Вместо предисловия

Выйдя из дома, он, как всегда посмотрел в сторону дороги, ведущей к Надиному дому. Сделав несколько шагов, Алеша увидел вдали знакомую фигуру. Она быстро приближалась к нему. Его удивило печальное выражение ее лица и черный платок, подвязанный узлом у подбородка.

- Что случилось? – с тревогой спросил Алексей.

- Папа умер.

И она, рыдая, уткнулась в его грудь.

Он не знал, что следует говорить в таких случаях, как ее утешить. Он прижал ее вздрагивающую голову к своей груди. Комок подкатился к горлу, и на глазах появились слезы. Хотя он и уважал ее отца, который всегда поощрял их с Надей дружбу, но к этому был не готов. Сейчас он впервые увидел ее плачущей, и бессилие чем-то помочь ей вызывало еще большую жалость к ней. Так они и стояли несколько минут, пока Надя, несколько успокоившись, сказала, что она идет оповестить родственников. Алексею нужно было торопиться на работу, но он пообещал, что после обязательно придет к ней, а если нужна будет какая-нибудь помощь, она всегда может рассчитывать на него.

Еще подходя к воротам Лесозавода, Алексей заметил привязанного к столбу человека. Вначале он подумал, что немцы опять повесили кого-нибудь, и сердце его тревожно забилось. Но, подойдя поближе, он увидел, что человек жив. Он был привязан к столбу за руки и ноги. Голова его свесилась в сторону. Это был юноша, года на три старше Алексея, рабочий по имени Жора. Он вечно был голоден. Большая семья, в которой он жил, кормилась только на то, что он зарабатывал. Даже литр баланды, который выдавали на обед, он относил своим младшим сестрам и больной матери. Жора часто крутился вокруг помещений, где жили немцы, выискивал либо окурки, либо кусочки хлеба. Он задолго до начала работы приходил на Лесозавод и ожидал, когда немцы будут выбрасывать окурки из пепельниц, чтобы набрать себе на день табаку. В этот день один из немецких солдат разрешил ему войти в помещение и собрать окурки из пепельниц. Собирая их, он увидел на столе недоеденный кем-то кусок хлеба и съел его. Один из офицеров заметил это. Жору схватили, избили и хотели повесить, но, видимо, из сожаления привязали к столбу, чтобы рабочие, проходив на смену, видели, что их ждет. До обеда он висел на столбе. Когда в обеденный перерыв его сняли, Жора не мог стоять на ногах. Слезы боли и обиды заливали лицо. Он сидел у столба и рыдал, не в силах подняться. На руках и ногах виднелись темно-синие полосы – так сильно он был привязан. Тем не менее, после обеденного перерыва его заставили работать.

Вечером Алексей, как и обещал, зашел к Наде, но там собралось уже много родственников, и его помощь была не нужна. Через два дня, когда Алексей был на работе, Надиного отца похоронили на местном кладбище. Какая-то смутная тревога все время преследовала Алексея и навалилась на него неизвестностью.

В конце марта Алексея вызвали в контору Лесозавода. В комнате находились переводчик Нойман, фельдфебель и еще какой-то незнакомый офицер.

- Первого апреля ты в составе еще десяти русских рабочих направляешься в командировку на четыре недели, - перевел Нойман слова фельдфебеля.

- Куда? – спросил Алеша, думая с тревогой, как он сообщит об этом матери.

- Ты должен взять с собой две пары белья, ложку, кружку и умывальные принадлежности, - продолжал переводчик, не ответив на вопрос Алексея.

- Я должен сказать дома – куда? – заявил Алексей. – Мать будет беспокоиться.

- Это не обязательно, - перевел Нойман. – Это ненадолго, вы там будете работать.

- Все! – произнес фельдфебель, вставая из-за стола.

До первого апреля еще осталось несколько дней, и Алексей не сообщал матери, чтобы не расстраивать ее заранее. Он считал, что за эти дни он сможет узнать о цели и месте командировки. Так оно и случилось. Через Иоганна Фогеля он узнал, что собирается команда из нескольких десятков человек для строительства дороги в районе Старой Руссы. Он узнал, что среди рабочих, направляемых в командировку, был Жора и другие, преимущественно молодые рабочие, у которых не было семьи.

В обеденный перерыв к Алексею подошел Жора и сказал, что в командировке будут давать каждый день по триста граммов хлеба и трехразовое питание. Он был рад, что сможет каждый день быть сытым. Алексей же думал, как бы уклониться от командировки, но так ничего и не смог придумать.

Первого апреля на «угольнике» - так назывался участок железнодорожной станции, где до войны были установлены поворотные круги для паровозов, стояли несколько двухосных товарных вагонов, оборудованных двух ярусными нарами. Когда Алексей подошел к ним, большинство рабочих, отправленных вместе с ним в командировку, уже находились внутри вагонов и размещались на нарах. В одном было еще десятка два ребят его возраста из соседних с Поселком деревень. Пока ребята размещались на нарах, принесли сухой паек на три дня. Каждый получил по буханке хлеба, банке мясных консервов на троих, пачку эрзац-меда на пять человек.

