юная жена, как я люблю тебя.

ДЖУЛИЯ. Ромочка...

РОМАН. Больше всего на свете! И желаю, чтобы весь свет говорил, какие у тебя красивые ноги! Какие у тебя лебединные руки! Какие у тебя ангельские глаза! Какая у тебя бесхитростная душа! Какой у тебя чистый и светлый голос! Прости меня, любимая, прости!

ДЖУЛИЯ. Опять разыграл меня, да?

РОМАН. Прости меня!

ДЖУЛИЯ. Когда ты мне такое говоришь,

Ты мне топор вручаешь на подносе,

Чтоб мне с улыбкой голову срубить!

РОМАН. Это же мои слова, Джулинька!

ДЖУЛИЯ. Какая разница – твои, мои! Я же просила тебя не разыгрывать меня. Просила? Просила?

РОМАН. Просила. А я больше не буду.

ДЖУЛИЯ. О куст цветов с таящейся змеёй!

Дракон в обворожительном обличье!

Исчадье ада с ангельским лицом!

Поддельный голубь! Волк в овечьей шкуре!

Святой и негодяй в одной плоти!

РОМАН. Прости! В мужчинах нет ни в ком

Ни совести, ни чести. Всё притворство,

Пустое обольщенье и обман.

Глоток наливки! Эти огорченья

Тебя, Джульетта скоро вгонят в гроб!

Позор Ромео твоему! (Рвёт на себе волосы и бьёт по щекам). Позор! Позор! Позор!

ДЖУЛИЯ. Опомнись!

Ромео для позора не рождён,

Позор стыдится лба его коснуться.

На этом незапятнаном лице

Могла бы честь короноваться. Низость,

Что я осмелилась его бранить.

РОМАН. Тебе ль хвалить насмешника пустого?

ДЖУЛИЯ. Супруга ль осуждать мне? Бедный муж

Где доброе услышит слово,

Когда его не скажет и жена

На третьем часе брака? Я люблю тебя.

РОМАН. Я люблю тебя.

ДЖУЛИЯ. Рома... а ты правду сказал? Или только так – по роли?

РОМАН. Правду, любимая, правду!.. Что сказал?

ДЖУЛИЯ. Про венчанье?

РОМАН. Дай знать, когда и где.

ДЖУЛИЯ. Завтра. В Знаменской церкви. В два часа пополудни. С отцом Михаилом я договорилась. Моя бабушка очень любила отца Михаила и называла его Божьим человеком.

РОМАН. Ты прости меня, Джулия... за эту квитанцию за два рубля, за толстую тётку с сальными волосами и папиросой в зубах... Я никогда не женился раньше и не знал, что это так безобразно делается.

ДЖУЛИЯ. Я не поэтому. Перед самой смертью моя бабушка попросила меня... если Бог пошлёт мне жениха, чтобы я с ним обвенчалась. А бабушка, я говорила тебе, была для меня единственным близким человеком.

РОМАН. Завтра после репетиции?

ДЖУЛИЯ. В два часа пополудни.

РОМАН. В Знаменской церкви.

ДЖУЛИЯ. Я люблю тебя.

РОМАН. Джулия... Я приготовил тебе свадебный подарок.

ДЖУЛИЯ. Разве это кольцо – не свадебный подарок?

РОМАН. Я хочу подарить тебе то, что нельзя купить за деньги.

ДЖУЛИЯ. Что же это такое?

РОМАН. Это песня. Я написал для тебя песню...Что случилось?

ДЖУЛИЯ. А я... я не приготовила для тебя никакого подарка...

РОМАН. Джулинька, ты мой самый лучший подарок! (Меняя голос). И вот ещё о чём хотел бы предупредить вас, моя юная супруга: равенство в нашей семье отменяется раз и навсегда. Прекрасную обязанность дарить подарки – я возлагаю на себя.

ДЖУЛИЯ. Какой хитрый! А что я возложу на себя?

