Виктор Леонов Лицом к лицу



бет8/12
Дата22.07.2016
өлшемі0.65 Mb.
#215137
1   ...   4   5   6   7   8   9   10   11   12

Это была песня борцов сопротивления.

Мы не раз слышали ее потом, уже восемь месяцев спустя, когда начался освободительный поход в Норвегию. Ее распевали на митингах и на собраниях. Я запомнил лишь последние строчки припева:
Свободные мысли

Не выследит Квислинг.

Мы к синим фьордам уходим...
Синие фьорды!.. При свете полярного солнца норвежцы, вероятно, видели их синими, голубыми, ласковыми. Но нам в ночных разведках они представлялись черными-черными...

Песня замерла в горах.

Мы спустились к берегу, и вскоре катер, разрезая черную гладь Босс-фьорда, пошел на север. С постов снова запросили сигналы. Мы опять не ответили и на полном ходу вырвались в открытое море.

Может быть, позади нас, в Босс-фьорде, уже началась боевая тревога? Но если бы даже посты на мысах открыли стрельбу, мы бы все равно ее не услышали в неистовом свисте ветра, который обрушился на катер, как только он покинул фьорд. Штормовое море взъярилось. Вскоре борта и палубы обледенели, и мы стали скалывать лед с катера, замедлившего ход.

Шли к своей базе долго, и до самого рассвета на палубе продолжался аврал.

Так встретили мы двадцать шестую годовщину Советской Армии.

Сдав "языков", разведчики получили заслуженный отдых. Но в тот день никому не хотелось расходиться по кубрикам. Я и Шабалин пошли на праздничный офицерский обед. Главный распорядитель за столом, тамада, поднял первый тост за разведчиков и их боевых друзей-катерников.

- Когда подводники топят вражеское судно, - сказал он, - мы преподносим им жареных поросят. Это стало традицией. Морских разведчиков положено угощать жареными языками. Но эти "сурте дьяволе" наловчились таскать столько "языков", что интенданты завопили: "Не можем, говорят, управиться! Замените языки другим блюдом!"


* * *
..."Сурте дьяволе" совершали рейды к берегам Норвегии до наступления весны.

В норвежских походах мы не имели потерь - сказалось возросшее мастерство морских разведчиков. Катера возвращались в базу с большим числом пассажиров, чем их было на борту, когда уходили в рейд, так как принимали еще захваченных "языков".

Адмирал флота поблагодарил нас за боевые успехи и подчеркнул три фактора, которые эти успехи обеспечили: скрытность, внезапность, дерзость.

Отряд получил короткий отдых, вслед за которым должна была начаться серьезная подготовка к новым, еще более серьезным операциям.

Уже миновало лето 1944 года. Наши войска очищали от оккупантов Украину, Белоруссию, перешли рубежи СССР на границах с Румынией, Польшей. Мы знали: скоро последует сокрушительный удар по северной группировке фашистских войск. Жители Северной Норвегии встречали первых советских морских разведчиков как вестников скорого освобождения от фашистской тирании.

До окончания круглосуточного полярного дня еще оставался значительный срок, и мне предоставили отпуск для поездки в Зарайск, к родителям, с которыми я не виделся более пяти лет.

На время отпуска я сдал дела лейтенанту Кокорину. В политотделе мне сказали, что скоро в отряд пришлют нового заместителя командира по политической части.

ПЕРЕД РЕШАЮЩИМ УДАРОМ


1
Иван Гузненков, высокий, худой, в короткой до колен, серой шинельке пехотинца, с солдатским вещевым мешком за спиной, шел к нам в отряд и еще в дверях столкнулся со старшиной первой статьи Иваном Поляковым. Лучше бы Полякова в тот день не назначали в наряд...

- Куда прешь, пя-хо-та! - преградил старшина дорогу Гузненкову. - С курса сбился? Не видишь, кто тут располагается?

- Отставить! - резко скомандовал Гузненков и чуть щелкнул каблуками. - Как фамилия?

Поляков смерил долговязого пехотинца недоуменным взглядом, но так и не определил, с кем имеет дело: с офицером или рядовым? Полевые погоны на куцей шинели пришельца были закрыты широкими лямками заплечного мешка.

- Фамилия моя? - на всякий случай выжидательно спросил Поляков. - А зачем, служба, понадобилась тебе моя фамилия?