Подошел паровоз и вытащил вагоны на станцию.

- Почему дали паек на три дня? – думал Алексей. – Ведь до войны до Старой Руссы можно было доехать за 10-12 часов.

Он поделился своими сомнениями с ребятами.

- Так до войны, - рассказывали ребята. – Теперь война, все дороги разбиты. Да и партизаны каждую ночь выводят из строя то мост, то взрывают рельсы.

- Под Старой Руссой, - рассказывал другой, - даже есть партизанский край, куда немцы боятся нос сунуть.

- Там всюду Советская власть, колхозы, люди живут и не видят немцев.

«Вот хорошо бы встретить там отца, - радостно подумал Алексей. Жаль, что мать не знает, куда я еду. Вот была бы рада. Не стала плакать и причитать, что больше ни меня, ни отца не увидит».

В сумерки эшелон тронулся и, набирая скорость, минуя станционные постройки, углубился в лес в направлении Гатчины.

Алеша развалился на жестких досках нар, подложив под голову вещевой мешок. Он вспоминал день, когда уходил отец с отрядом на станцию, чтобы уехать в неизвестность, вспоминал лицо матери с синевой под глазами и исхудалыми руками, которые пришивали лямку к вещмешку, вспоминал улыбку сестренки, которая не понимала, что Алешка надолго уходит, если не на всегда, вспомнил Надю тепло ее тела, когда она прижималась к нему, одетая в свое легкое платьице, обхватив двумя руками его шею. Алексей проснулся оттого, что не слышно было привычного стука колес. Через верхний боковой люк вагона был виден кусочек неба с яркими звездами. Поезд стоял.

- Где мы стоим? – спросил Алексей.

- А черт его знает, - ответил стоявший в дверях. – Какая-то станция, - и сплюнул окурок.

Алексей повернулся на другой док и вскоре вновь уснул. Проснулся он от громкого смеха в вагоне, доносившегося сквозь стук колес. Через верхний люк проникали лучи восходящего солнца. Большинство ребят уже проснулись и старательно делили полученный вчера сухой паек, принимаясь завтракать. Причиной же смеха, внезапно возникшего оказался Жора: он нечаянно съел весь трехдневный запас хлеба. Еще вчера он положил его себе под голову и, отламывая по кусочку, ел. Утром стал перетряхивать свой мешок, а от буханки остались только одни крошки.

- Он бы и консервы с медом съел, да они в банках, - смеялись над ним соседи.

Жора, печально улыбаясь, ожидал, когда ребята выделят ему часть консервов и меда.

- Ладно, Жора, принимай свою порцию, - сказал один из деревенских парней. – Мне мать дала на дорогу несколько лепешек.

- Консервы оставим к обеду, - продолжал парень.

- Где мы едем? – спросил Алексей.

- Скоро станция Дно, - ответил кто-то. – Там будем стоять до утра. Ночью поезда не ходят – немцы боятся партизан.

В Дно простояли весь день. Из вагона выходить только по нужде, и то под наблюдением охранника. Ночью поезд несколько раз переставляли с одного пути на другой. Пошли слухи, что где-то впереди партизаны разрушили небольшой мост и повредили путь. Когда выглянуло солнце из-за станционных построек, поезд тронулся, но двигался медленно, словно ощупывая каждую шпалу. У многих ребят уже ничего не осталось от сухого пайка. Деревенские ребята делились лепешками и вареной картошкой, принесенной из дома. Заходившие в вагон немецкие солдаты обещали по прибытии на место накормить всех супом.

Поздно ночью прибыли на какую-то станцию, которую и станцией-то нельзя было назвать – до того она была разбита. Вокруг не было ни одного целого строения. В темноте выгрузились и разместились возле стены бывшей водонапорной башни. Свет был только в нескольких стрелочных фонарях – кругом темнота. Где-то недалеко слышны были пулеметные и автоматные очереди, да иногда взлетали ввысь осветительные ракеты.

- Там фронт, - объявили немцы. – Там Старая Русса.

На расцвеченном апрельскими звездами небе появились самолеты, оставляя за собой белые дорожки выхлопных газов, направляясь куда-то на север. Немецкие прожектора и зенитки не доставляли им особых хлопот. Через некоторое время самолеты на еще большей высоте возвращались обратно за линию фронта.

Утром ребят посадили в полувагоны узкоколейки, на полу которых были остатки щебня и песка, и куда-то повезли. Сидеть на полу было неудобно, и все встали возле бортов. Но как только поезд тронулся, ветер поднял тучи пыли и песка, который забирались за воротник, хрустел на зубах, застилал глаза.

