Встречи с лениным

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Не могу окончить воспоминания о встречах с Лени­ным только словами, что я ушел из большевистской орга­низации. Философские дебаты с Лениным, мои и других, имеют большое продолжение, а главное — историче­ское заключение, похожее на вымысел, на бред — пораженного сумашествием мозга.

«Меморандум», как назвал Ленин врученную мне тетрадку в 11 страниц, следует назвать, если не считать двух ругательных писем по адресу Канта (судя по всем признакам он остался им непрочитанным), посланных в Сибирь Ленгнику, — первым «философским произведением» Ленина, во всяком случае, его первым выступле­нием против «махистов». Он бережно хранился у меня до осени 1919 г., когда погиб самым нелепым образом почти со всем моим «архивом», т. е. разными политиче­скими документами, письмами, рукописями, — вещами, обычно накапливающимися у всех участвующих в об­щественной и литературной жизни. Корзина с этим ар­хивом была украдена на вокзале в Тамбове. Вор, конеч­но, думал найти в ней нечто для себя ценное, а нашел лишь исписанную «бумагу». Впрочем, в то время и она была ценностью — курительная бумага отсутствовала и нужно полагать архив в этом направлении и был ути­лизирован.

Так погиб ленинский меморандум, письма ко мне Э. Маха, М. И. Туган-Барановского, Максима Горького (за 1915-1917 г.), Андрея Белого, В. М. Дорошевича, издателя «Рус. Слова» И. Д. Сытина и много всякого другого добра.

Для этой книги, составленной с невероятной быстротой в Женеве, Ленин в Лондоне, в Британском музее, привлек груду произведений. Мы на­ходим у него выдержки и ссылки на Маха, Авенариуса, Петцольта, Карстаньена, Беркли, Юма, Гексли, Дидро, Вилли, Пуанкаре, Дюгем, Лесевича, Эвальд, Вундта, Гартмана, Фихте, Шуппе, Шуберт Зольдерн, Дицгена, Фейербаха, Грюна, Ремке, Пирсона, А. Рея, Каруса, Ос­вальда, Ланге, Риккерта и на легион других.

За полгода, потраченные Лениным на составление книги, и тем более за три недели визитов в Британский музей, он не был в состоянии с должным вниманием прочитать множество книг неизвестных ему философов. В его «Философских тетрадях» — о них речь позднее — есть такая фраза: «кажись, интересного здесь нет, судя по перелистыва­нию». Этим методом — «перелистыванием», применен­ным к 1200 страницам мною принесенных ему сочинений Авенариуса и Маха, он несомненно пользовался и в отношении подавляющего числа им указываемых философов. Он не столько читал их, сколько «перелистывал», с целью найти там нечто «интересное», на что он мог бы наки­нуться коршуном.

Не в этом одном оригинальность его книги. Она составлялась в пылу ража, состоянии столь характер­ном для Ленина.

В письме к М. Горькому он писал, что читая «распроклятых махистов» (русских) бесновался от негодования. Я скорее себя дам четвертовать, чем соглашусь участвовать в органе или коллегии подобные вещи проповедующей».

Беснование сделало книгу {337} Ленина уником, — вряд ли можно найти у нас другое произ­ведение, в котором была бы нагромождена такая масса грубейших ругательств по адресу иностранных филосо­фов — Авенариуса, Маха, Пуанкаре, Петцольта, Корнелиуса и других. Ленин тут работал поистине «бубновым тузом». У него желание оплевать своих противников; он говорит о «ста тысячах плевков по адресу филосо­фии Маха и Авенариуса».

По выходе книги Ленина рецензент «Русских Ведомостей» (Ильин) писал, что в ней «литературная развязность и некорректность до­ходят поистине до геркулесовых столбов и переходят в прямое издевательство над самыми элементарными требованиями приличия».

Л. И. Ортодокс-Аскельрод (ее рецензия в «Современном Мире»), хотя и была в обла­сти философии единомышленницей Ленина, тоже воз­мутилась грубостью его книги. «Уму непостижимо, вос­клицала она, как это можно нечто подобное написать, а написавши не зачеркнуть, а не зачеркнувши не потре­бовать с нетерпением корректуры для уничтожения не­лепых и грубых сравнений». Ортодокс не знала, что перед нею был текст после «корректуры», т. е., по на­стоянию сестры Ленина, уже подчищенный и сильно смягченный. Трудно даже себе представить, что в нем было до исправления!

Чем же объяснить раж и беснование, с которым Ленин составлял свою книгу?

