Ведьмак VI башня ласточки

- То же, что и ты, - проворчал Кайлей. - Едем туда и прикончим сукина сына.

- Отомстим за Вальдеса, - сказал Рееф. - И Мухомора.

- И нечего, - прошипела Искра, - разным там Хотспорнам тыкать нам в глаза чужими делами и прытью. Пришьем Бонарта, этого трупоеда, оборотня. Приколотим его башку над дверьми кабака, чтобы названию соответствовало! И чтоб все знали, что никакой он не волевой, а обычный смертный был, как все другие, и что вообще сам на тех, что посильнее, нарвался. Сразу станет видно, чья ганза покрепче всех будет от Кората до Переплюта!

- На ярмарках станут о нас песни распевать! - запальчиво бросил Кайлей. - Да и по замкам тоже! - Поехали. - Ассе хлопнул по столу рукой. - Едем и прикончим стервятника.

- А уж потом, - задумался Гиселер, - поразмыслим о Хотспорновской амнистии... О гильдии... Ты чего морду кривишь, Кайлей, ровно клопа разгрыз? На пятки нам наступают, а зима приближается. Я так думаю, Крысяты: перезимуем, погреем задницы у камина, амнистией от холода прикрывшись, амнистийное теплое пивко потягивая. Перетерпим с этой амнистией нормально и толково... как-нибудь до весны. А весной... Как травка из-под снега выглянет...

Крысы рассмеялись в один голос, тихо, зловеще. Глаза горели у них, как у настоящих крыс, когда те ночью, в темном закоулке подбираются к раненному, не способному защищаться человеку.

- Выпьем, - сказал Гиселер. - Бонарту на погибель! Похлебаем супчика и спать. Отдохнуть надо, потому как до зари двиНем. - Ясно, - фыркнула Искра. - Берите пример с Мистле и Фальки, те уж час, как в постели.

Жена хозяина почтовой станции задрожала у чугуна, слыша от стола тихий, злой, отвратный хохот.
***
Цири подняла голову, долго молчала, засмотревшись на едва тлеющее пламечко каганка, в котором уже догорал остаток фитиля.

- Тогда я выскользнула из станции, будто воровка, - продолжила она рассказ. - Под утро, в полной темноте. Но не сумела убежать незаметно. Когда я вставала с постели, проснулась Мистле. Прихватила меня в конюшне, где я седлала коня. Не выдала удивления. И вовсе не пыталась меня удержать... Начинало светать.

- Да и сейчас уже недалеко до рассвета, - зевнул Высогота. - Пора спать, Цири. Завтра продолжишь.

- Может, ты и прав. - Она тоже зевнула, встала, сильно потянулась. - У меня глаза слипаются. Но в таком темпе, отшельник, я никогда не докончу. Сколько вечеров прошлой? Никак не меньше десяти. Боюсь, на весь рассказ потребуется тысяча и одна ночь. - У нас есть время, Цири. Много времени.

- Конец бегству! Теперь надо догонять. Поэтому нужно вернуться туда... где все началось. Необходимо. Пойми меня, Мистле.

- Так вот почему... почему ты была сегодня так ласкова со мной. Впервые за столько дней... Последний прощальный раз? А потом - забыть?

- Я тебя никогда не забуду, Мистле. - Забудешь.

- Никогда. Клянусь. И это не был последний раз. Я тебя разыщу. Я приеду за тобой... Приеду в золотой карете, с Шестеркой лошадей. Со свитой дворян. Вот увидишь. Я очень скоро обрету... возможности. Огромные возможности. Я сделаю так, что твоя судьба изменится... Увидишь. Убедишься, как много я смогу сделать. Как много изменить. - Для этого необходима гигантская сила, - вздохнула Мистле. - И могучая магия...

- И это тоже возможно. - Цири облизнула губы. - Магия тоже... Могу отыскать... Все, что я когда-то утратила, может ко мне вернуться... Клянусь, ты удивишься, когда мы повстречаемся снова.

Мистле отвернулась, долго смотрела на розово-голубые облака, которые рассвет уже вырисовал над восточным краем мира.

- Верно, - сказала она тихо. - Я буду очень удивлена, если мы еще когда-нибудь встретимся. Если еще когда-нибудь увижу тебя, малышка. Ну - поезжай. Не будем тянуть... - Жди меня. - Цири шмыгнула носом. - И не дай тебя убить. Подумай об амнистии, о которой говорил Хотспорн. Даже если Гиселер и другие не захотят... Ты все равно подумай, Мистле. Это, может быть, позволит тебе выжить. Потому что я вернусь за тобой. Клянусь. - Поцелуй меня.

Светало. Ярчало. Усиливался холод. - Я люблю тебя, Свиристелька моя. - Я люблю тебя, Соколушка моя. Ну - поезжай.
***
- Конечно, она не верила мне. Думала, что я струсила и погналась за Хотснорном, чтобы искать спасения, умолять об амнистии, которой он так нас соблазнял. Откуда ей было знать, какие чувства овладели мной, когда я слушала треп Хотспорна о Цинтре, о моей бабушке Каланта... И о том, что «какая-то Цирилла» станет женой императора Нильфгаарда. Того самого императора, который убил бабушку Калантэ, а за мной послал черного рыцаря с пером на шлеме. Я рассказывала тебе, помнишь? На острове Танедд, когда он протянул ко мне руку, я устроила ему кровопускание. Надо было его тогда убить... Но я почему-то не смогла... Глупая была. Впрочем, кто знает, может, он там, на Танедде, изошел кровью и подох... Что ты так на меня смотришь?

- Рассказывай. Расскажи, как поехала за Хотснорном, чтобы восстановить право на наследство. Отыскать то, что тебе принадлежало по... закону.

