Владимир Герасименко

Такие рассуждения всегда помогали. Успокаивали хотя бы на время. Давали возможность унять жуткой амплитуды дрожь в руках. Позволяли достать бутылку из- под кровати и даже попасть водкой в стакан. Но всё же кошмарный вопрос оставался нерешённым. Он мучал Ивана Михайловича уже много лет. Вслух он позволял себе произнести этот вопрос только наедине с зеркалом:

Да, совершенно успокоительного ответа не было. Хотя общие рекомендации горкомовские он, конечно, помнил и реализовывал каждый день: надо ежечасно бороться за самосохранение. За сохранение себя и себе подобных паразитов! Причём борьба должна быть беспощадной, типа классовой. Конечно, с расстрелами неугодных сейчас особо не разгонишься. Но есть же, как их называют в телевизоре – «ОПГ», то есть организованные преступные группировки.

- Ну вообще-то, организованные, конечно, не без нас, и для нашего же блага. Но это секрет, секрет. Вот с их помощью и следует с неугодными-то… Но действовать решительнее и тщательнее. Мочить по сортирам, как поставил нам задачу всенародно избранный президент… Крепить кормилицу и защитницу нашу - властную вертикаль…

Это были рассуждения, вполне доступные для мыслительных способностей Мыло. И обычно они помогали отключиться от пугавшего призрака толпы.

* * *

…Навстречу мылиному «volvo» пропрыгал по уличным колдобинам разбитый колёсный трактор из «Мусороочистки». Он шустро тащил мотающийся из стороны в сторону прицеп с мусором - город начали готовить к выборам. Порывы ветра вздымали и рассыпали по улице мусор из весело прыгавшего прицепа. Мусор крутился на ветру, падал в колдобины. Где-то вдали его опять подметали злобные дворничихи, стаскивали в кучи, с остервенением швыряли в прицеп следующего ободранного тракторишки… Город живёт!… Всё путём!… несмотря ни на какие временные неудачи… нам бы вот только с вэа покончить… и голосование натёмную сварганить…

- Где я? Это Новая Зеландия или старая добрая Англия?

И почти до слёз пьяно расстроился. Да, да, именно так недавно по телевизору из Москвы издевались над труборожскими городскими дорогами. Без предупреждения засняли, сволочи, нашу центральную улицу «Императорская» (бывшая, естественно, «имени В.И.Ленина») с опасливо ползающими меж её ям несчастными автомобилями. Да ещё дурашливым закадровым голосом снабдили:

- Нет, мы, мол, не из-за левосторонней границы ведём наш репортаж!… А иначе тут не проедешь!… Та сторона дороги опасна и без артобстрела!… Ямы как воронки от авиабомб средней мощности!… Но встречаются следы асфальта!… Это для обозначения направлений движения!… Экстремалы! В Труборог! На джипинг и уазинг!… Кто хотел африканских дорог – не тратьтесь зря, приезжайте, мол, в Труборог.

Гады. Сами бы попробовали за дорогами следить, когда родной асфальтовый завод уже семь лет как нами с Колей пропит. До последнего болта. Все остатки пошли на металлолом. А на месте завода решили взметнуть пятизвёздочный отель класса Hilton. Решили, правда, уже семь лет тому …

Однако все эти семь лет городскую казну пользовали насчёт дорог как следует. Депутатство регулярно и типа возмущённо подымало вопрос «Доколе!», Мыло с готовностью отвечал «Да! Народные избранники правы! Форменное безобразие! Но нет же средствов! Нужны средства! Выдельте их! И мы освоим с опережением!». При этом мошенники даже не перемигивались – настолько отлаженным был процесс выделения и освоения. Контроль, конечно, вёлся – тщательно контролировалась бесследность исчезновения средствов на укладку давно несуществовавшего асфальта. Затем – стихия в виде дождя или снега, жары или холода. Либо в виде долгого отсутствия дождя или снега – да это и неважно. Важным было то, что дрессированное депутатство опять вскрикивало «Да доколе же! Вот же избиратели жалуются…», Мыло с готовностью отвечал депутатству «А-а-а-а как же ж!…» и т.д.

Причём вся шайка прекрасно понимала: сделай дороги один раз как следует – и всё, прощай такая хорошая строчечка в бюджете.

