ВасильБыко в блинда ж пьеса Василя Ткачева в 2 д по мотивам повести "Блиндаж" Действующие лица
жүктеу/скачать 403.63 Kb.
|
С е р а ф и м к а. Нет, райкомовец лежит. (Взглянув на Демидовича). Идите тоже ешьте... к чугунку идите… Х л е б н и к о в. А, значит, ефрейтор! Ну как белорусская затирка? Х о л ь ц. О, гут! С е р а ф и м к а ( счастливая от похвалы). Это... если бы еще заправить салом… Или забелить. А то что же – скоромное! Х л е б н и к о в. Ничего! И так сойдет! Хлебников, довольный, прислонился к земляной стене блиндажа, действительно наевшись, или, может, делая вид, что сыт. У горшка продолжал неумело хлебать ефрейтор. Демидович же неподвижно лежал на спине, немного прикрывшись плащом. Д е м и д о в и ч. Хорошо ему, капитану, который уже ничего не видит с того, что делается рядом. Не видит, конечное, однако же, пожалуй, слышал и не мог не понимать, что делается. И ещё эта Серафимка!.. Как ни в чём ни бывало, едят вместе с немцем и не подумают даже, что он – фашист, враг, которые тысячами убивают наших людей, рушат города и деревни – прут на Москву. Нет, уж Демидович на его удочку не клюнет – ни за пайку, ни за лекарства. Вчера этот фриц снова дал мне стрептоцид и даже воды в кружке, но Демидович не дурак: я только сделал вид, что проглотил таблетку, а сам украдкой сунул ее в карман. Не нужна мне та фашистская помощь! С е р а ф и м к а (Демидовичу). Так чего ж вы не едите? Ложка же есть. Д е м и д о в и ч (ворчливо). Я после. С е р а ф и м к а. Как ваша простуда? Лучше стало? Д е м и д о в и ч. Пожалуй, не лучше. С е р а ф и м к а. Ой, забылась… Кожух же вам надо принести. Д е м и д о в и ч. Было бы хорошо – кожух. Х л е б н и к о в. А табачку – ни того? Не расстаралась? С е р а ф и м к а (спохватившись). Ой, так нет же! Ходила по огородам – нет нигде и самосейки. Х л е б н и к о в. Да-а? Ну что ж, потерпим. Правда, ефрейтор? Х о л ь ц. Я, я. Но тот, пожалуй, тоже нахлебался затирки и вскоре взялся вытирать куском бинта свою белую ложку. Тогда к чугунку придвинулся Демидович. Похлебка для него была не новость, он хорошо познал ее вкус в своей полуголодной жизни. Только, наверное, болезнь притупила в нем чувство голода, и теперь более трех ложек он съесть не мог. Уже сколько дней не лезла в горло никакая еда, не пошла сейчас и затирка. Д с е м и д о в и ч. Всё. Больше не могу… С е р а ф и м к а. Ой, так как же вы без еды? Д е м и д о в и ч (кивнул на Хлебникова). Пусть вон тот… доедает. Командир. С е р а ф и м к а (Хлебникову). Может и правда – доедите? Х л е б н и к о в. Я сыт. Спасибо. Хольц, к чугуну! Х о л ь ц. О, гут, гут! Вкусно!.. (Потянулся к чугунку). Д е м и д о в и ч (решительно). Дайте ложку сюда! Что-то и мне захотелось. Пустите. За несколько минут он опорожнил чугун – остаток старательно выскреб по краям – наверное, не надо было и отмывать. С е р а ф и м к а. Ну и хорошо! (Демидовичу). Пойду кожух вам принесу. Или, может, вечером?.. Холера на их, чтоб же на гадов тех, на полицаев, не наскочить. Х л е б н и к о в (настороженно). Ни в коем случае! Слышь, Серафима? С е р а ф и м к а. Так я ж понимаю. Что ж я, дитя?