Забота о себе

морально-философских контроверзах эпохи. Несомненно, причин для такой

"распроблематизации" можно найти немало, в том числе, сказывалось и влияние

римской культуры, хотя едва ли римляне были менее чувствительны к такого

рода удовольствиям, нежели греки. Но в рамках римских институций сложный

вопрос о мальчиках как объекте наслаждения стоял не так остро, как в

греческом полисе. С одной стороны, детей благородного происхож-

семейств в состоянии были заставить всех уважать ту власть, которой они

подчинили своих сыновей, и пресловутый закон Скантишя, как показал

Босуэл1, не запрещал гомосексуализм, но защищал свободного

подростка от обмана и насилия. С другой стороны, это несомненно вело к тому,

что такого рода связь практиковали главным образом с молодыми рабами,

положение которых никого не заботило: "В Риме свободнорожденного эфеба

заменил раб",-- писал П. Вейн2. Даже эллинизированный, зараженный

философией Рим, чьи поэты с таким пылом воспевали юношей, не отозвался на

великие греческие концепции любви к мальчикам.

Более того, установившиеся формы педагогической практики и способы ее

институционализации весьма осложнили оценку связи с подростками в терминах

воспитательной эффективности. Рассуждая о сроках, когда воспитание мальчика

нужно доверить учителю риторики, Квинтилиан напоминает, что следует

удостовериться в "добронравии" последнего: в самом деле,-- говорит он,--

дети попадают к этим наставникам почти уже сложившимися людьми и, достигнув

юности, продолжают оставаться рядом с ними; поэтому нужно тщательно следить

за тем, чтобы чистота учителя оберегала их еще нежный возраст от

всевозможных обид и оскорблений, и силой своего примера препятствовала бы

излишней пылкости перерасти в распущенность; следовательно, учитель должен

питать к ученику отцовские чувства и рассматривать себя как представителя

тех, кто доверил ему своих детей3. В более широком смысле,

некоторое снижение роли личных отношений philia, равно как и распространение

представлений о высокой ценности брака и эмоциональной связи между

супругами, несомненно, привело к тому, что тема "мужской любви" перестала

служить главным объектом теоретических дискуссий и моральных интенций.

Тем не менее, мы располагаем тремя очень важными текстами,-- это диалог

Плутарха о любви, еще один диалог, более поздний, автором которого считается

Лукиан, а также четыре
_______________

1 J. Boswel. Christianity, Social Tolerance, and Homosexuality.--

P. 61 sv.

2 P. Veine. L'amour a Rome//L'Histoire.-- Janvier, 1981.-- P. 77.

205
речи Максима Тирского о сократической любви, которыми, впрочем, можно

пренебречь, но не столько из-за их риторичности и нарочитости,--

Псевдо-Лукиановы Amoribus* страдают тем же недостатком, а обращение к

древним сюжетам в академических изысканиях вообще характерно для этой

эпохи,-- сколько в силу того, что тексты Максима Тирского совершенно

традиционны и посвящены главным образом различению и сопоставлению двух

видов мужской любви: прекрасной и правильной, .с одной стороны, и ее

противоположности, с другой1,-- дистинкция, которая соответствует

платонической оппозиции истинной ("небесной") и ложной ("пошлой) любви, и

позволяет, вполне в духе данной традиции, развернуть их систематическое

противопоставление: по качеству (одной присущи добродетель, дружелюбие,

целомудрие, искренность, постоянство; другой -- распущенность, злоба,

бесстыдство, неверность), по образу жизни, который им свойствен (одной --

эллинский и мужественный, другой -- женственный и варварский), наконец, по

поведению любовников (приверженец первой из них заботится о возлюбленном,

сопровождает его в гимнасии, на охоте, на поле боя, не покидая его и в

смерти, но отнюдь не стремится сойтись с ним обязательно ночью и наедине;

тогда как его антагонист, напротив, избегает солнечного света, ищет мрака и

уединения, и не желает, чтобы его не видели с тем, кого он любит) .