А эти московские профурсетки – ржачку во всероссийском телеэфире устроили! Но ведь могли же зайти по-хорошему, проконсультироваться, ЦУ на местности получить, порасспросить – что и как снимать, как комментировать. Глядишь – и репортажик славный бы получился. Да не за бесплатно ж получился бы! Я им могу очень даже о себе рассказать, о непростом ремесле руководителя людями… А так… Ну и чего добились?

Принцип своего реагирования на поклёпы газетные и эфирные из-за пределов Труборога, каждый раз нагло-правдивые, Мыло называл «ельцинским» и свободно этим принципом пользовался. Принцип состоял в полном игнорировании поклёпов. А как бы нет их вовсе! Но, конечно, это относилось к неместным средствам информации. В местных же… Тут Иван Михайлович не допускал малейших поползновений. Вплоть до показательного физического уничтожения писак, непонимавших своей роли в Трубороге – а роль состояла, во-первых, в непрерывном прославлении каждого мылиного чиха и, во-вторых, в смешивании с дерьмом всех осмеливавшихся называть чёрное – чёрным.

…Вдруг Мыло с бессонницы потянуло на философствование. Для начала он ткнул бутылкой дремавшего на переднем сиденье Перехлёстова:

- Слышь, я, когда из орготдела горкома партии на повышение уходил, на всякий случай поснимал копий с объективок всего руководства. Ну – типа вдруг для себя понадобятся. И что ж ты думаешь? Вступили мы в наши реформы, мне ж лично стали нужны деловые кадры – ну на бензоколонки мои, по магазинам же кого попало к своему товару не поставишь… Так я весь измучился! Кого из прежнего руководства ни возьмёшь, хоть по комсомолу, хоть по парторганам – все из пролетариев и крестьян-бедняков произошли! Смотришь – а он наследственный потомок председателя комитета бедноты, або комиссию по раскулачиванию его дедушка возглавлял, ну в лучшем случае подпольной агитацией и пропагандой руководил на фабрике!

Перехлёстов напряжённо молчал.

- Так ты подумай – мне ж нужны из купцов, или из каких крепких хозяев! Ну мне ж не продразвёрстку у меня в магазине проводить или раскулачивать-то! Не! Одна шпана бесштанная у них в родословной! И заметь, заметь – но это совершенно секретные сведения, сугубо между нами – как раз эти кадры все семьдесят лет руководили нашим социалистическим хозяйством!… Может, потому нам Америку догнать по производству не удалось? А мне по-любому пришлось к пацанам за кадрами обратиться…

Перехлёстов всё понял: провокация!

Но из Мыло продолжали литься пьяные откровенья.

- И что характерно: кто теперь-то у нас в новых фабрикантах и банкирах ходит? Да всё те ж внучатки той же самой шпаны бесштанной! Потому что все нынешние финансисты с министрами-реформаторами – из наших же партийных и комсомольских кадров! Это ж они нашу Родину до дефолта довели. Ну и то верно – нас же в высших партшколах совсем не тому учить-то пытались. Красная профессура! Но и нас же учили ведь, учили – где капитализм – там и кризис. Вот мы капитализм строим – у нас, слышь, с кризисами уже всё в порядке… А я от одного умного человека за границей слыхал – наших деловых людей они тоже на предмет родословной проверяют. То есть ну никаких бабок-инвестиций ему не дадут, если чего в родословной не так… Вот я и думаю: те-то объективки мои хороших денег стоить могут… В том смысле, что её-то, объективку, и подправить в нужном направлении недолго? Если на кону хорошие деньги будут?

Дрожащий от страха Перехлёстов усиленно изображал из себя спящего.