Через час приказали выгружаться и идти на речку умываться. Ребята, все в грязи и пыли после долгой езды, вылезли из вагонов. Поезд остановился неподалеку от бывшей когда-то деревни. Вокруг из земли торчали острова печных труб, виднелось несколько землянок, чуть поодаль высились две бани деревенского типа, а на противоположном конце деревни виднелись чудом уцелевший дом с надворными постройками. Он стоял, словно живой вокруг мертвецов.

Деревня располагалась на высоком берегу реки, к которой и направились ребята умываться и смывать с себя песок и пыль. Здесь же, на берегу, в нескольких метрах от воды, стояли две круглых, сделанных из фанеры и напоминавших чумы кочевников, палатки. В этих палатках и велели располагаться ребятам. Внутри они были оборудованы двухъярусными нарами с соломенными матрацами и такими же подушками. На каждом месте лежали два суконных одеяла, одно из которых должно было служить простыней. Никакого отопления в палатках не было, а апрельские ночи были еще по-зимнему холодны.

Осмотревшись вокруг, ребята заметили на высоком берегу землянки, в которых, как объяснили немцы, находились кухня и контора, или, как они ее называли – шрайбштубе. Несколько поодаль располагалась землянка, с явной претензией на комфорт. Там находился шеф и оберцалмейстер строительства дороги.

В полдень ребят построили перед конторой и переводчик – фельдфебель, видимо, из польских немцев, объявил, что с ними будет говорить шеф строительства. Из землянки вышли два немецких офицера: один толстый, лет сорока пяти, в чине майора, а другой, значительно моложе первого, лейтенант. Через переводчика ребятам было объявлено, что они прибыли на строительство. Что собственно им предстоит строить, им укажет фельдфебель, он же будет руководить работами и по всем вопросам следует обращаться к нему. Ребята были предупреждены, что они находятся в прифронтовой зоне, вокруг бродят остатки разбитых, как он выразился, бандитов – партизан. Если кто будет замечен в связи с партизанами или захвачен в лесу – расстрел на месте. Если же кто вздумает убежать к партизанам, то будет расстреляна его семья.

Затем всем выдали по котелку супа и по триста граммов хлеба.

Работы начались на следующий день. В восемь утра – сбор у конторы и распределение работ.

После обеда давали время, чтобы привести себя в порядок. Ребята обустраивались в палатках, вытряхивали одеяла, кое-то принялся стирать белье у реки, развешивая портянки, носки и носовые платки на ветки кустов, растущих по берегу.

Алексею достался нижний ярус. Застелив одеялами соломенный матрац, он собрался отдохнуть. Ночь прошла почти без сна. Но едва он закрыл глаза, как к нему подошел Жора и сообщил, что в деревне живут люди.

На первый взгляд казалось, что в деревне нет единой души – одни лишь печные трубы. Но, проходя мимо остатков прежних жилищ и присмотревшись, можно было заметить признаки обитания людей. Жители деревушки ютились в землянках, подвалах, погребах, уцелевших после разыгравшейся здесь когда-то трагедии. Один единственный дом, находящийся на окраине деревни принадлежал старосте. Его привезли откуда-то немцы. Настоящий же хозяин этого дома, бывший председатель колхоза, находился в партизанском отряде. Его семья была увезена немцами из деревни в Порхов, где находился концлагерь. В деревне проживало не более двух десятков человек, из них двое мужчин – престарелый дед и парень лет двадцати двух, который не был призван в армию из-за туберкулеза. Все это ребята узнали от двух девушек, с которыми успел познакомиться Жора. Они рассказали также, что в деревни живет еще пять девушек, вместе с матерями.

Река, протекавшая рядом с деревней, называлась Полисть. Здесь долгое время находился партизанский край, но теперь немцы заняли ближайшие деревни и начали строить дорогу на Холм и Белебелку. На строительстве работали в основном военнопленные.

Многие жители деревни ушли с партизанами или подались в другие деревни, к родственникам. Оставшиеся жители, по приказу немцев, не имели права покинуть деревню, хотя им и обещали по окончании строительства дать разрешение на выезд в другую местность.

К вечеру похолодало, и ребята улеглись спать не раздеваясь. Утром они были разбужены злобными окриками немецких солдат, охранявших палатки:

- Ауфштейн! Ауфтреттен! / Вставать! Выходить!/

Наскоро ополоснувшись в реке, ребята собрались у конторы. Получив на кухне кофе и по кусочку маргарина, здесь же позавтракали. Через полчаса, под охраной в сопровождении фельдфебеля отправились на работу. По дороге ребята видели группу военнопленных, которые, зажав в ногах крупные камни, тяжелыми кувалдами дробили его на щебень. Другие на носилках разносили щебень и высыпали его на проезжую часть дороги. Затем деревянными чурбанами утрамбовывали щебень. Работа продвигалась медленно. Пройдя километров пять по дороге, ребят привели к лесу. Фельдфебель объявил, что их задача заключается в том, чтобы от главной, щебеночной дороги, проложить дорогу в лес. На расстоянии одного километра дорогу следовало выложить бревнами. Для этой цели нужно заготовить тонкомерный материал. Здесь работает грейдер, который будет выравнивать земляное покрытие, инструмент привезут на автомашине.