Диалоги Плутарха и Псевдо-Лукиана построены совсем иначе. Их Эротика

тоже бинарна и сравнительна: речь здесь всегда идет о том, чтобы, различив

две формы любви, сопоставить их и оценить. Но вместо того, чтобы,

ограничившись пределами Эрота, в которых обычно преобладала, если не

монопольно господствовала, мужская любовь, исследовать два ее морально

неравноценных вида, это сравнение различает две разноприродные формы связи:

отношения с мальчиками и отношения с женщинами (точнее, с законной

супругой), и уже в рамках такой дистинкции ставится и решается вопрос о

ценности, красоте и моральном превосходстве одной из форм. Многообразные
_____________
* В русском пер. С. Ошерова диалог носит название Две любви и отнесен

составителем к корпусу сочинений Лукиана (см. Лукиан. Избранная проза/Сост.,

вст. статья и коммент. И. Нахова.-- М., 1991.-- С. 435-- 461).-- Прим. ред.
1 Max.im.us Tyrius. Disssertationes, 24, I; 25, I.

2 Ibid, 25, 2-- 4.

206
следствия такого подхода в значительной мере модифицируют само

представление о сфере Эротики: выясняется, что любовь к женщине и особенно

брак на вполне законном основании могут быть отнесены к владениям Эрота и

подлежат его проблематизации, что они опираются на естественное

противостояние между любовью к своему полу и любовью к полу

противоположному, наконец, что этическая переоценка любви более невозможна

без учета физического удовольствия.

Вот парадокс: именно вопрос об удовольствии был в античности тем

центром, вокруг которого возникла греческая традиция размышлений о

педерастии, и он же стал свидетельством ее упадка. Брак как личная связь,

предусматривающая половые отношения и способная наделить их позитивным

значением, все более активно начинает определять стилистику моральной жизни.

Тем не менее, любовь к мальчикам не подверглась осуждению и впоследствии

сумела еще вполне успешно выразить себя в поэзии и искусстве. Однако она все

же претерпела известное "оскудение", своего рода философскую дезинвестицию.

Когда ее принялись исследовать, не желая далее просто находить в ней одно из

высочайших проявлений любви, ей прежде всего поставили в упрек коренной ее

недостаток: здесь не было места отношениям удовольствия. Те препятствия,

которые приходилось преодолевать, чтобы помыслить связь между этой формой

любви и использованием aphrodisia, долгое время обусловливали высокую

степень ее философской оценки. Они же отныне дают основание усматривать в

любви к мальчикам склонность, привычку, предпочтение, которые, пожалуй,

могут представлять традицию, но не определять стиль жизни, эстетику

поведения и все качественное и формальное многообразие отношений к себе, к

другим и к истине.

Диалоги Плутарха и Псевдо-Лукиана как раз и свидетельствуют о том, что

любовь к мальчикам по-прежнему остается легитимной, но при этом переживает

все более и более глубокий упадок в качестве живой темы стилистики

существования.

1 ПЛУТАРХ

Плутархов Диалог о любви (Об Эроте) начинается и заканчивается под

знаком брака. Вскоре после свадьбы Плутарх с женой совершили паломничество в

Феспии*. Они хотели принести жертву богу и попросить его о благословении,

так как между их семьями была ссора, а это считалось недобрым знаком. Здесь

они попадают на диспут: несколько их друзей обеспокоены судьбой юного Вакхон

по прозвищу "Красавец": должен ли этот соблазнительный эфеб жениться на

некоей женщине, преследующей его своей любовью? Спор, перипетии,

похищение... Диалог заканчивается на том, что все готовятся составить

свадебную процессию новоявленных супругов и принести жертву благосклонному

божеству. Действие разворачивается от одного брака к другому1.

празднеств, которые в Феспиях справляли каждые четыре года на пятый "в честь

как Муз, так и Эрота"**. Именно у этого бога Плутарх хотел просить

покровительства для свое-

древнейший центр архаического и классического культов Эрота, где его

почитали и в виде необделанного камня (см. Павсаний, IX, 27, 1), и в виде

прекрасного эфеба, статуи которого были изваяны Праксителем и Лисиппом --

отправились "вскоре после женитьбы" родители Автобула, участника и,

собственно, "рассказчика" диалога, о чем он и сообщает с самого начала;

именно к отцу Автобула, расположившемуся на Геликоне, как к третейскому

судье обратятся участники спора, составляющего основное содержание текста, и

ему же Плутарх доверит представлять свою точку зрения. Таким образом, явное

lapsus memoriae, допущенное Фуко, вполне объяснимо.-- Прим. ред.

1 Г. Мартин (Н. Martin. Plutarch's Etical Writings and Early

Christian Literature/ed. by Н. D. Betz) замечает, что в диалоге нет четкой

различения между гетеросексу-альной любовью и браком. Сравнивая диалог с

Наставлениями супругам, Л. Гесслер (L. Qoesseler) отмечает связь,

установленную Плутархом между ямос и эрос, и то новое, что он вносит в

традиционный вопрос о браке.