РОМАН. Да что заблагорассудится! Выбирайте, что хотите! Хотите меня?.. Тихо! (Прислушивается) ... Не понимаю, что происходит в нашем ресторане? Я потому и привёл тебя сюда, зная, что сегодня утром здесь никого не будет. Что за комиссия? Что за суета?

ДЖУЛИЯ. Наверняка это моя мать с Кипарисовым..

РОМАН. Я так хотел спеть для тебя свою песню! Здесь такой великолепный рояль, не то что у нас в театре. Идут. Пойдём, я знаю дорогу на чердак. Там даже уютно, только рояля нет. Один топчан. Не бойся, никто тебя не увидит.

ДЖУЛИЯ. Я не за себя боюсь, Рома! Ты не знаешь мою мать. Она сразу начнет стрелять, если что не так... (Уходят).

ГОБОЙ (входя). Помилуйте, дражайший Аполлон Илларионович! Кто вам очки втирает? Кто жутко свинячит? Мы? Ваши благодетели?

Входит МОНТЕКИН, за ним – ВАНЯ с подносом, стопкой и анисовой.

МОНТЕКИН. Благодетели?! Да я знать не знаю таких благотетелей! (Опрокидывает стопку).

АТЛЕТ (входя с бокалом пива в одной руке и куском дымящегося мяса – в другой). А я говорил – надо было у немцев остаться!

МОНТЕКИН. Последний раз спрашиваю: кто вы такие? Кто вы такие?

АТЛЕТ. А ты кто такой?

МОНТЕКИН. Я?!

АТЛЕТ. У-у, залил бельма! Тьфу, паскудство! (Залпом допивает пиво).

ГОБОЙ. А кто нас из Германии выписал, Аполлон Илларионович? Кто обещал европейский приём? Кто кому очки втирает?

АТЛЕТ. Кто жутко свинячит? (Проглатывает мясо).

МОНТЕКИН. Это чёрт знает, что такое!

АТЛЕТ. Это точно.

ГОБОЙ (со слезой). Втереть артисту очки легко. Даже, если это пенсне. Плюнуть в незастеклённый глаз просто. Но плевок этот... этот плевок...

СТЕЛЛА (входя)... смывается только кровью.

АТЛЕТ (МОНТЕКИНУ). Разуй глаза – прочти афишу. На!

ГОБОЙ. Вот видите: «Гвоздь программы – сеанс магических и метафизических пророчеств мессира Волькинда». Завтра полМосквы будет в вашем ресторане! Выручка будет та-кая, какая вам в самом страшном сне не снилась! А вы нам – «кто вы такие? я знать не знаю таких благодетелей»!

АТЛЕТ. Десяти минут не прошло, веришь, а он мне все нервы вымотал своими капризами!

СТЕЛЛА. Интересно, он танцует танго?

МОНТЕКИН. Позвольте... какой Волькинд? Какие пророчества? Я никого не выписывал, ни из какой Германии...

АТЛЕТ. Опять двадцать пять! Он такой же директор ресторана, как я ксёндз. (Опрокидывает предназначенную МОНТЕКИНУ стопку). Хм! Анисовая?

ВАНЯ. Двойной-с очистки-с.

АТЛЕТ. Ещё!

ВАНЯ. Слушаю-с.

ГОБОЙ. Эврика! Виктория! Разгадка! Друзья мои! Коллеги! Соратники по борьбе! Дражайший Аполлон Илларионович нисколько не свинячит и не втирает очки! Он сам ничегошеньки не знал! (Радостно подпрыгивая). Не-знал! Не-знал! Не-знал!

АТЛЕТ (бьёт себя по лбу). Ба! Рошальский!

СТЕЛЛА (нежно). Моня?

АТЛЕТ. Его рук дело! Ещё!

ВАНЯ. Слушаю-с.

ГОБОЙ. Ай да Моня! ай да сукин кот! Экий фортель выкинул нашему симпатичнейшему и ни в чём не повинному Аполлону Илларионовичу!

МОНТЕКИН. Вас пригласил Рошальский?

ГОБОЙ. А вы думали – папа римский?

АТЛЕТ. Он пригласит – как же! Ещё!

ВАНЯ. Слушаю-с.

