Владимир Герасименко

Вдруг Коля ясно представил, куда и зачем должен спешить.

К своему человеку. И затем спешить, чтобы успеть перевести стрелки на Серого!

Вот это идея… И главное – не беспочвенная. Всё дело в том (Коля бросился к холодильнику и прямо из горла хватанул перцовки), что есть же факт! Факт следующий. Наутро после покушения Серый явился в больницу скорой помощи. Ну не знаем, не знаем зачем, якобы гнилую свою руку полечить прогреванием вдруг срочно надумал. Но когда на него в больничном дворе накинулась журналистка из губернии – куда, мол, не к вэа ли проведать от лица руководства, да что ж это, мол, в городе у вас творится, да не вы ли к этому руку приложили… Коля опять хватанул из бутылки… Так вот Серый, отбиваясь от настырной писаки, вдруг что заявил! Он заявил (и это быстро донесли куда надо) «ну хорошо, хорошо, хотите – я вам сегодня же найду и сдам убийцу». А?!

Совпало? Опять не знаем. Но заявил – найду! И после этого пять человек, всех непосредственных исполнителей акции взяли. И опять же после этого – Мопсенко да Мопсенко кругами от следствия пошло. А ведь все знают: раз «Мопсенко» – значит ищите не женщину, как у французов, но Мыло! А классик-то, в отличие от французов легкомысленных как сказал? Ищите того, кому это выгодно! – вот как сказал классик марксизма. А кому выгодно – всем известно, Серому ой как выгодно Михалыча по-любому завалить. Вот сука голубая, как хитро копает.

Коля взахлёб хватанул остатки перцовки – до дна, до дна! Сейчас же бежать и всё объяснить… Вот только прилягу, в голову что-то шибанул украинский напиток, надо бы обдумать верные слова, которые… которые…

* * *

Над валяющимся на полу Колей стоял на фоне залитого солнцем окна свой человек. Он улыбался, но нехорошо как-то улыбался, и в руках у него почему-то был страшный чёрный пистолет, на ствол которого он неспешно навинчивал глушитель. У его ног, вывалив набок длинный язык, сидела овчарка и умнейшими глазами следила за распластанным Колей.

- Вы… чего это… у меня важные сведения… я же к вам спешил… Да бросьте эти свои гэбистские штучки! Как в квартиру мою попали? И где жена моя?

- Так ты спешил ко мне? А чего спешить – я здесь, тебя не дождавшись. А это у меня не штучка, это моё табельное оружие. Специальное устройство такое для проделывания дырок. В голове. При твоей попытке к бегству имею полное право – на это обрати особое внимание. В квартиру я через дверь попал, а её ключом открыл, как положено. Его мы у твоей жены для следственного эксперимента попросили. Ей самой посоветовали пока у тебя на даче посидеть. Отвезли её, к батарее пристегнули и покрепче дверь подпёрли. Снаружи. А то она сказала, что вида крови не переносит. Скажи напоследок своё важное сведение, а то моя очередь спешить настала.

Честно говоря, свой человек не сомневался в сути колиного важного сведения. Что и подтвердил тут же, опережая дёргающегося с перехваченным от страха горлом Колю.

- Серого сдавать будешь, а? Так ведь мы и без тебя имеем от информаторов, что он журналистке с перепугу наплёл. Но это так, трёп. Щёки надувать он любит. Однако про Серого расскажи-ка, давно ли знаешь, где познакомились, за что он тебя так не зауважал вдруг? Людей твоих вроде как сдаёт? Как наш любимый президент говорит: «имена, фамилии, явки» – всё и всех Серый подряд…

Рассказывать Коля просто не мог, его душили скупые слёзы обиды. Ведь он же действительно спешил, хотел успеть…

- Хорошо, Коля, успокойся и пока послушай меня про Серого. Произошёл он из глухой закарпатской деревеньки, где собак упорно гонял, ну буквально босиком до самого призыва в нашу славную Советскую армию. В вооруженные силы его силой же и забрали, у него желания другие были. Он, как Ломоносов, учиться сильно хотел. А работать наоборот – очень сильно не хотел. Да поступить у него всё никак не выходило, не брали его ни в техникум, ни даже в училище-ремеслуху Что-то у него с головой не то получилось, у них же там деревенька маленькая, все родственники меж собой и переженились. Ну и… изъян кровосмешения случился, как раз на нём отразился… Но для армии и комсомола это не помеха! И как раз же комсомольская линия армейская помогла ему на льготных основаниях в студенты, как говорится, вступить. А в голове-то пусто, генетический изъян же не спрячешь. И как ни старался, в институтском комсомоле упирался как лошадь в гору – всё равно лишь к тридцати годкам вузовский диплом ему еле-еле выдали. От жалости. Он уже и в комсомоле переростком быть перестал. Но зато в партию нашу пролез. А когда лез – с нами очень охотно познакомился. И был нами же направлен в городские комсомольские секретари. Не в первые, конечно, но в секретари.

- Комплексовал он всегда сильно, и заслуженно комплексовал из-за своей нетрадиционности. А нам это как раз то, что надо. На комплексе мы его куканили долго. Но… Но к обширной клептомании излишнюю тягу всегда имел. Не хуже меня это знаешь. И не меньше его украл-то, а?

Душевный рассказ про первого заместителя городского главы подошёл к закономерному финалу.

- Ну, а сейчас нам надо определить – кого же сдавать будем. Можно, как ты предлагаешь, его. В самом деле – пусть с ним братва разберётся! Раз он такие заявы кидает.

Коля энергично закивал, пытаясь жестами дрожащих рук усилить эффект своего согласия со справедливым предложением.

- А можно – тебя с Ваней. Показаний уже хватает, хоть сейчас к вам обоим меру пресечения в виде заключения под стражу применяй. Причём тебя можно прямо тут же при попытке к бегству… Ну и как ты полагаешь, мы решим? Для ускорения ответа добавлю – Серого я только что посетил, и ему тоже расклад объяснил. Он, как у вас говорят, выступил с конструктивными встречными предложениями.

- И… и… сколько же он конструктивно предложил?

- А предложил он, Коля, в два раза больше, чем я тебе ночью-то советовал. Рассказал Серый мне очень проникновенно, что жизнь, мол, даётся человеку один раз, и что прожить её надо так, чтобы не было мучительно больно. Ты знаешь, я с ним сразу согласился.

- Да не надо с ним соглашаться!… Надо с нами соглашаться!… Я ж спешил… я ж хотел… и мы можем… И перестаньте пугать – какая попытка к бегству, кто куда пытается… я не пытаюсь… Собака здесь зачем?…

Свой человек прервал колин скулёж, пружинисто вставая с дивана и опять принимаясь молча и сосредоточенно за свой неприятный глушитель. Овчарка мерзко зарычала.

- Хорошо, хорошо, только спрячьте ваш оружейный табель… тьфу,… чёрт, табельное оружие, я всё понял: прямо здесь, и на двадцать процентов больше, чем Серый!

Накручиваемый глушитель неприятно скрипнул. Собака оскалилась и дважды глухо рявкнула.

- Да это ж только половина! Мы вместе сейчас едем за второй половиной, у меня на даче, под третьей ёлкой справа!… Но это грабёж…

- Нет, Коля, это не грабёж. Это расплата. Это заслуженная расплата за то, что вы с твоим хозяином при кормушке ещё на четыре года останетесь. А не на нары лет на двенадцать пойдёте, как положено вам по всей строгости нашего российского уголовного закона. Как организаторы убийства, подстрекатели и пособники умышленного причинения тяжкого вреда здоровью вэа. И учти – всё, что ты назвал, и что у тебя «под ёлкой» – это я с собой унесу. Но про ночной разговор – тоже не забудь. Сумму я тебе ночью назвал, ты согласился, я твоё добровольное и чистосердечное согласие уже передал по инстанции. Так что там тоже ждут. Не задерживай. Сам знаешь – процесс пошёл. Причём идёт он под равномерное тиканье счётчика.