- Ты напрасно язвишь, напрасно ехидничаешь. Да, я знаю, это было глупо, теперь-то я вижу, а вот тогда... Я гораздо умнее была в Каэр Морхене и в храме Мелитале, там я знала, что все ушедшее не может вернуться, что я больше уже не княжна Цинтры, а что-то совершенно другое, что никакого наследства у меня уже нет, все потеряно, тут уж никуда не денешься, надо смириться. Мне объяснили это умно и спокойно, и я это приняла. Тоже спокойно. И вдруг все стало возвращаться. Сначала, когда мне в глаза пытались пустить пыль, проорав титул той касадеевой баронессы... Мне всегда было плевать на такие штуки, а тут я вдруг взбеленилась, задрала нос и еще громче заорала, что-де мой титул повыше ейного и мой род гораздо знатнее. И с той поры это не выходило у меня из головы. Я чувствовала, как во мне нарастает злость. Ты понимаешь, Высогота? - Понимаю.

- А слова Хотспорна переполнили чашу. Я чуть не лопалась от ярости... Мне раньше столько болтали о предназначении... А тут, понимаешь, получается, что моим предназначением воспользуется кто-то другой, да к тому же благодаря мерзостному шарлатанству. Кто-то выдал себя за меня, за Цири из Цинтры, и получит все, будет купаться в роскоши. Нет, я не могла думать ни о чем другом... Я вдруг как-то сразу поняла, что недоедаю, мерзну, засыпая под открытым небом, что вынуждена мыть интимные места в ледяных ручьях... Я! У которой ванна должна быть из золота, вода благоухать нардом и розами, полотенца - теплыми, постель чистой! Ты понимаешь, Высогота?! - Понимаю.

- Я уже готова была поехать в ближайшую префектуру, в ближайший форт, к тем самым черным нильфгаардцам, которых так боялась и которых так ненавидела... Я была готова сказать: «Это я - Цири, вы, нильфгаардские тупицы, не ее, а меня должен взять в жены ваш глупый император. Вашему Шетератору подсунули какую-то бессовестную авантюристку, а этот ваш кретин не почуял мошенничества». Я была в такой ярости, что так бы и поступила, если б подвернулся случай. Не раздумывая, понимаешь, Высогота? - Понимаю. - К счастью, я охолонула.

- К великому твоему счастью, - серьезно кивнул он. - У проблемы императорской женитьбы все признаки государственной аферы, борьбы партий или фракций. Если б ты раскрылась, подпортив планы каким-то влиятельным силам, то не избежала бы кинжала или яда.

- Я тоже это поняла. И забыла. Намертво забыла. Признать, кто я такая, означало смерть. Я могла не раз убедиться в этом. Но не будем забегать вперед.

Они какое-то время молчали, занимаясь шкурками. Недельке дней назад улов оказался довольно богатым, в ловушки и капканы попало множество ондатр и нутрий, две выдры и один бобер. Так что работы хватало.

- И ты догнала Хотспорна? - наконец спросил Высогота.

- Догнала. - Цири отерла лоб рукавом. - Очень даже быстро, потому что он не шибко-то спешил. И совсем не удивился, увидев меня!

Цири подъехала ближе, так, что они почти соприкоснулись стременами. Потом протяжно отхаркнулась, наклонилась и сплюнула на песок дороги. Она научилась плевать таким манером, отвратительным, но эффективным, когда надо было остудить пыл предполагаемого обольстителя.

- Понимаю, - слегка улыбнулся Хотспорн, - вы хотите воспользоваться амнистией? - Ты плохо понимаешь.

- Тогда чему же следует приписать радость, доставляемую мне лицезрением прелестного личика мазели?

- А надо, чтобы было чему? - фыркнула она. - Ты на станции болтал, будто любишь компанию в дороге?

- Неизменно, - шире улыбнулся он. - Но если дело не в амнистии, то не уверен, что нам по пути. Мы находимся, как видите, на пересечении дорог. Четыре стороны света. Выбор... Символика, как в хорошо знакомой легенде. На восток пойдешь, не вернешься. На запад пойдешь, не вернешься... На север... Хм-м-м... К северу от этого столба - амнистия. - Не морочь мне голову своей амнистией. - Как прикажете. Тогда куда же, если дозволено будет спросить, дорожка ведет? Которая из дорог символического перекрестка? Мэтр Альмавива, искусник иглы, погнал своих мулов на запад, к городку Фано. Восточный тракт ведет к поселку Ревность, но я определенно не советовал бы выбирать этот путь...

- Река Ярра, - медленно проговорила Цири, - о которой шла речь на станции, - это нильфгаардское название реки Яруги, верно?

- Ты такая ученая, - он наклонился, заглянув ей в глаза и переходя на «ты», - а этого не знаешь?

- Ты не можешь по-человечески ответить, когда тебя по человечески спрашивают? - не осталась в долгу Цири.

- Я пошутил, зачем же сразу злиться? Да, это та самая река. По-эльфьему и по-нильфгаардски - Ярра, по-норд-лингски - Яруга. - А устье этой реки, - продолжала Цири, - Цинтра?

- Именно Цинтра - Отсюда, где мы сейчас стоим, далеко до Цинтры? Столько миль?

- Немало. И зависит от того, в каких милях считать. Почти у каждой нации свои, ошибиться нетрудно. По методу всех странствующих купцов такие дистанции удобнее считать в днях. Чтобы отсюда доехать до Цинтры, понадобится примерно двадцать пять-тридцать дней.

- Куда? Прямо на север?

- Что-то тебя, мазель Фалька, очень уж интересует Цинтра. К чему бы это?