Действительно, вскоре с дороги свернула автомашина и подъехала к ним. Из нее вышли солдаты и приказали разбирать инструменты: лопаты, ломы, пилы, топоры, несколько мотков проволоки.

Начало работы не предвещало ничего хорошего. Было видно, что за месяц, или как говорили перед отправкой, за четыре недели, с такой работой не справиться. Ребят разбили на группы, по три человека.

В тройку к Алексею попал Жора и тот парень, который поддержал Жору в вагоне своей домашней лепешкой. Его звали Василий. Василий и Жора спиливали отмеченные немцами деревья, а Алексей обрубал топором сучья. В конце дня заготовленные за день лесины на плечах подносили к дороге.

Пока грейдер крушил кусты и кочки, ровняя землю, ребята занимались заготовкой бревен. За каждый час работы предоставляли десятиминутный перерыв, когда можно было отдохнуть и справить собственные нужды. Обеденного перерыва не было, работы продолжались до семнадцати часов. После работы их на автомашине привозили в деревню, где они получали обед и хлеб на следующие сутки.

Первые дни работа не казалось такой тяжелой. Молодые ребята переносили ее легко, и только частые дожди досаждали им, так как, промокнув, негде было просушить одежду. В такие дни на берегу разжигали костер, и каждый сушился, как мог. Особое неудобство доставляли длинные еще пока, холодные и сырые ночи. С наступлением темноты костры заливались водой, и у палаток выставлялся немецкий солдат. Не успевшую высохнуть одежду укладывали под матрац, стараясь подсушить ее теплом своего тела.

Когда ребята поближе познакомились с местными жителями, те разрешали сушить одежду в землянках и погребах.

В начале мая дорога была закончена, но на машинах стали прибывать разборные щитовые бараки, которые пришлось собирать на заранее приготовленный фундамент из цементных плит. Об отправке домой не могло быть и речи, работы с каждым днем прибавлялось. По всему было видно, что немцы собираются оттянуть свои войска из-под Ленинграда и подготавливают свои тылы к новому месту дислокации. Еще продолжались работы по отделке крыш бараков, как стали подвозить продовольствие: муку, консервы, сахар, повидло в банках и другие продукты. У каждого барака выставили двух солдат с автоматами.

Через несколько дней ребят стали отправлять еще дальше от деревни, на строительство такой же дороги. В лесу стали донимать комары и мошка, тучами кружившиеся в воздухе. Руки и лицо были изодраны до крови. Одежда, которая была взята из дома, превратилась в лохмотья. Нитки и иголки можно было достать только у немцев, но они брали за них сигареты или табак. Алексей не курил, а выменивал табак на хлеб. Немцы сами замечали, что ребята превращались в настоящих оборванцев, к тому же участились травмы. Однажды всем выдали суконные брюки французского производства и немецкие куртки, бывшие в употреблении, кое-как выстиранные и заштопанные. По всей видимости, их снимали с убитых. На некоторых из них были заметны следы крови. В жаркие дни в такой одежде было очень жарко, пот заливал глаза, а скинуть одежду нельзя было из-за обилия комаров.

В воскресные дни на работу не водили. Тогда на высоком берегу реки собирались деревенские девчата и пели песни, устраивали танцы под гармошку, на которой девушки играли поочередно один и тот же мотив, состоящий из нескольких нот. Алексей впервые увидел и научился танцевать деревенские танцы. Особенно нравился ему танец «Ланце» с частушками и прибаутками.

Молодость брала свое, несмотря на лишения и горе, царившее вокруг. Может быть, такое непосредственное отношение молодежи к окружающей их жизни скрашивало их существование, отвлекало от забот и тревог, наполняло душу светлыми и чистыми надеждами, укрепляло веру в скорое освобождение.

Девушки рассказали, что приближается Троица, престольный праздник и предложили ребятам сходить вместе в соседнюю деревню, расположенную километрах в пяти. Они объяснили, что каждая деревня в их округе справляет свой престольный праздник. До войны к таким праздникам готовились особенно тщательно. В каждом доме собирались гости из окрестных деревень, родственники и знакомые. Готовились угощения, бражка, а заканчивались такие праздники, как обычно, кулачными боями, нередко со смертельными исходами. Даже было такое поверье: если никого не убили, то праздник считался неудавшимся. Такое начало несколько смутило ребят, но девушки засмеялись.

- Теперь могут убить и не дожидаясь праздника, - заметил Алексей.

