Власть человека и власть над человеком психоэкологические координаты свободы
жүктеу/скачать 58.35 Kb.
|
| Пребывание в утробе еще более чисто фиксирует эту нутритивную и дигестивную доминанту.
Режим матерей Мистические мифы позитивно переосмысляют женское начало. Женское здесь значит благое, доброе, мягкое, нежное, позитивно оцененное. Ночь здесь нежна и свежа, а не страшна. Женщина – царица ночи. Это – «царство матерей», которое искал Фауст у Гете. Сюда же относятся образы скандинавских норн или греческих парок, ткущих у корней мирового древа (или в Аиде) судьбу мира. Сюда же и Параскева-Пятница в русском фольклоре. Пряжа – это то, что связывает (одно с другим), высшая форма единения. Чаша как эвфемизация бездны . Образ чаши – центральный в мистических мифах. Это своего рода эвфемизация бездны. В героическом режиме преобладает катаморфный ужас падения. Для мистического режима – убаюкивающая дрема мягкого медленного спуска, скольжения, погружению (как в ванну). Сюда же относятся образы норы, ямы, постели, горизонтальности, неги, центра, круга и овала, водной стихии, земли, матери-земли, предметов, заложенных один в другой, футляров, коробочек, сундуков и т.д. Режим драмы как умеренный эвфемизм Вторая группа мифов, входящая в режим ноктюрна – драматические или синтетические мифы -- также подвергают фундаментальную оппозицию воображение(имажинэр)/смерть эвфемизации (поэтому они отнесены Дюраном к ноктюрну). Но эта эвфимизация отличается от группы мистических мифов и количественно и качественно. Количественно -- в том, что в данном случае эвфемизация не столь абсолютная, не меняет знаки на прямо противоположные. А качественно -- в том, что процесс эвфимизации развертывается по иному сценарию – через интеграцию негативного (смерти и времени) в общую синтетическую систему, где сохраняется и некоторый дуализм, и положительная оценка световых символов, и признается некоторая отрицательность ночных символов, но все в целом заключено в схему относительной диалектической сцепленности. В этой группе мифов смерть ведет к новому рождению (воскресению), время – циклично (за прогрессом следует регресс, а затем снова прогресс), во всем доминирует дуальный ритм, лишенной той бескомпромиссности, которая характеризует режим диурна. Копулятивная доминанта В области рефлексологии синтетической группе мифов соответствует ритмо-сексуальный или копулятивный (половой) рефлекс, влечение к совокуплению и наслаждению. По Дюрану, базовый траект копуляции состоит не просто в наслаждении – определенные формы наслаждения (равно как и травмы) человек получает во всех режимах, поэтому либидозные теории Фрейда, объясняющие подсознание как постоянного производителя сексуальности относятся не только к этой группе мифов, но ко всем их разновидностям. Дюран считает, что в копуляции важнее всего ритм, повторяемость одного и того же, а остальные ощущения и впечатления – вторичны и лишь добавлены к копулятивной доминанте (как к воспроизведению ритма) в качестве акциденций. Брачный танец – это не только предкопулятивные игры людей, он встречается у многих видов животных, а у некоторых из них превосходит по сложности и изобилию символизма человеческие танцы (павлины, лебеди, волки и т.д.) Половые отношения по Дюрану это, в первую очередь, воспроизводство ритма. А ритм есть траект связывания между собой противоположностей – мужчины и женщины, воображения и смерти (времени), наличия и отсутствия, ночи и дня. Эта связь инакова по отношению к материнскому склеиванию всего в одно: два не становятся одним необратимо; их слияние несет в себе расставания, а расставание – чревато новым сближением – таким образом, что пара противоположностей постоянно меняется местами, но превалирование одного обязательно влечет следующую фазу – превалирование другого. Символы синтетической группы Типичными образами синтетических мифов являются крест, круг, колесо, дерево, свастика, а также огонь, цвета, краски, пластическое многообразие, андрогинность, повторяемость, музыка (заполнение времени ритмическим благозвучием). Многомерный сексуальный символизм, циклическая симметрия – верх-низ, право-лево, многообразие близнечных сюжетов, симметричное удвоение всего и вся вдоль вертикальной оси – все это указывает на драматическую группу. Сценарий драматического мифа таков: умирание не окончательно, за ним следует новая жизнь (эвфемизм). Но вместе с тем сохраняется трагичность утраты, напряженность поражения и трагизм верховенства