- Собираюсь взойти на тамошний престол. - Прелестно, прелестно. - Хотспорн поднял руку, как бы защищаясь от удара. - Тонкий намек понял, больше вопросов не будет. Самый короткий путь в Цинтру, как это ни парадоксально, ведет не прямо на север, потому как там кругом бездорожья и болотистые приозерья. Сначала следует направиться к городу Форгехаму, а потом ехать на северо-запад, до Метинны, столицы аналогично называемой страны. Потом следует ехать через равнину Маг Деиру, торговым трактом до самого города Нойнройт и только уже оттуда направиться на северный тракт, ведущий к долине Марнадаль. А долина Марнадаль - это уже Цинтра.

- Хм-м-м... - Цири уставилась в зеленый горизонт, в размытую линию темных взгорий. - До Форгехама, а потом на северо-запад... Это значит... куда же?

- Знаешь, что, - Хотспорн едва заметно улыбнулся. - Я направляюсь как раз к Форгехаму, а потом до Метинны. Вот этой дорожкой, что между сосенками песочком золотится. Поезжай за мной, не заблудишься. Амнистия амнистией, но мне будет приятно общество прелестной девушки.

Цири смерила его самым пренаихолоднейшим из всех своих холодных взглядов. Хотспорн шельмовски закусил губу. - Ну так как? - Едем.

- Браво, мазель Фалька. Мудрое решение. Я же говорил, ты столь же мудра, сколь прелестна.

- Слушай, Хотспорн, кончай меня мазелить. У тебя это звучит как-то обидно, а я не позволяю обижать себя безнаказанно. - Как прикажете, мазель...

- Нет, - сверкнул зубами Хотспорн. - Я отношусь к верховым лошадям чисто потребительски, стараюсь не привыкать к ним. Давать коням имена, если не содержишь конного завода или табуна, я считаю претенциозным. Согласна со мной? Конь Воронок, собачка Дружок, киска - Мурка. Претенциозно!

- Каждый. - Хотспорн наклонился в седле, заглянул ей в глаза. - Потому что ведь такова истинная правда. Ты - невинная жертва, Фалька. Тебе еще нет шестнадцати, по законам империи ты - несовершеннолетняя. В Крысиной банде оказалась случайно. Не твоя вина, что ты пришлась по вкусу одной из бандиток, Мистле, противоестественная сексуальная ориентация которой ни для кого не секрет. Ты подпала под влияние Мистле, тебя использовали и принудили к...

- Ну, вот и выяснилось, - прервала Цири, сама удивляясь своему спокойствию. - Наконец-то выяснилось, что тебе надобно, Хотспорн. Видывала я уже таких типусов, как ты.

- Серьезно?

- Как у всякого петушка, гребешок у тебя вскочил при одной мысли обо мне и Мистле, - продолжала она спокойно. - Как у каждого глупого самца, в твоей дурной башке шевельнулась мыслишка попробовать вылечить заблудшую овцу от противной натуре болезни, обратить на путь истинный. А знаешь, что во всем этом самое отвратное и противное натуре? Именно такие мыслишки!

Хотспорн посматривал на нее молча, храня довольно загадочную усмешку на тонких губах.

- Мои мысли, дражайшая Фалька, - сказал он, немного помолчав, - может, и необычны, может, и не совсем хороши, и уж, что там говорить, совершенно очевидно далеки от невинности... Но, о Господи, они соответствуют натуре. Моей натуре. Ты оскорбляешь меня, полагая, будто моя тяга к тебе зиждется на некоем... извращенном любопытстве. Ха, ты оскорбляешь самое себя, не замечая или же не желая замечать, что твоя пленительная красота и редкостная прелесть в состоянии заставить броситься на колени любого мужчину. Что очарование твоего взгляда...

- Слушай, Хотспорн, - прервала она, - уж не вознамерился ли ты переспать со мной?

- Какой интеллект! - развел он руками. - У меня прямо-таки слов не хватает.

- Ну, так я тебе помогу их подыскать. - Она слегка подогнала коня, чтобы взглянуть на купца сбоку. - Потому что у меня-то слов достаточно. Я чувствую себя польщенной. В любом другом случае - кто знает? Если б это был кто-нибудь другой, о! Но ты, Хотспорн, ты вообще мне не нравишься. Ничего, ну совсем, понимаешь ли, ничто меня в тебе не привлекает. И даже, я бы сказала, наоборот - все меня от тебя отталкивает. Ты должен понять, что в такой ситуации половой акт был бы актом, противным натуре.

Хотспорн рассмеялся, тоже подогнав коня. Вороная кобыла заплясала на просеке, красиво поднимая изящную голову. Цири завертелась в седле, борясь со странным чувством, которое вдруг ожило в ней, ожило где-то глубоко, в самом низу живота но быстро и отчаянно рвалось наружу, на раздражаемую одеждой кожу. «Я сказала ему правду, - подумала она. - Он мне не нравится, черт побери, а нравится мне его лошадь,, его водная кобыла. Не он, а лошадь... Что за кретинизм! Нет, нет и нет! Даже если б и не Мистле, было б смешно и глупо поддаться ему только потому, что меня возбуждает вид пляшущей на просеке вороной кобылы».

Хотспорн позволил ей подъехать, глядя ей в глаза и странно улыбаясь. Потом снова дернул поводья, заставил кобылу перетирать ногами, вертеться и делать балетные па вбок. - Знает, - подумала Цири, - знает, пройда, что я чувствую. Чертовщина! Да я просто-напросто любопытная!» - Сосновые иголки, - мягко бросил Хотспорн, подъезжая очень близко и протягивая руку, - запутались у тебя в волосах. Я выну, если позволишь. Добавлю, что жест исключительно результат моей галантности, а не извращенного желания.