- Не тыкайте, старшина, докладывайте по форме!

- Вот как? Нет, это очень даже интересно... Иван Поляков уже начинал опасаться, как бы не влипнуть в неприятную историю с этим странным пехотинцем. Но Поляков в тот день находился во внеочередном наряде и готов был на ком угодно сорвать свою злость. Полякову было скучно, и, наперекор здравому смыслу, верный своей дурной манере, он продолжал форсить. Сначала демонстративно небрежно прикоснулся двумя пальцами к блином сидевшей на голове бескозырке, а большим пальцем тут же ловко сдвинул бескозырку на правое ухо, вздыбив при этом свой чуб. Пружиня на ногах, Поляков стал вызывающе поводить широченными плечами, явно желая обратить внимание незнакомца на свой бледно-голубой, выцветший воротник, в разрезе которого чуть виднелась полосатая тельняшка.

Ох, уж эти специально вываренные в содовой воде матросские воротники! Глядя на обладателя такого воротника, неискушенный человек может подумать: "Вот бывалый моряк! Не раз, должно быть, соленая морская волна обдавала такой воротник, а крепкий ветер сушил и трепал его. Вот почему некогда голубой, он стал почти белым". Поляков никак не предполагал, что стоявший сейчас перед ним пехотинец в кирзовых, с короткими голенищами сапогах, с мешком за плечами служил на флоте не меньше, чем любой разведчик нашего отряда. Вид травленого матросского воротника напоминал Гузненкову шалости и наивные проделки тех лет, когда он сам был "салажонком" - так иногда старый моряк называет юнца на флоте.

А Поляков между тем продолжал рисоваться. Заложив руки за спину, он выпятил грудь, на которой блестел до яркости начищенный боевой орден, и сквозь зубы процедил:

- А в чем, собственно говоря?.. Но Гузненков не стал его слушать.

- Ступайте, доложите командиру, что прибыл замполит отряда. Отставить! - тут же скомандовал он мгновенно преобразившемуся Полякову, готовому сорваться с места, чтобы исполнить приказание. - Вы так и не назвали себя. Не повторили приказа...

Оторопевший Поляков тут только вспомнил, что должен прибыть новый замполит. Поляков стоял перед Гузненковым навытяжку и долго мигал глазами, пока не обрел дар речи.

- Я... да я, товарищ, не знаю, как вас по званию... А командира нашего нет - он в отпуске. Замещает лейтенант Кокорин. Докладывает старшина первой статьи Поляков, - уже совсем не бойко закончил он.

- Первой статьи? М-да...

Гузненков прошел вперед, а Поляков последовал за ним, озабоченно качая головой и поправляя на ходу поясной ремень и бескозырку.

В канцелярии за письменным столом склонился над пишущей машинкой еще один старшина первой статьи - маленький, светловолосый, даже чуть рыжеватый, с орденом Красной Звезды на фланелевке.

- Бабиков, встать! - гаркнул в дверях Поляков. Переступив вслед за Гузненковым порог, Поляков, уже как следует по форме, обратился к Гузненкову:

- Товарищ замполит, разрешите позвать лейтенанта Кекорина!

Гузненков испытующе посмотрел на Полякова. Трудно было определить: продолжает ли тот форсить или старается исправить свою оплошность.

- Идите.


Гузненков скинул с плеч вещмешок, осмотрел канцелярию, потом подошел к все еще стоявшему по стойке "смирно" Бабикову и протянул руку:

- Давайте знакомиться. Лейтенант Гузненков. Сидите, пожалуйста, занимайтесь своим делом.

- Я уже кончил.

- Тогда побеседуем, - сказал Гузненков усаживаясь. Бабиков тоже сел. - Орден Красной Звезды за Могильный получили?

- Так точно! - опять вскочил с места Бабиков.

- Да сидите, пожалуйста, - мягко улыбнулся Гузненков. Ему нравилось поведение Бабикова. - Слышал о боях на Могильном, знаю, как вы там отличались. Кстати, парторга Тарашнина там ранило?

- При атаке. На самом мысу Тарашнина не было. У нас тогда комиссар Дубровский, сам легко раненный, из-под огня егерей вытащил нашего парторга и понес его на руках к морю.

- Вот как? - отозвался Гузненков, заметил про себя, что Бабиков, очевидно тоже кстати, вспомнил прежнего комиссара отряда офицера флота Дубровского. - Скажите, Бабиков. что вам из Усть-Цыльмы пишут? Вы ведь там до призыва учителем работали?