- Ну… ну за что ж на счётчик-то меня? Практически голого оставляете…

- Не «за что», а «для чего». Это, знаешь ли, страхование. Для полной уверенности. Вот ты заметь, какой у нас народ: у нас в корне слова «страхование» – страх. А у англичан термин-то этот другой корень имеет – не страх, а «уверенность». Вот мы тебя по-английски на счётчик и ставим. Для уверенности. В завтрашнем дне. Запомни – именно в завтрашнем, и не позже. А иначе… Хочешь, я на твоих похоронах о тебе хорошие слова скажу? Покойник, скажу я, слишком много знал. Не, ну похороны твои, тебе и решать, я ж не навязываюсь. Земфира (так красиво, оказывается, звалась овчарка сурового гостя), проследи-ка за нашими зелёненькими.

Всхлипывающий Коля в это время вытаскивал и вытаскивал зелёные пачки из узенького потайного сейфа в стене. Каждая пачка, исчезающая во чреве гигантской чёрной сумки Adidas, провожалась таким его взглядом…

Расставание с немалой частью «трудовых накоплений» тяжело далось заму городского главы. Тяжесть утраты усугублялась раздиравшей колину извилину мыслью: «Почему всю сумму – с меня? А Мыло? Это же он всё это с вэа затеял… А сейчас нажратый дрыхнет… где только справедливость…».

- Этот вопрос ещё ждёт своего решения, ты прав, Коля. Иван Михайлович нынче сильно не в себе, но никто не забыт, не волнуйся. Считай внимательнее. И думай о чём-нибудь хорошем. Думай обо мне, например.

Мопсенко, с трудом дотягиваясь вглубь сейфа за очередной пачкой, затравленно прошипел: «Это точно. О вас даже думать надо как говорить об усопшем: или ничего, или только хорошее». Разумеется, свой человек не мог должным образом не ответить на колин шип.

- Хорошо, сядь, успокойся – мы ж ведь всё принципиально уже решили. А сумку сюда поставь, мне так удобней будет с тобой говорить. Нам же с тобой ещё четыре года жить, а? Конечно, с замов мы тебя уберём. Ты у нас по старой памяти делами управлять в вашей администрации будешь. Мы тебя как бы накажем, на прежнюю твою должность управделами вернём.

- Да кто это «мы»? Вот уж Иван Михалыч проснётся… И за что это «накажем»?

- Без наказания нельзя. За наглую подтасовку результатов будущих выборов. И не проснётся Мыло, а из запоя выйдет. Старайся быть верным в терминах. И не сам выйдет (пока пусть в нём побудет, для своего же блага), а с нашей помощью. Медбригада из вытрезвителя уже ждёт моего сигнала. Данный процесс полностью управляем. И опять же – нами. Да ты не комплексуй так по этому поводу, ну нами, нами. И что это вас, чиновников, чинуш бездушных, так прежнее место службы нашего президента расстраивает? Или может, ты против президента? Так ты скажи, душу облегчи, а мы должные меры примем. Отсидишь положенный срок, выйдешь честным человеком…

- Я не «против»! Я «за»!… Да как вы можете… Я всегда «за» нашу власть!

- Да… «за вашу»… Кончается ваша власть, ты не заметил? Родную историю знать надо. Наша славная чека для чего введена была? С контрреволюцией бороться. Причём вы, чиновники, этой контрреволюцией всегда являлись. И как Иосиф Виссарионович с вами за это поступал? Он ведь каждые пять-семь лет вас отстреливал. Полностью. И новых набирал. Через те же пять лет – и новых туда же. Потому, что это как раз тот срок, когда каждый чиновник – заметь, каждый – в условиях построения нашего передового в мире общества неминуемо становился вором. И перевоспитывать на великих стройках социализма его бесполезно было. Вождь это знал и поэтому вас просто уничтожал. И целых двадцать девять лет страной управлял, а наша великая Родина цвела и развивалась бурными темпами. До тех самых пор, пока Хрущ вас отстреливать не перестал. Вот с той поры закат великой империи и начался.

- Ну как же вы можете… Ведь мы строим новое демократическое общество… Где всё должно быть как у них, в странах капитала. А ведь там же не расстреливают каждые пять-семь лет, там вообще не расстреливают.

- А ты не слыхал, Коля, чтоб у них «там» чиновники организовывали убийство, как вы с Мыло, или воровали абсолютно открыто по-наглому, или держали, как мы с удивлением наблюдаем, дома в стене так много наличных зелёных миллионов? Да ещё, говоришь, на даче под ёлкой у тебя не меньше. И это при твоих-то трёхстах долларах зарплаты с премиями. Нет у них, в странах капитала, таких чиновников, и стрелять им просто некого в этом смысле. Я уж не говорю, что у них на душу населения в пятьдесят раз меньше этого чиновничьего дерьма, чем у нас в бедной России. А вы ж ещё детишек своих норовите пристроить, новые чиновничьи «рабочие места» для них организуете. Ты вот где сынка пристроил?

- Да, Земфира, здесь нам делать больше нечего. Поехали-ка, Коля, на дачу. Заодно и жену свою у батареи проведаешь. Что-то вид, правда, у тебя не очень цветущий. Ты не убивайся так, ещё наворуешь.

Заместитель главы города Труборога получил, наконец, возможность натянуть сброшенные на пол подштанники. Одеваясь, он решил достойно ответить грабителю.

- Вы моего сына своими грязными намёками не троньте. Потому как он уже аспирантуру… кончил и стал учёным. Молодым. Трудится в университете. В галстуке ходит.

- Это мы знаем. Диссертацию ты ему за казённые башли купил и бумажки в деканате пристроил перекладывать, поближе к взяткам от кавказцев за уклонение от почётного долга – воинской обязанности. И дипломами он торговать полюбил. Нет, Коля, для вашей сволочной бюрократии сорок лет не хватит, чтобы известись. Моисей-то своё племя чего сорок лет по пустыне таскал? Во-о-т. А вы ж самовоспроизводитесь. Как в семнадцатом году до власти дорвались – так и остаётесь при ней. Я, знаешь ли, всегда смеюсь, когда слышу: мол инвесторы какие-то мифические не будут в России свои деньги вкладывать, пока у нас нестабильность политического строя не кончится. Это у нас-то нестабильность? Ты поищи в Европе, где б с семнадцатого года у власти одна и та же публика себя сохранила? Нигде, кроме как у нас! Вы ж с того семнадцатого года только названия меняете – то вы большевики-социал-демократы, то коммунисты, то демократы-реформаторы, то демороссы, то «домушники», то вы уже «Отечеством» стали, то борцами за «Единую Россию» все прикинулись… Но главное – хари комсомольские пропитые одни и те же всегда при власти! Вот это стабильность! А как ловко вы через приватизацию свою прошли? Прикинулись бизнесменами новыми, добро народное меж себя поделили, теперь вы капиталисты, при деньгах – и любые выборы депутатов-мэров-губернаторов покупаете для своего же сохранения при власти!

- А как же, прошу простить мою несвоевременную любознательность, вы ж сами только что говорили, что кончается наша власть?

- Невнимательный ты парень, невнимательный. Я ж тебе про историю отечества не зря напомнил. Ту роль чека, которую наши вожди ей отводили – мы выполняли с честью, в том числе и вас, мразь чиновную, регулярно отстреливали. Сегодня, как ты видишь, президент стремится в цивилизованный мир войти. С вами туда соваться – нельзя, тут ты спорить не будешь, мы ж вам, сволочам-взяточникам благодаря, по части коррупции все банановые республики уверенно опережаем. Перестрелять вас – теперь тоже нельзя, раз мы в Европу стремимся. Могут не так понять. Следовательно, остаётся одно – вас заменить собою, то есть нашими суровыми кадрами с горячими сердцами и холодными головами. Чем, как ты замечаешь, наш любимый президент сейчас усиленно занимается.

- А чем же это мы, профессиональные руководители людями, не вышли, что нас нельзя для вхождения в Европу использовать? Сердцами, головами?… Или что у нас не такое?