… Х л е б н и к о в. Вот-вот! А иначе всем крышка. И тебе не поздоровится! С е р а ф и м к а. Я ж аккуратно. Оглядываюсь по сторонам всё. Чтобы нигде никого… Х л е б н и к о в. Правильно! Спасибо тебе. (Искренне сказал он, и у Серафимки заметно зарозовелись щеки. Наверное, хвалили ее нечасто в жизни, тем более незнакомые мужчины, и теперь его похвала действительно тронула женщину). Серафимка завернула в тряпку пустой чугун и, пригнувшись, полезла к выходу. За ней, немного выждав, выбрался Хольц. Хлебников, что-то сосредоточенно думающий, сидел под стеной. В блиндаже в общем было не холодно, только иногда из траншеи веяло ветром, а так было затишье и держалось накопленное за ночь людское тепло. Д е м и д о в и ч (настороженно). Он – куда? Х л е б н и к о в. Кто? Д е м и д о в и ч. Немец. Вышел – куда? Х л е б н и к о в. А хоть бы куда! Нам какое дело? Д е м и д о в и ч. Вы не боитесь? Х л е б н и к о в. А чего мне бояться? Чего уж мне-то бояться? Д е м и д о в и ч. А что выйдет и гранату сюда. Или из пистолета?.. Х л е б н и к о в. Зачем? Д е м и д о в и ч. Зачем? Ну, знаете… Он же немец! Палач! Х л е б н и к о в. Черт с ним, что немец! Какой ему смысл – гранату! Он бы мог меня ещё три дня назад – из пистолета... В первую же ночь. Но ведь не застрелил. Наверно, нет интереса. Сам в западне. И он, и я, и ты тоже. Разве не понятно? Д е м и д о в и ч. Как вы можете такое говорить, капитан? Это же близорукость... Это же братание с врагом!.. А?.. С врагом!.. Ты понимаешь хотя это?!.. Х л е б н и к о в. Вот что я тебе скажу, политрук: ты мне надоел. Х л е б н и к о в. Ну, знаешь!... Х л е б н и к о в. Знаю. Не первый день на свете живу. Демидович промолчал – он не хотел продолжать такой разговор, ведь, по его мнению, капитан отказывался понять простые вещи. Теперь, однако, не время было объяснять их этому упрямцу человеку – их разговор мог услышать немец. Если уже не услышал ? Когда ефрейтор вскоре возвратился, они молчком сидели на прежних местах, не разговаривали. Х о л ь ц. Ну, будем немножко… лечить? Посмотреть ваш глаза. Болно? Х л е б н и к о в. Слушай, ефрейтор, ты бы лучше табачку раздобыл… Ну, пук-пук, понимаешь? Сигаретку. Х о л ь ц. Цигареттен? Нихт цигареттен. ( Развел руками). Х л е б н и к о в. А ты поищи. Может, где убитый, понимаешь? А? Х о л ь ц (нахмурил лоб под пилоткой, подумал и ударил себя по бёдрам). Корашо! Хольц идет посмотреть!.. Х л е б н и к о в. Сходи, да. Авось где-нибудь попадется. А то, понимаешь, уши пухнут, так курить хочется. Взяв плащ-палатку, ефрейтор вылез в траншею. Из блиндажа было видно, как он там осмотрелся, а затем исчез… Д е м и д о в и ч. Ты думаешь, он тебя понял? Х л е б н и к о в. Кто? Немец? Д е м и д о в и ч. А то кто же?.. Х л е б н и к о в. Вполне возможно, кое-что понимает. Д е м и д о в и ч. Так как же так?! Он может полицию привести. Или своих… Х л е б н и к о в. Ну и черт с ним! Если такой… Или за свою жизнь сильно переживаешь? Д е м и д о в и ч. А вы не переживаете? Х л е б н и к о в. Я не переживаю. Я уже всё пережил, что можно было. Д е м и д о в и ч. Но это – не причина для потери бдительности. Х л е б н и к о в. Чего-чего? Д е м и д о в и ч. Бдительности. Ну – бдительности. Ты же красный командир в конце концов!.. Х л е б н и к о в. О чём вспомнил! Где же вы, такие бдительные, раньше были? Когда в Кремле с Риббентропом целовались? Д е м и д о в и ч. Когда целовались, дак, пожалуй, такая политика была. В интересах государства. Х л е б н и к о в. Какого государства? Не нашего ли? Д е м и д о в и ч. Нашего. Х л е б н и к о в. Ах, нашего! Вот теперь эти интересы боком и выходят. Через тех умников. Почему при их уме они не поняли, что война неизбежна и расстреляли всех толковых командиров? Д е м и д о в и ч. Не