ГЛАВА 4. ГЕНУЭЗСКАЯ КОНФЕРЕНЦИЯ. РАПАЛЛО

На открытии конференции присутствовали многочисленные делегации, представители делового мира, прессы (всего было около 700 журналистов), светская публика чуть ли не из всех европейских столиц - всего около 2000 человек². Это было наиболее представительное собрание в Европе, имевшее место после войны. Д. Ллойд Джордж назвал ее самой важной конференцией после Версальской³.

Были приняты необычайные меры по охране конференции и ее участников. Побывавший в Генуе в те дни Эд. Эррио отметил, что город был, казалось, на осадном положении, карабинеры стояли у дверей отелей и охраняли выходы из тупиков⁴.

Вопреки пророчествам Мальцана, стояла хмурая ненастная погода, почти непрерывно шел дождь и Эррио писал об угрюмой пасхе 1922 года.

Делегации разместились в предместьях Генуи, в окружавших город маленьких поселках, городках и виллах. Граф Д`Альбертис предоставил свою роскошную виллу на высоком холме главе английской делегации и неформальному лидеру конференции Ллойд Джорджу. В местечке Сан-Маргерит, входившем в округ Рапалло, разместилась в гостинице "Палаццо-Империал" делегация РСФСР. Относительно близко, в Сан-Лоренцо, остановилась немецкая делегация.

Повестка дня конференции была утверждена Советом Антанты еще 13 января. Она включала рассмотрение вопроса о проведении в жизнь резолюции совещания в Каннах (январь 1922 года), укрепление европейского мира и ряд вопросов, связанных с репарациями. Последние были, однако, сняты с повестки в связи с отставкой Бриана и изменениями позиций французского правительства⁵.

Конференцию открыл ее председатель итальянский премьер-министр Л. Факта, говоривший об экономической разрухе в Европе и предлагавший программу ее ликвидации, фактически представленную Францией. Была зачитана приветственная телеграмма главы французского правительства Р. Пуанкаре, который взял на себя, находясь в Париже, руководство делегацией своей страны. Официальный глава этой делегации министр юстиции и по делам Эльзаса и Лотарингии Луи Барту оказался под неустанным контролем Пуанкаре, присылавшим каждодневно (и не одну) "руководящую" телеграмму. "Эта - уже 900-я", - сказал Барту Ллойд Дждорджу, показывая ему очередную депешу¹. Эти депеши, писал потом Ллойд Джордж, оказались своего рода арканом для Барту, заставляя его вести себя как "придирчивый критик"².

Затем большую речь произнес британский премьер. За ним выступил германский Канцлер Й. Вирт. Он демонстративно говорил по-немецки, говорил долго, монотонно и утомительно, жалуясь на особо тяжелое положение Германии, ждущей международной помощи³. Речь утомила публику.

По поводу речи Вирта один из журналистов сострил, что германский делегат решил перенести всю тяжесть германской репарации на своих слушателей⁴.

Получил слово глава советской делегации Г.В. Чичерин. Он произнес речь сначала на французском, затем тут же - на английском языке. Она поразила всех и сразу же высоко подняла авторитет советской делегации. В речи Чичерин поставил вопрос о разоружении. Против сейчас же (и резко, допуская выражения, не принятые в дипломатии) выступил Л. Барту. Чичерин дал ему вежливый, но твердый отпор. Возникло напряжение, которое Ллойд Джордж снял, призвав делегатов "не перегружать корабль перед бурей"⁵. Газеты отнесли Барту к "первым жертвам русских"⁶.

Начало работы конференции показало, что есть противоречия между позициями западных держав: Антанты и Германии, Англии и Франции. Появились признаки некоторой изолированности французской делегации. Германские дипломаты решили, что могут рассчитывать на благосклонность англичан. После выступления представителей ряда малых стран пленум конференции закончился и работа перешла в политическую и три экономические комиссии. Они начали заседать на следующий день 11 апреля и занялись малозначащими вопросами … В их составе были немецкие и русские представители. Комиссии вели свою рутинную деятельность, а делегаты конференции занялись поиском контактов в ожидании следующего пленарного заседания.