- Ну, что б тебе с анатомией совсем понятно было, я скажу так: прежде всего харями вы не вышли. Поясню. Вот у нас, по нашим спецшколам, не только подрывной и агентурной деятельности учат. Например – нам долго и очень подробно преподавали физиогномистику. Это для того, чтобы с одного взгляда на физиономию был человек ясен до прозрачности. Ну а теперь представь, например – тебе дачу с твоими ёлками посторожить надо. И тут наниматься приходит субъект с мылиной рожей. Какая твоя реакция будет? Я думаю, ты, на его рожу глянув, за топориком на всякий случай потянешься. Или, например, прилизанный незнакомец с личиной как у Серого к тебе на тёмной улице резко так подбежит и тут же громко заплачет – мобильник начнёт навзрыд просить, чтоб жене в больницу позвонить, про здоровье её узнать, мол, жива ли ещё. Я думаю, самое верное в таком случае – срочно по этому мобильнику ментов либо братков вызывать, а самому за все карманы разом держаться. Не говорю уж, как ты тяжело расстраиваешься, когда зеркало перед собой видишь. Ну в какую Европу с тобой входить? С такой тупой мордой не в любую тюрьму примут. Только в спецмедучреждение усиленного режима.

Коля, обиженно сопя и стараясь не глядеть в коридорное трюмо, натягивал на уши шляпу.

- На зеркало зря пеняешь. Ты согласись, расслабься, а мы тебе правильное место найдём в соответствии с твоей харей… Ладно, не обижайся, я ж не тюрьму имею в виду, а управление делами вашей администрации-управы. Но это – потом. А сейчас поедем мы, но не на твоей шикарной служебной, а на нашей суровой машине – там сзади такая клеточка уютная без окон и ручек на дверце, чтоб, не дай бог, ни ты, ни деньги твои из-под ёлки не потерялись. А теперь, с-с-сука чиновничья… Руки – на голову!! Впер-р-рёд! При попытке к бегству стреляю без предупреждения, шаг в сторону, прыжок на месте расцениваю как попытку к бегству, стреляю на поражение!... Ну вот, Коля твои права я тебе полностью изложил – с богом за второй половиной.
* * *

…В тот момент, когда зам. главы города Николай Мопсенко под строгим присмотром Земфиры, обречённо всхлипывая, долбил мёрзлую землю под третьей ёлкой, сам главарь оказался в руках у заботливых медиков из вытрезвителя. Им была поручена ответственная и нелёгкая работа: осторожно-осторожненько вывести главаря из запойного ступора. Осторожность была необходима в целях сохранения его мерзкой жизни, поскольку зыбкий баланс с отходом в мир иной мог в любой момент непоправимо нарушиться.

Руководитель бригады вытрезвителя увлечённо врачевал Мыло уже пятый год. За время наблюдения этого неизвестного науке случая пытливый доктор-практик скопил массу фактического материала – исследований, анализов и экспериментов, и даже готовил к защите кандидатскую под мудрёным названием «Полная деградация половой и мыслительной функций субъекта homo vulgaris как результат уникального по продолжительности случая хронического алкоголизма».

Ивану Мыло надлежало, наконец, предстать (или, хотя бы, «предсесть») перед избирателями, и надлежало непременно сегодня, поскольку это был последний дозволенный законом день ведения предвыборной агитации. А народ ещё не получил возможности увидеть нынешнего и будущего главу, кроме как в предвыборном телевизионном ролике. В этом ролике всё страдающее ожирением толстомордое мылино семейство пыталось удержать муниципального главаря в положении «стоя» у розового куста. Цветущий куст, по замыслу местечковых пиарщиков, должен был подтверждать расцвет города Труборога под руководством Мыло.

А меж тем в городе напряжённо готовились к послезавтрашним выборам.

Надеждо-Константинович самолично и неустанно тренировал самых надёжных членов участковых избирательных комиссий. Те в молчаливом недоумении всё повторяли и повторяли одно упражнение: по хлопку в ладоши, с завязанными глазами, они должны были неслышно добежать от своих столов к специальной тренировочной урне и наощупь засунуть в её щель пачку листов бумаги. Затем надлежало так же неслышно вернуться за стол и с крайне отстранённым видом «я – не я, и лошадь не моя» приступить к ковырянию в зубах нарочно приготовленной спичкой.

Надеждо-Константинович не выпускал из рук секундомера, замеряя скорость исполненья тренировочного упражнения. При этом он подстёгивал взопревших членов комиссий словами: «Ничего-ничего!… тяжело в бою!… без рыбки из пруда…». Сам он выглядел крайне утомлённым, но очень удовлетворённым своей изобретательностью в конструировании упражнения. Лучшие из тренируемых поощрялись разрешением на минутку снять повязку с глаз и глотнуть пивка.

Другие, но тоже многолетне проверенные члены городского избиркома, заняты были самым сокровенным: подготовкой тысяч бюллетеней для вброса. Подготовка состояла в простановке «птичек», крестиков и иных пометок в квадратике против слов «Мыло Иван Михайлович». За их работой должен был строго следить Коля Мопсенко, но он почему-то запаздывал, и поэтому процесс контролировался Перехлёстовым.

Однако сам Перехлёстов всё более обеспокоено поглядывал на часы: до встречи Мыло с избирателями оставалось всего полчаса, а от пытливого доктора-практика пока не было никаких вестей. Возникала не то чтобы совсем уж непредвиденная, но очень тревожная предвыборная ситуация. Перехлёстов решительно прервал «подготовку» бюллетеней и скомандовал перенести процесс на глубокую ночь.

Он тут же выскочил в морозный вечер – Мыло надо было забирать в любом виде и хоть издали показать его тушу собирающемуся в городском «доме культуры» электорату. Конечно, всё это было глупой формальностью, но не исполнить её было никак невозможно. И сегодня же надлежало проверить – как городские средства массовой дезинформации отработали срочный спецзаказ – массированное опровержение политической подоплёки покушения на вэа. Для исполнения последнего Перехлёстов пару раз тормознул у газетных киосков, набирая местной макулатуры.

Да, писаки отработали всё как заказано. «Всё просто: нож и никакой политики!». «А доценты-то берут взятки». «Их тень на наш честный предвыборный плетень». «Оппозиция наглеет». «Оппозиция играет краплёными кровью картами». Приводились интервью с милицейским начальством, где указывались явные экономические и бытовые причины происшедшего. Давались пространные рассуждения об абсолютной невозможности наличия какого-то политического заказа. Сильнее всего давились две педали: это его жена зарезала из ревности и это он сам себя в предвыборных целях «захаракирил». Для придания хоть какой-то правдоподобности распространяемому вранью приводились сведения двухлетней давности, когда какой-то доцент местного педвуза был пойман на взятке.

И ни словом не упоминалось, что и исполнитель покушения на вэа, и все его подельники (кроме заказчика) уже несколько дней находились в ИВС, дав там полностью признательные показания в виде «явки с повинной». Да ещё и бряцали громкими городскими фамилиями. Перехлёстов порадовался за милицейское руководство, которому пока удавалось тщательно скрывать ход столь громкого дела.

Однако Перехлёстову бросилось в глаза: событию посвящено около пятнадцати публикаций. И за исключением одной – все с первых строк кричат «да нет тут никакой политики!». Перехлёстов подумал: если тебе всё время твердят – да нет, это совсем не то, что совершенно очевидно! это совсем не то, о чём вы все не сговариваясь думаете! это вовсе не для сохранения Мыло при власти! – то каждый за такой идиотской формой объяснений только мерзкую политику и видит. Если даже он до прочтения ничего ни о вэа, ни об этой предвыборной мокрухе не знал.