думайте, что там глупее за нас. Х л е б н и к о в. Я не думаю. Наверное, поумнее. Но вот какое дело… Почему при их уме немцы под Москву топают? А я здесь валяюсь? Слепой. Теперь они, что ли, мне свои глаза вставят? (Демидович молчал, лёжа в своем углу, а Хлебников уже лечь не мог. Наверное, Демидович наступил на его больной мозоль, и он заговорил почти с отчаяньем в голосе.) Х л е б н и к о в. Бдительность! На глазах всего мира Гитлер обдуривал – этого не видели?! А теперь, когда стало видно, с кого взыскать? Он же безгрешен и гениален во веки веков. А Красной армии отдуваться за эту его гениальность. Своей кровью смывает его всемирную глупость. Чтобы он был безгрешен и величествен, как всегда. Д е м и д о в и ч (обмер, в ужасе).. Вы это про кого? Х л е б н и к о в. Про кого? Знаешь, про кого. Д е м и д о в и ч. Ну, знаете!.. Такого я от вас не ждал... Вы, наверное, и в нашу победу не верите? Что наши придут? Х л е б н и к о в. Я верю, что наши вернутся. Верю. Но я уже к ним не вернусь, вот в чём беда. Даже если и выживу. Д е м и д о в и ч. Нельзя же так думать о себе. Х л е б н и к о в. А о ком же еще? У меня семьи нет, родителей тоже. Я в детдоме воспитывался. Кому я нахрен такой нужен! Это ты думаешь, как тебе перед райкомом вывернуться, оправдаться хотя бы за этого немца. Убить его ты не сможешь – оружия нету. А он вот тебя может в два счета. А не убивает. Ты задавался мыслью: почему? Д е м и д о в и ч. Может, еще и убьет. Откуда я знаю. Х л е б н и к о в. Не убьет. Он теперь с нами повязан одной веревочкой. Все мы здесь… выпали из системы. Мы из нашей, он из своей. Мы – брак. А брак известно куда ... Д с е м и д о в и ч (удивленно). Как это брак? Вы про себя можете сказать. А я не такой. Я политически не переменюсь. Х л е б н и к о в. Можешь не меняться. Зато к тебе переменятся. Д е м и д о в и ч. Я еще, может, исправлюсь. Х л е б н и к о в. Вполне возможно. И дождешься наших. Только что ты в анкете напишешь? Наверное же, придется анкету заполнять? Демидович вместо ответа во все глаза смотрел на забинтованное, как-то задранное вверх подбородком лицо капитана. Х л е б н и к о в. На оккупированной территории был? Был. С немецким фашистом связь имел? Имел. Есть свидетели. Скрыть не удастся. Д е м и д о в и ч. Нет и не будет никаких свидетелей. Некоторое время лежали молча. Прибежала Серафимка, принесла кожух, и Демидович торопливо завернулся в него. С е р а ф и м к а. Ночью буду печь хлеб, утречком принесу, тогда вам голод будет не страшен. А где... а где немец? Ей никто ни ответил. С е р а ф и м к а. Да и мало где он может быть... Может, к ветру пошел?.. Демидович кашлянул, что-то пробубнил. С е р а ф и м к а. Хлеб будет тёпленький... свеженький... (Выходит). Х л е б н и к о в. Спишь? Д е м и д о в и ч. Думаю. Х л е б н и к о в. И я думаю... Д е м и д о в и ч. О чём? Про немца, может? Х л е б н и к о в. Да пошел он! Что, о нем некому думать? У него есть мать, сёстры, пусть они думают. Отец-профессор. Д е м и д о в и ч. Убежал! Убежал он, ирод! И ни перечь мне!.. Вот увидишь, приведет своих, и нам капут!.. Капут нам!... Полицаев, что змей в болоте!.. Нет, мне тут, в этом блиндаже, нечего делать!.. Мне жить!.. (Забирает пистолет Хлебникова). Мне жить еще хочется!.. Кто, если не я?!.. Кто-о-о?!.. (Выползает из блиндажа). Х л е б н и к о в. Ты… ты куда, сволочь? (Ищет пистолет). Где, где пистолет? Пистолет!.. Пистолет где?.. Спёр, сука?.. (Тоже