МОНТЕКИН. Да как же он... без моего ведома...

ГОБОЙ. Разрешите вам всё разъяснить, дражайший вы наш Аполлон Илларионович! Нет! Не могу, не могу произносить ваше имя-отчество без лингвистического удовлетворения! Аполлон Илларионович, мосье Рошальский, видя, что возглавляемая вами ресторация находится на грани закрытия по причине наседания на неё неуёмных орд комиссаров, – делает ход конём.

АТЛЕТ. Ещё!

ВАНЯ. Слушаю-с.

ГОБОЙ. Узнав из газет, что наши магические пророчества пользуются в Германии, в том числе – пролетарской, небывалым успехом, собирают полные залы и приносят баснословные барыши, в том числе – политические, – шлёт нам телеграмму-молнию. Мол, так и так, выручайте, горим, европейский приём гарантирую...

МОНТЕКИН. Простите... А откуда вы знаете мосье Рошальского?

ГОБОЙ. Моню? Моню Рошальского?

АТЛЕТ. Кто ж его не знает! Его всякая сволочь знает. Что у нас, что в Германии.

СТЕЛЛА. Он танцует танго.

ГОБОЙ. Чего он только не делает! Однако, нос он всегда держит по ветру, уй-юй-юй как он держит нос по ветру! На чём я остановился?

АТЛЕТ. На телеграмме-молнии.

ГОБОЙ. Да! Мы получаем телеграмму, сворачиваем сеансы, фрахтуем люфтвафе, сигаем в истребитель и – оп-ля! тру-ля-ля! Мы – у вас, симпатичнейший Аполлон Илларионович! В Москве! Каково?

АТЛЕТ. Здорово! Ещё!

ВАНЯ (с тихим восхищением). Вы очень здоровы пить... с.

АТЛЕТ. Нам ли грусти предаваться?

ГОБОЙ. Жаль одного, дражайший Аполлон Илларионович, что встреча наша оказалась преждевременной, как роды, и выкидыш мосье Рошальского, я имею ввиду сюрприз, не произвел на вас того впечатления, какой мог бы произвести.

СТЕЛЛА. Бедный Моня.

АТЛЕТ. Какую кашу мы ему испортили своим маслом!

МОНТЕКИН. Какая каша... какой сюрприз... Нет, это чёрт знает, что такое!

АТЛЕТ. Это точно.

ГОБОЙ. Стопочку анисовой, симпатичнейший Аполлон Илларионович! Половой!

АТЛЕТ. Половой, стой! (Опрокидывает предназначенную МОНТЕКИНУ стопку). Ещё!

ВАНЯ. Слушаю-с.

МОНТЕКИН. Позвольте... о каких таких «метафизических» пророчествах идёт речь? Да за одно это контрреволюционное слово меня могут «вывести в расход».

АТЛЕТ (жёстко берёт МОНТЕКИНА под руку). Тебя следовало вывести в расход в 19-ом году, когда ты зерно воровал вагонами!

ГОБОЙ. Я же просил не иметь эту вредную привычку быть нервным на работе. Он шутит, невиннейший Аполлон Илларионович. (Интимно). Та кругленькая сумма, в которую обратилось ворованное зерно, как лежала, так и лежит на счету известного вам берлинского банка. Я проверял. И потом, кто говорит «метафизические»? Читайте внимательнее, симпатичнейший Аполлон Илларионович. Вот. «Сеанс магических и...

МОНТЕКИН (ошарашенно) ... ре-волюционных пророчеств»...

ГОБОЙ. Рреволюционных! Вы понимаете? За такие пророчества не выводят в расход, за такие пророчества ставят на пьедестал! Да что пьедестал – на броневик! Ах, дражайший Аполлон Илларионович! Я вижу вас, как сейчас, на броневике в свете прожекторов на Финляндском вокзале в окружении орд рукоплещущих комиссаров под проливным дождём золотых червонцев! И делегации, делегации, делегации с поклонами и слёзными просьбами вступить в партию!

АТЛЕТ. А ты откажись! Откажись! Плюнь им в харю и откажись!

