Василий Аксенов. Вольтерьянцы и вольтерьянки
жүктеу/скачать 2.31 Mb.
|
|
полудругом-полубратом, он спать не пошел, а стал медленно ходить по лестницам и огромным залам прекрасного замка, мня себя в роли какого-нибудь принца датского, необязательно Гамлета. Горькие истины, открытые ему Колей, как ни странно не отшатнули его от курфюрстиночек, а, напротив, навели на осознание своей полной и бесповоротной влюбленности. Что-то музыкальное, венецианское, вивальдиевское облагораживало его душу и тревожило плоть. Мысль о неравенстве шептала ему из одного уха в другое: ты влюблен! Вот только вопрос: в кого, в ту недоступницу или в другую? Как сие понять, ежели неразличимы? Может быть, в обеих? Именно в двоих, а поодиночке, значит, не будет и влюбленности? Вот какая возникает дивная и совершенно невозможная облискурация! Оказалось, что не только ему одному в эту ночь не спалось. В галерее с колоннадой, что висела над парком и в коей то и дело возникал не здешний, а, можно сказать, сугубо литературственный ветерок, он увидел одиноко прогуливающуюся фигуру без головного убора, но с отменнейшим бантом на затылке. Постукивали крепкие каблуки высоких ботфортов. Миша хотел было свернуть в темный коридор, но вдруг пронизался чувством неотвратимости (чего? когда? сейчас!) и пошел вслед за фигурою. Она дошла до конца галереи и повернула обратно. Теперь они сближались. Через минуту он узнал в фигуре могущественного фаворита Двора субалтерн-адъютанта, барона Федора Августовича Фон-Фигина.
понюшку.
Фигин резким выпадом правой руки вырвал у Миши его платок и мягким мановением левой предложил ему свой. В глазах у него на мгновение запечатлелось безумие, после чего он окунул свой нос в платок и с легким смешком пробормотал: "Похоже, что у нас с тобой одни и те же духи, солдат". Пошел дальше по галерее. Бежать прочь! Дернулся было Миша, но вместо спасительного бегства пошел вслед за фаворитом, как намагниченный. Он не понимал, что с ним происходит: все в нем вздыбилось от неумолимой тяги, было трудно идти, но надо было двигаться до конца.
сомневаясь, что унец тащится сзади, - мне иногда мнилось, что он может со мной заговорить. Иметь такого между ног - это большая забава! - хохотнул таким голосом, что Мише пришлось расстегнуть на воротнике крючок, чтобы не задохнуться. - Быть может, это он подсуропил нам встречу?" Он остановился и повернулся к унцу: "Какой ты высокий, какой ладный! Хочется как-то по-солдатски ободрить тебя". Рука в лайковой перчатке взяла Мишу за ухо. Сквозь лайку шли ошеломляющие токи. "Ты хочешь познакомиться с Императрицей?"
гладкое бедро Федора Августовича. "О да, имею сие высшее счастье!" "Что это значит - быть с нею?" "Быть с нею - это значит стать частью ея. Она распространяет свое величество, и те, кто был с нею, распространяются величество далее. Ты понимаешь меня, солдат?"
"Ого!", в то время как другая его рука что-то шептала о юности, о дерзости, о боях под стягами отечества, о готовности ко всему, включая и гиблость, и триумф.
тащила их бегом к раскрытым окнам королевской опочивальни, туда, где веяли тюлевые стены, где раздвигались под ними паркеты и раскрывались над ними потолки. Величие увлекало юнца в свои пределы, и он становился частью сего надчеловеческого. Внедрение сменялось поглощением, а на стенах между тем вместо их теней металась какая-то, будто из десяти сцепленных пальцев, кикимора. В конце концов со сцены пропали оба, и Федор Августович, и Миша, осталось только длительное щастие народное, тараном в сладостных сжатиях толпы рвущееся к апофеозу, к отмене крепостного владычества. Наконец, все прорвалось победным штурмом.