- А лично я испытываю беспокойство за судьбу наших реформ! У кого она в руках, а? У потомков «агитаторов и крикунов», как поэт наш революционный писал. Нет, я не против наших людей, у меня самого один дед – из последней деревенской голытьбы, ни кола ни двора своего никогда не было. Пил, правда всю жизнь по-чёрному. Скажи – а как не пить, если царский режим бедноту притеснял, пахать заставлял, на фабриках к потогонному конвейеру пытался ставить?… Другой мой дед профессионально на паперти нищим работал долгие годы. Так его царские сатрапы схватили, ну он серебро там, церковное, с амвона, ну от бедности чего не сделаешь. Слышь, зато он на этапе с политическими снюхался, марксизм от них познал!… После третьей отсидки, за мокруху с экспроприацией какого-то мироеда-кулака, возглавил местечковую парторганизацию, поскольку революция его освободила из царских застенков, с него наша руководящая династия пошла… А папа мой уже до замполита роты дослужился. Потому и я не банком владею или не производством чего-то там полезного занимаюсь, я же людями руковожу. Профессионально. У нас династия такая. А за реформы волнуюсь, как гражданин новой России. Но что ж это получается, если раньше мы хотели Америку догнать, то теперь президент ставит нам задачу хоть бы за Португалией угнаться? С реформаторами из наших людей только за Португалией гоняться… Ты мне хоть объясни – где эта Португалия и в чём их догонять-то надо?

Перевод темы с философии на географию чуть успокоил Перехлёстова, он ожил и заговорил хриплым от страха голосом:

- Дело в том, Иван Михайлович, что слово «портвейн» в переводе с иностранного означает «вино из Португалии». Портвейн, короче, у них хороший, так что догонять нам их вполне стоит, президент совершенно прав.

- Ты мне контру не шей, не шей, я за президента поболе тебя буду… Но вот по кадрам видать у него просад полный… Что ж это он везде своих генералов суёт? У нас же не всеобщая армия в стране. Ведь так он и мне под бок какого-то полкаша посадит, а? Я ж ведь нашу армию непонаслышке знаю, папа в интендантской-то роте просто вынужден был спиться. А нам их генералов в руководители всего чего попало пихают… Это чему ж они меня научить могут? Меня, меня-то учить водку пить?…

Перехлёстов за несколько лет «при Мыло» привык к постоянному пьяному бреду хозяина. И смолчал бы – но сейчас всё это слушал Миша. Поэтому надо было реагировать без промаха. И опытный Перехлёстов громко выдал единственно верную фразу:

- Правильно! Десять раз прав наш президент: надо срочно реформировать разлагающиеся вооружённые силы! И прежде всего – неуклонно повышать денежное довольствие генералитету и спившемуся офицерству.

Но тут, волнуясь голосом, вступил в беседу водила Миша. - Вот вы, Михалыч, дедами хвалитесь. Да! Сейчас и я могу не боясь вспомнить: по отцовской линии дед мой держал все рыбокоптильни на лимане, продукцию на императорскую кухню в Питере поставлял. Понимаете, наверное, что не из самых бедных был… И думаю я, что и вашему дедушке, на паперти… спонсорствовал по субботам. Но вот дальше они, видать, разошлись сильно. Мой на Беломор-канале жизнь закончил. Не по своей воле он туда попал. Да… Но родители мои упоминать об этом не старались. А то бы не возить мне вас, не возить… Так вот я это к тому, что вы удивляетесь – не было деловых родословных у ваших кадров. Ясно ж почему – вы себе кадры только из оборванских-то династий изначально собирали! Только из них! Строго по пролетарскому происхожденью! Весь мир насилья мы разрушим… А потом удивлялись – почему ж это Америку догнать не можем… А сами костьми таких, как мой дед, каналы на великих стройках социализма устилали…

- Погоди-ка, Миша, погоди! Каналы – это пройденный этап, партия осудила культ…

- Не, Михалыч, это вы погодите. Вы при своём «пройденном этапе» что получили? Вы, спасибо партии своей и советской власти, всё и всех поимели! Знаете, есть такая байка, как председатель колхоза ведёт торжественное заседание по поводу отмечанья Октябрьской революции. Наша, говорит, народная власть нам всё дала! Кем бы, говорит, мы были без нашей родной советской власти? Вот, говорит, взять меня – был дурак дураком, а сейчас я – ваш председатель!…

Тут вскинулся Перехлёстов. Горячащийся Миша начал не на шутку его пугать.

- Миша, советская власть оказалась у нас приватизирована коммунистами! И потому 4 октября 1993 года в стране при помощи танковых орудий был восстановлен конституционный порядок! И с тех пор мы семимильными шагами… но есть люди…

Мыло мрачно осадил спорщиков:

- Этих людей… не должно быть. Наша задача в этом состоит.

Все замолчали. Автомобиль в ранней лесной темноте мягко катил к залитой огнями базе отдыха. На ступенях её лестницы дожидался хозяина Коля Мопсенко. Впервые за последние суматошные дни ему было чем порадовать Мыло.