МОНТЕКИН. Какая партия, какой броневик, помилуйте...

Входит АРДАЛИОН. Снимает фуражку.

АРДАЛИОН. Извиняюсь. Аплон Ларьёныч, там эта дама пожаловали, с маузером. И при ней хлыщ ейный... этот...

МОНТЕКИН. Кипарисов?

АРДАЛИОН. Точно так-с.

МОНТЕКИН. Всё. Я погиб. Где Рошальский?!

ГОБОЙ. Да зачем вам Рошальский, дражайший Аполлон Илларионович...

АТЛЕТ. Ваших гостей будем принимать мы!

МОНТЕКИН. Это не гости, господа, это страшные люди... Эта дама... вы не знаете эту даму...

ГОБОЙ. Мадам Капулецкую?

АТЛЕТ. Любку с маузером? Кто ж её не знает? Её всякая сволочь знает.

ГОБОЙ. А что до товарища Кипарисова...

МОНТЕКИН. Вы... и Кипарисова знаете?

ГОБОЙ. Видел, видел этого индивидуума в кожаных штанах. Достаточно одного беглого взгляда на эту, с позволения сказать, физиономию, чтобы понять, что перед тобой...

АТЛЕТ. Выжига, лизоблюд, кокаинист и педераст!

ГОБОЙ. Вот ты им и займёшься.

СТЕЛЛА. А я?

ГОБОЙ. Стелла, ягодка, ты на сладкое, как всегда. Нет ни малейших причин для беспокойства, дражайший Аполлон Илларионович! Мы, ваши друзья и благодетели, комиссию берём на себя. Ардалион, голубчик, проси, проси!

АТЛЕТ. Эй, цимбалисты! На сцену – живо!

СТЕЛЛА (ВАНЕ). А мне попить принеси.

ВАНЯ (зардевшись). Крови-с?

СТЕЛЛА. Крови, касатик, крови.

АТЛЕТ (взбежавшим на эстраду «цимбалистам»). Ррреволюционное что-нибудь! И – сами, без граммофона, а то я вам головы поотгрызаю.

Входит КАПУЛЕЦКАЯ в красной косынке, кожанке, красной юбке и сапогах. На боку – маузер в деревянной кобуре. За ней – КИПАРИСОВ – франт к кожаном плаще и кожаных штанах.

Начинается безмолвный танец-пантомима: вошедшие делают шаг вперёд, присутствующие – шаг назад, первые – шаг влево, вторые – шаг вправо, пока, наконец, КАПУЛЕЦКАЯ не останавливается у ближайшего столика. Садится, вынимает из кобуры маузер, достаёт из кармана афишу. Смотрит то в неё, то на присутствующих.

КАПУЛЕЦКАЯ. Что за клоуны? Я тебя спрашиваю, Монтекин? Из какого цирка?

КИПАРИСОВ. Гражданин Монтекин, по-видимому, решил так: помирать – так с музыкой.

КАПУЛЕЦКАЯ. Верно, товарищ Август. Садись. Почему цирк не значится в афише? Монтекин?

КИПАРИСОВ. Товарищ Капулецкая! Смотрите! Изменения в программе! Вы почему, интересно, не предупредили комиссию, а? гражданин Монтекин?

КАПУЛЕЦКАЯ (читает). «Революционные пророчества»... Ишь, что выдумал!

КИПАРИСОВ. Шкуру спасает.

КАПУЛЕЦКАЯ. Верно, товарищ Август. Ничего, мы его выведим на чистую воду. (Повышая голос). Я тебя, Монтекин, прямо спрашиваю без обиняков: из какого цирка товарищи клоуны?!

АТЛЕТ. Шапито-перепито!

КАПУЛЕЦКАЯ. Что-о?

АТЛЕТ. Что-что! Перепито – что!

ГОБОЙ. Многоуважаемая мадам Капулецкая товарищ Люба! (Подходит к КАПУЛЕТСКОЙ). Прошу вас на пару слов. Тэт-а-тэт, как выражаются французские пролетарии. (Кивнув на МОНТЕКИНА). Не хочу, чтоб нас слышал этот недорезанный буржуй.