- Так точно! - Бабиков был настолько удивлен, что его белесые брови полезли наверх. - Учителем... Только разрешите спросить, товарищ лейтенант, откуда вы это знаете?

Гузненков многозначительно улыбнулся:

- Мне, старшина, многое положено знать. По должности...

Так состоялась встреча нового замполита с Поляковым и Бабиковым.

Не только их, но замещавшего меня лейтенанта Кокорина, старшину отряда Чекмачева, парторга и комсорга - всех поразила осведомленность нового замполита в делах отряда. Перед тем как получить направление в отряд, Гузненков заочно познакомился с личным составом и боевыми характеристиками разведчиков, с историей отряда. В разведотделе и в политотделе он получил исчерпывающую информацию о том, что в отряде хорошо, что плохо и на какие стороны нашей жизни следует обратить внимание. С Гузненковым долго беседовал член Военного совета флота.

- Работа предстоит интересная и нелегкая, - предупредил Гузненкова контр-адмирал. - В отряде вы встретите людей, у которых от наград да от восторженных похвал закружилась голова. И уж кое-кто из разведчиков любит подчеркнуть свою исключительность, свое особое положение на флоте. А раз оно особое, то нельзя ли пренебречь обязательной для всех дисциплиной? Комендант мне пожаловался: "Разведчики балуют... Известное дело: сорвиголовы!" Нельзя допустить, чтобы к доброй репутации отряда примешивалась другая. Разведчики - не сорвиголовы... Вы меня поняли?

- Ясна задача, товарищ контр-адмирал!

- Задача ясная, а решать ее надо с умом. Что ни говорите, а народ там, действительно, несколько своеобразный. Да еще условия боевой жизни накладывают на людей определенный отпечаток. Признаться, я и сам питаю слабость к разведчикам. Славные, боевые ребята! Но старая слава новую любит. Сейчас, как никогда раньше, надо крепить боеготовность морских разведчиков Северного флота. Большие дела ждут их.

И уже прощаясь, контр-адмирал сказал Гузненкову:

- Успех работы будет решать ваш авторитет. У разведчиков надо завоевать авторитет не только словом и не столько словом - делом! Имейте это всегда в виду. А начните с обычного знакомства. Расскажите, где служили-воевали, в каких рейдах по тылам врага сами участвовали. Разведчики - народ дошлый, поймут, почему штаб послал к ним офицера морской пехоты Гузненкова. Желаю вам успеха, товарищ лейтенант!

После короткой стычки с Поляковым лейтенант Гузненков вспомнил свой разговор с контр-адмиралом и его напутствие.

Еще до похода на мыс Могильный из отряда ушли такие признанные следопыты, как Мотовилин, Лосев, Харабрин, а сразу после рейда на Могильный - Радышевцев. Харабрин так и не вернулся к нам после окончания офицерских курсов. Мотовилина перевели в другое подразделение. А Лосев воспользовался тем, что на севере комплектовались экипажи катеров для боевых действий на юге, и подал рапорт о зачислении его в такой экипаж.

На проводы Лосева собрались все ветераны-разведчики. По такому случаю старшина расщедрился и выдал "авансом" из своего неприкосновенного запаса необходимую для проводов норму вина.

Как всегда при таких расставаниях, было шумно. Перебивая друг друга, вспоминали совместные бои и походы, живых и погибших. Глядя на уезжающих, и я вспомнил, как в мастерскую, где в первые дни войны работали я и Саша Сенчук, пришли три Николая и Алексей, как Мотовилин учил нас, еще не обстрелянных разведчиков, азбуке военного дела.

- До сих пор не могу забыть Сашу Сенчука, - сказал я Радышевцеву.

- А Рябова и Даманова? Лосев! Коля Лосев! Помнишь ты своих тезок? - кричал Радышевцев Лосеву.

Лосев опустил голову, потом тряхнул ею, точно пытался отогнать какую-то невеселую думу. Он вышел из-за стола, снял со стены гитару и поднял руку, требуя внимания.

- Помню ли я своих тезок? - глухо спросил он Радышевцева. - Ну слушай, Алексей! Всем слушать...

Медленно перебирая пальцами по струнам, Лосев заиграл знакомый мотив и вдруг запел никогда до этого не слышанную нами песню о себе и своих друзьях:
Жили-служили три друга,

Пой песню, пой!