- Да, - грустно произнес кто-то, - смерть бродит по стране, как хозяйка.

- Тем более, не следует отчаиваться и унывать, - произнесла одна из девушек. – Нельзя умирать раньше смерти.

Было решено составить девушкам компанию, если они возьмут под свою опеку ребят и познакомят их с парнями из той деревни. Девушки пообещали: у некоторых из них в соседней деревне были родственники и знакомые.

Начало лета принесло теплую солнечную погоду. Стояли самые длинные дни и самые короткие ночи, вернее сказать, ночей почти не было. Одна заря сменяла другую, незаметно переходя в утренний рассвет, наполненный запахом цветущих трав, крупными, чистыми каплями росы, сверкающими в утренних лучах солнца всеми цветами радуги, низко стелющимся туманом над рекой. Пробуждение природы всегда умиляло Алексея: хотелось дышать свежим воздухом, не только ртом, но и всем телом захватывать его аромат, ощущая щекочущий ветерок раннего утра, когда из-за леса не было еще видно солнца, но его лучи уже озаряли голубой небосклон и небольшие белые пушинки облаков, парящие в вышине. Хорошо и приятно было смотреть, не отрываясь, в глубину неба и думать о том, что где-то там, далеко-далеко, в безвоздушном пространстве, живут другие цивилизации, люди которых не знают войн, приносящий горе и лишения, разлуку с близкими, смерть.

В такое же самое утро Алеша проснулся рано. Дверь в палатке была открыта. В проеме двери виден был часовой, расхаживающий возле кухни, уже освещенный косыми лучами восходящего солнца. Выйдя из палатки, он увидел Василия, который сидя на берегу, полоскал свою рубашку и носки.

- Готовишься? – спросил Алеша.

- А как же! – ответил Василий, продолжая намыливать белье.

- Купался?

- Да.

- Мокрая, - серьезно ответил Василий.

Алексей рассмеялся и с разбегу нырнул в воду. Она обожгла его за ночь нагретое тело, но уже через минуту ласково сжимала со всех сторон, придавая бодрость и свежесть. Тело привыкло к воде и не хотелось выходить из нее. Алексей лег на спину и, затаив дыхание, смотрел на небо, плывя по течению, слегка подгребая руками воду под себя.

- Куда это ты поплыл, в Руссу? – крикнул ему с берега Василий.

- Домой! – в шутку ответил Алеша.

- Ну, плыви, а мы пойдем праздновать Троицу!

- И я! И я! – закричал Алеша, подражая крику ишака.

Он быстро перевернулся и саженками поплыл к берегу.

- Мне тоже надо освежить рубашку, - сказал он, выжимая мокрые трусы.

В это время из палатки стали выходить ребята, направляясь к реке.

Когда солнце уже высоко стояло над горизонтом, ребята пошли в деревню, где ждали девушки.

Одетые в суконные французские брюки и в рубашках, ребята выглядели несколько комично в такую жаркую погоду. Одна из девушек запела частушку:

зачем надели вы штаны немецкие…

- Не немецкие, а французские, - заметил Василий, явно смущаясь своего непрезентабельного вида.

- Во-первых, эта частушка не про вас, - отпарировала девушка, - а про тех, кто действительно напялил на себя немецкие штаны. Ну, а во-вторых, про французские будет не так складно.

И все опять засмеялись.

Так с шутками и прибаутками они дошли до деревни. Она показалась ребятам довольно большой, по сравнению с той, в которой они находились. Все дома были целыми, разрушений не было. Из открытых окон слышны были громкие разговоры и песни. Вдоль всей деревни пролегала проезжая дорога, по обе стороны которой стояли приземистые дома.

В центре деревни стояла группа ребят и девчат, лет четырнадцати-пятнадцати и о чем-то громко разговаривали. Когда к ним подошла молодая женщина, разговоры смолкли и все посмотрели в сторону ребят, одетых столь странным образом: все в одинаковых штанах и в разных рубашках. Девушки, пришедшие вместе с ребятами, рассказали стоявшим о них и все стали знакомиться. Молодая женщина, лет тридцати пяти, попросила одного из деревенских парней принести гармошку. Появилась гармошка, и все закружились в танце. Затем начали петь частушки, в которых частенько подшучивали друг над другом. Алеша удивлялся, насколько точно и каким сочным языком отражается жизнь в частушках и прибаутках, очень метко подмечаются жизненные ситуации. Рассматривая окружавших, он заметил, что среди них выделяется молодая женщина и ее дочь, которые явно были не из деревни.

Алеша поинтересовался у них о своей догадке. И узнал, что он не ошибся. Женщина оказалось учительницей из Старой Руссы, из эвакуированных. Незаметно пролетело время, пора было возвращаться к обеду. Женщина – ее звали Галина Михайловна – и ее дочь вызвались проводить ребят, к тому же у них были родственники в деревне.