Беспокойство вызывала та единственная публикация «Мы не в Сицилии, но…», автор которой, молодая неместная журналистка губернской газеты, прямо написала – и о ближайшем запланированном суде по снятию Мыло с выборов, и о невозможности теперь участия в этом суде вэа, и о незаконности проводимых выборов, и о неизбежном из-за ранения неучастии вэа в предвыборной компании…

- Да, - неожиданно для себя произнёс вслух Перехлёстов. – Жалко и девушку, и её, наверное, совсем нестарых ещё родителей. Если придётся трагически потерять в ближайшее время такую умненькую дочь…

Законченным подлецом – таким как Мопсенко или Мыло с Серым, он себя не считал, и даже на минуту размягчился в мысли о том, что надо бы как-то предупредить журналистку о смертельной опасности. Хотя, с другой стороны…

Под эти приятно-гуманные мысли Перехлёстов взбежал на гнилые ступеньки вытрезвителя. «Нет-нет, не сюда, вот сюда, в спецпалату» - это указывал дежурный капитан. В спецпалате обстановка оказалась непростой. Доктор-практик возбуждённо кинулся к Перехлёстову, объясняя свой медицинский подвиг:

- Вы знаете, и я знаю, и все знают – какой тяжёлый это случай! Но я же долгие годы справлялся! А сегодня… Вы знаете, у меня впечатленье, что больной очень не хочет, буквально боится выйти из запоя. Его что-то страшит, у него отсутствуют любые рефлекторные попытки цепляться за жизнь. Конечно, я понимаю – мозг его практически полностью разрушен алкоголем. Рефлексы сильно заторможены. Вы знаете, наш психиатр на новейшей аппаратуре проверил сегодня его целевые функции. Ну, для данного больного это, естественно, давно уже не функции, а навязчивые идеи. У него их – три. Первая – «всё в городе моё, а толпа хочет отнять и меня на куски порвать». Ну, это обычная, хотя и весьма запущенная паранойя, тут всё понятно. Вторая – «гони бабки, гад, мало даёшь, сука, замочу в сортире». В общем-то тоже понятно – у пациента фобия упустить взятку – мы люди взрослые, всё понимаем. Третья же… даже не знаю, как сказать. Я слышал о некоем происшествии в городе, весь же город говорит… Так вот. Больной страшно боится увидеть… ну этого человека, которого зарезал кто-то… Очень боится увидеть его живым! Кричит на нас, обзывает «убийцами в белых халатах» - ну это-то ладно, не более чем белая горячка. И постоянно вопит «почему ваша медицина сделала всё, что могла, а он выжил?». И требует от нас «убийцы в белых халатах – добейте его!». И больше вообще ничего не говорит! Ну просто совершенно ничего!… Представьте – вы его сейчас выводите на сцену к людям, а он там…

Перехлёстов представил. И понял – надо действовать решительно и расчётливо.

- Скажите, доктор, а он внушаем? Ну я имею в виду, если ему внушить сейчас несколько фраз – он сможет их повторить?

- Да-да-да, мне кажется, я вас понимаю… надо срочно попытаться ввести больного в управляемую часть состояния прострации! И под гипнозом внушить ему его несложное предвыборное выступление! Так?

- Именно, именно так, милый доктор. Но – срочно и сугубо конфиденциально. Через двадцать минут больной, как вы его называете, должен быть показан электорату и хоть что-то ему промычать.

Показ мылиной туши электорату таки состоялся. Но привёл к скандалу. Не давая раскрыть Мыло нагипнотизированный рот, кто-то из электората начал вкрик вопрошать – что сделано городскими властями по раскрытию покушения и какова роль во всём этом переизбирающегося главаря. Тот затрясся, начал сползать со стула (стоять он был не в силах). Пугающе побагровел и лишь смог выдавить: «…Мне ничего не доложили. А что – было какое-то покушение? Так у меня как раз в тот вечер у мобильника села батарейка. И прокурор, видать, никак не мог дозвониться. Ай-яй-яй».

После этого главарь был освистан и немедленно утащен со сцены. Его место заняли «доверенные лица», которые наперебой живописали прекрасную физическую форму кандидата в мэры, его трезвый ясный ум и чрезвычайно крепкое рукопожатие. Его скорый увод со сцены был объяснён внезапно возникшей необходимостью срочно «поработать с документами государственной важности» и «принять заждавшиеся иностранные делегации со всех, буквально всех континентов». Доверенных лиц вмиг сменил муниципальный оркестрик, который привычно врезал Вивальди и тут же резко куда-то ускакал. Причём всё произошло настолько быстро, что охмурённый электорат смог только ошеломлённо вымолвить: «Что это было?». Единственное, с чем можно было сравнить происшедшее – так это с шумным налётом цыганок на лоха у вокзала, когда растерянный лох остаётся с пустыми карманами и полным непониманием механики произведённого с ним несчастья.

Важнейшее мероприятие было с блеском проведено! Местные средства дезинформации уже отрабатывали в самых восторженных выражениях небывалый трудовой подъём, который испытали в процессе мероприятия электоральные массы. Ясно же, что наш народ не пойдёт на поводу у экстремистов и демагогов. Ведь сколько было сказано о конях на переправе! Уже самая тёмная бабка твёрдо знала, что их ну никак нельзя менять!

Правда, мало кто из бабок понимал – а конь-то кто? Тот ужратый главарь на сцене в твидовом пальто? Так разве ж этот конь в пальто куда переправляется? Или его всё ж в Москву в депутаты забирают? Ох, хорошо бы – забрали! Так значит, забирают-таки? Прямо из зала? В наручниках? С конфискацией под фанфары? Пора, пора! У-ух тюряга по ворюге давно плачет!

С тем и расходился ошарашенный электорат, обмениваясь друг с другом впечатлениями о пьяном вусмерть Мыло на стуле, привинченном к сцене, и о его скором депутатском то ли бегстве в Москву, то ли аресте с посадкой на 25 лет с полной конфискацией под музыку Вивальди.

Всё. Наконец-то Мыло больше был не нужен ни Перехлёстову, ни Надеждо-Константиновичу, ни даже ободранному до нитки Коле Мопсенко. Хотя… Хотя нет! Как раз Мопсенко-то и напоминал мстительно своему человеку из органов о существовании Иван Михалыча и его немалой субсидиарной материальной ответственности. И тот ещё успокаивал Колю – никто, мол, у нас не забыт и никакая денежная масса, мол, мимо нашей чёрной сумки не пройдёт.
* * *

И в самом деле: как раз в тот час Мопсенко рыскал по городу в суровой машине своего человека. На даче под ёлками уже было девственно чисто, убитая горем колина баба всё никак не могла отойти от ставшей такой близкой батареи, хотя с нею её уже более ничего не связывало. А рыскавшим охотникам за мылиными наличными нужно было как минимум найти самого Мыло. Вытрезвитель они уже прочесали, «дом культуры» – тоже. На секунду заскочили в театр абсурда Надеждо-Константиновича – там вовсю шли репетиции на манер греческого театра: некие тени с завязанными глазами метались от урны к спичкам (каждый – к своей) для ковыряния в зубах и обратно. Между ними как коршун с секундомером шнырял сам режиссёр сего действа с усталым сипеньем про какую-то боевую рыбку из пруда.

Но Мыло нигде не было.

- Убёг, гад пархатый! – с хрипом отравил пространство навозным перегаром Коля, – его же Перехлёстов-сука предупредил! Как я не догадался!

Охотники за мылиными миллионами мгновенно переключились на поиски Перехлёстова.

И совершенно напрасно. Ни догадаться о том, где в тот момент находился искомый референт, ни тем более достать его охотникам было бы не по силам.

Потому что в этот самый момент Перехлёстов сидел у постели раненого вэа (!), а у дверей палаты осуществлял бдительный контроль милицейский сержант при заряженном пистолете с двумя запасными обоймами.

Тут бы нам надо прыгнуть на несколько лет назад, к прежним ещё выборам мэра. Тогда ситуация сложилась странная. С одной стороны – вэа попал просто под шквал угроз и запугиваний. Призванные главарём служивые люди с погонами и без привычно взялись за «прессование» не только самого вэа, но и его жены. И это всё несмотря на то, что вэа загодя объявил, что принимать участия в выборном фарсе не будет.