Прикосновение - ее это совсем не удивило - было ей приятно. Она еще далеко не решила, но на всякий случай подсчитала дни от последней менструации. Этому ее научила Йеннифэр - считать заранее, а не на горячую голову, потому что потом, когда становится жарко, возникает странное нежелание заниматься расчетами и думать о возможных последствиях. Хотспорн глядел ей в глаза и улыбался, будто точно знал, что подсчет вышел в его пользу. «Будь он еще не такой старый, - вздохнула украдкой Цири. - Но ведь ему, пожалуй, за тридцать».

- Турмалин. - Пальцы Хотпорна нежно коснулись yxa и серьги. - Красивые, но всего лишь турмалины. С удовольствием подарил бы тебе и вдел изумруды. Они много зеленее, а значит, больше соответствуют твоей красоте и цвету глаз. - Знай, - процедила она, нагло глядя на него, - что, если твоя возьмет, я потребую изумруды вперед. Потому как ты ведь не только лошадей трактуешь потребительски, Хотспорн. Утром, после упоительной ночи, ты решишь, что вспоминать мое имя - дело слишком претенциозное. Собачка Дружок, киска Мурка и девочка Марыська!

- Ну, гордыня! - неестественно рассмеялся он. - Ты можешь заморозить самое горячее желание, Снежная Королева. - Я прошла хорошую школу.
***
Туман немного рассеялся, но по-прежнему было грустно и тоскливо. И сонно. Сонливость была грубо прервана криками и топотом. Из-за дубов, мимо которых они в этот момент проезжали, вырвались конники.

Цири и Хотспорн действовали так быстро и так слаженно, словно тренировались не одну неделю. Развернули лошадей, пошли с места в карьер, прижимаясь к гривам, подгоняя лошадей криком и ударами пяток. Над их головами зафурчали перья стрел, поднялся крик, звон, топот.

- В лес! - крикнул Хотспорн. - Сворачивай в лес! В чащобу!

Они помчались, не снижая скорости. Цири еще крепче прижалась к конской шее, чтобы хлещущие по плечам ветки не скинули ее с седла. Она увидела, как арбалетный бельт отстрелил щепу от ствола ольхи. Криком подогнала лошадь, в любой момент ожидая удара стрелы в спину. Ехавший первым Хотспорн вдруг странно охнул.

Они перескочили через глубокую рытвину, сломя голову съехали по обрыву в тернистую чащу. И тут вдруг Хотспорн сполз с седла и рухнул в клюкву. Вороная кобыла заржала, взвизгнула, мотнула хвостом и помчалась дальше. Цири, не раздумывая, соскочила, хлопнула свою лошадь по крупу. Та последовала за вороной, Цири помогла Хотспорну подняться, и оба нырнули в кустарник, в ольховник, перевернулись, скатились по склону и свалились в высокие папоротники на дне ÿðà. Мох смягчил падение.

Сверху по обрыву били копыта погони - к счастью, идущей по высокому лесу за убегающими лошадьми. Их исчезновение в папоротниках, казалось, не заметили.

- Кто такие? - прошипела Цири, выкарабкиваясь из-под Хотспорна и вытряхивая из волос помятые сыроежки. - Люди префекта? Варнхагены?

- Обычные бандиты... - Хотспорн выплюнул листок. - Грабители...

- Предложи им амнистию, - скрипнула песком на зубах Цири. - Пообещай им...

- Помолчи. Еще услышат, чего доброго.

- Эге-гей! Ого-го! Зде-е-еся! - долетало сверху. - Слева заходи! Сле-е-ева!

- Хотспорн?

- Что?

- У тебя кровь на спине.

- Уезжают, - проворчала она. - Отказались от погони. И коней не поймали. - Это хорошо.

- Мы их тоже не поймаем. Идти сможешь? - Не придется, - усмехнулся он, показывая ей застегнутый на запястье довольно пошло выглядевший браслет. - Я купил эту безделушку вместе с лошадью. Она магическая. Кобыла носила ее со стригункового возраста. Если потереть, вот таким макаром, - все равно что ее позвать. Она словно слышит мой голос. Прибежит. Не сразу, но прибежит наверняка. А если немного повезет, то и твоя пегашка прибежит вместе с ней.

- А если немного не повезет? Уедешь один? - Фалька, - сказал он посерьезнев. - Я не уеду один, я рассчитываю на твою помощь. Меня придется поддерживать в седле. Пальцы ног у меня уже немеют. Я могу потерять сознание. Послушай: овраг приведет тебя к пойме ручья. Поедешь вверх по течению, на север. Отвезешь меня в местность под названием Тегамо. Там найдешь человека, который сумеет вытащить железку из спины, не убив при этом и не парализовав. - Это близко?

- Нет. Ревность ближе. Котловина милях в двадцати в противоположной стороне, вниз по течению. Но туда не надо ехать ни в коем случае. - Почему?

- Ни в коем случае, - повторил он, поморщившись. - Тут дело не во мне, а в тебе. Ревность - для тебя смерть. - Не понимаю. - И не надо. Просто поверь мне. - Гиселеру ты сказал...

- Забудь о Гиселере. Если хочешь жить, забудь о них о всех. - Почему?

- Останься со мной. Я сдержу обещание, Снежная Королева. Украшу тебя изумрудами... Осыплю ими... - Да уж, ничего не скажешь, самое время шутковать. - Шутить никогда не поздно.

Хотспорн вдруг обнял ее, прижал плечом и принялся расстегивать блузку. Бесцеремонно, но не спеша Цири оттолкнула его руку. - Действительно! Нашел же время!

- Для этого любое время хорошо. Особенно для меня, сейчас. Я тебе сказал, это позвоночник. Завтра могут возникнуть трудности... Что ты делаешь? Ах, холера тебя...

На этот раз она оттолкнула его сильнее. Слишком сильно. Хотпорн побледнел, закусил губу, застонал.

- Прости. Но если человек ранен, ему положено лежать спокойно.