бракосочетание Вакхона и Исменодоры, а под конец установили, что он

"радостно присутствует здесь и благосклонен к тому, что у нас

происходит"1. Разумеется, Плутарх не упустил случай произнести

весьма пространный панегирик Эроту и, воздав хвалу его божественности,

древности, могуществу, щедрости, силе, благодаря которой он возвышает и

увлекает вслед за собой души, тем самым причаститься культу божества вместе

со всеми гражданами. "Эрос" и "Гамос", сила любви и супружеские узы в их

соотношении и взаимосвязи -- такова тема диалога. Предназначение религиозных

обрядов, послуживших ему обрамлением, ясна: мощь Эрота, которого просят

стать покровителем супружеской четы, должна преодолеть вражду семей, уладить

распрю между друзьями и обеспечить супругам счастливую жизнь. В

теоретической части беседа соответствует этой благочестивой практике и

обосновывает ее, доказывая, что брачный союз лучше всех прочих отношений

приспособлен к восприятию Эротовой силы, для которой нет на свете более

достойного места, нежели семейная пара.

История, послужившая поводом к беседе, и внешние перипетии,

направляющие ее ход, изложены торжественно и иронично: "Вопрос, из которого

возникли эти речи, по своей возвышенности требует трагического хора и сцены,

и сама обстановка содержит в себе все начала драмы"2. Собственно

говоря, перед нами пустячный комический эпизод. Вакхона, соблазнительного

юношу, красивого и добродетельного, вожделеет некий эраст, Писий, а также

вдова, много старше его, которой доверили подыскать ему достойную супругу.

Она однако не нашла никого лучше себя и всерьез взялась за парня: преследует

его, похищает и даже устраивает свадьбу под самым носом у Вакхонова

воздыхателя, который поначалу впал было в ярость, но после смирился. Диалог

начинается в тот момент, когда замыслы грозной вдовы уже открылись, но еще

до того, как она решилась на насилие. Таким образом, мальчик по-прежнему

мечется между двумя поклонниками и не знает, кого предпочесть. Поскольку он

предоставил взрослым решать за него, те

1 Плутарх. Об Эроте, 26, 771е.

2 Там же, 1, 749а.
209
избавляют его от необходимости выбора. Дискуссию открывают два

поборника любви к мальчикам, Протоген и Писий, с одной стороны, и

отстаивающие любовь к женщинам Антемион и Дафней,-- с другой. Спор

разворачивается на глазах у Плутарха, который быстро отказывается от роли

слушателя, берет инициативу в свои руки и "переводит разговор" на общую

теорию любви. Между тем "протагонисты" диалога, вступившие в борьбу каждый

за своего Эрота, покидают сцену, и беседу продолжают новые участники:

Пемптид и, главным образом, Зевксипп; первый выдвигает материалистическую

концепцию любви, второй отстаивает агрессивно-критическое представление о

браке. Эти воззрения и вынужден опровергать Плутарх.

Здесь мы сталкиваемся с одной из наиболее замечательных черт диалога.

Его зачин представляет собой традиционную схему мифологических

повествований и моральной казуистики -- перепутье. Какой путь избрать, что

предпочесть: любовь к мальчикам или любовь к женщинам?.. На самом деле,

собеседников занимает несколько иная проблема: если в платоновских текстах

благородный мужской Эрот противостоит Эроту легкомысленному, переменчивому,

плотскому, "пандемическому" (очевидно, речь идет о пристрастии к маленьким

детям и незамужним девушкам)*, то у Плутарха выбирают между мальчиками, с

одной
_______________
* Согласно Платону, природа Эрота двойственна сообразно природе

соответствующей Афродиты: Урании ("Небесной") сопутствует Эрот небесный, а

Пандемос ("Всенародной", "Пошлой" в отечественной традиции перевода) -- Эрот

пошлый;

маленьким мальчикам); сфера второго -- менее достойная любовь к женщине,

обеспечивающая продолжение рода, и предосудительная любовь к малолетним

детям. Эрот Афродиты пошлой "способен на что угодно; это как раз та любовь,

которой любят люди ничтожные. А такие люди любят во-первых, женщин не

меньше, чем юношей; во-вторых, они любят своих любимых больше ради их тела,

чем ради души, и, наконец, любят они тех, кто поглупее, заботясь только о

том, чтобы добиться своего, и не задумываясь прекрасно ли это". Эрот же

Афродиты небесной восходит к богине, которая, во-первых, "причастна только

мужскому началу, но никак не к женскому", а во-вторых, "старше и чужда

преступной дерзости". Одержимые такой любовью "обращаются к мужскому полу,

отдавая предпочтение тому, что сильней от природы и наделено большим умом".