Рябов, Даманов и Лосев,

Не разольешь их водой.


Певец был явно не в ладах с рифмой и ритмом. Но это нисколько его не смущало. Он вел бесхитростный и правдивый рассказ:
Звали их всех Николаями,

Пой песню, пой!

Первый погиб в первом бою,

А через год - другой...


Лицо Николая Лосева исказилось болью. Будто только сейчас он ощутил горечь давних потерь и скорого расставания со своими товарищами. Всем хотелось его остановить, но никто не решался прервать певца.

- Брось. Коля! - крикнул Степан Мотовилин и вырвал из рук Лосева гитару. - Ребята скоро в бой пойдут. Тебя на большие дела провожают, а ты?..

- А я хочу, Степан, чтобы никто никогда не забывал наше братство. Верно я говорю?

- Верно! - поддержал его Радышевцев.

Веселье возобновилось.

Проводили Лосева до пирса. Мотобот, принявший его на борт, ушел в Мурманск, а мы, неожиданно притихшие, возвращались домой. И тут Радышевцев сказал нам:

- Мне тоже скоро придется с вами распрощаться. Я торпедист, дело свое не забыл.

- Алеша, с чего это вдруг? Какая муха тебя укусила?

Но Радышевцев, видимо, не хотел на эту тему распространяться:

- Душа не лежит. А без души - какая служба в разведке?

Через несколько дней мы проводили Радышевцева, а вскоре еще один случай всполошил разведчиков: Черняев, ловкий, разбитной моряк, продал на толкучке часы из трофейного имущества отряда.

Я узнал о проступке Черняева перед первым походом к Варангер-фьорду. И хотя Черняев был включен в группу десантников и уже собрался в дорогу, я, скрепя сердце, применил к нему ту степень наказания, которая намного тяжелее, чем наряд вне очереди или лишение увольнительного отпуска в город. Разведчики считали ее равносильной списанию на берег.

- Старший матрос Черняев! - объявил я перед строем, когда группа десантников уже готова была следовать к пирсу, где нас ждал катер.

Черняев шагнул вперед.

- За присвоение трофейного имущества лишаю вас права участвовать в операции. Сдайте старшине рюкзак, оружие, боеприпасы.

Мы ушли в поход, а Черняев, зная, что его проступок не останется безнаказанным, стал жаловаться оставшимся разведчикам на свою судьбу и на то, что вообще "к нашему брату" придираются по пустякам. Он встретил сочувствие со стороны таких разведчиков, как Поляков и Бызов.

- Ну, продал часы, черт бы их побрал! - возмущался Черняев, обращаясь к своим дружкам в присутствии других разведчиков. - Ну, малость выпил! Так мы ведь, братцы, жизнью рискуем! На волосок от смерти ходим. Неужели на базе не можем чуток повеселиться?

- Ерунда, конечно! - соглашался с ним Бызов. - Что наша жизнь? Как в той арии: "Сегодня ты, а завтра я..."

Ухарь Поляков похлопывал Черняева по плечу:

- Не кручинься, Чернявка! Гляди орлом! А что нам, разведчикам-орлам? День работам - два гулям! Так было, так всегда будет!

Многие считали эти разговоры пустой болтовней и не давали отпора "орлам". Вскоре мы за это крепко поплатились.

Находясь по увольнительным запискам в городе, Бызов, Поляков и Черняев выпили для храбрости и недалеко от здания Дома офицеров затеяли спор с какими-то гражданскими лицами. Вызвали комендантский патруль. К Дому офицеров в это время подходила еще одна группа разведчиков. Еще издали, завидев высокого Лысенко, Бызов вырвался из рук патрулей и крикнул:

- Ваня, полундра!

Не разобравшись, в чем дело, Лысенко кинулся на выручку Вызова и тоже оказался задержанным комендантским патрулем.

Никто не жалел гулевую "тройку" - она себя достаточно скомпрометировала. Переживали за Лысенко, который оказался случайно замешанным в этой некрасивой истории. Разведчики собирались даже коллективно похлопотать за него перед командованием, но Лысенко запротестовал:

- Без адвокатов обойдется...

- Неправда! - возражали ему. - Это касается чести отряда.

- Вперед умнее буду! - упорствовал Лысенко. - Только бы не списали на берег в компании с этой троицей.