В ней он писал:

Такая декларация, а в связи с нею я не могу не вспомнить плехановских ведьм с красными, желтыми и белыми глазами! — полная важных и, как увидим в дальнейшем, страшных выводов. Если ни одному филосо­фу нельзя верить ни в едином слове — тогда совершен­но ясно, с каким априорным презрительным отрицанием всего того, что они писали — должен был их читать Ленин. Мог ли он делать серьезные усилия понять Аве­нариуса или Маха, когда он заранее был убежден, что ни единому слову их верить нельзя?

Это речь изуверского, застойного, реакционного кон­серватора, это глагол «великого дракона» Ницше: «все что есть ценность, уже блестит на мне. Все ценности уже созданы и это я представляю все сотворенные ценности».

«Как в старопечатных книгах напечатано, так я дер­жу и верую, с тем и умираю. Держу до смерти якоже приях. Иже кто хоть малое переменит — да будет про­клят».

В глазах Ленина это восстание «нищих духом» — против «пар­тийной гносеологии» (вся она, как копейка на ладони, на двух последних страничках «Меморандума»!), это бунт, внушенный Махом и Авенариусом, т. е. философ­ской сволочью, ни единому слову которой верить нельзя. Ленин особенно возмущен тем, что в бунте принимают участие большевики и на первом месте А. А. Богданов, еще недавно «дорогой друг» Ленина, вместе с ним воз­главлявший большевистскую организацию. Главные уда­ры дубинки Ленина направлены, конечно, на этих боль­шевиков — еретиков, — и лишь попутно, так сказать, боковым заездом на меньшевиков — Юшкевича и Вален­тинова (Когда меня именуют меньшевиком или мне самому — ради упрощения — приходится называть себя меньшевиком, я всегда испытываю неловкость, точно чужой титул краду. По при­знанию меньшевиков и по собственному ощущению, я всегда был очень плохим меньшевиком, чаще неменьшевиком — и никогда не играл в партии сколько-нибудь видной роли. Летом 1917 г., после, столкновения с представителями московского комитета меньшевиков (в 1922 г. ставших коммунистами), я вышел из партии. Сближение с их заграничной частью — произошло уже после 1946 г.).

Он считал что этими отщепенцами должен {340} заняться «меньшевик» Плеханов, заботившийся «не столь­ко об опровержении Маха сколько о нанесении фракци­онного ущерба большевизму и за это поделом наказан­ный двумя книжками меньшевиков — махистов».

Хорошо помня какими выражениями Ленин сокрушал меня в Женеве — я мог ожидать, что найду их и в его книге. Этого не случилось, благодаря его сестре А. И. Елизаровой. Получив рукопись Ленина, придя в ужас от груды рассыпанных в ней ругательств и даже просто неприличных выражений, она стала его упрашивать многое выкинуть, а многое смягчить.

Идя навстречу просьбе сестры, Ленин (письмо от 19/XII 1908) согласился вы­бросить «неприличные выражения», а другие смягчить, но сделать это только в отношении большевиков Богда­нова и Базарова, но не меньшевиков — Юшкевича и Ва­лентинова. Однако, мне доподлинно известно, что А. И. Елизарова всё-таки сильно смягчила ругательства по ад­ресу и Юшкевича и моему. После «смягчения» я мог в его книге найти «только» то, что я «путанник» и «Воро­шилов», читал Дицгена и письма Маркса к Кугельману как «гоголевский Петрушка», протанцевал «публично канкан» по поводу неудачной фразы Плеханова, «хули­гански» выругал некоего материалиста Рахметова (позд­нее стало известным, что он агент охранки), как «младе­нец» поддался «мистификации Авенариуса» и прочее в том же духе.

Ленин в злобе на меня использовал даже опечатки в моей книге. Всё, что я в ней писал о Беркли un esse est percipi он назвал «бессмысленным набором слов». — «Валентинов, смутно сознавая фальшь своей позиции, постарался замести (?) следы своего родства с Беркли. Валентинов путает, он не умел дать себе ясно­го отчета о том, почему ему пришлось защищать «вдум­чивого аналитика» — идеалиста Беркли от материалиста {341} Дидро. Дидро отчетливо противопоставил основные фи­лософские направления. Валентинов путает их и при этом забавно утешает нас: мы не считаем за философ­ское преступление близость Маха к идеалистическим воззрениям Беркли».

Возвращая Ленину его слова, мог бы сказать, что он нанизывает бессвязный набор слов. Беркли я по сей день считаю философом выше Канта, о сравнении с Дидро не может быть и речи, почему мне тогда «заметать» следы своего с ним «родства», тем более, что не считаю это за философское преступление?

Ленин придавал своей книге огромное значение. «По­работал я много над махистами и все их (и «эмпириомо­низма» тоже) невыразимые пошлости разобрал», — са­моуверенно писал он своей сестре Марии. Нужно читать его письма к другой сестре — Анне, чтобы видеть как его «изнервливает» всякое замедление в выпуске этой им рассчитанной на оглушительный эффект книги.