Они верны и постоянны, поскольку любят "за высокие нравственные

достоинства", причем не детей, а тех, "у кого уже обнаружился разум". Их

любовь "очень ценна и для государства, и для отдельного человека, поскольку

требует от любящего и от любимого великой заботы о нравственном

совершенстве" (Платон.. Пир, 180с-- 185d.). Этот представление о

двойственной природе Эрота Фуко называет "традиционным дуализмом".-- Прим.

ред.
210
стороны, и браком -- с другой, как если бы только в его рамках возможна

была близость с женщиной.

Еще один характерный элемент Плутархова диалога -- образ женщины,

преследующей Вакхона. Все здесь весьма показательно: она намного старше

мальчика, хотя все еще молода, богаче его, родовитей, опытнее,

наконец1. Подобные истории не были в Греции редкостью; их

распространению способствовал не только недостаток женщин, но и принятые

брачные стратегии. И все же, отношение к такого рода союзам оставалось

несколько неопределенным и настороженным: муж, уступавший жене и в возрасте,

и в богатстве, оказывался в весьма сложном положении, поскольку

превосходство супруга считалось основополагающим моментом матримониума. В

текстах, затрагивающих проблемы брака, эти затруднения упоминаются довольно

часто. Разумный правитель,-- говорит Плутарх в жизнеописании Солона,--

обнаружив в спальне богатой старухи юношу, "который от любовных отношений с

ней жиреет, как куропатка", принудит его перейти к девушке, нуждающейся в

муже2. И Писий не упускает случая напомнить о подобных опасениях

сторонникам женитьбы Вакхона3. При всей своей обыденности это

союз парадоксальный и рискованный, ведь интересы одной стороны и желания

другой слишком уж разнятся, чтобы можно было надеяться на их счастливое и

разумное сосуществование. Следовательно, брак, который навязывают Вакхону

вместо педерастической любви,-- не просто не лучший, но и наименее удачный

из всех возможных вариантов. Дискуссия, посвященная его оправданию, и

завершающее ее торжество, только усиливают значение этого обстоятельства.

Остается уловить еще одну парадоксальную черту. Исменодора, пылкая

вдова,-- это женщина, "приятная во всех отношениях": благонравная,

"примерного образа жизни", она не навлекла на себя ни единого упрека, ее не

коснулось злословие, никогда на ее дом не падало "подозрение в чем-либо

дурном"4. Тем не менее она начинает без зазрения совести

преследовать мальчика, которого взялась было женить на девушке, состояв-
_______________

1 Там же, 9, 764с.

2 Плутарх. Солон, 20, 8.

3 Плутарх. Об Эроте, 7, 752e-- f.

4 Там же, 2, 749d и 11, 755d-- e.
211
шей с ней в родстве. Однако, "слыша и говоря о нем много хорошего",

наблюдая собственными глазами его красоту и достоинства, замечая, как

"многие почтенные люди добиваются его дружбы", вдова сама в него влюбляется.

Уверенная, что "Вакхон не прочь от брака", она решает не упустить его и

однажды, выждав, когда он возвращается из палестры (ей туда было нельзя

являться за ним вслед), с помощью нескольких друзей похищает своего

подопечного. Известно, что такие "умыкания", отчасти действительные, а

отчасти заранее согласованные с их "жертвами", были широко распространены

если не в жизни, то уж точно в педерастической литературе. Множество

мифологических сюжетов и исторических повествований строятся вокруг

подобного рода сцен насилия. Упоминания об этом есть и в Любовных

повествованиях, приписываемых Плутарху, и в Речах Максима Тирского,

посвященных сократической любви1. Если же на такой приступ

решается столь добродетельная особа, как Исменодора, значит, она

"подверглась какому-то внушению свыше, превосходящему силу человеческого

разума"... Итак, все эти черты (разница в возрасте, признанные достоинства,

внимание к моральным качествам и доброму имени возлюбленного, инициатива в

преследовании, неистовство божественного вдохновения) легко узнаваемы: в

традиционной педерастической модели они характеризуют любителя мальчиков.