- Так и мы не хотим, чтобы тебя путали с этой компанией!

- Разберутся! - отмахивался Лысенко.

Я вызвал для беседы провинившихся разведчиков. Три "дружка" в один голос каялись, намекали на свои прошлые боевые заслуги, обещали исправиться. Лысенко не каялся. Глядя прямо мне в глаза, Лысенко глухо басил:

- Сгоряча не разобрался, что к чему. Это верно. Кабы знал, что это бушует наша знаменитая тройка, - тогда другое дело. Я моряк, и выручать моряка в любых случаях жизни должен. А они, черти, пьяные... Это я уже в комендатуре понял. После драки кулаками не машут. Вот и вся моя вина.

Я слушал эту довольно несвязную речь и понимал состояние Лысенко.

- Больше ничего не скажете? О себе? О товарищах?

- Все сказано. А некоторые товарищи думают, что я должен был пройти стороной. Это неверно...

Мне, как и всем разведчикам, очень хотелось, чтобы Лысенко остался в отряде, и я сейчас думал о том, как расценит проступок разведчиков контр-адмирал, к которому я должен пойти вечером с докладом.

- Тяжелая у вас рука, Лысенко! - Я смотрю на огромные кулаки разведчика и стараюсь придать суровый тон своему голосу. - Такими кулачищами по егерским черепам молотить, а вы... Сгоряча, говорите? Разведчику сгоряча не положено действовать. Идите!

Назавтра пришел приказ члена Военного совета об увольнении из отряда недисциплинированных разведчиков. Лысенко в этом списке не было. Он, правда, получил строгое взыскание.

...Знакомясь с личным составом отряда, Гузненков напомнил Лысенко о его давнишнем проступке, и разведчик удивился этому.

- Между прочим, Лысенко, имейте в виду, что за вас поручился тогда бывший замполит и нынешний командир отряда.

- Я этого никогда не забуду, товарищ лейтенант! - ответил Лысенко.
2
Авторитет Гузненкова заметно возрос после того, как разведчики узнали, что новый замполит был среди героических защитников Ханко и с последним отрядом морских пехотинцев ушел с полуострова, А однажды, когда речь зашла о боях в тылу врага, Гузненков уточнил один пункт на хребте Муста-Тунтури. Тут же выяснилось, что он облазил этот хребет, брал на нем "языков", еще будучи младшим политруком, а потом - политруком отдельного взвода разведки в бригаде морской пехоты. Разведчики убедились, что в отряд прислали обстрелянного, побывавшего в разных переделках командира.

Начались учебные походы. Новый замполит как рядовой разведчик совершал марши с полной выкладкой. На привалах все отдыхали, а легкий на ноги Гузненков обходил группы разведчиков - где проведет беседу, где поможет выпустить боевой листок. Даже неутомимый в походах Семен Агафонов удивлялся:

- До чего мы, поморы-охотники, привыкли бродить по этим тундрам и скалам, но за лейтенантом нам не угнаться. А может, он тоже нашенский? Из поморов?

Оказалось, что Гузненков родился и вырос на Смоленщине.

Начались занятия по тактике, топографии, саперному и минноподрывному делу. И тут новый замполит показал себя опытным командиром. Стали соревноваться по скалолазанию, по борьбе самбо - и это дело замполиту знакомо. Он стрелял метко, а однажды вызвался руководить кружком фотолюбителей: мы и фотодело на досуге изучали.

Разведчики гордились новым замполитом:

- Силен, лейтенант! На все руки мастак. Кое-кто скептически замечал:

- Скоро начнутся рейды... Посмотрим, как в деле себя покажет...

Были и недовольные новым замполитом, вернее - не им, а порядками, которые он стал насаждать. Строже стало с увольнениями в город. Старшина должен был отчитываться за каждый выданный паек, а он привык жить "с запасцем" на тот случай, если в отряд к хлебосольным разведчикам заявится какой-нибудь представитель или гость. Теперь любой разведчик знал, что плохо заправленная койка или брошенный в кубрике окурок может навлечь на него неприятность - новый замполит взыщет.

Об этих отрядных новостях я узнал из писем, которые мне присылали в Зарайск.