«Об одном и только об одном я теперь мечтаю и прошу — об ускорении выпуска книги».

Тоже самое в другом письме:

«Мне дьявольски важно, чтобы книга вышла ско­рее».

Как и в других случаях, вся мысль его судорожно направлена на то, чтобы скорее, скорее осуществилось его желание. Он впадает в панику, если запаздывает присылка корректур. Он буквально в отчаянии, когда в Париже, куда он приехал из Женевы, вспыхивает за­бастовка почтовых служащих, поэтому нет почты из Москвы, нет корректурных листов. С вздохом облегче­ния и радости он встречает окончание забастовки.

«Наконец! А то хорошее пролетарское дело здоро­во мешало в литературных наших делах».
Он непременно хочет, чтобы книга вышла к 10 ап­релю 1909 г. Почему именно к этой дате? Не потому ли, что это день его рождения?

{342} «Прошу, — пишет он сестре, — нанять себе по­мощника для специальных посещений типографии и подгоняния ее. Обещать ему премию, если книга выйдет к 10 апрелю. Необходимо, помимо издателя, действо­вать на типографию. Сотни рублей не жалеть на это. Без взятки с российским дубьем не обойтись. Дать 10 рублей метранпажу, если книга выйдет к 10 апрелю».

Нежданное и негаданное появление Ленина в ка­честве «философа партии», вместо молчащего Плехано­ва, уклонявшегося вступить в серьезную борьбу с «ма­хистами» и ограничивающегося мелкими отписками, эф­фекта не произвело. Многие отнеслись к книге — как к курьезу. Глевные противники Ленина — Богданов и Базаров ответили Ленину несколькими страничками, под­черкивая, что уровень понимания им философских про­блем таков, что полемика с ним бесполезна.

Несколько больше, но с тем же указанием, ответил Ленину Юшке­вич. Я ничего не ответил — мой роман (или флирт?) с философией — в 1909 г. кончился и уже не было никако­го желания вступать в полемику, снова оживляя отме­тенные сознанием вопросы. Но для меня было ясно, что книга Ленина свидетельствует о продолжающемся, упорном, как в 1904 г. непонимании им ряда гносео­логических положений. Например, по поводу указания, что мы можем представить себе время и среду, когда не было человека, но мысля эту среду никак нельзя откинуть себя, эту среду мыслящего — Ленин со зло­стью отвечал, что «допущение, будто человек мог быть наблюдателем эпохи до человека — заведомо нелепое».

Вместе с тем он утверждал, что у нас есть «объектив­ное знание об этой эпохе, ибо «объективная истина», проявляющаяся в «человеческих представлениях не за­висит от субъекта, не зависит ни от человека, ни от человечества». Словом, он защищал замечательную гно­сеологию — познание без того, кто познает. Покорно следуя за Лениным, такую чепуху по сей день {343}продолжает защищать, вернее принужден защищать, например Дудель в статье «Познание мира и его закономерности» (см. «Вопросы философии, 1952 г. № 3 изд. Акад. Наук). В своих воззрениях материалистка Ортодокс-Аксельрод стояла на стороне Ленина и всё же и она, наряду с пори­цанием грубости его полемики, должна была признать, что в аргументации Ленина, «мы не видим ни гибкости философского мышления, ни точности философских оп­ределений, ни глубины философских проблем».

Неприятность шла и со стороны распространения книги. Следуемый за нее гонорар Ленин полностью по­лучил, но расходилась она весьма плохо, гораздо хуже, чем произведения «распроклятых махистов». Ни боль­шого шума, ни большой полемики, ни большого инте­реса она не возбудила. Ленин этим был несколько обескуражен. Нельзя пройти и мимо следующего обсто­ятельства. Как ни старался он, пользуясь «бубновым тузом», отпихнуться от прочитанных или «перелисто­ванных» сочинений «философской сволочи» — все-таки кое-что от них в его мозг скакнуло: блохи раздумья! А в дополнение насмешливый и презрительный тон отзы­вов об его книге, — вероятно, стал наводить Ленина на мысль, что не всё благополучно в его воинствующем материализме. Нет ли каких либо дефектов, его делаю­щих, по позднейшей характеристике Ленина, «не столь­ко сражающимся, сколько сражаемым?

Не следует ли кое-что получше обдумать, повысить умение обращать­ся с философскими проблемами, увеличить вообще свое философское знание?

В 1913 г. опубликовывается переписка Маркса с Энгельсом о диалектике и толкает Ленина на размы­шления о философских вопросах. В 1914 г. он пишет очерк о мировоззрении Маркса в Энциклопедический словарь Гранта и снова наталкивается на те же во­просы. В конце концов, чувствуя, что от них трудно уйти, Ленин, живя в Берне и Цюрихе, отрывает время {344} от других занятий и в 1914-1916 г. г. — почти накануне революции, впрочем, ее — что можно доказать — он совсем не ожидал, пробует пополнить свое зна­ние, лучше сказать устранить свое незнание филосо­фии.