В германской делегации сразу же произошло разделение функций. Ее глава, канцлер Вирт, взял на себя, так сказать, представительскую роль. Он произнес гневную речь на первом заседании и, похоже, устранился от черновой деятельности по налаживанию контактов и решения хотя бы предварительно текущих вопросов. Немцы прибыли в Геную, имея ввиду найти новые подходы к главной проблеме - репарациям. Они вступили в деловые связи со многими делегациями. Члены делегации, советники и эксперты занялись активной деятельностью в этом направлении. Их направляющим центром был Ратенау. Прибыв в Геную, Ратенау разместился в гостинице вместе со всей делегацией. Обстановка в отеле была, видимо, более чем скромной ("второразрядной, но терпимой", - отмечал позже министр). Стояла холодная дождливая погода. Все это не радовало Ратенау.¹ Не вызвала восторга у него и работа конференции. Генуя, - писал он статс-секретарю министерства иностранных дел Э. Ханиэлю фон Хоймхаузену 17 апреля, - прежде всего занималась только обменом избитыми фразами по вопросам экономики, в которые " .. мы по возможности старались внести ясность, чтобы они не оставались фальшивыми или вредными банальностями". Ратенау собирался своим выступление "несколько оживить эту атмосферу пошлости". Наиважнейшими вопросами остался международный заем, шансы на который не очень велики².

Сам Ратенау уделял главное внимание расширению контактов с государственными деятелями других держав. Здесь, видимо, были некоторые успешные шаги. "Питаем надежду", - писал он, - что эти контакты позволят нам кое-чего добиться. Однако, считал Ратенау, "самый главный контакт" еще не налажен, не удалось связаться хотя бы по телефону с Ллойд Джорджем³.

Здесь надо добавить, что Ратенау и его помощники установили связь с сотрудниками Ллойд Джорджа: советником делегации Уайзом, заведующим отделом МИД Грегори, экспертами Фонтейном, Клерком и другими. Но, к удивлению и огорчению немцев, британский премьер-министр не искал встреч с ними, к себе не приглашал и даже не говорил по телефону. Это было неожиданным - ведь еще в начале года Ратенау не раз беседовал с Ллойд Джорджем - и даже конфиденциально. Ратенау, Мальцан, Бергман (немецкий представитель в репарационной комиссии), Дюфур и другие дипломаты все время добивались контактов с англичанами, звонили им ежедневно, искали встреч, посылали письменные запросы⁴.

Не сблизились немцы и с французами, что не было неожиданным ввиду позиции, занятой премьером Пуанкаре, которую дублировал в Генуе Л. Барту. Ратенау рассчитывал улучшить дело на званном обеде, который давал глава итальянского правительства Факта⁵.

Но вскоре в деятельности германской дипломатии появился новый момент, который сразу начал влиять на планы и надежды Ратенау. Ллойд Джордж не случайно игнорировал немцев. Он занялся вопросом, который, по его мнению, мог принести благоприятный для Англии, Антанты и самого премьера результат. Он задумал маневр, который должен был заставить Советскую Россию, уплатив Западу долги всех российских правительств, при этом взять на себя основную тяжесть восстановления европейской экономики. Маневр этот казался ему остроумным и очень хитрым, но на деле стал первой тактической ошибкой премьера Англии и всей западной дипломатии. Ллойд Джордж вознамерился обсудить проблемы восстановления России и Европы с представителями Советской России, полуофициально, но в компании делегатов Франции, Бельгии, Италии, так что на обсуждениях создавался как бы единый фронт против РСФСР. Переговоры начались в большой тайне (по крайней мере, официально), хотя информация о всем происходившем быстро распространялась среди других делегатов и журналистов. Представители указанных стран встретились на вилле Альбертис, в большом кабинете, отведенном для Ллойд Джорджа¹. Прибыли и представители России.

11 апреля советским представителям вручили для ознакомления так называемый лондонский меморандум - предложения финансово-экономических экспертов стран Антанты, заседавших 20-28 марта в Лондоне. Первая часть предложений называлась "Восстановление России", вторая - "Восстановление Европы". Суть обеих программ сводилась к требованию об уплате Советским правительством всех долгов Царского и Временного правительства как условия возможных кредитов России. Требовали и реституции, т.е. возвращения национализированной собственности иностранцев, а также создания комиссии русского долга, отмены монополии внешней торговли и ряда других мер, аннулировавших советское законодательство и вводивших порядки, характерные для полуколоний. Эксперты сознательно оставили право России на репарации с Германии по 116-й статье Версальского договора². Это был второй ошибочный шаг союзной дипломатии. Вместо стравливания Германии и России это фактически толкало их к сближению на основе договоренности, достигнутой ими в Берлине.

Советская делегация, внимательно изучив меморандум экспертов, отвергла его и представила свои контрпретензии. Дискуссия, проходившая 14-15 апреля, сразу же приняла острый, даже резкий характер³. Французы предъявили советским делегатам своего рода ультиматум, и Барту не без самодовольства сказал, что только сегодня, 15 апреля, начинается настоящая Генуэзская конференция⁴. Барту, однако, недооценил возможные действия представителей РСФСР. Совещание не дало результатов, что поставило под угрозу срыва планы британского премьера. Выявились серьезные разногласия и между Англией и Францией, которые мешали компромиссу, впрочем, вряд ли возможному.