времени и смерти. Однако фатальность времени и смерти релятивизирована. Образцом такого драматического дуализма является китайский символ инь-ян и вообще классический символизм китайской традиции. Драматическая идентичность . В этой группе мифов идентичность не столько укрепляется в своей сингулярности (параноидный субъект диурна) и не столько рассыпается (шизофреническая рассеянность мистического ноктюрна), сколько раздваивается, эротизируется, сексуализируется.) Русское пространство в рамках этого подхода может быть воспринято как пространство траекта, пространство «между», пространство СВЯтой свободы, из которого / к которому произрастают/возращаются другие мифосы и логосы.[1] Пространство «траекта», пространство между субъектом и объектом, потенциально не содержит дихотомий, противоположностей и, соответственно, противоречий. Применительно к нему могут быть применены такие описания как «Ничто», «Пустота», «Невыразимое», «Громовая Тишина», «Сверкающая Темнота» и т.д., которые известны из феноменологических описаний испытанного интрапсихического опыта различных адептов мистических и духовно-религиозных направлений. Такого рода описания указывают с одной стороны на однородность восприятия в различных сенсорных модальностях( звуковой, зрительной, кинестетической, интроцептивной), с другой стороны описывают сочетание противоположностей не только в сфере восприятий, но и в смысловой сфере (парадоксы): «идя вперед, двигайся назад», « знающий не говорит, говорящий не знает» и т.д. Именно такие описания характеризуют трансцендентную функцию Самости, максимально возможная реализация которой обеспечивает развертывание процесса индивидуации в онтогенетической перспективе. Исходя из выше приведенных отличий дискурса «имажинера» свобода принципиально различным образом осуществляется в указанных мифологических режимах(героическая свобода Прометея, драматическая свобода Дионисия, мистическая свобода Матери) и в режиме «траекта». Сценарии социализации в современном информационно-прогрессистском обществе, задействуя отдельные сцены из вполне определенного пространства глобального пространства мифоса, препятствуют освоению не только остальных содержаний « имажинера» , но и топики «траекта». Именно такие социализационные стратегии в итоге и не позволяют социализируемым полноценно овладевать трансформационной мощью собственной трансцендентной функции. Мы живем в эпоху, когда плоды Просвещения, великих замыслов в науке и морали, политике и экономике, стали реальностью. Однако, эта реальность выражается и осознается как кризис: экологии, демократии, нравственности, науки, искусства и т. д. Такого острого напряжения между претензиями разума, науки - с одной стороны, и срывами общественного сознания в иррациональную стихию насилия, мистицизма - с другой, человечество, пожалуй, еще не знало. Ситуацию, на первый взгляд, обостряет и усугубляет опыт постмодернизма, согласно которому, люди не имеют доступа к реальности и истине, а их сознание определяется языком и, значит, теми, кто имеет власть формировать язык. К концу столетия стало очевидно, что постмодернизм - в своем постструктуралистском выражении и деконструктивистской методологии - пришел в тупик: деконструкция логоцентризма обернулась логомахией и апофеозом грамматоцентризма, самодостаточностью отсылающих друг к другу означающих; отказ от позиции и ответственности, ускользание от них привели к невменяемости мысли, ее выражения и реализации. Выявился своеобразный шок гуманитарной интеллигенции перед новой цивилизацией, требующей соответствующих изменений в духовном опыте, мировоззрении, метафизике, нравственности, художественной, научной, политической практике. Стали ясными как переходный характер деконструктивизма и постмодерна в целом, так и осознание необходимости нового сдвига гуманитарной парадигмы, который стал бы, одновременно, развитием и преодолением деконструктивизма. Такой сдвиг должен обобщать, а не отрицать опыт постмодерна, критики логоцентризма. Он должен давать осмысление нового цивилизационного опыта, делать акцент не столько на структурности, сколько на динамике осмысления и порождения новых смыслов; и в этой связи - опираться на принципиальный учет роли и значения личности - главного, если не единственного источника этой динамики. Поэтому смыслообразование персонологично, является результатом глубоко личностного опыта, проявлением человеческой свободы и ответственности. Свобода внебытийна, сверхбытийна, добытийна. Она вне свойств и идентификаций. Но, реализуясь, она рождает ответственность, т.