На этот раз он не «перелистовывает» книги, а как прилежный юноша «с карандашиком» в руках, так, как в свое время в Кокушкине читал Чернышевского, — делает из прочитанного конспекты: «Метафизики» Аристотеля, «Лекций о сущности религии» Фейербаха, о философии Лейбница и некоторых других. Но глав­ное его внимание отведено «Логике» и «Лекциям по философии истории» — Гегеля.

Все эти конспекты, выдержки из прочитанного, с сопутствующими их замечаниями составляют, так называемые, «Философские Тетради» Ленина, его философский дневник, к печати не предназначавшийся, но после его смерти частично опубликованный в 1929 г. и полностью в 1933-36 г. г. Это вещь весьма любопытная и мало известная. С осо­бой силой пробудившееся у Ленина внимание к Гегелю понятно. Он чувствует, что не может собственными силами поставить крепко на ноги «партийную гносео­логию», ему обязательно нужно к кому-нибудь присло­ниться, но к кому — раз ни одному философу ни в едином слове верить нельзя? В области философских воззрений Ленин доверял Чернышевскому, Марксу, Эн­гельсу, Плеханову, а все они были гегельянцами. Ленин после чтения переписки Маркса и Энгельса о диалек­тике, убедил себя, что «нельзя вполне понять «Капитал» Маркса и в особенности его первые главы, не прошту­дировав и не поняв «Логики» Гегеля». По его убежде­нию этого никто (Плеханов, замечает он, не составляет исключения) не сделал — «следовательно, никто из марксистов не понял Маркса полвека спустя».

Бедные марксисты, клянутся Марксом а на поверку оказывается, что никто из них его не понял. Ленин хочет быть первым марксистом, действительно понявшим {345} Маркса, а для этого ему нужно во что бы то ни стало одолеть Гегеля. И он, действительно штудирует Гегеля и с великим почтением делает из «Логики» множество выписок. Некоторые из них (в переводе Ленина) заме­чательны. Например:

«Воспроизводство человека есть их (двух индиви­дов разного пола) реализованное тождество, есть отри­цательное единство рефлектирующего в себя из сво­его раздвоения рода».

Или другая:

«Становление в сущности, ее рефлектирующее дви­жение, есть движение от ничто к ничто и тем самым к себе самому».

Третья выписка тоже не плоха:

«Камень не мыслит и потому его ограниченность не есть граница для него. Но и камень имеет свои гра­ницы, например, окисляемость, если есть способное к окислению основание».

Такими выписками заполнен конспект Ленина и подобной абракадаброй с самым серьезным видом за­нимается в 1915-1916 г. тот самый «Владимир Ильич», который в 1908 г. при первой же неясной для него фразе, мысли Авенариуса или Маха кричал о «гали­матье» и «бессвязном наборе слов». Понимал ли Ленин то, что с таким прилежанием выписывал из Гегеля? На стр. 104 своих тетрадей он пишет:

«Я вообще стараюсь читать Гегеля материалисти­чески, т. е. выкидываю большей частью боженьку, аб­солют, чистую идею» и т. д.

Выкинув всё это из Гегеля — многое ли и что от него останется? А допустив, что нечто останется — понятен ли Ленину этот остаток? Для ответа приведем отзывы и замечания, которые, читая Гегеля, он делал на страницах своей тетради: стр. 104 — «ахинея»;

стр. 108 — «изложение сугубо темное»; стр. 113 — «почему для себя бытие едино — мне неясно. Гегель {346} сугубо темен», на той же странице: «темна вода»;

стр. 114 — «Это производит впечатление большой на­тянутости и пустоты»; стр. 116 — «переход из количе­ства в качество (а ведь это один из главнейших пунк­тов! Н. В.) до того темен, что ничего не поймешь»;

стр. 117 — «всё это непонятно», «сугубо темно»;

стр. 124 — «переход бытия к сущности изложен сугубо темно»; стр. 133 — «очень темно».

Находя и на следующих страницах «тьму темного», Ленин вспоминает, что Пирсон назвал писания Гегеля — «галиматьей» и соглашается:

«Он прав. Это учить нелепо. В известном частич­ном смысле это на 9/10 шелуха».