КАПУЛЕЦКАЯ берёт маузер, ГОБОЙ галантно - «Прошу» - пропускает её вперёд на авансцену, подмаргивая МОНТЕКИНУ незастеклённым глазом.

Вы только посмотрите, товарищ Люба, в какие котрреволюционные штаны обрядил меня этот прихвостень капитализма. Меня – артиста-гегемониста и старого члена партии.

КАПУЛЕЦКАЯ. Вы член партии?

ГОБОЙ. Что вы! что вы! (Спохватившись). С 905-го года. Подпольная кличка «Гобой». Слыхали?

КАПУЛЕЦКАЯ. Нет.

ГОБОЙ. Кого-кого, а меня это не удивляет. Зато там (подымает глаза кверху. Раз. Другой. Третий.) ... там моя кличка хорошо известна. Кличка «Коба» вам что-нибудь говорит?

КАПУЛЕЦКАЯ. Иосиф Висс...

ГОБОЙ. Тс-с-с-с! (Оглядывается на МОНТЕКИНА). Вместе с товарищем Кобой и товарищем – рекомендую: партийная кличка «Атлет» (подскочивший АТЛЕТ не к месту по-офицерски щёлкает каблуками) брали банк в Батуме. Так сказать, экспроприировали экспроприаторов. Атлет, что сказал Коба?

АТЛЕТ. Коба сказал: Атлэт, а нэ пащекатат лы нам этых жырных барашкав?

ГОБОЙ. Что ответил ты, Атлет?

АТЛЕТ. Я ответил: пащекатат, таварыщ Коба.

ГОБОЙ. Что сказал Коба, когда мы вошли в банк?

АТЛЕТ. Хха! Он сказал: Аван плэзыр! Прашу в сартыр! (Хохочет вместе с ГОБОЕМ и застенчиво присоединяющейся КАПУЛЕЦКОЙ).

ГОБОЙ. Каков шутник, а? Когда я звоню ему, всегда спрашиваю: аван плезир, товарищ Коба?

КАПУЛЕЦКАЯ. А он?

АТЛЕТ. Пасылает в сартыр таварыща Габоя. (Хохочет вместе с КАПУЛЕЦКОЙ).

ГОБОЙ. Товарищ Атлет, начинайте идти к товарищу Августу, чтоб он не заскучал... А сейчас, товарищ Люба, вы видите меня, артиса-гегемониста и члена с 905-го года в этом буржуйском борделе в контрреволюционных штанах. Кого-кого, а меня это не удивляет. Даже если партия обрядит меня в красную юбку или женские панталоны с кружавчиками, я и в кружавчиках до последней капли крови буду служить мировой революции. А теперь перейдём к делу. Прошу. (Пропускает КАПУЛУЦКУЮ вперёд, и они переходят на противоположную сторону авансцены).

В это время АТЛЕТ, подсев к КИПАРИСОВУ и томно ему подмигнув, кладёт руку на его колено. КИПАРИСОВ взволнованно зыркает на КАПУЛЕТСКУЮ.

АТЛЕТ. Ах, мой милый Августин! Я к тебе – без церемоний, как любовник к любовнику. Угощайся, милый. (Протягивает, открыв, небольшую коробочку).

КИПАРИСОВ. Что это?

АТЛЕТ. А то ты не знаешь. Не ломайся, милый, без церемоний. Давай ноготок.

ГОБОЙ. Я спрошу вас, товарищ Люба, прямо, без обиняков, как член члена: доколе? До-ко-ле?

КАПУЛЕЦКАЯ. Чего доколе?

ГОБОЙ. Разве я не сказал? Тогда скажу – прямо, без обиняков. Кстати, что это за обиняки такие?

КАПУЛЕЦКАЯ. Обиняки?

ГОБОЙ. Вот и я не знаю. Но подозреваю, что это какие-то буржуйские штучки-дрючки. Короче. Доколе недобиток Монтекин будет развращать пролетарские нравы? (Со слезой). Доколе он будет измываться над членами партии и артистами-гегемонистами? Короче. Как поступим с этим огрызком старого мира и с его растленным заведением? Ответьте мне прямо, без этих буржуйских обиняков, как член члену.