- Близость твоего тела заставляет меня забыть о боли. - Перестань, черт тебя побери!

- Фалька... Будь снисходительной к страдающему человеку.

- Будешь страдающим, если руки не уберешь! Ну, быстро! - Тише... Бандиты могут нас услышать... Твоя кожа как атлас... Не крутись, черт побери!

«А, хрен с ним, - подумала Цири, - будь что будет. В конце концов, что за важность? А интересно. Я имею право быть любопытной. Какие уж тут чувства? Взгляну на это мероприятие потребительски, вот и все. И беспретенциозно забуду».

Она подчинилась прикосновениям и удовольствию, которое они принесли. Отвернула голову, но сочла это излишне скромным и обманчиво ханжеским - не хотела, чтобы он решил, будто соблазнил невинность. Взглянула ему прямо в глаза, но ей это показалось слишком смелым и вызывающим - такой она тоже не хотела казаться. Поэтому просто прикрыла глаза, обняла его за шею и помогла разделаться с пуговичками, потому у него дело шло туго и он только напрасно терял время.

К прикосновениям пальцев добавилось прикосновение губ. Она уже была близка к тому, чтобы забыть обо всем на свете, когда Хотспорн вдруг замер. Несколько секунд она терпеливо выжидала, помня, что он ранен и рана должна ему мешать. Но все слишком уж затягивалось. Его слюна застывала у нее на сосках.

- Эй, Хотспорн! Уснул, что ли?

Что-то потекло ей на грудь и бок. Она прикоснулась пальцами. Кровь.

- Хотспорн! - Она столкнула его с себя. - Хотснорн, ты умер?

«Глупый вопрос, - подумала она. - Я же вижу. Я же вижу, что он мертв».

- Единственное, что я тогда чувствовала, - добавила она, по-прежнему отвернувшись, - это разочарование. Тебя это шокирует? - Нет. Как раз это-то - нет.

- Понимаю. Я стараюсь не разукрашивать рассказ, ничего не исправлять. Ничего не утаивать. Хотя порой такое желание возникает, особенно касательно утайки. - Она шмыгнула носом, покрутила согнутым пальцем в уголке глаза. - Я привалила его ветками и камнями. Стемнело, мне пришлось там заночевать. Бандиты все еще крутились окрест, я слышала их крики и была почти уверена, что это не простые бандюги. Я только не знала, на кого они охотились: на меня или на него. Однако вынуждена была сидеть тихо. Всю ночь. До рассвета. Около трупа. Бррр.

- На рассвете, - немного помолчав, продолжала она, - от погони не осталось ни слуху ни духу, и можно было отправляться. Лошадь у меня уже была. Волшебный браслет, который я сняла с руки Хотспорна, и впрямь действовал. Вороная вернулась. Теперь она была моей. Это был мой приз. Есть такой обычай на Островах Скеллиге, знаешь? От первого любовника девушке полагается дорогой подарок. Ну, какая разница, что мой-то умер, так и не успев стать первым?

Она осторожно подошла, показывая кобыле браслет на запястье. Кобыла протяжно фыркнула, прижала подвижные уши, но позволила схватить себя за трензеля и погладить по бархатистому носу.

- Кэльпи, - сказала Цири. - Ты черная и гибкая, как морская кэльпи. Ты изумительна и волшебна, как кэльпи. Вот и будет тебе имя - Кэльпи. И мне все равно - претенциозно это или нет.

Кобыла зафыркала, поставила уши торчком, тряхнула шелковистым хвостом, доходящим до самых бабок. Цири, обожающая высокую посадку, подтянула стременные ремни, протерла нетипичное плоское седло без арчака и передней луки. Подогнала сапог к стремени и ухватила лошадь за гриву.

- Спокойно, Кэльпи. Седло вопреки ожиданию было вполне удобным. И по понятным причинам гораздо более легким, чем обычное кавалерийское с высокими луками.

- Ну а теперь, - сказала Цири, похлопывая лошадь по горячей шее, - посмотрим, такая ли ты резвая, как красивая. Настоящий ли ты скакун, или всего лишь парадная лошадка. Что скажешь относительно двадцати миль галопа, Кэльпи?

- Насколько я понял, - проворчал Высогота, - из этого ничего не получилось.

- Тогда, - сказала она глухо, - я считала, что в Ревности ожидает вооруженный до зубов многочисленный отряд. Я и подумать не могла, что засада - всего лишь один человек. Она умолкла, глядя в темноту.

- И понятия не имела, что это за человек. Какой это человек.

Так было до тех пор, пока поселок не сменил названия. А получилось это так: молодой кмет, эльф из ближнего эльфьего поселения, был насмерть влюблен в Мельникову дочку из Бирки. Кокетка-дочка высмеяла притязания эльфа и продолжала «общаться» с соседями, знакомыми и даже родственниками. Те стали подтрунивать над эльфом и его слепой как у крота любовью. Эльф - что довольно нетипично для эльфов - воспылал гневом и жаждой мести, причем воспылал чрезмерно. Однажды ветреной ночью он подкинул огонь и спалил всю Бирку.

Потерявшие практически все погорельцы пали духом. Одни пошли по миру, другие лепетали работать и запили. Деньги, которые собирали на восстановление, постоянно растрачивались и пропивались, и теперь богатое некогда поселение являло собой образец нищеты и отчаяния, стало сборищем уродливых и кое-как сляпанных халуп под голым и начерно отгоревшим склоном котловин. До пожара у Бирки была овальной формы центральная рыночная площадь, теперь же из немногочисленных более или менее прилично восстановленных домов, амбаров и винокурен выстроилось что-то вроде длинной улочки, которую замыкал фасад поставленного совместными усилиями постоялого двора и трактира «Под головой химеры», который содержала вдова Гуле.