Девять десятых — уже не частица, а почти всё. Но охота пуще неволи, нельзя ведь понять Маркса, не про­штудировав Гегеля, и потому Ленин продолжает ко­паться в шелухе, сопровождая штудирование такими замечаниями:

стр. 152 — «обще и туманно»;

стр. 166 — «Гегель уверял, что знание есть знание Бога. Мате­риалист отсылает Бога и защищающую его философ­скую сволочь в помойную яму»;

стр. 169 — «ха-ха!»;

стр. 170 — «неясность, недоговоренность, мистика»;

стр. 171 — «эти части работы Гегеля должны быть названы: лучшее средство для получения головной бо­ли»;

стр. 178 — «чушь»;

180 — «ха-ха!»;

стр. 196 — «мистика, мистика».

Штудируя Гегеля, Ленин всё более и более при­ходит в раздражение:

стр. 246 — «швах»; (слабо)

стр. 247 — «архипошлый, идеалистический вздор»;

стр. 248 — «nil, nil, nil»;

стр. 250 — «пошло, мерзко, вонюче»;

стр. 258 — «архидлинно, пусто, скучно»;

стр. 274 — «слепота, однобокость»;

стр. 292 — «болтовня», «попался идеа­лист»;

стр. 294 — «ха-ха», еще раз «ха-ха»;

стр. 299 — «вздор, ложь, клевета».

Дойдя до места, где Гегель упрекает Эпикура в {347} игнорировании конечной цели бытия, — мудрости твор­ца, Ленин разражается руганью: «Бога жалко! Сволочь идеалистическая!».

Но из­вестно, как насмешливо сказал Белинский — русские люди издавна, с 40-х годов 19 столетия, «лезут под колпак Егора Федоровича Гегеля». Герцен говорил, что человек, не прошедший чрез горн и закал «Феномено­логии» Гегеля неполон и несовременен, ибо «Философия Гегеля — алгебра революции». Семью десятками позд­нее нечто вроде этого говорит о гегелевской «Логике» Ленин. «Нельзя понять «Капитал» Маркса, не прошту­дировав «Логику» Гегеля». Ленин немилосердно ругает Гегеля и в то же время льнет к нему, хотя временами кажется, что он это делает точно повинуясь какому-то приказу, толчку извне.

Ряд выписок из Гегеля Ленин сопровождает восторженной похвалой: «замечательно», «очень хорошо», «тонко и глубоко», «верно», «очень глубоко и умно», «великолепно», «замечательно», «вер­но и глубоко», «очень умно», «очень верно» и так далее и в том же духе. Что замечательного и великолепного находит Ленин в некоторых цитатах из Гегеля — явной абракадабры — понять невозможно, но Ленин несомнен­но чему-то учился у того, кого элегантно называет «идеалистической сволочью». Влияние на него Гегеля сказывается в резком изменении взгляда на Плеханова, в течение многих лет в его глазах столпа диалектиче­ского материализма.

«Философские тетради» сводят {348} почти к нулю авторитет Плеханова. Ленин находит, что во всем написанном Плехановым по философии нет «ничего», «nil» о большой (Гегелевской) логике, т. е. собственно о диалектике как философской науке.

«Диалектика, заявляет Ленин, есть теория познания Гегеля и марксизма. Вот на какую сторону дела (это не сторона «дела», а суть дела) не обратил внимания Плеханов, не говоря уже о других марксистах».

Наряду с этим заявлением, неожиданно делающим идеалистическую и метафизическую теорию познания Гегеля — гносеологией марксизма, очень характерно и другое заявление Ленина:

«Плеханов критикует кантианство (и агностицизм вообще) с вульгарно-материалистической точки зрения». Sapienti sat! Такое замечание свидетельствует, что прежние взгляды на материализм у Ленина под влия­нием Гегеля ломаются, о чем, в подтверждение, можно судить и по фразе на его устах прежде невозможной». «Умный идеалист ближе к умному материализму чем глупый материализм» («Философские тетради», стр. 282).

Еще совсем недавно, о том говорит вся его книга — «Материализм и эмпириокритицизм», Ленин при слове философский «идеализм» приходил в ярость. Для него это была поповщина, фидеизм, «реакционная теология», «принаряженная чертовщина», «игра с боженькой», при­думанная приказчиками капитализма. В своих тетрадях он уже берет идеализм под свою защиту, говоря, что «философский идеализм есть только чепуха с точки зрения материализма грубого, простого, метафизическо­го». «Идеализм есть поповщина. Верно.

Но идеализм философский есть дорога к поповщине через один из оттенков бесконечно сложного познания (диалектическо­го) человека». «Философский идеализм есть односто­роннее преувеличенное развитие (раздвоение, распуска­ние) одной из черточек, стороны, граней познания в {349} абсолют». «У поповщины (философского идеализма) конечно, есть гносеологические корни, она не беспоч­венна».