КАПУЛЕЦКАЯ. К ногтю эту недобитую контру! И – на Соловки! На перевоспитание. А заведение... А в заведении откроем роддом!

ГОБОЙ. Роддом? Согласен всецело и полностью. К ногтю – так к ногтю.

В это время АТЛЕТ успел насыпать кончиком ножичка горстку белого порошка на внутреннюю сторону длинного ногтя КИПАРИСОВА и на кончик ножичка себе.

АТЛЕТ. Зажимай ноздреньку, милый, полетаем. (Втягивает в себя порошок, замирает... и – с блаженным кряканьем). Хорошо!

КИПАРИСОВ проделывает ту же операцию, но с другим результатом: дико выкатывает глаза, как рыба ловит ртом воздух и машет руками, как мельница крыльями.

КАПУЛЕЦКАЯ. Что с тобой, товарищ Август?

ГОБОЙ. Ой, да не обращайте вы на них внимания, товарищ Люба! Милые бранятся – только тешатся. Прошу. (Снова пропускает КАПУЛЕЦКУЮ вперёд, и они переходят на другую сторону авансцены).

За их перемещениями и за действиями АТЛЕТА с нарастающим волнением наблюдает МОНТЕКИН, косясь на стоящую неподалёку СТЕЛЛУ, которая, не отпуская пунцовой щеки ВАНИ, пьёт, постанывая, вино из его руки.

Наконец, КИПАРИСОВ приходит в себя, кашляя, сморкаясь и вытирая слёзы.

АТЛЕТ. Ну как полёт, милый?

КИПАРИСОВ. Что... эт-то?

АТЛЕТ. Эт-то? (Прячет коробочку в карман). Перевоспитательное средство, милый. Очень помогает при половых и классовых расстройствах.

ГОБОЙ. А с другой стороны, товарищ Люба, вспомним, что говорил о месте ресторана в пролетарском искусстве наш вождь и учитель, безвременно почивший в бозе. Подпольная кличка «Ленин». Атлет!

АТЛЕТ выскакивает на эстраду и становится в позу вождя.

АТЛЕТ. Товагищи! Вы должны всей шкугой понять необходимость гестоганного искусства в жизни тгудящихся масс! Из всех искусств – гестоганное – самое важное! Поэт недагом сказал: «Пголетагии всех стган магшигуют в гестоган»! Это всегьёз и надолго! Наша наипегвейшая задача – пгевгатить бугжуазное искусство гестогана а авангагд миговой геволюции! Это агхиважно! Паки и паки – только впегёд!

ГОБОЙ. А вы говорите – роддом. Ну, придут трудящиеся массы после тяжёлого трудового дня в роддом – и что они увидят? Танец маленьких лебедей в исполнении беременных мамаш, громыхающих животами? Или жонглирующую новорождёнными карапузами акушерку? Вдохновит ли их это зрелище на новые трудовые подвиги? Подвигнет ли на борьбу с мировой конрреволюцией? Ответ, товарищ Люба, читаю в ваших пронзительных глазах. Нет и ещё раз нет! Так пусть же карающий меч партии обрушится на несправедливый суд, если мы его допустим. Прошу. (Усаживает КАПУЛЕЦКУЮ за столик). Ну-с, гражданин Монтекин, кто там выходит первым на наш неподкупный комиссарский суд?

МОНТЕКИН. Кар... кор...

ГОБОЙ. Не понимаю.

АТЛЕТ. Говорящай ворон? Август, милый, ты наблюдаешь в афише говорящуего ворона?

КИПАРИСОВ. Н-не наблюдаю.

МОНТЕКИН. Корде-балет...

ГОБОЙ. Корде-балет? Да как же у вас язык повернулся сказать этакое матерное для каждого революционера слово! Да что же это делается, товарищи? Попрошу историческую справку.