Бурные заседания на вилле Альбертис, разумеется, привлекли немецких дипломатов. Этому способствовала преднамеренная или случайная утечка информации об этих заседаниях, постоянные, хотя и неясные, слухи о возможном соглашении с Россией. Это встревожило немецкую делегацию, оказавшуюся в Генуе почти сразу в изоляции от серьезной работы и выработки соглашений¹. Доходили до нее и разговоры о 116-й статье. Новая информация всполошила немцев. Они поспешили встретиться со знакомыми им дипломатами, в частности, английскими, и те не стали отрицать того факта, что переговоры с русскими ведутся, даже намекали, хотя и туманно, на возможность соглашения сторон².

Немцы вели себя в Генуе настороженно, опасались подвоха со всех сторон, включая и Россию, боялись вызвать недовольство Антанты, особенно Англии, занимавшей более благосклонную к ним, чем Франция позицию. Англичане постоянно заверяли немецких дипломатов в своем доброжелательстве. И вдруг оказалось, что, не пригласив немцев, союзники решают важнейшие вопросы с Россией, в том числе и о 116-й статье. Тревога немцев возрастала. Они старались по всем каналам собрать любую информацию о том, что же происходит на Альбертис. Были попытки отвлечь англичан от русских, укреплялись контакты и с русскими дипломатами. И тут на "авансцену" вышло еще одно - и важное - действующее лицо - итальянский дипломат А. Джаннини. Разные авторы "наградили" его различными должностями и даже инициалами (А., Г., Д)³. Г.В. Чичерин называл его итальянским послом в Лондоне⁴, другие авторы - секретарем итальянского министра иностранных дел К. Шанцера, секретарем итальянской делегации в Генуе или представителем итальянского премьера Факта и т.д. Ахтамзян считал его просто сотрудником итальянского МИДа. Любимов и Эрлих писали, что он - торговый атташе Италии в Лондоне и эксперт ее делегации в Генуе⁵. Так или иначе, Джаннини знал многих и многие знали его, он бывал во всех делегациях. Американский историк Дж. Ф. Кеннон поставил вопрос: почему Джаннини, "человек видимо, пронырливый и осведомленный, стремился быть во всех делегациях?" Кеннон считал, что этот вопрос не выяснен до сих пор⁶.

Джаннини имел связи и в германской делегации. Из подробного сообщения руководителя отдела печати германской делегации О. Мюллера известно, что Джаннини посетил канцлера Вирта вечером 14 апреля, чтобы по поручению итальянского министра иностранных дел Шанцера информировать немцев о состоянии переговоров Антанты и России, которые "идут благоприятным ходом". Он подробно рассказал о встречах на вилле Альбертис, о том, что державам-организаторам конференции было бы важно узнать мнение канцлера или германской делегации, (которых не позвали) и что они считают, что германское правительство "наверняка одобрит это дело". Когда Джаннини собрался рассказывать обо всем более подробно, Вирт, учитывая значение этого вопроса, лично проводил итальянского дипломата на первый этаж гостиницы, где затем в течении часа проходила его беседа с Ратенау, Мальцаном и статс-секретарем Симсоном (с 11 до 12 часов ночи). Джаннини повторил свой рассказ о переговорах с Россией, о ее долгах и претензиях и о том, что было решено и что еще обсуждается. В точности, что возвращение социализированных предприятий не должно иметь места. Тут Ратенау задал вопрос, выдвигается ли это предложение самостоятельно или же в рамках Лондонского меморандума. Разумеется, в рамках меморандума, - ответил Джаннини. "Ратенау сердечно поблагодарил Джаннини за визит и заявил, что при данных обстоятельствах Германия не может проявить заинтересованность в этих делах. Итальянский дипломат выразил удивление по этому поводу. Ратенау же ответил, что договоренность с Россией была "достигнута без нас". Далее Ратенау сказал фразу, которую повторил многократно; "Устроили роскошный обед, нас на него не пригласили, но спрашивают, как нам нравится меню". В ответ Джаннини смог ответить французской фразой: "Это было подготовлено только для нас"¹.