Но главный комизм другой стороны ситуации состоял в том, что мылины прихвостни (и задумчивый Перехлёстов, и дурачок Мопсенко, и даже хитрожёлтый Серый) в страшной тайне, глубоко поодиночке и невероятно инкогнито досаждали не перестающему удивляться вэа. И досаждали не чем-то, а доказательствами своей ему преданности и нужности после скорого избрания его, вэа! Их чиновничьи душонки метались между очевидным и невероятным. Очевидным было то, что, как и обычно, результаты выборов будут наглейшим образом подтасованы, и Мыло останется в кресле главаря. Невероятным же была, была-таки возможность в силу каких-то сбоев либо недосмотров пропустить так желанный многими рывок вэа.

Вот и сейчас – Перехлёстов, понимая всю глубину риска (с самого первого дня попадания вэа в больничную палату у дверей её был установлен постоянный милицейский пост, а ведь это – уши и глаза, глаза и уши!), решился-таки в предвыборную ночь посетить раненого вэа. Ему было что рассказать, и было о чём просить. Сержант заглянул к вэа: «к вам Перехлёстов», и референт ступил в палату.

- Вы, конечно, удивлены. Но – не могу молчать. А в этом городе и молчать-то страшно. Меня уже вызывали. Общая картина: следствие выстраивают таким образом, что организатором и заказчиком будет Мопсенко. На супругу вашу ведь бытовуху повесить не удалось. Но это напоказ, внешняя часть. Главный фигурант – хозяин. Он заспешил с вашим убийством, как только получил судебную повестку на пятое число, вторник. А получил он её в пятницу, как и Вы, наверное. И тут же команду дал Коле – вас срочно… прошу прощения, мочить.

Перехлёстов схватил с тумбочки апельсин и вместе с кожурой жадно заглотил, почти не жуя.

- Да, я волнуюсь. Меня сейчас ищут. Для руководства главной операцией – вбросом «замыленных» бюллетеней. Технология обычная: завтра будет всё время вестись подсчёт опускаемых в урны бюллетеней. Ну, это как положено – с идиотскими рапортами о ходе волеизъявления электората. Исходить будут из того, что все честно опущенные в урны бюллетени заполнены народом, разумеется, против Мыло. Ну, Вы понимаете, это с некоторым запасцем. Хотя запасец, я думаю, совсем невелик будет. Его семья (семья в широком смысле) за него, конечно, голоса отдаст, и не один раз, впихивать будут сколько в дырку лезет. Подсчёт же ведётся для того, чтобы знать – сколько тысяч бюллетеней «за Мыло» надо «вбросить» в вечерний момент икс, чтобы эта вброшенная масса бюллетеней была на заказанное число процентов больше честно попавших в урны. Которые (то есть честно попавшие) мы априори считаем против Мыло. Вот так будет обеспечена заслуженная и достойная победа в нелёгкой борьбе с коварными соперниками по предвыборной гонке.

Перехлёстов с хрустом сожрал второй апельсин.

- Такую ерунду, как конечная подделка протоколов с избирательных участков я просто не называю. Смешно же, право. Через месяц наше дрессированное депутатство примет решение – бюллетени и протоколы уничтожить. Для сохранения социального спокойствия. Вот и все выборы!… Да! – а как ваше здоровье? Ну ладно, специалисты у нас хорошие. Вон, один славный доктор только что наше Мыло из запоя на пару часов вывел, загипнотизировал на предвыборную речь, и … И я не знаю, где же это наш загипнотизированный сейчас-то, я вот к вам спешил. Хочу засвидетельствовать. Вы знаете, я все ваши статьи и книжки читаю. Со всем согласен! Просто горжусь знакомством с вами. У вас ведь всё подробно расписано в том смысле – что же нам делать, чтобы со всей нашей чиновничьей нечистью покончить.

Референт уже совсем по-свойски достал из кармана пиджака инкрустированную плоскую фляжку и как следует приложился.

- Я могу быть очень полезен в период, когда вы начнёте наводить порядок в городе. Давайте-ка сейчас набросаем общий как бы планчик, программку наших действий. При этом сразу говорю: действуем согласно здравому, то есть вашему, смыслу.

Только тут вэа заметил нестественно расширенные зрачки ночного гостя.

- Итак, - начал излагать Перехлёстов свою программку действий, - первым делом по суду отменяем все эти завтрашние так называемые «выборы». Это же – сплошное уголовное жульничество от начала и до конца, и вы это в своём иске абсолютно правильно описали. Вторым делом добиваемся в городе патронажа, ну то есть прямого управления из губернии – я так думаю, что к этому моменту Мыло с Колькой Мопсенко уже из Труборога смоются и долго мы их будем всероссийским–то розыском… Но вот есть один вопрос, который я хочу согласовать с вами. Надо как-то сразу донести до городского народа радостную весть о свободе. Вот вы знаете, я часто выслушиваю откровения Мыло – ну должность моя требует, я ж у него самый близкий человек. Так вот! Он страшно боится толпы, ну то есть народа. Он уверен, что толпа его просто разорвёт на куски. Вы даже не представляете степень его страха! И он вмиг сбежит, как только прочтёт во всех местных газетах (я позабочусь), что он, то есть мэр Мыло, сбежал! В жёнином платье и её же шубе! А? Каково?! Ну, а то что не с пустыми руками сбежит – это народ и без нашего сообщения допрёт.

Перехлёстов опорожнил фляжку и обеспокоено потянул носом:

- А… как у вас тут обстоит с этим… медицинским спиртом? Для инъекций, дезинфекций? Может, вызвать сестру? Чтоб она нам грамм по сто пятьдесят? А?… Ну ладно, ладно, понимаю, ночь же… Так вот об этом очень важном вопросе. Как только мы в местной прессе объявим, что Мыло сбежал – всё, победа будет за нами. Следовательно, автоматически встаёт основной вопрос, как учил наш общий классик – вопрос о власти! Нельзя, нельзя ошибиться! Власть сразу должна отойти к народу, и только к народу! Никаких там мэров и главарей! Должен быть народный орган. Я знаю, вам нравится, как в Германии, чтобы было как во всей цивилизованной Европе – там же городские советы всем управляются (во смех-то – советская власть по-нашему!). Причём чиновников – в пятьдесят раз меньше! А? И я с вами ну абсолютно согласен! Нужно именно как в Германии, с которой наш президент так здорово по-немецки общается!

Тут референт опять обеспокоился и понизил голос:

- А то, может, попросить сержанта сбегать-то в круглосуточный? Ну горло же просто дерёт, а ведь мы, можно сказать, исторические вопросы решаем! А? Так я попрошу?

Референт дёрнулся к двери и зашуршал купюрами. После чего удовлетворённый вернулся к больничной койке вэа и заботливо поправил ему одеялко у ног.

- Щас всё будет. А вот вы, я вижу, удивляетесь – ну как же это я, мыловский прихвостень, и такие разговоры с вами веду. Не удивляйтесь! Таких как я сейчас много становится. Мы же лучше других видим – куда всё идёт… Ну есть, конечно, отморозки как Мыло – это просто уголовники на свободе, или Коля – ну это дурак, за что и держат. Или Серый – этот как родился с ромэло-карпатскими привычками втихаря красть всё подряд – так он и будет ползти воруя по жизни, пока не лопнет. Тут полная клиника, да ещё голубого цвета. Но – мы давайте не о клинике или врагах, мы давайте о нашей с вами великой Родине! А она, Родина-мать, доведена нами, чиновничьей сволочью, до полного разорения народа. И это ж при том, что как никто мы богаты нефтью со всякими газами. А леса, рыбы сколько! А вот ещё – знаете ли вы, что наша Россия догнала, наконец, 1913 год по урожаю зерна? Вы ж представляете, у нас впервые в нашей советской и всякой другой истории наших побед и достижений – впервые зерна собрано не меньше, чем в 13-м году! То есть мы наконец-то хоть в этом догнали проклятый царский режим! Это совершенно точный секретный факт, который нам, руководящей вертикали, доведён по спецсвязи – потому что поставлена теперь из губернии ответственнейшая задача – надо что-то с этим собранным небывалым урожаем делать! Будь он неладен. Стихия, в общем… Столько народу озабочено – куда же валютные миллиарды порастыкать, которые запланированы под якобы закупку зерна у всяких канад с австралиями… А тут свои аграрии такие подлянки кидают…

Дверь аккуратно чуть-чуть приоткрылась, просунулась форменная милицейская рука и поставила на пол звякнувший пакет. И тут же дверь вежливо закрылась.