АТЛЕТ. «Корде-балет». От французского слова «Корде». В 1793-ем году авантюриска и шпионка Шарлотта Корде кухонным кинжалом – как борова в корыте – закалывает выдающегося французского революционера Марата. На радостях бабы-аристократки пустились в похабный танец, во время которого всячески старались показать мужикам-аристократам самые интимные части своего тела, в русском языке именуемые «срамными». Тьфу, паскудство!

ГОБОЙ (МОНТЕКИНУ). И такой корде-балет вы хотите показать товарищам комиссарам? Должен вам заметить, гражданин Монтекин, что вы не в буржуйском Париже, а в пролетарской Москве! Здесь подобный похабный танец называется не «корде-балет», а «каплан-балет» - в честь авантюристки и шпионки Фанни Каплан, столь неуклюже стрелявшей в вождя мировой революции.

МОНТЕКИН. Позвольте...

КАПУЛЕЦКАЯ. Молчать, сволочь! Ишь, что выдумал! (Хватает маузер). Я те покажу каплан-балет!

ГОБОЙ. Многоуважаемая товарищ Люба! Я бы попросил вас не иметь этой вредной привычки быть нервной на работе. Тем более – на партийной. (Интимно). Шлёпнуть его – мы всегда успеем. Главное – превратить буржуазное искусство ресторана в авангард мировой революции! О-о-о! Кого мы лицезреем! Самого Моню Рошальского! Товарищи комиссары, знакомьтесь – режиссёр ресторанного искусства!

АТЛЕТ. До которого у нас с товарищем Гобоем имеется пара слов.

ГОБОЙ. Тэт-а-тэт, как выражаются французские пролетарии. (Вместе с АТЛЕТОМ под руки выволакивают икающего РОШАЛЬСКОГО на авансцену).

РОШАЛЬСКИЙ. Нет... и-ик!.. нет...

ГОБОЙ. Да, Моня, да.

АТЛЕТ. Это что за такие Есенин с Дунканшей? А?

ГОБОЙ. Говорите, Моня, говорите, нам интересно быстро...Что?

РОШАЛЬСКИЙ, в полуобморочном состоянии припадая то на плечо ГОБОЯ, то на плечо АТЛЕТА, что-то бормочет, икая.

АТЛЕТ. Из какого ещё театра?

ГОБОЙ. Вася и Дуся?

АТЛЕТ. Поздравляю вас, Моня, соврамши!

ГОБОЙ. Двойники из театра Вахтангова.

АТЛЕТ. Ты знаешь, аферист, что такое бабский маузер?

РОШАЛЬСКИЙ отвечает экспрессивными телодвижениями, по которым можно понять, что он-таки знает, что такое «бабский маузер».

ГОБОЙ. (АТЛЕТУ). Проинструктируй и давай их сюда! Быстро! Стелла! Оставь полового в покое! И захватите с собой этого байстрюка.

АТЛЕТ. Зачем?

ГОБОЙ. Оформите его в подтанцовку. До красавицы Гюльчатай. Идите, Моня, и репетируйте, как если бы вы были султан.

АТЛЕТ. Басмач он, а не султан! (Подхватывает РОШАЛЬСКОГО, кивает СТЕЛЛЕ, и они исчезают).

ГОБОЙ. Ну что, товарищи! Пора начинать! Не будем продолжать эту буржуйскую привычку тянуть кота за эти... обиняки. Половой! По рюмочке пролетарской комиссарам! Двойной очистки! И икорки – в серебряной кадушке, обложенной снегом! Всё прочее – маринованные угри, сёмга, ростбиф с кровью – после перерыва в отдельный кабинет! И бутылочку Сен-Жюльена – лично для меня. Ну что ты смотришь на меня, как не родной, половой?

ВАНЯ. Слушаю-с.

ГОБОЙ (взбегая на эстраду и раскланиваясь). Первым номером программы нашего революционного варьете...

С песней «ай-нэ-нэ»! появляются цыгане: ОН, ОНА, и МЕДВЕДЬ. «Тыш! тыш! тыш»! – кричит цыган, ударяя по струнам.