Дорогой Галина Михайловна интересовалась работой ребят, жильем, родителями. Она так расположила их к себе, что они наперебой стали рассказывать о себе. Пока дошли до места, она уже все знала и них. Они словно вновь встретились со своей учительницей. Эта прогулка напомнила им экскурсии с учителями в лес или в поле. Ребята давно уже не слышали добрых слов в свой адрес и такого участия к их жизни, и им казалось, что все эти невзгоды временные, что судьба послала людям испытание, которое нужно с честью выдержать.

Ребята дорогой договорились встретиться после обеда на берегу реки. День прошел по-праздничному, весело, а в конце дня провожали все вместе Галину Михайловну и ее дочь Валю до околицы. Они предупредили, что будут иногда приходить в деревню. Вечером в палатке было много разговоров о проведенном дне и о новых знакомых.

Один за другим проходили дни. Работы все прибавлялось, иногда задерживались на стройке до сумерек. Строили дорогу и бараки, которые сразу же заполнялись всевозможной продукцией, начиная от продовольствия и до строительных материалов. Иногда приходилось работать вместе с военнопленными на рытье ям под фундаменты бараков. Немцы явно торопились.

В немецких газетах появились аршинные заголовки с названием городов Курск, Орел, Белгород, где разворачивалось большое сражение, на которое они рассчитывали. Как на победу. В эти дни по воскресеньям в деревне появлялись Галина Михайловна и Валя. Однажды, прогуливаясь с Валей вдоль реки, он рассказал ей, как попал на эту стройку. Сказал, что его отец находится в партизанском отряде, но где именно, он не знает. Валя рассказала, что она окончила перед самой войной девять классов, была комсоргом школы. При наступлении немецких войск они выехали в деревню, к родственникам.

Алексей выразил сомнение, что она дочь Галины Михайловны – она скорее похожа на сестру. Валя словно не слышала его слов, продолжая повествование о своих мытарствах в оккупации.

Так, разговаривая, они перешли через узкий мостик, переброшенный через реку, и углубились в лес. Неожиданно, в метрах в ста перед ними кто-то перебежал дорогу и скрылся в лесу.

- Кто это? – с тревогой спросил Алексей, схватив Валю за руку.

- Не беспокойся – это свои, - спокойно ответила она.

- Кто свои? В деревни ведь нет мужчин? - Алексей испуганно потянул Валю за руку обратно.

Валя покорно пошла за ним, улыбаясь и внимательно всматриваясь в растерянное выражение его лица. Алексей стал взволнованно рассказывать, что их предупреждали о неминуемом расстреле при обнаружении кого-либо в лесу, а также о расстреле семьи за связь с партизанами.

- Эх ты, сын партизана! – с иронией произнесла она.

И продолжила:

- Запомни, Алеша. Кто волков боится, в лес не ходит.

- А в деревне действительно мужчин нет, - засмеялась она и, взмахнув ему на прощание рукой, быстро побежала к домам, оставив его, растерянного, с горящими от стыда щеками, на берегу реки.

Всю ночь он вспоминал разговор с Валей и анализировал свой поступок. Ее слегка насмешливый взгляд напоминал ему взгляд матери, которая смотрит на своего испугавшегося ребенка. А ее слова: «Эх ты, сын партизана», словно укор за недостойность ношения такого звания, звучали в его ушах. Алеша пытался оправдать свою совесть тем, что человек, перебежавший дорогу, мог оказаться немцем. С тяжелой думой он заснул, не зная, как теперь он будет смотреть в глаза Вале. Что может быть позорнее, чем трусость парня в глазах девушки?

На следующий день ребят отправили на строительство дороги, километров за десять от деревни. Она пролегала через поле, вокруг ближайшего лесного массива, где были расположены склады, и соединяла щебеночную дорогу, которую строили военнопленные с узкоколейкой, проходящей параллельно.

Бревна для строительства подвозились машинами. Разгрузив автомашины, ребята укладывали их. Пока производилась эта работа, подходила другая машина, и все повторялось. И так беспрерывно. Подходило уже время окончания, а машины все шли и шли. Ребята выбились из сил. С самого утра они ничего не ели. Руки и плечи покрылись ссадинами и синяками, пот заливал глаза, разъедал ссадины.

Фельдфебель и охранники то и дело покрикивали:

-Лос! Лос!

-Шнель! Шнель!

Алексей предложил не разгружать больше машины, пока не привезут обед. Многие поддержали его. Следующая автомашина, пришедшая на разгрузку, так и осталась стоять с грузом, несмотря на крики фельдфебеля и угрозы немецких охранников. Машину, в конце концов, разгрузили сами немцы, а ребят посадили в эту машину и отвезли обратно в деревню.

Всех собрали возле кухни, от которой струился запах баланды, и пахло хлебом. Из «шрайбштубе» вышел шеф и о чем-то переговорил с фельдфебелем.