У Джаннини вырвалось замечание, что Лондонский меморандум был представлен на конференции якобы по недосмотру, но стал основой для переговоров, "к большому удивлению участников конференции". Ратенау ответил, что пока эти пункты меморандума (т.е. 116-й статьи) сохраняются, с меморандумом нельзя согласиться. Джаннини не сделал ни малейшего намека на возможность внесения изменений в меморандум. Тогда Ратенау дал понять, что ему "придется поискать других гарантий". На это Джаннини заявил, что не уполномочен делать каких-либо заявлений. Его поручение состояло лишь в том, чтобы довести уже сказанное до сведения германской делегации.

Целью всей беседы было убедить немцев в том, что:

1. 
   переговоры западных держав с Россией близки к завершению;
   
2. 
   предстоящее соглашение с Россией не устранит серьезных отрицательных для Германии моментов, т.е. трех вредных для нее пунктов Лондонского меморандума;
   
3. 
   информация Джаннини "была лишь призывом к Германии присоединиться к соглашению, на которое она уже не могла оказать никакого влияния"¹.
   

Конечно, визит и рассказ Джаннини удивляют. Можно предположить, что союзники были уверены: немцы это "проглотят" без сопротивления и это даст Антанте дополнительный козырь в переговорах с русскими. Ратенау и Мальцан сообщили о визите Джаннини англичанам, но те не проявили никакого интереса. Видимо, соглашение русских с немцами, полагает Ахтамзян, не считалось возможной альтернативой². Поэтому-то Джаннини так подробно информировал немецкую делегацию. Надо думать, что так же полагал пославший его министр иностранных дел Италии Шанцер. И все же недоуменные вопросы остаются. Остаются сомнения и другого рода. Например, знали ли англичане заранее о визите Джаннини и как оценили его итоги? В конце концов, зачем вообще надо было тревожить немцев и подталкивать к русским? Убедительного ответа ни источники, ни известная литература не содержат. Американский историк Д. Феликс пишет, что "нельзя объяснить смысл сообщения Джаннини немцам"³. Кстати, когда Рапалльский договор был подписан и журналисты стали выяснять детали этого события, снова всплыло имя Джаннини. Он поместил в итальянских газетах заявление, в котором отвергал слухи о том, что он был информатором немцев и чуть ли не посредником в подписании договора. Он выразил особое недовольство немцами, повинными будто бы в распространении этих слухов. Факта и Шанцер взяли Джаннини под защиту, уверяя, что ему было поручено всего лишь осведомить германскую делегацию о ходе совещания на вилле Альбертис⁴.

Тревога немецкой делегации достигла своего пика. Они увидели, что с ней, с интересами Германии не желают считаться, их отстраняют от решения вопросов о восстановлении Европы (и России), что кольцо желающих получить репарации с Германии сужается и 116-я статья зависла над немцами как страшная опасность.

Возмущенный всем этим Ратенау категорически заявил, что в таком случае Германия, не выявляя своего отношения к лондонскому меморандуму, будет искать помощи сама ("иные гарантии") против применения к ней 116-й статьи где только сможет¹. Продолжая попытки встретиться с англичанами, Ратенау решил ввести в дело "иной вариант", уже готовую договоренность с Россией. Возможно, он хотел оказать давление на английскую дипломатию. Во всяком случае, уже 14 апреля, сразу же после ухода Джаннини, т.е. уже поздно ночью, Ратенау дал немедленное задание своим сотрудникам возобновить контакты с русскими, чтобы немедленно продолжить обмен мнениями, прерванный в Берлине². Мальцан позже вспоминал: "Я установил телефонную связь с А. Иоффе и договорился с ним о встрече на следующее утро в 10 часов в "Палаццо Империал". На встречу пришли А. Иоффе и Х. Раковский. Они подробно информировали о ходе переговоров на вилле Альбертис, оценив их в целом, несмотря на трудности и противоречия, как удовлетворительные. Советские делегаты говорили, что они хотят сотрудничать и с немцами, и что лучшее обеспечение общих интересов - подписание соглашения³. Мальцан на это не ответил, но было решено продолжить контакты. Пока шла эта беседа на веранде "Палаццо ди Реале", советник германского посольства в Италии Дюфур ожидал Мальцана, чтобы ехать к англичанам и сообщить о встрече с русскими. Однако встреча с британцами утром не состоялась. Лишь во второй половине дня Мальцан два часа беседовал с советником британского премьера Уайзом, сообщив ему о предложениях русских. Он просил союзников в свою очередь пойти на уступки немцам по ряду статей Версальского договора, сделав максимальные усилия, чтобы побудить англичан к сделке. Уайз не высказал особого удивления контактов русских и немцев, о которых уже было доложено Ллойд Джорджу и предупредил, что Англии одной трудно сделать немцам что-либо для облегчения ситуации. Уайз подтвердил, что переговоры на вилле Альбертис продолжаются и протекают успешно⁴. Вечером того же дня из разных источников, в том числе от итальянцев, голландцев и других, просочились неофициальные сообщения о том, будто бы успешно завершено соглашение России и Антанты, а Германия оставлена в стороны⁵. В тот же день, 15 апреля, но уже во второй половине дня, Мальцан снова встретился с англичанами, которые сообщили о переговорах с русскими. Он просил у них поддержки в репарационном вопросе, но снова получил уклончивый ответ⁶.