И уже семь лет никто не пользовался названием «Бирка». Говорили «Пылкая Ревность», для сокращения - просто «Ревность».

По улице Ревности ехали Крысы. Стояло холодное, облачное, хмурое утро. Люди скрывались в домах, прятались в сараях и мазанках. У кого были ставни - тот с треском захлопывал их, у кого были двери - тот запирал их и подпирал изнутри колом. У кого еще оставалась водка, тот пил для куражу. Крысы ехали шагом, демонстративно медленно, стремя в стремя. На их лицах лежало безграничное презрение, но прищуренные глаза внимательно рассматривали окна, навесы и углы строений.

- Один бельт из арбалета, - громко предостерег на всякий случай Гиселер. - Один щелчок тетивы - и начнем резать!

- И еще раз пустим здесь красного петуха! - добавила звучным сопрано Искра. - Оставим чистую землю и грязную воду!

У некоторых жителей наверняка были самострелы, но не нашлось такого, кто захотел бы проверить, не болтают ли Крысы на ветер.

Крысы слезли с лошадей. Отделяющую их от трактира «Под головой химеры» четверть стае прошли пеше, бок о бок, ритмично позванивая и бренча шпорами, украшениями и бижутерией.

Со ступеней трактира, увидев их, смылись трое ревнюков, гасивших вчерашнее похмелье пивом.

- Хорошо, если б он был еще здесь, - буркнул Кайлей. - Шляпанули мы. Нечего было тянуть, надо было гнать сюда хотя бы ночью...

- Балда, - ощерилась Искра. - Если мы хотим, чтобы барды о нас песни слагали, то нельзя было делать этого ночью, впотьмах. Люди должны видеть! Лучше всего - утром, пока еще все трезвые, верно, Гиселер?

Гиселер не ответил. Он поднял камень и с размаху засадил им в дверь трактира. - Вылезай, Бонарт1 - Выползай, Бонарт! - хором подхватили Крысы. - Выползай, Бонарт!

Внутри послышались шаги. Медленные и тяжелые. Мистле почувствовала пробежавшую по спине дрожь. В дверях появился Бонарт.

Крысы невольно отступили на шаг, каблуки высоких сапог уперлись в землю, руки ухватились за рукояти мечей. Охотник за наградами держал свой меч под мышкой в ножнах. Таким образом, у него были свободные руки - в одной очищенное от скорлупы яйцо, в другой - кусок хлеба.

Он медленно подошел к поручням, взглянул на Крыс сверху, свысока. Он стоял на крыльце, да и сам был велик. Огромен, хоть и тощ, как гуль.

Он глядел на них, водил водянистыми глазами от одного к другому. Потом откусил сначала кусочек яйца, потом кусочек хлеба.

- А где Фалька? - спросил невнятно. Крошки желтка ссыпались у него с усов и губ.

- И веселья ради, - добавила Искра. - И для собственного спокойствия, - подкинул Рееф. - А-а-а, - медленно протянул Бонарт. - Вон оно, значит, в чем дело-то! А ежели я пообещаю оставить вас в покое, отстанете?

- Не-а, пес паршивый, не отстанем, - обольстительно улыбнулась Мистле. - Мы тебя знаем. Знаем, что ты не отлипнешь, будешь тащиться следом и ждать оказии тыркнуть кого-нибудь из нас в спину. Выходи!

- Помаленьку! Помаленьку! - Бонарт усмехнулся, зловеще растягивая губы под седыми усами. - Поплясать мы всегда успеем. Чего понапрасну возбуждаться-то? Для начала послушайте мое предложение, Крыси. Предлагаю выбор, а уж, вы поступите по своему разумению.

- Ты чего бормочешь, старый гриб? - крикнул Кайлей, горбатясь. - Говори ясней. Бонарт покачал головой и почесал ягодицу. - Награда за вас назначена, Крыси. Немалая. А жить-то надо.

Искра фыркнула на манер лесного кота, по-кошачьи раскрывая глаза. Бонарт скрестил руки на груди, переложив меч на сгиб локтя.

- Немалая, говорю, награда за мертвых. За живых чуток поболе. Поэтому мне, честно говоря, все едино. Лично против вас я ничего не имею. Еще вчера думал, что прикончу вас просто так, интереса и веселья ради. Но вы пришли сами, сэкономили мне время и силы и тем прямо за самое сердце меня взяли. Поэтому позволю вам выбирать. Как хотите, чтобы я вас взял: по-доброму или по-злому?

На скулах Кайлея заходили желваки. Мистле наклонилась, приготовилась к прыжку. Гиселер схватил ее за плечо.

- Он хочет нас раззадорить, - прошипел он. - Пусть болтает, каналья! Бонарт прыснул.

- Ну? - повторил он. - Так как: по-доброму или по-злому? Я, к примеру, советую первое. Потому как, понимаете, по-доброму га-а-а-раздо меньше больно.

Крысы как по команде выхватили оружие. Гиселер махнул клинком крест-накрест и замер в позиции фехтовальщика. Мистле сочно сплюнула.

- А ну, иди сюда, костяное чучело, - сказала она внешне спокойно. - Иди, подлюга. Прикончим, как старого, седого, завшивевшего пса.

- Стало быть, предпочитаете по-плохому. - Бонарт, глядя куда-то поверх крыш домов, медленно вытянул меч, отбросив в сторону ножны. Не спеша спустился с приступочек, позвякивая шпорами.

Крысы быстро расположились поперек улочки. Кайлей отошел дальше всех влево, почти к стене винокурни. Рядом с ним встала Искра, кривя тонкие губы в присущей ей страшной ухмылке. Мистле, Ассе и Рееф отошли вправо, Гиселер остался посредине, поглядывая на охотника за наградами из-под прищура.