- У нас нет больше сил, - сказал по-немецки Алексей. – Мы с утра ничего не ели.

Офицер с угрозой в голосе произнес:

- А вот мы сейчас и посмотрим – есть ли у вас силы!

И указал палкой, которую держал в руке, на противоположный берег реки, приказал фельдфебелю отдать распоряжение перенести с того берега березовые бревна по узкому переходному мосту.

- Есть не давать, пока бревна не будут на этой стороне, - произнес он и, резко повернувшись, скрылся в землянке.

- Быстро! Быстро! – закричал фельдфебель, размахивая такой же, как у шефа, палкой.

Неохотно ребята поплелись на противоположный берег, где были сложены несколько кубометров березовых хлыстов, предназначавшихся на дрова.

Через час фельдфебель побежал докладывать шефу о выполнении задания. Но тот, выйдя из помещения, приказал все бревна перенести обратно, на противоположный берег. Ребята поняли, что над ними просто издеваются и стали роптать на Алексея, выговаривая ему, что лучше было бы разгрузить автомашину, и они давно бы пообедали.

- Ребята, - убеждал их Алексей. – Вы же видите, что немцы беснуются не оттого, что мы не разгрузили машину, а оттого, что русские им не подчиняются, беснуются потому, что их царству скоро придет конец.

- Не помрем мы с голоду из-за одного дня, - поддержал Алексея Василий, – но мы покажем, что мы русские, и что мы тоже люди.

Когда переносили бревна обратно, Алексей видел, как у ребят подгибаются от усталости ноги, как их качало из стороны в сторону, как они с трудом удерживали слезы на глазах. И он запел:

Духом окрепнет в борьбе…

В это время из «шрайштубе» вышел шеф и приказал всем подойти к нему. Когда все собрались, он через фельдфебеля передал, что песня эта революционная, и он хочет знать, кто запел эту песню. Ребята молчали.

Тогда он повторил еще раз свой вопрос.

- Я не пел, - сказал Жора.

Фельдфебель перевел его слова. Остальные молчали.

- Этому выдать не пел? – спросил офицер.

Все молчали.

- Тогда остальным физкультуру! – приказал он фельдфебелю.

- Бегом марш! – закричал фельдфебель.

- Ложись, вставай… Ложись, вставай! – кричал он, подхлестывая палкой отстающих.

- В гору бегом! – кричал он и сыпал удары палкой направо и налево.

С берега за этой процедурой наблюдали местные жители, не зная, что происходит.

Солнце уже давно скрылась за горизонтом, а ребята все бегали и бегали, получая пинки и удары палками. Когда гладь воды и прибрежные кусты скрылись в поднимавшемся от реки тумане, и повеяло сыростью наступающей ночи, экзекуция прекратилась.

- Еды сегодня не получите. Марш в палатки! – со злобой выкрикнул фельдфебель.

Ему, видимо, тоже нелегко было бегать за ребятами, подхлестывая их палкой.

Есть уже не хотелось. Все тело охватила какая-то внутренняя дрожь, руки и ноги были, как деревянные.

Ребята спустились к реке, сполоснули водой лицо и напились воды, промочив пересохшее горло. Не разговаривая, ребята разбрелись по палаткам и повалились на нары, не раздеваясь. С верхних нар раздался храп Жоры, опустошенный котелок его стоял на столе.

- Нажрался и спит, как ни в чем ни бывало, - вырвалось у Василия.

- Пожрать и поспать он мастер, - устало произнес Алексей.

- А вот мы ему сейчас устроим подъем, - сказал один из ребят и заложив ему между пальцами ног кусок бумаги, поджег ее зажигалкой.

Когда огонь обжег Жорины пальцы, он вскочил, как сумасшедший и скатившись с нар, с криком: «Горим!», выскочил через открытую дверь наружу. Громкий хохот потряс палатку. В дверях появился немецкий часовой, удивленно оглядываясь, не понимая, что происходит. Алексей, по-немецки объявил часовому, что товарищ захотел купаться, а ребята предупреждали его, что вода холодная.

- Никс, никс Баден. Вассер кальт, - закричал немец, прикладом винтовки загоняя Жору в палатку.

Жора жестами пытался показать немцу, показывая на ноги и на реку, что он хотел освежить ноги.

- Форикт, - произнес немец, показывая пальцем у головы, и втолкнул Жору в палатку.

- Я! Я! – хором закричали ребята, и в палатке снова раздался смех.

Не успели ребята как следует выспаться, как были подняты возгласом: «Ауфштейн!». Все тело ныло, ломило руки и ноги, болела и кружилась голова. Но нужно было вставать и идти на работу. На кухне выдали вчерашний суп и сегодняшний завтрак – триста граммов хлеба, кусочек маргарина и кофе. Вспоминая вчерашнюю историю, ребята взяли с собой по бутерброду.