Вот какую прогулку в далекие метафизические дебри совершил Владимир Ильич Ленин под руку с Егором Федоровичем Гегелем. О ней разумеется запре­щено говорить в Москве и во всех подчиненных ей коммунистических столицах. Из материализма, но уже не плехановского, а того, что не должно быть «грубым, простым, метафизическим» и из «умного идеализма», выжимаемого из «Логики» Гегеля, Ленин в своих «Фи­лософских тетрадях» начал фабриковать «партийную гносеологию», новую разновидность метафизики в виде некоей диалектической, с «самодвижением всего суще­го», онтологии.

Жаль, что до сих пор никто из критиков Ленина не рассмотрел этот этап в его «философии». Для его уразумения крайне интересно проанализировать содержание сделанных им извлечений из Гегеля, осо­бенно тех, что сопровождаются возгласами: «великолеп­но», «замечательно», «верно», «тонко и глубоко» и т. д. Здесь для этого, конечно, нет места и всё-таки не могу удержаться от того, чтобы, хотя бы мельком, — указать как резко отошел Ленин от главнейшей гносео­логической посылки своего материализма.

— Нужно быть идиотом как ваш Мах, чтобы не признавать вещей в себе, — мне говорил, вернее, рычал Ленин на rue du Foyer в июне 1904г.

«Вещь в себе» в его глазах, выражаясь словами Разумихина у Достоевского, была «якорем, пристани­щем, пупом земли». На вещи в себе, подобно лепесткам на сердцевине артишока, держатся все явления. Она стоит позади явлений, давит на наши органы чувств, вызывает ощущения. Признание вещи в себе для Ленина тождественно с признанием объективного, материально­го, независимого от нас мира. Материализм — есть «признание объектов в себе, вещей в себе». Поэтому {350} Кант выступает как материалист, когда постулирует вещь в себе, но он выступает как идеалист, объявляя, что вещь в себе непознаваема. Яростно защищая вещь в себе в своей книге Ленин писал, что эта «вещь в себе настоящая bête noire Богданова и Валентинова, Базарова и Чернова, Бермана и Юшкевича. Нет таких крепких слов, которые бы они не посылали по ее адресу, нет таких насмешек, которыми бы не осыпали ее».

Много ли остается от этой вещи в себе в 1915-1916 г., когда Ленина «перепахал» Гегель? Ровно ничего. Она отброшена, похоронена. Ленин послушно выписы­вает всё, что о вещи в себе говорит Гегель и без критики и сопротивления это принимает.

«Вещь в себе пустая и безжизненная абстракция».

«Вещь в себе — простая отвлеченность, не что иное, как ложная, пустая отвлеченность...».

«Вещь в себе — пустое отвлечение от всякой оп­ределенности, о коем, конечно, нельзя ничего знать, именно потому, что оно есть отвлеченность от всякой определенности».

«Вещь в себе имеет цвет, лишь будучи поднесена к глазу, имеет запах, будучи поднесена к носу».

Ленин со всем этим соглашается, похваливает и ему особенно нравится указание, что «вещь в себе превращается в вещь для других». «Это очень глубоко», — замечает он. Еще немного и он бы понял — esse est percipi!

С уничтожением вещи в себе — изымается огром­ная гносеологическая часть материализма. Канта и Юма, после такой у себя произведенной ампутации, с прежней позиции критиковать уже нельзя. И Ленин понимает это:

«Марксисты критиковали (в начале XX века) канти­анцев и юмистов более по фейербаховски и по бюхнеровски, чем по гегелевски». О каких марксистах говорит Ленин? О Плеханове и себе.

Уже при жизни Ленина — правителя России — {351} критика его книги — «Материализм и Эмпириокрити­цизм» — не скажу, чтобы была запрещена, но стала крайне затрудненной. Чтобы не портить себе карьеры, например, Луначарский, призванный на пост комиссара народного просвещения, — сделал вид, что эмпирио-критиком никогда не был. То же самое сделал и Берман.

В 1920 г. книга Ленина вышла вторым изданием, но он ни одним словечком при ее выпуске не обмолвился («Фи­лософские тетради» никому не были известны), что в ряде пунктов он ушел от прежних взглядов. В Кремле в свободные минуты он продолжает читать Гегеля, требует чтобы ему доставили в русском переводе «Логи­ку» и «Феноменологию», а в 1922 г. направляет в жур­нал «Под знаменем марксизма» письмо, являющееся как бы философским завещанием: изучайте Гегеля, его диа­лектику, его теорию познания. «Группа редакторов и сотрудников журнала «Под знаменем марксизма» — писал Ленин, — должна быть на мой взгляд обществом материалистических друзей гегелевской диалектики. Мы можем и должны разрабатывать эту диалектику со всех сторон. Без того, чтобы такую задачу себе поставить и систематически ее выполнить — материализм не может быть воинствующим материализмом. Он останется, употребляя щедринское выражение, не столько сражаю­щимся, сколько сражаемым».