- Ну, лады, Крыси. - Бонарт осмотрелся по сторонам, глянул в небо, потом поднял меч и поплевал на острие. - Коль пошла такая пляска... А ну, музыка! Играй!

Они бросились друг на друга, словно волки, мгновенно, тихо, без предупреждения. Запели в воздухе клинки, заполняя улочку стоном стали. Вначале были слышны только удары клинков, вздохи, стоны и ускоренное дыхание.

А потом неожиданно и вдруг Крысы начали кричать. И умирать.

Рееф вылетел из клубка первым, треснулся спиной о стену, брызжа кровью на грязно-белую известку. За ним нетвердым шагом выкатился Ассе, согнулся и упал на бок, попеременно сгибая и разгибая колени.

Бонарт вертелся и прыгал как волчок, окруженный мерцанием и свистом клинка. Крысы пятились от него, подскакивали, делая выпады и отпрыгивая, яростно, заядло, безжалостно и... безрезультатно. Бонарт парировал, рубил, нападал, непрерывно атаковал, не давал передышки, навязывал темп. А Крысы отступали. И умирали.

Искра, получив в шею, упала в грязь, свернувшись клубком как кошка, кровь из артерии брызнула на лодыжки и колени переступавшего через нее Бонарта. Охотник широким взмахом отразил выпад Мистле и Гиселера, развернулся и молниеносным ударом разделал Кайлея от ключицы до бедра, ударив его самым концом меча. Кайлей выпустил меч, но не упал, только согнулся и обеими руками схватился за грудь и живот, а из-под ладоней хлестала кровь. Бонарт снова увернулся от удара Гиселера, парировал нападение Мистле и рубанул Кайлея еще раз. Размозжил ему висок. Светловолосый Крыс упал и лужу собственной крови, смешанной с грязью.

Мистле и Гиселер замерли на мгновение, но вместо того чтобы бежать, заорали в один голос, дико и бешено. И кинулись на Бонарта. Кинулись и нашли свою смерть.
***
Цири влетела в поселок и помчалась галопом по улочке. Из-под копыт вороной кобылы полетели брызги грязи.
***
Бонарт пнул каблуком Гиселера, лежавшего у стены. Главарь Крыс не подавал признаков жизни. Из разрубленного черепа уже перестала вытекать кровь.

Мистле, стоя на коленях, искала меч, шаря обеими руками по грязи и не видя, что ползает в быстро растущей луже крови. Бонарт медленно подошел к ней.

- Не-е-е-е-е!!!

Охотник поднял голову.

Цири с ходу соскочила с лошади, завертелась, упала на одно колено.

Бонарт усмехнулся.

- Крысиха, - сказал он. - Седьмая Крысиха. Хорошо, что ты здесь. Тебя-то мне и недоставало для комплекта.

Мистле нащупала меч, но не в состоянии была его поднять. Она захрипела и, кинувшись под ноги Бонарта, дрожащими пальцами вцепилась в голенища его сапог. Раскрыла рот, чтобы крикнуть, но вместо крика из ее глотки вырвалась блестящая карминовая струя. Бонарт сильно ударил ее, свалив в навоз. Однако Мистле, обеими руками держась за распоротый живот, сумела все-таки подняться снова. - Неееее! - крикнула Цири. - Мистлеее!!!

Охотник за наградами не обратил внимания на ее крик, даже головы не повернул, а завертел мечом и ударил размашисто, как косой, жутким ударом, который подхватил Мистле с земли и бросил на стену, словно мягкую тряпичную куклу, будто замаранный красным лоскут.

Крик увяз в горле Цири. Руки тряслись, когда она хваталась за меч.

- Убийца, - прошипела она сквозь стиснутые зубы, поражаясь, как чуждо прозвучал собственный голос. Чужие губы вдруг стали чудовищно сухими. - Убийца! Мразь!

Бонарт, слегка наклонив голову, с интересом рассматривал ее. - Будем помирать?

Цири шла к нему, обходя его полукругом. Меч в поднятых и выпрямленных руках двигался, обманывал, вводил в заблуждение.

Охотник за наградами громко рассмеялся. - Умирать! - повторил он. - Крысиха решила умереть. Он поворачивался медленно, не сходя с места, не давая поймать себя в обманную ловушку полукруга. Но Цири было все равно. Она кипела от ярости и ненависти, дрожала от жажды убийства, стремилась достать этого страшного старика, почувствовать, как клинок врезается в его плоть. Хотела увидеть его кровь, хлещущую из рассеченных вен в ритме последних ударов сердца.

- Ну, Крысиха. - Бонарт поднял испачканный меч и плюнул на острие. - Прежде чем подохнешь, покажи, на что ты способна. Давай, музыка, играй!
***
- Ей-богу, не знаю, как получилось, что они не прикончили друг дружку в первом же бою, - рассказывал спустя шесть дней Никляр, сын гробовщика. - Видать, здорово хотели позабивать. Да и оно видно было. Она его, он ее. Налетели дружка на дружку, столкнулись мгновенно, и пошел сплошной звон от мечей-то. Может, двумя, может, тремя ударами обменялись. Некому было считать-то ни глазом, ни ухом. Так шибко бились, уважаемый, что глаз человеческий аль ухо не ловили того. А плясали и скакали дооколо себя словно твои две ласки!

Стефан Скеллен, по прозвищу Филин, слушал внимательно, поигрывая нагайкой.

- Отскочили дружка от дружки, - тянул парень, - а ни на ей, ни наем-ни царапинки. Крысиха-то была, видать, злющая как сам черт, а уж шипела не хуже котища, когда у его хочут мышь отобрать. А милсдарь господин Бонарт был совсем спокойным.
***
- Фалька, - сказал Бонарт, усмехаясь и показывая зубы, как настоящий гуль. - Ты и верно умеешь плясать и мечом вертеть! Ты меня заинтересовала, девушка. Кто ты такая? Скажи, прежде чем умрешь.