Таким образом, обстановка менялась и обострялась к явной невыгоде для германской дипломатии. Да и среди других участников конференции царила тревога. Журналисты терялись в догадках, пишет И.И. Минц, относительно того, что происходит за стенами виллы. Нервы у всех были напряжены. Члены делегаций беспрерывно сновали из одного отеля в другой, распространялись самые разноречивые слухи. Большинство склонялось к выводу, что советская делегация, видимо, добилась соглашения с Антантой против Германии. Немецкая делегация "была подавлена", - пишет Минц. Она уже жалела о холодном приеме, оказанном Чичерину в Берлине¹. Все происходившее заметно беспокоило Ратенау и Мальцана. Более того, Ратенау был в отчаянии. Все его планы рушились. Германская делегация настороженно обсуждала положение и в конечном счете решила, что в настоящий момент ничего нельзя предпринять².

Тревога, опасения, страхи, вполне возможно, и имели место у немецких дипломатов. Но отметим, что они были в курсе основных событий в переговорах России и Антанты. Они могли не знать деталей, но в целом представляли всю картину. Их беспокоило то, чего не могли сообщить их информаторы: чем и когда закончатся эти переговоры? Кто кому уступит, а главное за чей счет - России или Германии - завершится эта сделка.

В этих условиях немцы должны были вести и вели двойную игру. Н.Л. Рубинштейн пишет, что немцы вели эту игру, чтобы "обмануть советскую делегацию"³. Но разве немцы не хотели обмануть союзников?! Речь шла не об обмане, но о том, когда и как использовать средство, о котором союзники знали, но которому, видимо, не придавали значения.

Речь шла об уже почти завершенной договоренности с Россией. Немцы о ней не забывали ни на миг. Об этом свидетельствует интересный документ, который 15 апреля, т.е. за день до подписания договора с РСФСР, был отправлен из Генуи в Берлин О. Мюллером рейхспрезиденту Эберту. Мюллер писал, что надо с осторожностью подходить к сообщениям между Россией и Западными державами, что " … как показали наши контакты с русскими, сообщения о продвижении этих переговоров и об их итоге опережают собою факты". А далее раскрывались намерения немцев: "Мы по-прежнему находимся в контакте с русскими. Имеется полная возможность прийти к договоренности. Прилагаем все усилия к тому, чтобы использовать эту договоренность, помешать заключению соглашений между русскими и западными державами без нашего участия". Это говорило о бдительности, активной позиции немецкой дипломатии, вовсе не собиравшейся без боя сдаваться натиску Антанты. Немцы все время следили за ходом событий, отслеживали действия советской делегации, тут же передавая все сведения англичанам⁴.

Имея относительно полную информацию, и не только от англичан, о происходившем на вилле Альбертис, немцы в общем представляли себе возможную опасность того, что Россия в последний момент уступит Антанте, обманув немцев постоянными заверениями о своем доброжелательстве к ним, выступит объединено с русскими на основе 116-й статьи. И тогда Германия проиграет, и очень серьезно.

Конечно, немцы нервничали. Особенно волновался Ратенау, человек эмоциональный и чуткий. Его тревога и волнения передавались другим членам делегации. Ведь возникала угроза не только дискриминации, но и поражению германской делегации на конференции. Было чего опасаться и от чего приходить в отчаяние.

И все же нам представляется, что отечественные историки, особенно в работах 40-60-х годов, сильно преувеличивали степень тревоги, растерянности и чуть ли не паники среди германских дипломатов, особенно у Ратенау¹.

Напряжение было огромным, обстановка - сложной. Нельзя было пропустить благоприятный случай. Г.В. Чичерин сильно волновался, был весьма нервно настроен и находился в возбужденном состоянии. Как вспоминали Любимов и Эрлих, наркома, казалось, нисколько не волновала борьба вокруг Лондонского меморандума, от имел в уме иное. Похоже, что кроме него никто не подозревал, что остались считанные часы до важнейшего события².

Необходимо подчеркнуть, что Чичерин не был в восторге от работы членов делегации, каждый из них имел свои амбиции, что раздражало наркома и мешало выработать собственное отношение к немцам и Ратенау³.