Обратите внимание на слова — материализм оста­нется сражаемым. Форма выражения дипломатическая, однако ясно показывающая, что Ленин в это время считал материализм на том уровне его разработки, в каком он существовал до сих пор, в частности, в рабо­тах Плеханова, — философской теорией очень слабой. Ленин стал прекрасно понимать, что слаб и «сражаем» и тот материализм, который с такой яростью и само­уверенностью он проповедывал в своей книге. За годы, прошедшие со дня октябрьской революции, он опрокинул и раздавил большую часть своих прежних взглядов и {352} истин, заменив их эмпирикой, выраженной формулой Наполеона — «On sengage et puis on voit». И всё-таки y Ленина не оказалось смелости открыто сказать, что он выбросил вон, как вещь негодную, весьма существен­ные части его философии 1908 г.

Что же произошло после смерти Ленина? Его «Ма­териализм и Эмпириокритицизм», с тем его содержани­ем, в котором, по убеждению самого Ленина была не сражающаяся, а сражаемая, негодная часть — стал обя­зательным Кораном не для одних только коммунистов СССР и советских граждан, а для всех коммунистов и граждан, для всей массы людей, подчиненных диктату­ре Кремля. Кто в СССР или в сателлитских странах ныне посмеет заявить, что не разделяет философских взглядов книги Ленина? Если бы в июне 1904 г., когда я спорил с Лениным по поводу его меморандума, — этой пролегомены будущей книги — мне кто-нибудь, например, Лепешинский, сказал, что превращенный в книгу меморандум будет внедряться как священное от­кровение в головы десятков миллионов людей России, Восточной Европы, Франции, Италии, Китая, Кореи — я рассмеялся бы над «Пантейчиком» или, вернее, сказал бы ему, что анекдот его глуповат и даже смеха не воз­буждает. И этот глупенький анекдот превратился в ми­ровую быль! Трудно поверить, но это же факт!

В статье «Что такое махизм, эмпириокритицизм?», помещенной в «Правде» в № от 24 декабря 1938 г. мы читаем:

«Сокрушающий удар по махизму и всем его раз­новидностям наносит «История Всесоюзной коммунисти­ческой партии (большевиков)», написанная под руковод­ством и при личном участии товарища Сталина. В ней вскрыта связь между политическим и философским ре­визионизмом, выяснено всемирно-историческое значение защиты Лениным в борьбе против русских махистов теоретических основ марксистской партии, подчеркнута {353} роль книги Ленина «Материализм и эмпириокритицизм» в теоретической подготовке партии большевиков».

Достаточно заглянуть в эту знаменитую «Историю», именуемую ныне «гениальным произведением И. В. Ста­лина» (см. «Правда» № 1 октября 1951 г.) и убедиться, что Сталин человек с абсолютным незнанием философии никак не мог сокрушить «русских махистов», а лишь на двух страничках (стр. 98 и 99 издания 1950 г.) пере­сказывает то, что о них говорил Ленин. И, тем не менее, когда грозный палец Сталина указывает на Богданова, Базарова, Луначарского, Бермана, Юшкевича, Вален­тинова и их «учителей Авенариуса и Маха» — это дей­ствительно имеет смертоносное, сокрушающее, значение, ибо тогда вопрос о них неминуемо переходит из области философии в ведение ГПУ — НКВД — МГБ.

Как далеко можно идти на путях наговора — показывают московские процессы 1937-38 г., где ком­мунисты Бухарин, Рыков, Каменев — еще недавно, в качестве членов Политбюро, стоявшие во главе {354} управления страной, — были показаны как простые шпионы на службе иностранного капитализма. Во что в этой атмосфере сумасшедшего наговора, отсылающего нас к эпохе сжигания ведьм и казням за сношение с дьяволом, превращается «махизм», можно судить по уже цитиро­ванному номеру «Правды».

Каков результат этого сочетания?

«Австромарксисты предали рабочий класс Австрии, подготовив вначале победу в Австрии австрийских фа­шистов, а затем прямую аннексию Австрии гитлеровской Германией».

Вот что такое махизм! Вот куда приводят идеи, изложенные венским физиком и естествоиспытателем Э. Махом в его книгах — «Учение о теплоте», «Механи­ка в ее историческом развитии», «Анализ ощущений», «Познание и заблуждение» и других. Э. Мах в письме ко мне (в 1910 или 1911, хорошо не помню, оно пропа­ло), очевидно узнав, в каком виде его изображал Ле­нин, писал, что находит непонятным и совершенно стран­ным («unverständlich, ganz sonderbar») тот факт, что в России критика его научных взглядов перенесена на чуждую им политическую почву. Кто бы мог себе пред­ставить, что через двадцать два года после смерти Маха — он умер в 1916 г. — кремлевские философы узрят в его научных работах не более и не менее как скрытую «подготовку» аннексии Гитлером Австрии!