* * *

- Когда ш всё это, ну произошло? – прошипел Мыло после возбуждённого колиного доклада.

- Значит, подрезали его, как мы и наметили, без двух минут девятнадцать. Буквально час двадцать назад. Ему студенты звонили, он на девятнадцать им назначил у себя дома. Он к двери. А тут наш пацан! Мы ж телефон-то не отрываясь слушали… он ему прямо на пороге брюхо и вскрыл… Менты уже наготове были. Ну, сейчас в больнице его уже режут-зашивают. Я без отрыва отслеживаю.

- Та шо ж, нельзя было сразу, ну без больницы обойтись? Чего кота за хвост-то тянуть?

- Не-не, Иван Михалыч, так оно лучшее будет, всё правильно! Он операцию не перенесёт, и на столе копыта-то и откинет. Как говорится, врачи сделали всё возможное… А мы с горя, может примем на грудь слегка? Уже всё готово! Вас ждём!

- Горе-то неполное, может, рано ещё за горе-то пить, а? Не сглазить бы! Ой, Коля, смотри мне!

Подельники, тяжело переваливаясь, чуть ли не пробежали в банкетный зал первого этажа. Действительно, там всё было готово. Лучезарно улыбалась прислуга. Стол блестел и переливался. Застоявшийся муниципальный оркестрик с воодушевлением врезал скрипками по Вивальди.

Быстро опрокинули, не закусывая, две первых. После третьей Иван Михайлович почувствовал, что напряжение ослабевает, спадает, уходит… Всё-таки умеет он кадрами руководить! Ну ведь справился же Коля! Ведь какого гада сковырнули! Сколько лет и крови он попортил… Но – всё! Теперь всё будет хорошо!

- Тут эта… Иван Михалыч… – начал вдруг чего-то гундосить Коля, возбуждённо жуя балычок.

- Што?! Што ещё, гад?

- Да дознаватель не наш первым около него в машине «скорой помощи» оказался, ну это чистый случай, всё ж не предусмотришь. Ну и как там у них положено – «кого, мол, подозреваете?». Ну, вэа, пока в сознании был, сразу вас назвал.

- Ф-фу, Коля… Ну умеешь ты аппетит испортить… А кого ж ему называть? Сам же знаешь – собака лает… а мы к выборам правильной дорогой идём. Сейчас главное – чтобы цепочка от пацана к тебе со мной не размоталась. Вякнет пацан ещё за бутылкой где на радостях… А тут осведомитель какой рядом с ним окажется – опять скажешь «случайно не наш, всего не предусмотришь»…

- Так эта… ну вэа приметы пацана тому дознавателю точно изложил, у него там свет на площадку автоматически врубается, как дверь квартиры открывается… Так-то мы позаботились, лампочки в подъезде побили… А у него своё освещение. Мы ж не знали. Ну он и рассмотрел, запомнил и успел изложить дознавателю, гад!… Сейчас готовят фоторобот…

Мыло выронил бокал с коньяком из заходившей ходуном руки. Это был жуткий прокол. Он растерялся, как обычно терялся при виде вэа. Сейчас вида не было и быть не могло, но сразу появилось привычное в последнее время видение: параша, камера, решётка… под потолком всю ночь фонарь… Едва ворочая мгновенно пересохшим языком, он смог лишь просипеть «где сейчас пацан?».

- Да не, Иван Михалыч, тут всё в порядке. Мы ж пацана из наркош подобрали. Он и на деле был под дозой – но небольшой, только для аппетита. А сейчас его наширяют как надо, он суток двое-трое вообще никакой будет. Нору ему мы сняли, там его и держать-подкалывать будут. А потом – на братскую Украину быстренько переправим, с бабками не пропадёт, там и наркота подешевше нашей будет. Пока здесь шум весь придавим – пусть отсиживается. А потом… Опытные люди нам, руководству, никогда не помешают. А у него уже две ходки на зону. Или я не прав?

Коля был прав. И надо успокоиться, отдохнуть, перестать дрожать при любом упоминании о вэа. Мыло пытался растереть крупно дрожащими руками разлитый на штаны коньяк.