- Ну вот, совсем другое дело! А то я в больницу к вам, а сам-то без гостинца. Как тут кормят-лечат? Ну да, я уже спрашивал. Вам главное быть готовым к моменту побега Мыло из города! Давайте со мной по три глотка за ваше здоровье! Ах, ну да, я ж всё забываю, у вас же там всё порезано-зашито. Ну, так я и за себя, и за вас! Тем более, что денёк у меня был … Я вам по-секрету скажу, что вот-вот цирк нам небольшой предстоит увидеть. Д-да… Кстати – тут Мыло к вам подсылал своего человека из органов – ну чтоб все ваши настроения выведать. Знаете – зачем? Это они так определяют – сколько хватит Большому Губернскому Начальнику, чтобы уголовное дело «шестёрками» ограничить. Ну там фразочку такую в следственные материалы ввернуть про «шестёрок»: мол, действовали они по найму и указанию неустановленного следствием лица… Потому что пока всё не клеится у наших – и вы, извините, живы, и с операционного стола отвязались, не задохнулись – да, да, я всё знаю. И покушавшийся задержан с пособниками, и самого Колю уже буквально за фалду поймали – дёргать из Труборога надумал, идиот, он же этим Мылу с потрохами выдал… Да и менты какие-то отвязанные попались – ведь всю шайку, шесть человек повязали… Так и до заказчика дойдут… И газеткам рот заткнуть не удалось – ну местные-то мылин заказ тупо отрабатывают, а губернские и московские гонят всё как есть. Для них же это сенсация, то, что надо – кровавые выборы в каком-то занюханом Трубороге!

Перехлёстов ненадолго стих, всё ещё не решаясь выдать главное.

- Да, так вот… Вы требуете ни одного из бывшей чиновничьей партноменклатуры, ни одного нынешнего чиновника близко к новой власти не допускать. Просто по закону запретить им дальше над народом измываться. И лозунг из Москвы уже есть хороший: «Криминалу – не место во власти!». Всё правильно. Среди нас любого возьми – и полный набор статей УК найдёшь – вплоть до, извиняюсь, как вы на себе испытали – организации мокрухи. А уж взяточничество, мошенничество, отмывка награбленного, просто повальное воровство всего казённого, подделка документов для прихватизации себе народного добра… Ой, всего ж, я говорю, не перечтёшь. Одни наши фортеля на выборах на сколько лет строгого режима тянут... И ведь, повторю, сажать, и надолго, можно каждого нашего!… И весь этот криминал – у власти! И очень же организован! То есть состоит из сети хорошо организованных преступных группировок…

Видно было, как трудно даётся катастрофически пьянеющему Перехлёстову такой поток откровений и обобщений. И ещё виднее было, что исповедь сия без постоянного подливания в стакан была бы просто невозможна. Покрутив бутылку с остатками спиртного, он с размаху опрокинул её в рот минуя стакан и буквально выстрелил главным:

- Всё! На самом деле я пришёл вам доложить, что сейчас Мыло заявляет «явку с повинной»! И в этом полностью моя заслуга!… Дело в том, что он-то на два часа был загипнотизирован для выступленья. Ну там… в общем, выступленья не получилось, ну, думаю, гипнозу ж не пропадать зря!… Доктор так старался этого алкаша хоть в какое-то чувство привести…

Вряд ли когда в больничной палате могла прозвучать подобная сенсация. Мэр Мыло «раскололся» под гипнозом в организации убийства!
* * *

Невероятно, но Перехлёстов почти не соврал. В тот самый час потрясённые оперативники и следователь прокуратуры раскрыв рты слушали и растерянно фиксировали «под протокол» признательные показания главаря администрации…

…А получасом ранее, когда референт с водителем Мишей спешно поволокли Мыло через служебный ход «дома культуры», «доверенные лица» начали демонстрировать со сцены, какое сильное рукопожатие у мэра. Для этого они по очереди придавливали друг другу правую ладонь дверью (за сценой) и, тряся всерьёз травмированными дланями, выскакивали к столу «президиума» с воплями «ну вот только что Иван Михалыч пожал мне руку – и вот, сами видите, какая у него прекрасная физическая форма!».

Перехлёстов же с водителем Мишей, привычно запихивая на заднее сиденье бесчувственную тушу главаря, вдруг услыхали – из туши идут внятные звуки «хочу сделать чистосердечное признание, требую следователя по особо важным для нас делам». Стало ясно – пытливый доктор-практик явно перестарался, либо в чём-то допустил промах при попытках придать Мыле двухчасовой образ правдивого и радеющего за народ отца родного.

Миша, оттолкнув колеблющегося референта, прыгнул за руль и умчался с тушей на заднем сиденье в прокуратуру. А Перехлёстов, потоптавшись в растерянности, понял вдруг – надо бежать в больницу к вэа, поскольку события в любой момент могли стать просто необратимыми.

Водитель Миша буквально поднял на ноги прокуратуру с милицией: «Михалыч отходит, требует выслушать его признания, не то всех сдаст с потрохами!». Так многозначно выстроенная мудрым Мишей фраза никого не могла оставить равнодушным.

И ведь в самом деле, срочно начатый допрос труборожского главаря зашёл стараниями допрашиваемого так далеко, что один из оперативников, представлявший суровую контору, уже куда-то многозначительно отлучался, возвращался... Нужны были срочные меры. Нужен был тот самый пытливый доктор-практик, который заткнул бы фонтан признательных показаний, которые зашли уже много дальше «эпизода» с вэа…

Вскоре вусмерть перепуганный доктор был приволочён, в мгновенье ока вернул Мыло в привычное состояние алкогольного ступора и тут же, обречённо дрожа в ожидании неизбежных теперь трагических перемен в собственной судьбе, как-то заученно объявил, что «больной нуждается в срочном отдыхе перед катастрофически наступающими выборами». Допрос был прерван с пометкой «в связи с гипертоническим кризом подозреваемого». Тем не менее перед убытием из прокуратуры Мыло пьяно потребовал к себе Валеру Шопотова и наплёл ему какие-то наброски «срочного приказа для важных кадровых решений».

Для посвящённых стало ясно, что все эти псевдонаучные штучки с гипнозом привели к следующему: теперь «закрыть» или хотя бы «приспустить» уголовное дело, в котором появились признательные добровольные показания главного фигуранта, стало много сложнее… Кроме того, те же показания сильно облегчали участь Коли Мопсенко, ранее назначенного «паровозом».

Поэтому вполне объяснима скорость, с которой самому Коле стала известна эта радостная весть. Значит, судорожно пытался сообразить он, если денег для Большого Губернского Начальника не хватит, то «паровозом» пойдёт Мыло. А если, значит, хватит – то «дела» может не быть вообще. Или «дело» останется, но без них с Мыло. Нет, положительно голова шла кругом, и поэтому Коля захотел разъяснений от своего человека из органов.

Но тот, наверное, был сильно занят проведением экстренных оперативных действий в связи со «вновь открывшимися обстоятельствами». И для Колиного телефона был ну никак недоступен.

Так решил Коля, который пока не знал, что среди «вновь открывшихся обстоятельств» Мыло в числе первых сдал как раз Большого Губернского Начальника! И потому тот сейчас по уши был занят паническим «гашением» мылино-колиного уголовного дела. А сдал-то губернского руководителя Мыло как технично!