время оно как тут гонялись за звонкими эхами, как тут бесились в детской невинности, нынешние битвы даже еще и не предвосхищая. То ли во сне, то ли в галлюцинации зрил он удаляющегося юного Ахиллеса, припадающего на пятку. Теперь он будет убит за дальнейшей ненадобностью, изъят для смысла тайн. * * *
Сам этот воин Фон-Фигин теперь стоит, как всегда, на часах у будуара Екатерины, а та умывается в то ж время, чтоб снять загар смесью лимонной воды с желтком и французской водкой. А в глубине огромнейшей залы идет ритуал придворных причесываний, оттуда плывет смесь бормотаний и мелкие вспышки смеха; Чолгоковы и Салтыковы. Там по-французски решается, может ли Воронцова при надобности обернуться козой иль ослицею иль только предстанет в своем обычном раскорячестве. Вычесанные волосы в зелени своей плывут по залу, словно вечный цвет тамариска. Девки-служанки хлопотливо тащут из-за ширм горшки с аристократическими нечистотами. А из-за одной ширмы торчит сапог с острой шпорой. Там, это ведомо всем, ждет приглашения поручик Асаф Батурин, известный за большого негодяя. Вдруг среди всей болтовни и порядочной вони Екатерина подходит прямо к нему, к постовому гвардейцу, и смотрит так, как будто вот щас прям при всех начнется соитие. Я знаю тебя, Тодор, ты родом из моего детства. Стой здесь упорно и жди! Время придет, дождешься! Знай, что сейчас великий князь меня пригласит на экзекуцию крысы! Я откажусь, а если ж потащат насильно, смело меня защищай и целься великому князю в паршивое лоно! Вдруг одинокая ширма с китайским рисунком грянула на пол. За ней оказался не однополчанин гадкий Батурин, а сам, как Императрица Елизавета гласит, "племянник мой урод, черт ево возьми", в мундире, с офицерским значком и шарфом, герцог Гольштейн-Готторн, наследник российского трона. Он возглашает гнусавым гласом: "Прошу всех сюда! Мы начинаем!" Шарф обвивает ему часть лица, светятся лишь нездоровые очи. В шелесте юбок зала заполняется обществом дам. Шествует впереди фаворитка, девица Теплова, природная "фадайзница", юбки ея всегда имели одним полотнищем меньше иль больше, чем полагалось. И слышится в окружении говор всех прочих "фадайзниц", сиречь производных от смысла "конфуз". Кто четверговой соли просит у тетушки одолжиться, кто восхищен какими-то лисьими шубами, кто, шевелясь как от щекотки, поминает куртаг в доме Нарышкиных, а кто и про лекаря речет, что может немецкую кровь заменить на русскую; но не наоборот, сударыни, нет, не наоборот.
- Извольте, сударыня, выйти вперед! Вам целовать на прощание крысу!" Распахиваются двери. Из прорвы пороков калмыцкие егеря вкатывают помост с виселицей и дыбой. На дыбе растянута человекоразмерная крыса; теперь ея ждет петля. Бьет барабан.
для политесу. Однако вместо супруги он видит стража ея, кавалера Фон-Фигина, с наивным, но острым оружьем. Немая сцена. Сейчас произойдет низвержение наследника. Все дамы будуара в историческом барельефе: присутствие при цареубийстве - ведь это высший экстаз!
самого себя в зрачке, а у оного самого себя в зрачке отражается крыса, а у оной крысы отражается он сам с оком своим, в коем мается крыса с ним самим в ея зрачках, в коих он сам... * * *
Обычно после кошмаров Фон-Фигин просыпался отдохнувшим и бодрым, словно промыли нутро. Так случилось и в этот раз в замке "Дочки-Матери". Он лежал, потягиваясь, и вспоминал клочки сна, то крысу, то Екатерину, то расческу волос, то великого князя, будущего императора Петра Третьего (забыли упомянуть, что во сне у того почему-то было два носа), но чаще, с улыбкой, красавца юнца, с коим столь многообещающе ночью прогуливались под колоннами галереи.
Это курфюрстиночки играли у себя на балконе по нотам, что прибыли с последней почтой из Вены. Пьеску сочинило восьмилетнее дитя, сын композитора Моцарта.