Такие же методы применены и для сокрушения вре­дительского «эмпириомонизма» Богданова, а философ­ствующие энкаведисты его упорно называют «махи­стом», несмотря на то, что «психоэнергетика» Богданова и ряда других тезисов уводят его от «махизма».

В 1913-1917 г.г. Богданов написал две книги «Тектологии», — с целью представить в них «всеобщую организацию {355} науки». Он анализирует в них (тут заимствование у Авена­риуса) стремление нашего мышления к равновесию, но не статическому, а динамическому, подвижному, обра­зующемуся в результате кризисов и столкновения раз­личных состояний. Так как Богданов был намечен Лени­ным во главе листа «распроклятых махистов», не при­знающих материализма, эпигоны Ленина в желании опозорить имя Богданова и его философию ухватились даже не за теорию равновесия, а за слово «равновесие», чтобы заявить, что за ним скрывается вредительская, саботажная, антисоветская, антикоммунистическая поли­тика.

«Эта лживая «теория равновесия», настаивала «Правда», была широко (sic!) использована троцкиста­ми и правыми реставраторами для обоснования их контрреволюционных идеек. «Теория равновесия» проповедывала равновесие частнокапиталистического и со­циалистического секторов народного хозяйства СССР, т. е. отказ от переделки мелкотоварного хозяйства, от ликвидации кулачества как класса. Уничтожающий удар «теории равновесия» нанес товарищ Сталин в декабре 1929 года. Он показал, что «теория равновесия» объек­тивно имеет целью отстоять позиции индивидуального крестьянского хозяйства, вооружить кулацкие элементы «новым» теоретическим оружием в их борьбе с колхо­зами и дискредитировать позиции колхозов».

Читая подобные вещи, это превращение гносеологи­ческих идей Маха, Авенариуса, Богданова — во вреди­тельское оружие кулацких элементов, в подготовку гитлеровской аннексии Австрии (аннексируется она-то теперь Кремлем!) — испытываешь чувство, будто нахо­дишься среди сумасшедших.

Хочется думать, что это только кошмарный сон, — увы, это явь. Все обвинения во вредительстве составляются именно таким сумасшед­шим способом и заметим — все они инспирируются свер­ху, из Кремля самим «великим Сталиным». Философию {356} махизма, сверх уже ей приписанных вредительских свойств, он повелел объявить теорией шпионажа, по­этому каждого «махиста» считать врагом народа, шпио­ном на службе у иностранных капиталистических раз­ведок. Если вы этому не верите — прочитайте следую­щие строки из той же статьи «Что такое махизм и эмпириокритицизм?».

«Махистами были меньшевики Валентинов, Юш­кевич, Гельфонд и к меньшевикам в годы реакции пере­шел бывший большевик Базаров, осужденный в 1931 г. за вредительство. Был махистом — и всегда оставался на махистских позициях — будущий лидер правых ре­ставраторов капитализма, враг народа, фашистский шпион Бухарин. Его сообщники по Гестапо Рыков и Каменев, переходившие в лагерь врагов партии во все трудные моменты борьбы, занимали примиренческую позицию по отношению к махизму».

В 1938 г. лицо, слыхавшее о моих спорах с Лениным в 1904 г., — вероятно рассчитывая меня уколоть, сказало: «А от большевизма вы ушли только из-за разногласия с Лени­ным по философским вопросам». Положим, что не толь­ко из-за этого, но если бы даже это было и так, можно ли, зная, что произошло после 1904 г., считать спор с Лениным каким-то не имеющим важности «только»? От ленинского меморандума к книге «Материализм и эм­пириокритицизм» — небольшой шаг, а от этой книги идет уже прямая, хорошо выглаженная бульдозерами дорога к государственной философии — опирающейся на ГПУ — НКВД — МГБ. Это совсем не «только»!

«Конфидансы» предисловия ............................................................ 11

Переход через границу. Катя Рерих ................................................ 19

Встреча с Лениным. Мой большевизм ............................................ 33

Попытки узнать Ленина .................................................................... 71

Ленин спортсмен. История с ручной повозкой ............................ 120

Два признания .................................................................................. 142

Ленин пишет «Шаг вперед — два шага назад».

Гнев Крупской ................................................................................. 164

Семен Петрович и профессор С. Н. Булгаков .............................. 215

Столкновение с Плехановым.

Первая стычка с Ле­ниным .............................................................. 236

Н. Нилов в руках Ленина ................................................................ 263

Бурное столкновение с Лениным.

Я взбунтовался ................................................................................. 283

Две встречи. Полный разрыв с Лениным ...................................... 306