Мопсенко подзывал прислугу для помощи хозяину, когда в зал заглянул свой человек из органов. Коля бросился к нему – «как, что, не тяни!». Тот чётко изложил, что операция у вэа сложная, продлится не менее трёх часов, а потом, после её успешного окончания, когда ничего не подозревающие хирурги и реаниматоры уйдут, наша медсестра ненадолго оставит ещё привязанного к операционному столу вэа. Оставит без присмотра, но с выключенным аппаратом искусственной вентиляции лёгких. Ненадолго, только сигаретку в коридоре выкурит. И этого будет достаточно. Аппарат после этого включит назад и типа испуганно вызовет дежурную бригаду для констатации факта смерти. Финита, как говорится, и вся комедия. Ждать осталось не более трёх часов.

Коля тут же передал всё это Мыло, но тот просто трясся и был не в состоянии хоть как-то реагировать. Коля махнул Перехлёстову, и вдвоём они протащили хозяина мимо нарезавшего Вивальди оркестрика наверх, «в нумера». Они знали, что на ближайшие двое-трое суток город опять остался без своего главаря. И оба понимали – в эти дни решится многое, причём главное – это обеспечить абсолютное замалчивание происшедшего. Им это должно удаться.

Они ошиблись – в городе пошёл шум. Уже утром о покушении знали все. Но главный ужас ситуации состоял в том, что вэа выжил! В четыре утра Коле доложили, что задыхавшийся после отключения аппарата вэа сумел, несмотря на наркоз, отвязать левую руку от операционного стола и вырвать из своего горла резиновые трубки замолкшего аппарата. Перепуганная медсестра срочно доложила всё это своему человеку из органов, и тот, странно улыбаясь отзвонил происшедшее Коле со словами: «Как говорится, медицина сделала всё возможное, но больной выжил».

Конечно, растерянность посвящённых не мешала катиться следствию по запланированной колее. Следственная бригада мордовала жену и дочь вэа. Шла массированная обработка соседей и студентов вэа.

Но запланированный результат всё равно никак не вырисовывался. Поэтому к дознавателям подключились лучшие силы вплоть до начальника угрозыска.

А тем временем пришедший в себя вэа был допрошен прямо на больничной койке в присутствии заместителя начальника городской милиции. По результатам допроса к больничной палате был приставлен круглосуточный милицейский пост. К вэа был доставлен художник, дотошно уточнявший детали фоторобота. Буквально следом прилетели бесстрашные журналистки из губернии. За ними прибежало местное телевидение! И закрутилось…

Мыло выпал в глубокий запой, и вся координация упала на Колю. А сам Коля был близок к прострации – всё пошло наперекосяк! Ситуация перестала быть контролируемой. Дошло до того, что был задержан пацан! Он тут же сдал связника, тот – ещё двух соучастников, был задержан посредник. Вэа прямо с больничной койки опознал предъявленного пацана.

И вдруг всплыла на допросах задержанных смешная фамилия – Мопсенко!

Коля задёргался, заметался по городу и стих... Его извилину сковала и не отпускала мысль – а не пора ли делать ноги из любимого Труборога? Но как только Коля предпринял первые срочные и скрытные шаги для этого (надо ж было водочный бизнес пристроить понадёжней) – сурово раздался ночной телефонный звонок. То был свой человек из органов.

- И не вздумай, – тихо и спокойно сказал человек. Ты ж нас знаешь – мы твоя судьба, а от судьбы не убежишь. Займись-ка лучше делом.

И человек объяснил, что безотлагательным колиным делом должны стать серьёзнейшие контакты с Большим Губернским Начальником, который строго присматривал за всей местной правоохранкой. Серьёзность контактов измерялась многими и многими нулями в сумме, определявшей материальное подкрепление нижайших просьб. А они, как сказал свой человек, должны преследовать срочный спуск на тормозах не на шутку разыгравшегося следствия.

- Да где ж я столько?… – начал было Коля…

И осёкся. Лишь пролепетал «не-не-не! Я всё понял. Мы изыщем. Я через часик сам позвоню!…».

- Ты уж постарайся, – совсем дружески закончил человек, – а то знаешь, как иногда неожиданно люди уходят от нас. В мир иной. Оттуда не позвонишь, там всё спокойно и спешить некуда. Так что сейчас поспеши. Ты уже в шляпе?

- Да-да-да! И в носках тоже, – послушно суетился в ночи Коля, спешно разыскивая подштанники.