заворочался в своей спартанской коморе. Что же приключилось вчера со мною, мальчиком, дорогая моя матушка Колерия Никифоровна? Оберегая по долгу службы тело великого филозофа, не озаботился я о своем собственном. Что-то саднило недружественно и в заднем порту, и в бугшприте. И вот теперь только и осталось, что постичь чистоту флейточек, лишь устыдиться столь сурьезной облискураженности! Глава пятая начавшаяся в идиллических аллеях парка, в коих посланник Фон-Фигин и великий Вольтер обсуждают курьезы женственного века, споткнувшаяся в коридоре хамка, где две кавалерствующие дамы не могут разойтись из-за объемов их фижм, и завершившаяся безобразным пиратством, позволившим нашим шевалье проявить их не вполне обычные геройские качества "...А не замечали ль вы, что иные исторические феномены зачинаются задолго до своего, так сказать, календарного адвента? Вот вы толь интересно говорите о "женском веке" России, дорогой Вольтер, помянули и Екатерину Первую, и Анну Иоанновну, и Анну Леопольдовну, и Елизавету, и, разумеется, нашу нынешнюю покровительницу, дай Бог ей завершить сей век на троне, однако ж запамятовали их предтечу, царевну Софью..."
ли?"
последнем слоге, и тяжеловесная московская фемина, неумелая сумрачная правительница как бы исчезает, а вместе с ней пропадают низкие своды кремлевских палат с их слюдяными окошечками и вся эта поздняя Византия. Ваша Софи, месье, похожа на держательницу парижского салона". "Браво, мой Тодор! Мне нравятся ваши акценты! Жаль,что в то время, когда я начинал свою "Историю Петра Великого", я не мог поговорить с такими людьми, как вы, или с самой Государыней. Она и сама писала мне об этом в своем первом письме. "Естьли бы я тогда была в моем нынешнем положении, - писала она, - тобъ я вам сообщила несравненно лучшие записки". Любопытно, а что из себя представляла эта "Святая София" как женщина? У нее, конечно, были фавориты, те московские бароны-бояре в огромных шапках?"
охраны подпоручика Земскова, настоящий русский витязь. Сомневаюсь, впрочем, что у них что-нибудь интересное получалось вдвоем. Он оказался неудачником и на поле брани. Отправился воевать у турок Азов, потерял многотысячное войско, сам еле унес ноги к царевниным пудовым юбкам. В общем, и там и сям постоянное faux pas, но тем не менее именно от царевны Софьи начался наш "женский век". Как вам кажется, мой Вольтер, откуда он взялся в стране жестокого мужичья?" * * *
Вот уже час филозоф и посланник прогуливались по парку вокруг дворца и, кажется, не собирались расставаться. Погода благоприятствовала их общенью, хоть и приобрела за истекшее сутко более свойственную здешним широтам резвость волн, а также основательную ветрогонность туч, что как бы норовили над вами подшутить, невзирая на мерность ваших шагов и серьезность обсуждаемой темы. Временами они (тучи, тучи) формировали полный кляп, затмевая июльское солнце брюхатостью своих очертаний, потом вдруг рассыпались по всему небу, подражая купидончикам Франсуа Буше, купающимся в апофеозе сияний. Интересно, что именно короткие экзерсисы дождя напоминали двум нашим главным героям, что они не так уж предоставлены самим себе во время этой философской прогулки. Стоило лишь упасть каким-нибудь пустяковым каплям, как немедля из какого-либо живописного грота появлялись люди, предлагающие либо драгунские суровые накидки, либо изящные параплюи. Однажды такая фигура с зонтом отделилась даже от скульптурной группы "Похищение Европы", неловко при сем споткнувшись о левое заднее копыто торжествующего Зевса. В другой раз из заброшенного, как бы совсем уже сентименталистского эрмитажа вышел накрахмаленный повар и осведомился, не угодно ли кофе. В этих случаях субалтерн-адъютант сердито хмурился, а Вольтер отмахивался от забот своей экзотической шляпой, недавно подаренной поклонниками с острова Гваделупа. Ясно было, что сия импровизированная прогулка была в серьезной степени обеспечена стараниями генерал-аншефа Афсиомского. Он и сам пару раз мелькнул в параллельной аллее, как бы предлагая себя в собеседники, серьезный, слегка покашливающий, чуточку прихрамывающий на ногу, что была якобы слегка повреждена прусским ядром будто бы при Гросс-Егерсдорфе. Он посматривал в сторону великолепных собеседников как бы отвлеченным взором, но в то же время порой и застывал в фигуре вопроса: что же, милостивые государи мои, неужто не замечаете сию недюжинную личность? Замечен не был.