Цири тяжело дышала. Чувствовала, как ее начинает охватывать ужас. Поняла, с кем имеет дело.

- Скажи, кто ты такая, и я подарю тебе жизнь. Она крепче стиснула рукоять. Необходимо было пройти сквозь его выпады, парирования, рубануть его прежде, чем он успеет заслониться. Нельзя было допустить, чтобы он отбивал ее удары, нельзя было и дальше принимать на свой меч его меч, испытывать боль и надвигающийся паралич, который пронизывал ее насквозь и заставлял костенеть при его выпадах локоть и предплечье. Нельзя было растрачивать энергию на пустые уверты от его ударов, проходящих мимо не больше чем на толщину волоса. «Я заставлю его промахнуться, - подумала она. - Сейчас. В этой стычке. Или умру».

- Ты умрешь, Крысиха, - сказал он, идя на нее с выставленным далеко вперед мечом. - Не боишься? Все потому, что не знаешь, как выглядит смерть.

«Каэр Морхен, - подумала она, отскакивая. - Ламперт. Гребень. Сальто».

Она сделала три шага и пируэт, а когда он напал, отмахнувшись от финта, она крутанула сальто назад, упала в полуприсест и тут же рванулась на него, поднырнув под его. клинок и выворачивая сустав для удара, для страшного удара, усиленного мощным разворотом бедер. И тут ее неожиданно охватила эйфория, она уже почти чувствовала, как острие вгрызается ему в тело.

Но вместо этого был лишь жесткий, стонущий удар металла о металл. И неожиданная вспышка в глазах. Удар и боль. Она почувствовала, что падает, почувствовала, что упала. «Он парировал и отвел удар, - подумала она. - Я умираю».

Бонарт пнул ее в живот. Вторым пинком, точно и болезненно нацеленным в локоть, выбил у нее из рук меч. Цири схватилась за голову, она чувствовала тупую боль, но под пальцами не было раны и крови. «Он ударил кулаком, - зло подумала она. - Я просто получила кулаком. Или головкой меча. Он не убил меня. Отлупцевал как соплячку». Она открыла глаза.

Охотник стоял над ней, страшный, худой как скелет, возвышающийся как большое безлистное дерево. От него разило потом и кровью.

Он схватил ее за волосы на затылке, поднял, заставил встать, но тут же рванул, выбивая землю из-под ног, и потащил, орущую как осужденная на вечные муки, к лежащей у стены Мистле.

- Не боишься смерти, да? - буркнул он, прижимая ее голову к земле. - Так погляди, Крысиха. Вот она - смерть.

Вот так умирают. Погляди, это кишки. Это кровь. А это - говно! Вот, что у человека внутри.

Цири напружинилась, согнулась, вцепившись в его руку, зашлась в сухом позыве. Мистле еще жила, но глаза уже затянул туман, они уже стекленели, стали рыбьими. Ее рука, будто ястребиный коготь, сжималась и разжималась, зарывшись в грязь и навоз. Цири почувствовала резкую, пронизывающую вонь мочи. Бонарт залился хохотом.

- Вот так умирают, Крысиха. В собственном дерьме и кишках!

Он отпустил ее. Она упала на четвереньки, сотрясаемая сухими, отрывистыми рыданиями. Мистле была рядом. Рука Мистле, узкая, нежная, мягкая, умная рука Мистле... Она уже не шевелилась.
***
- Он не убил меня. Привязал к коновязи за обе руки. Высогота сидел неподвижно. Он сидел так уже долго. Даже сдерживал дыхание. Цири продолжала рассказ, ее голос становился все глуше, все неестественнее и все неприятнее.

- Он приказал сбежавшимся принести ему мешок соли и бочонок уксуса. И пилу. Я не знала... Не могла понять, что он надумал... Тогда еще не знала, на что он способен. Я была привязана... к коновязи... Он крикнул каких-то челядников, приказал им держать меня за волосы... и не давать закрыть глаза. Показал им, как... Так, чтобы я не могла ни отвернуться, ни зажмуриться... Чтобы видела все, что он делает. «Надобно позаботиться, чтобы товар не протух, - сказал он. - Чтобы не разложился!..» Голос Цири надломился, сухо увяз в горле. Высогота, неожиданно поняв, что сейчас услышит, почувствовал, как слюна заполняет ему рот.

- Он отрезал им головы, - глухо сказала Цири. - Пилой. Гиселеру, Кайлею, Ассе, Реефу, Искре... И Мистле. Отпиливал им головы... Поочередно. У меня на глазах.
***
Если б в ту ночь кто-нибудь сумел подкрасться к затерянной среди трясин хате с провалившейся и обросшей мхом стрехой, если б заглянул сквозь щели в ставнях, то увидел бы в скупо освещенной комнатушке седобородого старика в кожухе и пепельноволосую девушку с лицом, изуродованным шрамом во всю щеку. Увидел бы, как девушка содрогается от плача, как всхлипывает, как бьется в руках старика, а тот пытается ее успокоить, неловко и машинально гладя и похлопывая по содрогающимся в спазмах плечам.

Но это было невозможно. Никто не мог этого увидеть. Хата была хорошо спрятана среди камышей на болоте. На вечно покрытом туманами безлюдье, на которое никто не отваживался заглядывать.

А правда такова: событием, которое дало всему начало и которому я обязан первой записью, из коих впоследствии начал формироваться труд моей жизни, было то, что я совершенно случайно нашел клочок бумаги и обломок свинцового карандаша среди вещей, которые я и мои друзья позаимствовали из лирийских военных лагерей. Случилось это...

Лютик. «Полвека поэзии».