Оказалось, право оставаться главарём администрации на следующие четыре года оплачивалось Иван Михалычем как раз через Большого Губернского Начальника. Тот соврал Мыле, что деньги (числом действительно немалым, буквально в мешке доставленные) переданы Почти Самому Большому Губернскому Начальнику, и теперь всё, мол, тип-топ. Однако Почти Самый…, как только возникли мылины уголовные сложности, вскользь заметил в губернской печати, что с Иван Михалычем как с фигурантом ещё не всё ясно в смысле участия его в предстоящих выборах. Естественно, Мыло оторопел, и в гипнотическом состоянии под протокол свою оторопь излил во всех деталях.

А обобранный Коля, не ведавший пока об этих предвыборных перипетиях, наивно продолжал искать своего человека из органов... И вдруг был фигурально убит всезнающим мылиным шоферюгой Мишей.

Миша, сочувственно ухмыляясь, объяснил Коле, что свой человек недавно и в самом деле был широко известен в органах, в основном благодаря уникальной формулировке изгнания из них: за неоднократные развратные действия в отношении служебно-розыскных сук Альфа и Каида. И служил сейчас на таможне. Но и там начались у него какие-то сложности вплоть до строгих предупреждений об увольнении. Тут уж Коля с тайной надеждой усомнился – да разве ж существует в жизни что-то, за что из таможни (труборожской, труборожской-то!) можно выгнать?

- За взятки, зверские взятки – странно хмыкнул Миша, чем почти окончательно успокоил Колю.

Мопсенко понял: шутит Миша, ещё б сказал «за то, что дышит, глубоко дышит воздухом». Оказалось – не шутит. Свой человек купил на таможне доходную должность борца с наркотиками, а также, не скупясь, выкупил гордость таможни – вот ту самую, уже знакомую Коле овчарку Земфиру, натасканную на поиск наркотиков в багаже и иных потаённых местах пересекающих границу граждан. А, надо сказать, несчастных животных, ищущих наркотики, сознательно делают наркоманами, чем вызывают их повышенный интерес к поискам проклятого зелья. Свой же человек, сволочь этакая, несколько переучил бедную суку Земфиру, возбудив её нездоровый интерес к запаху не только зелья, но и зелени – да-да, той самой долларовой зелени. Получалось так: мудрое животное, обнаружив наркотик, не показывало вида, а продолжало искать зелень. И, найдя, делало победную стойку. «Так я же задекларировал!», нервно вскрикивал наркокурьер. После чего Земфира лапой радостно била место спрятанного наркотика и преданно смотрела на своего человека. Курьер всё понимал и втыкал за ошейник задекларированную, а под грозный рык Земфиры – и всю остальную зелень. Вдобавок свой человек дружелюбно предлагал наркодельцу «ты ж собачку порошочком немножко угости, часть-то меньше целого», и радостная Земфира получала своё. При своих следующих ходках через границу курьеры уже сами стремились попасть «на Земфиру», исполняя ритуал с ошейником и угощением. То есть общались не с бесстрашным бойцом таможни, покуривающим в сторонке, а с собачкой. Собачек же у нас в тюрьмы не сажают. И тех, кто им взятки даёт – тоже.

Хуже было тем путешественникам, которые в «земфирину смену» наивно пытались провезти незадекларированную зелень, выбирая для этого даже самые интимные места. Да Земфира на декларации времени и не тратила – она просто глубоко утыкалась и сверлила мокрым носом то место одежды, под которым были заинтимлены зелёные, выразительно скалилась и строго подставляла ошейник под «норму». «Нормой» была половина найденного. Всё было по-честному. Боец курил у окошка.

Вот что поведал Миша забывшему закрыть рот Коле.

- Так как это получается? Кому же это я?… Мошеннику с таможни… Мои… кровные… из под ёлки вместе с этой сукой Земфирой сам ногтями выгребал… и эта зверюга на меня рычала и густыми слюнями капала…

Вообще-то Коля сгоряча хотел тут же сойти с ума от постигшего его горя. Так опять же облом! Если чего нет, то как с него сойти…
* * *

Второй крупно пострадавший – Сергей Витальевич Серый – не пытался сойти с ума. В этот предвыборный вечер он уединился с Анатолием Калиновским, редактором местной муниципальной газетёнки. То есть неожиданно явился в кабинет к редактору, где тот в жутком сигаретном дыму «держал руку на телефонном пульсе выборов» (так витиевато назвал он текущую предвыборную рубрику), и закрыл на защёлку дверь. У Серого, как обычно, возник некий план, и для его исполненья был необходим как раз Толя Калиновский с его продажной газетёнкой.

Калиновский строил из себя подлеца только по необходимости. То есть он, не самый продажный и умелый труборожский журналюга, был убеждён, что редактором казённой газеты может быть только подлец. И что если человек решился на должность редактора казённого издания – то в глазах окружающих непременно подлецом первостатейным должен выглядеть. И прежде всего – руководство города Труборога должно быть уверенным: Толя – редкий подлец. Клейма ставить некуда.

- Анатолий, - нахмурился для начала разговора Серый, - в городе формируется искажённое мнение обо мне. Оно формируется заместителем главы – я имею в виду этого идиота Колю Мопсенко. В условиях, когда практически всё уже ясно с этим… покушением, распространяется мнение о моей двусмысленной роли в поисках и задержании покушавшихся. Ты по должности обязан чётко знать, что существует понятие общественной стабильности. И оно особенно важно в свете завтрашних выборов.

- Я готов! Что я должен написать? Что вовсе не вы сдали эту шайку заказных убийц? Или, может – сделаем наоборот, чтобы народ узнал скромного героя в горячо ненавистном чиновнике? Поясните, поясните.

- Стоп-стоп-стоп! Ты базар-то насчёт чиновника – фильтруй!... Не забывайся!… Повторяю о стабильности. На ней всё держится. В городе есть разные силы. Да, некоторые из них, как бы это выразиться, не совсем в ладах с уголовным кодексом. Но! У них зато есть свой кодекс поведения – он называется «жить по понятиям». Их кодекс суров, ты же знаешь, и им в газете объяснять ничего не нужно. Там, знаешь ли, мыслят неглубоко, но так закопают при случае… Возвращаемся к понятию «стабильность». Короче! Место в этой жизни должно быть всем. Всем тем, кто знает своё место. Кто понимает – на этого ногу можно задирать, а тому, наоборот, помочь надо, чтобы он её на тебя задрал. Тогда – наступает стабильная жизнь. Её нарушают лишь те, кто не понимает этой всеобщей взаимозависимости, кто хочет жить так, как ему хочется, а не так, как нужно мне!

Серый начинал выходить из себя. Он же внятно вдалбливает! Ведь что? Надо, чтобы толина газетка покрепче внушила, что вне зависимости от хода и давно известного исхода выборов, вне зависимости от поимки каких-то «шестёрок», в городе и его руководстве ничего нельзя менять! Даже дурачка Колю Мопсенко не сильно трогать. Понизить его за глупость, конечно, надо – но не изгонять до конца, ни-ни! Иначе рушится «стабильность», то есть всегдашнее сосуществование тех, кто терпит обворовывание себя серыми и мылами, с теми, кто следит и неизбежно наказывает нетерпящих. Наказывает жестоко, беспощадно. По «заказу» ли, по «понятиям» - это неважно.

Важно, чтобы народ терпел и продолжал терпеть! Независимо от каких-то навязываемых нам сверху перестроек, реформ, укреплений властных вертикалей и прочего камуфляжа. Ведь любые радикальные преобразования нашего общества должны служить только одному: сохранению нас при власти, при деньгах, при хозяйствовании на наших заводах и нефтяных трубах! Роль же и задача пресловутого народа одна: не сдыхать с голода и работать, работать на нас.