"Мой Тодор, мне иногда кажется, что интеллектуалисты в России излишне выделяют свою страну в своего рода особливую планету. При всей отдаленности и отсталости ваша страна все-таки была гораздо больше воспитана Европой, чем вы думаете. Именно оттуда явилась к вам первая вольность, мой друг, не так ли? Недаром царь Петр и сам уподобился Зевсу, чтобы украсть эту младость. Женщины распространяют свое влияние далеко за пределы спален, вы это знаете лучше меня. Еще в те времена, когда не было вилок и мясо за придворным столом раздирали руками, трубадуры создали культ Прекрасной Дамы. Она была не только предметом вздохов, но и властительницей сердец, а значит, и мечей. Вам это тоже знакомо, мой дорогой Тодор, не так ли? Что уж говорить о наших временах, начиная с Регентства. Всякий раз, подходя к концу сочинения, я льщу себя мыслью, что оно будет прочитано дамами. Ни одно важное дело не выносится на королевский совет, не пройдя через дамские салоны, и это разносится по всей Европе и достигает России, мой друг; вы согласны?"
сугубости. Конечно, и в Европе раз в столетие могла появиться царствующая монархиня, довольно вспомнить Елизавету Английскую или императрицу Марию- Терезию, однако лишь Россия в наш век трудилась с таким упорством, чтобы создать плеяду властительниц.
вожака, возглавляющего клин. Каким-то образом, нам неведомым, там определяется к началу перелета самый сильный и самый ведущий, который повлечет весь караван в единственно правильном направлении. Никаких драк за главную позицию не происходит, головная птица сама выходит вперед, а остальные следуют за ней в том порядке, что возникает стихийно в интересах общего движения. У людей, конечно, это сложнее и нередко сопровождается кровавыми драками, однако не исключен и стихийный момент выдвижения вперед наилучшего навигатора для перелета. В России в этом веке так происходит с женскими персонами династии.
был его главным движителем. Превратить сонное царство, готовое уже претерпеть новый грандиозный распад, как при нашествии монголов, в современное европейское государство - такова была всепоглощающая и маниакальная цель. Он сотворил чудо государственное и личное, представ в апофеозе мужества и сопряженных с ним могучей воли и жестокости. После Петра в России началась деградация мужского начала. Ни второго, ни третьего Петра у нас, как вы знаете, не получилось. Что тому виною, трудно сказать. То ли неудачливые браки, то ли расслабленность воспитания, то ли просто невозможность пребывания на петровской вершине, во главе перелета, так сказать. Короче говоря, в стае начался стихийный поиск нового вожака. Пусть не такого могучего, но совсем другого, который поведет как-то иначе, может быть, не на той высоте, но не растеряет ни людей, ни земель. Так из глубин родилась идея замены мужского начала женским. Замены непреклонности и фанатизма терпимостью и своеобразной женской хитростью. Замена жестокости ради будущего блага нынешним благом ради будущего порядка. Ведь женский ум более прагматичен, чем ум мужлана- главаря, который даже в самом благородном обличье все-таки сродни бандиту; вы согласны, мой мэтр?" "О да!" - воскликнул Вольтер и вдруг как-то странно пошел боком, как будто кто- то его взял под руку, желая вовлечь в танец сильфид. Фон-Фигин следил за ним взглядом, довольно-таки жестковатым, во всяком случае, не очень-то характерным для офицера среднего ранга, беседующего с мировым гением. Гений тут как бы вырвался от партнера по танцу (это был всего лишь навсего невидимый собеседнику фернейский плут Гуттален) и со смущенной улыбкой вернулся к вопросу: "Мне очень по душе, мой друг, ваш столь феминистский анализ этой исторической ситуации, однако мне хотелось бы знать, в какой степени он отражает ход ваших мыслей и в какой степени ход мыслей той женщины, которую история именно сейчас выбрала в вожаки".
довольно ловко с помощью кремния и кресала раскурил ее на ветру. "Лечебный табак с Кавказа, - пояснил он. - Оттягивает кровь от ушей и очищает циркуляцию в мыслительных сферах лба". Затем суховато ответил на вопрос: "Сей анализ возник в результате наших с Государыней обширных бесед". "Какая удивительная женщина! - воскликнул Вольтер. - Да полно, женщина ли она?!" Тут офицер улыбнулся с отдаленной нежностью. "Смею вас уверить, Ея Величество - истинная женщина, но к тому же и нечто большее, чем женщина. Тут возникает некий особый знак, языковой казус. Дело в том, что русское слово "величество" не принадлежит ни к мужскому, ни к женскому роду. Это слово среднего рода, как море, облако и молоко, коего нет во французском, ни тем более в английском. Становясь "величеством", женщина становится чем-то выше, чем женщиной. Она превращается в "оно", в "величество"; не знаю, можно ли это понять?"