выползает из блиндажа). Вернись, Демидович-ч-ч! Будь мужиком, бля-я-я!.. Ух, сволочь!.. Сволочь ты-ы!.. (Припал к земле). Силуэты двух полицаев – братьев Пилипёнков. Они рыщут, словно голодные волки, ища добычу... Затемнение. Д е й с т в и е в т о р о е В блиндаже. Вползает с котомкой Серафимка. Но там никого нет. С е р а ф и м к а. Хлеб... Я вам хлеб принесла... Слышит кто меня ? Есть тут кто? Товарищ командир! Где вы? Я же хлеб принесла... Во беда... Хлеб есть, а есть некому... Будут жить, если расползлись... Ну и хорошо... Спасибо Богу.. Звать нельзя – полицаи, Пилипёнки, шныряют, словно вынюхивают что-то... тут совсем близко они... (Нежно гладить хлеб). Вот он, хлебушек. А мужчин нету. В самом деле, куда же они подевались? Появляется, ощупью, Хлебников. Х л е б н и к о в. Серафима, это ты? Х л е б н и к о в. Я... Я хлеб принесла... тёплый ещё... Х л е б н и к о в. Молодец, Серафима. ( Идет, растопырив руки, прямо на Серафимку; она не уступает ему дорогу, очутилась в объятиях...) Что-то долго и в самом деле ефрейтора нету? Неужели Демидович что-то чувствовал? С е р а ф и м к а (почти томно). Не знаю... может... хлеб тёплый... Вы ешьте... пожалуйста... Х л е б н и к о в. Прости, Серафима. С е р а ф и м к а. За что? Х л е б н и к о в. За наглость. С е р а ф и м к а. Это не наглость... Х л е б н и к о в (сильно прильнул к Серафимке). Можно, я так постою? С е р а ф и м к а. Вам можно... Х л е б н и к о в. Ты красивая? С е р а ф и м к а. Хорошая… Х л е б н и к о в. Вижу. С е р а ф и м к а. Ага. Ну, я пойду? Серафимка выходит. Х л е б н и к о в. Что это с тобой, Хлебников? Затемнение. На опушке. Полумрак. Тут лицо в лицо встречаются Демидович и Хольц. Поскольку в руках Демидовича немец увидел пистолет, то и он вынул из кобуры свой браунинг. Д е м и д о в и ч. Руки! Руки, кому сказано! Х о л ь ц (не верит, что Демидович обращается к нему, поэтому смотрит по сторонам). Вас? Д е м и д о в и ч. Тебе, тебе говорят, фашистская морда! Руки! Х о л ь ц. Суп кушаль одной посуда... Зачем руки? Ну, если тебе так хочет... стреляйт... А я не буду... Стреляйт!.. Демидович растерялся, не знает, что ему делать. Голоса Пилипёнков. 1-й г о л о с. А-а! Папалась, Серафимка! 2- й г о л о с. Давно твои бедра манили нас! Иди, иди сюда! Крик отчаянья Серафимки:»Помогите-е!..» 1-й г о л о с. Какой дьявол тут тебе поможет!? Не брыкайся! Ну, кобыла! Зуб выбьешь, говорю тебе, лярва! 2-г и г о л а с. Еще и кусается! Глянь ты на нее! Хольц вынимает пистолет из кобуры. Д е м и д о в и ч. Не... не... не... Стрелять нельзя – тут шастает вокруг разная сволота, сразу заявятся они... Что тогда? Нельзя, нельзя стрелять!.. Твои же фрицы услышат – и нам конец, и нам не жить!..(Исчезает). Г о л о с С е р а ф и м к и. Будьте вы прокляты-ы!.. Хольц стреляет в полицаев. Демидович убегает. И в это время отчаянный крик Демидовича: "Спасайте-е-е!" Снова его отчаянный крик: "Спасайте-е-е! Болото-о-о!!" Хольц бежит на голос. Затемнение. Хольц и Демидович вползают в блиндаж. Демидович в грязи – с ног до головы. Хлебников сразу бросается к нему. Х л е б н и к о в. Пистолет!.. Пистолет верни, сволочь!.. Д е м и д о в и ч. Да подавись ты им!.. На!.. Х л е б н и к о в. От кого так болотом пахнет? Фу, разит как! Д е м и д о в и ч. От меня. Х л е б н и к о в (Хольцу). А тебя где носило? Х о л ь ц (взял разговорник). Где носило? Просто ходил сигарет... тебе... Х л е б н и к о в. Кто стрелял? Х о л ь ц. Плёхо