И ежедневное принуждение к этому должна проводить, наряду с руководством города и теми, кто «по понятиям», и толина газетка тоже. А как же! Ведь, как верно что-то такое сказал наш классик, газета – не только пропагандист и агитатор, но и организатор. Вот она и должна организовывать – пусть не само заказное убийство, скажем так, но верное, заказанное его отражение и разъяснение массам! Ради сохранения и соблюдения стабильности общества, то есть чтобы не позволять некоторым раскачивать лодку.

- Твоя газета как называется? «Ваше место». Вот анализ результатов прошлых выборов она правильно в передовицу вынесла: «У нас не Санкт-Петербург, у нас ничего не бывает вдруг». Это идейно и политически верная констатация стабильности. Твоя работа? Жаль, что не твоя. Вот и после завтрашних выборов людям надо точно также показать их место. Их место, их сверхзадачу – продолжать терпеть, терпеть и на нас напряжённо работать. Ведь мы, руководство…

- Тут такое дело, - вдруг твёрдым голосом прервал Серого Толя. – Посмотрите-ка, мне из вашей канцелярии для опубликования принесли. Буквально только что.

Он медленно повернул для прочтения Серому разделявший их официальный бланк городской администрации. Там значился приказ Мыло об отстранении Серого от должности первого заместителя главы администрации-управы с последующим немедленным увольнением без выходного пособия. «За действия, несовместимые с этикой муниципального руководителя, выразившиеся в предательском вмешательстве в ход особо важного для нас следствия». Приказ имел ещё один пункт – о понижении Николая Мопсенко до должности управляющего делами и отстранении от должности заместителя главы. «За некачественную связь с преступным миром и потерю контроля над подготовкой планового успеха предвыборной кампании». В формулировках чувствовалась привычная к идеологической мастурбации рука Валеры Шопотова.

- Так что про стабильность вы, конечно, правильно мне напомнили. И я думаю, что данный чёткий приказ – это и есть очень мудрое и своевременное подтверждение приверженности нашего руководства к стабильности в городе. Ничто и никто – никто! – не должен пытаться её нарушить. Ну, а вы-то теперь куда? После такого-то слива в унитаз?

Под эти издевательские слова редактора Серый принялся тщательно укладывать шарф вокруг шейки – так, чтобы и галстучек был виден, и воротничок сорочечки, и сам шарфик ровно на два сантиметра выступал из-под пальто. Затем тут же озабоченно-деловито высвобождал шарф, снимал его и, насупившись, тщательно начинал операцию сначала. В начале четвёртого круга этих манипуляций Калиновский несколько обеспокоился и плеснул в стакан воды из сифона.

Серый растерянно нюхнул содержимое и севшим голосом просипел:

- Слушай… а в сейфе посильнее у тебя ничего нет?

Толя хмыкнул, вынул из приоткрытого сейфа початую бутылку с двумя рюмками и, разливая, позволил себе философски успокоить Серого.

- А по-моему, это правильный ход! Мэр показывает народу, что неприкасаемых у нас нет. Причём это ход, которым и раньше пользовался Иван Михайлович. И не один раз. И как раз к выборам. Он думает, что людям нравятся такие решения. Ну, а то, что именно вы на сей раз попали под лошадь, в смысле под коня на переправе, который не портит борозды… Неверно вы себя повели в ходе важнейшей предвыборной акции. Я так думаю, что зря вы журналистке из губернии трепались – ну насчёт вашей помощи в поимке тех людей. Они ж на явки с повинной по делу вэа вынуждены были пойти. А мэр что? Он должен реагировать, когда его людей сдают. А то ведь, если не реагировать, так ему самому может сильно в чём-то как-нибудь не повезти. Вот он и отреагировал… по-своему. Но это ж так, мелочи! Давайте-ка выпьем, чтоб чего похуже с вами не случилось!

* * *

Меж тем переполненный событиями предвыборный день завершился, в город Труборог пришло пасмурное утро, и народ заученно потянулся на выборы.

Пачки тысяч заполненных «за Мыло» бюллетеней со всеми необходимыми печатями и подписями были развезены по участкам.

Остро заточенные спички для ковыряния в зубах лежали в папках тех членов участковых избирательных комиссий, которые были натасканы на решительные действия в условиях неожиданной темноты.

Директор городских электросетей под расписку получил в дрожащие руки спецпакет с надписью «Особо секретно. Вскрыть в 19-35. По прочтении немедленно исполнить и сжечь в присутствии управляющего делами Мопсенко».

Надеждо-Константинович вдвоём с пониженным и ограбленным Мопсенко мотались по избирательным участкам, контролируя готовность № 1 к проведению вечернего вброса.

Калиновский вносил последние правки в заготовленную на завтра подборку «Народ дружно подтвердил: нам всем нужна стабильность». Газетная подборка включала в себя, во-первых, цифровые данные об убедительной победе Мыло, во-вторых, редакционную статью «Демагоги получили через урны наш достойный ответ», и в-третьих – отклики с мест с общим рефреном всё про тех же коней на переправе и в борозде. Завершал подборку «подвал» с редакционным расследованием по теме покушения на вэа. Расследование называлось «Кому же это неймётся, а?». Главным его смыслом было настойчивое вдалбливание читателю мнения руководства, что провокаторы, пытающиеся обвинить мэра в организации этой «обычной бытовухи» и прямо связать её с выборами, очень сильно рискуют жизнью своей и всех своих родственников. Материал был подписан псевдонимом «П.О.Поняти-Ямский».

Состряпавший этот ударный материал Шопотов уже выполнил свои последние предвыборные задачи по обнародованию приказа о Сером и Мопсенко. Затем после патологического общения под забором со случайным собутыльником и заслуженного избиения убыл в долгожданный интим пододеяльной темноты.

Мыло оставался в запое. Запой проводился на загородной базе под присмотром пытливого доктора-практика.

Миша-водитель и Перехлёстов находились «при шефе» (то есть там же, на базе). Референт и бдительный Миша принимали важные донесения от курьеров Надеждо-Константиновича о ходе выборов. Перехлёстов «обобщал и готовил их на рабочий стол Ивана Михайловича». Периодически ему приходилось отвлекаться от этой дурной работы (то есть от выбрасывания в камин бессмысленных бумажек от взмыленных курьеров Надеждо-Константиновича). В эти моменты он действовал под присмотром Миши решительно и споро, направляя милицейские наряды на избирательные участки для усмирения каких-то «наблюдателей» или просто неких буйных избирателей. Те зачем-то пытались помешать спокойному волеизъявлению голосующих граждан и нагло требовали от членов избирательных комиссий прекратить запихивать пачки бюллетеней в урны на виду у всех.

Увезённые милицией правокачатели некоторое время продолжали буйствовать в «обезьянниках», но потом обречённо затихали, когда им обещали свободу сразу же после официального объявления результатов выборов.

А назначено оно было на завтрашний полдень.

К этому времени доктор-практик ненадолго откачает главаря Труборога, дабы тот смог принять поздравления от многочисленной чиновничьей челяди и иных допущенных к сему торжественному акту.

Подготовка акта была уже давно проведена, списки приглашённых выверены, суммы поздравительных подношений назначены и согласованы. Последние из жаждущих приобщиться терпеливо ждали приёма у кабинета Мопсенко.

Вечером он оценит индивидуальную платежеспособность каждого и примет от достойнейших первый вступительный взнос.

А пока Коля был очень занят руководством выборным процессом, но не забывал о главном своём сегодняшнем деле – приёме взносов. Назначать и принимать взносы он будет очень вдумчиво, с учётом всех этих недавних злоключений с ёлками и таможенной собакой с её густой слюной.

Решающий момент выборов начнётся в 19-35 и завершится в 19-40. В это время Мопсенко будет строго присматривать за директором электросетей. От него стремглав рванёт в свой кабинет половинить взносы.

Со всеми остальными пустыми формальностями выборного процесса справится Надеждо-Константинович. И замордовано-равнодушное население города Труборога ещё четыре года будет терпеть на своей шее главаря с его шайкой...

Если, конечно, пытливый доктор-практик как-нибудь не промажет. Ненароком.