что постоянно пребывает в роли восклицающего, а не вопрошающего). - Теперь я понимаю, почему она мне однажды написала, что русский язык богаче французского. Расскажите мне, Тодор, побольше о Екатерине. Согласитесь, что переписка, даже самая доверительная, - это всегда обмен заявлениями. Мне же хочется стать ближе к ней в сугубо человеческом смысле. Как я заметил, вы при всей вашей исключительной близости к Ея Величеству сохраняете очень интересную самостоятельность суждений, а это очень важно для полноты картины. Ну давайте начнем с этой знаменитой июньской революции тысяча семьсот шестьдесят второго года, "революции Екатерины". Возникла ли она сама по себе как стечение обстоятельств или стала результатом заговора в гвардии, то есть, по вашему определению, стихийной тяги к женскому началу?" "Давайте все-таки закажем кофе", - предложил Фон-Фигин. Они поднялись в беседку, что венчала собой крошечный островок, соединенный с брегом пруда горбатым цепным мостиком. Немедля обнаружились те, кто таился в кустах и гротах и изнывал от жажды оказывать услуги. Вслед за ними явилась и взялась описывать круги целая флотилия лебедей. Из ветвей каштана спрыгнула прямо на плечо субалтерн-адъютанта весьма необычная для сих брегов бескрылая птица с хвостом и парой нахальных глаз; обезьянка породы макак. Вольтер поначалу принял сие существо за демонка из семейки зебьян, однако, быв ущипнут за щеку, фыркнул: "Подлец!"; привычная чертовщина все-таки подобных наглостей не учиняла. Снова в обозримом удалении прогулялся граф Рязанский, однако, не быв приглашен, отправился восвояси. "Стало быть, мой Вольтер, вас не полностью удовлетворило описание тех манифестаций, данное вам Франсуа-Пьером Пикте?" - с усмешечкой проговорил Фон- Фигин. Вот эти усмешечки, подумал Вольтер, они свойственны русским грандам, когда они встречаются с попытками Запада в их делах разобраться. "Как? - с нежданной надменностью вопросил он, приподняв насекомое брови. - Неужто ж служба моего друга Ксено занимается перлюстрацией?" "Зачем же, мой мэтр? - удивился посол. - Прочитано было сие в ноябрьском номере "Журнала энциклопедии"". - "Ах да!" - припомнил Вольтер. И смутился. Фон-Фигин выколотил трубочку и снова стал ее набивать своим медицинским составом. "Перед тем как подойти к событиям тем двухлетней давности, я должен припомнить кое-что из времен более отдаленных, когда монархиня наша еще пребывала в роли великой княгини, супруги наследника, избранного Елизаветой. Я должен вам сказать, что молодая дама долгое время страдала в поистине униженном состоянии. Я состоял тогда при охране их резиденции и многие несуразности зрил собственными очами. Наследник отличался вельми садистическими свойствами и нередко - как я видел сам и как мне не раз рассказывал доезжачий их высочеств русской своры - вымещал эти свои склонности на животных, всякий раз стараясь сделать Екатерину свидетельницей безобразных сцен, как-то: телесное наказание собакам либо торжественные экзекуции крыс". Тут Фон-Фигин метнул проницательный взгляд на своего собеседника, как бы пытаясь понять, проникает ли тот в области сновидений. Вольтер сделал вид, что сие ему неведомо. Фон-Фигин продолжал: "Много раз от подобных сцен у великой княгини делалась горячка, и токмо пуск крови спасал ей жизнь.
случае, во время моих дежурств я никогда сего не видывал. За право отвлечь от грустных мыслей младую принцессу с ослепительными глазами, высокой фигурой и удивительно белой кожей происходили дуэли среди аристократической молодежи. Так, в частности, мне пришлось принять посредничество в фехтовальном поединке Сергея Салтыкова и Льва Нарышкина. К счастью, друзья не остервенели и разошлись жүктеу/скачать 2.31 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|