По узкоколейной железной дороге двигались поезда из маленьких полувагонов, доверху нагруженных мешками с мукой и крупой. Склады заполнялись провиантом. Вокруг лесного массива, где располагались склады, были установлены зенитные батареи. Солдаты рыли капониры, устанавливали пушки и задрав стволы вверх, опробывали их работу. Строительство последней дороги заканчивалось, и можно было надеяться на скорое возвращение домой.

В один из воскресных дней в деревне вновь появились Галина Михайловна и Валя. Алексей никак не мог забыть своей трусости и думал, что Валя должна была его презирать. Но Валя, как ни в чем ни бывало, подошла к нему и с улыбкой произнесла:

- Слышала о вашей забастовке и пении революционных песен. Оказывается, есть в деревне мужчины?!

- Ну что ты, Валя. Разве это может оправдать мой тогдашний поступок, - начал было Алексей. – Но ты пойми меня…

- Прекрасно понимаю, ты был прав. Сегодня еще далеко не всем можно доверять. Даже то, что ты рассказал мне о себе.

- Что я?! – задумчиво произнес он.

- А я тебе скажу вот что. Пока вы строите дороги, ваши сверстники сейчас находятся в лесах и болотах, и с оружием в руках думают, как бы эти дороги разрушить и уничтожить склады.

- Но это невозможно, - произнес Алексей. – Столько немецких войск вокруг, и с каждым днем будут, видимо, еще прибывать. Ты видела – вокруг леса установлены зенитные батареи.

- Да, - задумчиво произнесла Валя, - им сейчас очень трудно. Они лишены даже нормального питания. Все деревни заняты немцами.

- Валя, - неуверенно сказал Алексей. – Я, то есть, мы, кажется, можем немного им помочь. Но только немного, послушай меня.

И он начал рассказывать:

- Нам иногда разрешают добираться на работу на вагонах узкоколейки, на которых подвозят мешки с продовольствием. Часовые, сопровождающие вагоны, находятся на первом и последнем вагоне. За деревней и перед деревней два крутых поворота. На какое-то время середина состава остается без наблюдения: первый и последний вагон не видны, а вагоны нагружают выше бортов. Если на время отвлечь внимание часового в одну сторону, то на другую можно будет сбросить мешки. Рядом с колеей густой кустарник, а за околицей посевы овса. Упавшие мешки можно будет увидеть только сверху. Ну, а взять их оттуда – дело техники. Если заметят, то скажем, что нечаянно зацепили или сами упали, такие случаи были.

- А у тебя есть надежные ребята? – спросила Валя.

- Нет. Основную задачу доверять никому нельзя. Но скоро праздник - Ильин день. Я скажу, что муку отдадим деревенским, на самогонку.

- Алеша… Ты знаешь Ивана, из деревни. Того, который болен туберкулезом? – спросила она.

- Да. Очень хорошо.

- Вот с ним обо всем и договоритесь, - закончила она.

Когда Алексей встретился с Иваном, тот был уже в курсе дела. Вероятно, у них был разговор. На вид Иван ничуть не был похож на больного. Это был цветущий, выше среднего роста, молодой человек, недюжинной силы, что называется, косая сажень в плечах, с румянцем на щеках. Работал он на строительстве дороги извозчиком. Жил в деревне, в землянке со старушкой матерью.

Алексей посвятил в свои планы Василия и еще двух ребят, которые согласились выполнить это задание.

Операцию провели в вечерние сумерки. Она прошла успешно, если не считать того, что один из четырех мешков, сброшенных с вагона, лопнул от удара о землю, и рассыпалась часть муки. К утру мешки были уже убраны, а на том месте, где рассыпалась мука, был скошен овес. Таким образом, никаких следов не осталось.

Накануне Ильина дня Иван принес ребятам три литра самогона, часть которого ребята поменяли у немцев на хлеб. В праздник на берегу реки долго не смолкали звуки гармошки и девичьи частушки.

В конце августа ребятам объявили, что они отправляются домой. Было прощание с деревенскими девчатами, они дарили ребятам носовые платки с вышитыми на них своими именами – на память. Ребята оставляли им свои адреса в надежде встретиться после войны.

По узкоколейке их довезли до станции, там посадили в товарный вагон, а утром приказали выгружаться на какой-то станции. Это была станция Толмачево, под Лугой. Здесь ребят поселили в бараке, на берегу небольшого ручья и сказали им, что они будут разбирать здание какого-то завода. Завод был разрушен и не действовал.

На разработке этого завода работало около двухсот девушек из деревень Лужского и Псковского районов. Были среди них и молодые женщины. Работа заключалась в том, что необходимо было рушить кирпичную кладку и, очищая кирпич от цементного раствора, складывать целые кирпичи в одну стопку, а половинки в другую.

Эта нудная работа продолжалась до начала октября, а в начале октября ребят вновь погрузили в вагоны и отправили домой.