Исменодора в описании Плутарха занимает место эраста. Следовательно, Вакхону

приходится выбирать, собственно говоря, не между двумя в корне различными

формами любви,-- с одной стороны, страсть, которая может возникнуть между

прекрасным одаренным юношей и зрелым мужчиной, увлеченным красотой друга; с

другой стороны, чувства, соединяющие мужа и жену в управлении патримонием и

воспитании детей,-- но между двумя видами одной и той же любви, носителями

которой могут выступать как мужчины, так и женщины. О том, что это единый

тип отношений, определенно говорит и аргументация Плутарха в защиту брака с

Исменодорой: никто,-- заявляет он,-- не бывает безначальным и вполне

самостоятельным;

если "эфебом управляет гимнасиарх, юношей -- его поклонник, человеком

зрелого возраста -- закон и стратег", то что удиви-
____________

1 Плутарх. Любовные повествования, 2, 772е; 3, 773f.

молодого мужа, полезная ему своим жизненным опытом [toi phronein mallon] и

милая любовью [toi philtin] и душевной склонностью?"1.
Как мы видим, предмет диалога смещается сразу в двух направлениях.

Первый тематический сдвиг связан с самим ходом беседы: проблема выбора,

который возлюбленный должен сделать между двумя любовниками, незаметно

подменяется вопросом о предпочтительности одной из двух возможных форм

любви, к мальчикам или к девочкам. Второе же смещение вызвано парадоксальным

поворотом интриги, наделяющим отношения с женщиной тем же этическим

потенциалом, что и отношения с мужчиной. Сквозь драматические перипетии

диалога отчетливо проступает общий смысл: речь идет о необходимости

выработать такую концепцию единой любви, которая бы не отвергала достоинств

любви педерастической, но, напротив, включала бы их в более широкий и полный

контекст, иначе говоря, в ту единственную форму, обеспечить которую в

конечном счете, могут только отношения с женщиной, точнее, с супругой.

Можно, разумеется, воспринимать этот диалог как одно из тех широко

распространенных риторических состязаний, в которых любовь к женщине и

любовь к мальчикам противопоставляются затем лишь, чтобы определить

победителя. Так истолкованный, он войдет в число наиболее пылких выступлений

в защиту супружеской близости и брачных удовольствий;

вполне справедливо будет поставить его в один ряд со стоическими

трактатами о браке -- у них много общих тем и формулировок. И все же главное

здесь -- вовсе не поддержка брака или критика педерастии, но попытка уловить

трансформацию древней Эротики. По сути дела, можно утверждать, что хотя ни

прерывность, ни непреодолимость границы, ни отход от определяющих ценностей

в практике aphrodisia и не получили признания, тем не менее разработка

Эротики пошла по пути дуализма. Более того, этот дуализм в свою очередь был

явлением двойственным и весьма сложным, поскольку, с одной стороны, .любовь

"пошлая" (построенная преимущественно на половом акте) противопоставлялась

любви благородной, чистой, возвы-
________________

1 Плутарх.. Об Эроте, 9, 754d.

крайней мере, отступал в тень); с другой же стороны, отмечалась

специфичность любви к мальчикам, устремления, форма, цели и следствия

которой, если они действительно соответствовали истинной своей природе,

считались отличными от тех, что присущи другим видам любви. Кроме того, эти

два аспекта дуализма могли совмещаться, поскольку принято было считать, что

"истинная" любовь к мальчикам чиста и свободна от "пошлой" жажды aphrodisia,

возбуждающей и вожделение к женщине, и развратную тягу к мальчикам.

Континуум сферы aphrodisia и бинарная структура Эротики,-- именно эта

традиционная конфигурация ныне претерпевает изменения. Плутархов диалог

свидетельствует о начале движения, которое завершится много позднее, когда

сложится абсолютно унитарная концепция любви, в то время, как практику

удовольствий рассечет строгая граница, отделяющая отношения между полами от

однополых связей. Этот режим, подкрепленный унитарной концепцией

сексуальности, позволяющей четко фиксировать диморфизм отношений и

дифференцированную структуру желаний, в общем сохранился вплоть до наших

дней.

Диалог Плутарха -- очевидная попытка выработать жестко организованную

женщина и даже муж-- жена. В перспективе этой единой любви (которая

полагается как таковая независимо от того, обращена ли она к женщинам или к

мальчикам) педерастическая близость фактически оказывается