Я одобрял действия нового замполита, и в то же время меня донимала какая-то беспричинная тревога. Потом я разобрался в этом чувстве, похожем на ревность к человеку, который распоряжается во вверенном тебе отряде, завоевывает любовь и популярность в глазах дорогих тебе людей. Я ругал себя за это мелкое и недостойное чувство. И все же, против своего намерения, сухо и подчеркнуто официально познакомился с Гузненковым на пирсе базы, где он меня встречал.

Гузненков, очевидно, представлял себе встречу иначе. Он спросил меня, когда смогу его принять, и ушел.

Мы встретились в тот же день в канцелярии отряда.

Я думал, что разговор начнется с отчета Гузненкова и том, чем был отряд этот месяц занят, и что он, новый замполит, успел сделать. Тут мне, вероятно, представится возможность высказать по каждому поводу свое одобрение или порицание.

Но как только Гузненков закрыл за собой дверь и мы встретились взглядами, он как старый знакомый широко улыбнулся, сел против меня, всем своим видом показывая, насколько рад, что мы остались вдвоем.

- Вот вы и приехали! А я тут, - он беспомощно развел руками, - кручусь-верчусь, присматриваюсь да примериваюсь. По-настоящему к работе еще не приступал. Есть мысли, соображения, но даже плана работы еще не составил.

- Почему? - спросил я с некоторой строгостью, наивно полагая, что за это и стоит пожурить моего заместителя: вмешивался, должно быть, в разные дела, а непосредственную политработу упустил.

- План составить недолго. Но цена какая ему будет? - в свою очередь спросил Гузненков. - В ленинской комнате имеется галерея героев. Что должен молодой разведчик знать о каждом из героев отряда? Опять же - беседы бывалых. Кого и о чем? Тут нужно ваше слово, ваш совет. Мы с коммунистами решили провести открытое партийное собрание на тему "Честь отряда - моя честь". Бабиков это предложил, другие поддержали, некоторые разведчики забыли о добрых традициях отряда. Но ведь не только об этом должна быть речь на собрании? Так ведь?

Я согласился с Гузненковым.

- Вот видите! - обрадовался он. - И собрание я отложил до вашего приезда. Мне легко написать в плане: воспитание на боевых традициях. Могу об этом речь произнести. В общем и в целом, - он опять развел руками. - А кому это нужно? План должен быть подчинен предстоящей боевой задаче. План должен опираться на людей, на актив. А я опять-таки в общем информирован. Вот и жду, что скажет мне командир.

И получилось так, что вместо официального знакомства, да еще какого-то ожидаемого отчета, между нами завязалась непринужденная беседа, причем Гузненкову удалось "развязать" мой язык. Я рассказывал ему о погибших разведчиках - кто из них чем отличился, потом говорили о предстоящих задачах.

Мы расстались уже за полночь. Укладываясь спать, я подумал о том, что экскурсия в прошлое оказалась и для меня весьма полезной. А Иван Иванович - так я уже называл Гузненкова в конце нашей беседы - будет хорошим товарищем и боевым спутником в горячих делах, которые скоро, очень скоро, начнутся на нашем участке фронта.


3
По всему чувствовалось, что скоро грянет решающий бой.

Мы, разведчики, хорошо знали, что творится в стане врага. Егеря нервничали в ожидании нашего наступления. На север, в распоряжение 20-й Лапландской армии, прибыли специальные инженерные части. Они занялись усовершенствованием и без того мощной обороны. Газета лапландцев "Варт им Норден" требовала, чтобы командиры горных частей пресекали всякие слухи о русских разведчиках, которые якобы, когда им только вздумается, проникают через линию фронта. "Наши рубежи неприступны, - хвастала "Варт им Норден". - Через наш фронт ничто живое не проскользнет!"

Враг еще искуснее и хитрее стал минировать участки побережья, где возможна высадка десанта, горные проходы, лощины и овраги. Теперь на подступах к своим опорным пунктам егеря стали применять ракеты сигнального действия. Стоит, допустим, разведчику неосторожным движением коснуться замаскированной проволоки - и полярная ночь озаряется множеством ракет, которые, даже упав на землю, чадят красным дымом. Саперы горных дивизий построили в гранитных скалах побережья зимние казематы. Опорные пункты представляли теперь многоярусную систему долговременных огневых точек, покрытых стальными колпаками и соединенных траншеями.



Достарыңызбен бөлісу:
1   ...   4   5   6   7   8   9   10   11   12




©dereksiz.org 2024
әкімшілігінің қараңыз

    Басты бет