рус… дурак… Х л е б н и к о в. Ты как разговариваешь с капитаном, ефрейтор вшивый? А? Да я тебя сейчас в порошок сотру, гад! (Набросился на Хольца, катаются по блиндажу). Д с е м и д о в и ч (победно). Что, дошло наконец-то, капитан? Х л е б н и к о в ( оставив в покое Хольца). А этого где нашел? Х о л ь ц (отдышавшись). В болот... Д е м и д о в и ч. Да в болоте, в болоте! Где же еще! С кочки оступился, а там трясина... Еле ни засосала всего. Если бы не этот немец, был бы я уже на том свете... Х л е б н и к о в. Чтобы не быть на том раньше времени, надо честно жить на этом… Голову не терять, по крайней мере… Зачем стреляли? Кто? Д е м и д о в и ч. Ни учи. Не надо. Когда не просят. Грамотный, вижу. Я, между прочим, по профессии сам учитель. Х л е б н и к о в. Сейчас, надеюсь, ты все понял, Демидович? А, товарищ наставник? Этим выстрелом мы себя выдали…Да-да!.. Пауза. Х л е б н и к о в. Молодцы. Где Серафима? Наплывает немецкий говор. Лай собак. Х л е б н и к о в. Где Серафима? Д е м и д о в и ч. Тогда мне надо снова пойти... Х л е б н и к о в. Где Серафимка?!.. Лай собак приближается. Х о л ь ц. Нет, не надо пойти ему... он не знайт дорог... как болот обходит... Сиди здесь, Демидович... Правилно? Д е м и д о в и ч. Да пошли вы! Он меня будет учить тут! Дома учи!.. Езжай домой и там учи! В свою Германию... Глянь ты, он тут, у нас, герой!.. Скоро освоился, смотрю! Да ну вас! (Убегает). Немецкий говор становится все ближе и ближе. Лай собак… Х л е б н и к о в. Приходит Мойша в гости к брату, а у того племянников – будь здоров. Окружили они Мойшу, не нарадуются. А тот и говорит: извините, ребятишки, но в магазине продаются только конфеты подушечки, шоколадных нету. А детвора в один голос: да мы, дядя Мойша, и подушечки любим, и пряники... А гость и отвечает им: запомните, племяши, пока жив ваш дядя Мойша, вы будете кушать у меня только шоколадные конфеты… В детском доме, Хольц, я только и мечтал попробовать шоколадных конфет. А когда получил первую зарплату, отвез ребятишкам полмешка конфет... в детдом... на всех... Х о л ь ц. Гут! Гут!.. Х л е б н и к о в. А сам и попробовать забыл… Так и не удалось мне в жизни попробовать конфет… Автоматная очередь… Слышен крик Демидовича: "Мама-а-а!"
Хлебников достает пистолет и выходит из блиндажа с криком "Ура-а!". Хольц заккрывает уши. На блиндаж легли тени немецких солдат... Появляется Серафимка. Она в белой сорочке. С е р а ф и м к а. Боже! Сколько же вас тут полегло?! Боже праведный!.. Все окровавленные и растерзанные... За что же вас так? За какие грехи? За что, Боже-е? (Упала на колени, подняла голову к Богу, перекрестилась). Им же детишек своих растить надо было... А что ж это получилось?! Вон, посмотри, посмотри, Боже, сколько убитых и в поле, и тут, в лесу... (Мелодия траура). Почему же ты ничего ни отвечаешь, Господи? Почему же ты молчишь? И некому им глаза закрыть, бедненьким... Пойду, пойду я к ним... (Поднялась). А более и некому... Некому более... Деревню сожгли, а люди, что уцелели, в белый свет куда-то подались... Иду, иду, хлопчики... Сейчас я, сейчас... (Перевязала платочек, взяла лопату). Там, в земельке, никто не обидит ни капитана Хлебникова, ни парторга Демидовича, ни ефрейтора Хольца…ни этих Пилипёнков… Никого…Никого… Никого… (Исчезает). П о т р а н с л я ц и и: – Впереди была еще вся война... Затемнение. 2009 80232- 62-87-37 МТС 7390115 жүктеу/скачать 403.63 Kb. Достарыңызбен бөлісу:
|