к. задает позицию, лишает алиби-в-бытии. Она задает точку зрения для осмысления и смыслотворения. Открыть мир - значит принять его, а принять - значит взять на себя ответственность. В том, что мир открылся мне нет моей заслуги, но открылся мир мне. А «Я» - трансцендентно, метапсихично и вневременно. Системное самосознание связей субъекта – объекта - траекта и есть самосознание свободы. Онтологический смысл этого обстоятельства заключается в том, что носитель самосознания является носителем свободы. Поскольку самосознание трудно подвести под рациональные, объектные категории, в философии сложилась традиция рациональной неопределимости самосознания и связанных с ним философем (свободы, экзистенции и т.д.). Будучи трансцендентным, метапсихичным, вневременным, «я» предстает «не от мира сего», «абсолютоподобным». Именно поэтому проблема самопознания обнаруживает себя традиционно, в конечном счете, как проблема религиозная: подлинное самопознание достигается лишь через соотнесение с Абсолютом, проявляет зависимость от богопознания, предваряя его гносеологически. «Я» дано само по себе, но оно не может быть основанием самому себе. Не случайно Ж.-П. Сартр, исходивший из того, что свобода как небытие предшествует бытию и, значит, бытие пронизано небытием, пришел к выводу, что «Я» есть «пустота в густоте бытия», «дыра небытия в бытии». Сколько не искали философы внутреннее «Я», они не нашли его, ибо таковое суть диспозиция, качество, проявляемое в момент актуализации. Это качество - свобода. Единство «Я» нельзя найти в готовом виде. Его можно только осуществить неустанным усилием утверждения скрытой сущности, сущности свободы. Усилием прорастания бытия. Свобода - единственное условие адекватного восприятия и постижения реальности, как окончательная реализация внутренней гармонии индивида и наивысшее выражение преодоления его Эго, восстанавливающее единство внешней и внутренней реальности[6]. Человеческая сущность и есть свобода, вечно ждущая за порогом человеческой определенности мира, или источник, траект, постоянно развертывающийся в субъекты , объекты и проекты. Похоже, что «Самость/Self» как точка сборки ответственности, как трансцендентная волновая функция свободы, как странник в возможных мирах и есть грядущие метаморфозы и открытия, предвестником которых является постмодернизм. Если «я/self» обречен смотреться в зеркало рациональных схематизаций, то я остаюсь в кругу невменяемости. Если «Я/Self» - конструкт этих схематизаций, то меня собственно и нет. Но «Я/Self» - не продукт, не результат, а путь. В целом мире. И постижение возможно только через сопричастность этому целому. Свобода для человека располагается на путях, траекториях бытия, которые открываются его осмыслению. Список литературы Дугин А.Г. Логос и мифос. Социология глубин. — М.: Академический Проект; Трикста, 2010.— 364 с. — (Технологии социологии)., с.191-223 Нигоматуллина Р.М. Социальное управление: философский анализ культурных оснований. Учебное пособие/ Р.М.Нигоматуллина – Казань: Казанский университет, 2012.– 150 с. Павлова Н.Д., Алмаев Н.А., Зачесова И.А., Латынов В.В., Шустова Л.А. Интент-анализ вербальной коммуникации // Проблемы психологии дискурса/ Отв. ред. Н.Д. Павлова, Н.А. Зачесова. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2005. С.28-43 Ситуационная и личностная детерминация дискурса / Под ред. Н.Д. Павловой, И.А. Зачесовой. – М.: Изд-во « Институт психологии РАН»,2007. – 384с. (Труды психологии РАН) Смирнов И.В. Психоэкология, первое издание – М.: ООО «Издательский дом «холодильное дело» при техническом содействии ООО «Спецмонтажстрой – СТ», 2003.-336с., с. 43-66 Тульчинский Г.Л., Трансцендентальный субъект, постчеловеческая персонология и новые перспективы гуманитарной парадигмы. // Я.(А.Слинин) и мы. К 70-летию профессора Ярослава Анатольевича Слинина. СПб: СПб философское общество (Серия «Мыслители»), 2002, с.528-555 Хоружий С.С. Герменивтика телесности в духовных традициях и современных практиках себя // Психология телесности между душой и телом / ред.-сост. В.П.Зинченко, Т.С.Леви. – М.:АСТ:АСТ Москва, 2007.- 732с., с.183-191. Durand G. Les Structures anthropologiques de l'imaginaire. Paris, 1960 Marianne Jorgensen and Louise Phillips. Discourse Analysis as theory and method. SAGE Publications, 2002.London.Thousand Oaks. New Delhi. жүктеу/скачать 58.35 Kb. Достарыңызбен бөлісу:
|