Закончи последним словом фразу: «Театр начинается с »
жүктеу/скачать 479 Kb.
|
|
Актер Вахтанговского театра Володя Коваль рассказывал мне, как Шихматов ставил ему режиссерскую задачу. «Представьте себе, дорогой, — вальяжным своим баритоном фантазировал он, — что вы едете на дачу к любовнице. Выходя из электрички, вы видите, что из соседнего вагона выходит ее муж. Вы соображаете, что ему ехать на автобусе минут сорок, хватаете такси, доезжаете за двадцать минут, быстро делаете то, зачем приехали, и как раз в ту минуту, когда муж входит в дверь, пулей выскакиваете в окно... Вот так, дорогой мой! Надеюсь, вы теперь поняли, в каком темпоритме вы должны играть водевиль?!» * * *
Ролан Быков рассказывал о временах своего обучения в Щукинском училище: «Как-то пронесся слух: к нам на один из дипломных спектаклей пожалует сам Илья Эренбург! Сначала волновались: придет, не придет... Пришел! Играли мы комедию — уж постарались изо всех сил! Такое вытворяли — зал пластом лежал от хохота! А гость наш великий — смотрим: сидит, не улыбнется. Ну просто ни один мускул на лице не дрогнет! Трубку свою неизменную посасывает, весь пеплом обсыпался, уныло так на сцену уставился — и ни улыбочки маленькой... После спектакля зашел за кулисы. Мы стоим, убитые, глаза стыдно поднять. Эренбург оглядел курс, вынул трубку изо рта и произнес: "Спасибо вам, дорогие мои! Поверите ли, никогда в жизни, пожалуй, не смеялся так, как сегодня!"» * * *
Мой педагог по Щуке Эуфер однажды пригласил меня полюбоваться придуманным им розыгрышем. «Видите вон того режиссера и вон того, — показал он мне, — вы их знаете обоих. А они друг друга не знают! Сейчас смотрите — я их буду знакомить». Эуфер подвел друг к другу Изю Борисова и Мишу Борисова. Сказал: «Знакомьтесь, господа режиссеры!» Те протянули руки и почти одновременно произнесли: «Борисов!» Ну, посмеялись. Но тут Эуфер сурово повелел: «А теперь еще раз пожмите друг другу руки и назовите свои настоящие фамилии!» Миша, помявшись немного, сообщил: «Фишман». Тут Изя посмотрел на нас с Эуфером, как на последних подлецов, и угрюмо буркнул: «ФИШМАН!» Всеобщей радости, как говорится, не было конца. * * *
Миша Борисов стал знаменит на всю Россию как ведущий телеигры «Русское лото». Однажды он показал мне письмо, в котором некая пенсионерка объяснялась ему в любви и между всем прочим писала: «Надоели уже на ТВ эти евреи! И только в вашей передаче у Ведущего истинно русское лицо, лицо настоящего русского богатыря!!!» Борисов-Фишман отчеркнул эти строки фломастером, всем показывал и очень ими гордился. * * *
Когда я учился в Щуке, нашему ректору Борису Захаве исполнилось 75 лет. Всю жизнь лелеявший «вахтанговскую», «турандотскую» атмосферу в училище, Захава и юбилей свой потребовал провести соответственно. «Никаких речей, — заявил он, — только капустники! Чем смешнее и злее, тем лучше! И не в актовом зале, а в гимнастическом: для именитых поставим стулья, остальные пусть на брусьях сидят!» Мы, закоренелые «шестидесятники», призыв этот восприняли с ликованием и тут же придумали «капусту». На нашем курсе учился Костя Хотяновский, безумно похожий на Вахтангова. Так вот: на сцене устанавливается огромный портрет Вахтангова, я выхожу и объявляю: «Воспоминания Евгения Багратионовича Вахтангова о любимом ученике Борисе Евгеньевиче Захаве!» Портрет уходит наверх, открывая Костю, сидящего за ним в точно «портретной» позе. Он долго смотрит на Захаву, после чего произносит: «НЕ ПОМНЮ!» И портрет опускается обратно. ...Комиссия по проведению юбилея нашу гениальную идею зарубила на корню.
В начале 80-х я был на режиссерской стажировке в Московском театре им. Маяковского. Худрук театра, известнейший советский режиссер Андрей Гончаров, помимо всего прочего знаменит своим неповторимым криком. Причем, не только его силой и пронзительностью, но и замечательными текстами: «...Это не театр, а пожар в бардаке во время наводнения!» «...Ваш спектакль скучный, как музей в понедельник!» «... Я болтаюсь один, как волос в супе!» Всю жизнь рядом с Гончаровым была его жена Вера Николаевна — актриса и красавица. Они познакомились в детском саду и прожили вместе до ее смерти. Однако на репетициях Гончаров, фанатически любящий театр, никак не выделял ее среди прочих, орал, как на всех. Заводясь на репетициях, он часто, показывая на актера, не мог вспомнить его фамилию. Так однажды он закричал из зала на собственную жену: «Что вы там играете? Вы, я вас спрашиваю!» На сцене стояло человек десять, не понимающих, кем он не доволен. «Господи, Боже мой, — Гончаров схватил за руку стоявшую рядом завлита Тамару Браславскую, — ну, как же ее!» «Кого?» — не веря глазам, спросила Тамара. «Вон ту, справа!» «Вера Николаевна, — пролепетала Браславская. «Да, да, вот именно: что вы там играете, Вера Николаевна!» * * *
Гончаров репетирует «Кошку на раскаленной крыше» Уильямса. Мы, стажеры, сидим в зале — ассистируем. То есть составляем основную аудиторию, которой Мастер адресует свои неистовые крики. Репетиция не ладится, так что крику все больше. В конце концов Гончаров наорал на исполнительницу главной роли Татьяну Доронину, сообщив, что с ее короткой шеей не следует так подстригать парик! Доронина, тоже известная своим несладким характером, спорить не стала, а повернулась и уехала из театра. Оставшись без оппонентки, Гончаров и вовсе занервничал. Ткнув пальцем в сторону декораций, он вдруг зловещим шепотом вопросил: «А где занавеска? Здесь должна быть занавеска!» После нескольких секунд гробовой безответной тишины прозвучало почти по слогам: «Всю ди-рек-цию не-мед-лен-но сю-да!!!» Тут же за закрытыми дверьми зала, в фойе, раздался крик: «Дирекцию сюда немедленно!!» Это супруга Вера Николаевна, которой Гончаров запрещал находиться в зале во время репетиций, бросилась за дирекцией, крича на ходу про мерзавцев, которые только и делают, что хотят смерти Гончарова. В зал входит директор Зайцев, верный гончаровский человек, переходящий за ним из театра в театр. Следом — его замы, помощники и постановочная часть. Рассаживаются в зале. После паузы, глядя в сторону, Гончаров начинает (надо слышать, как голос его в течение фразы поднимается от баритональных нот к фальцету): «Когда в моем кабине-те... умирал Охлопков... вы за его спиной разво-ро-вы-ва-ли театр... и разворовали до такой степени, ЧТО НЕТ ЗАНАВЕСКИ!!!» Зайцев, побагровев от незаслуженной обиды, нечленораздельно кричит, что не позволит, и выскакивает из зала. Замдиректора Мулюкин пытается перевести конфликт в область переговоров: «Видите ли, Андрей Александрович...» «А вы кто такой?» — обрушивается на него Гончаров. «Я заместитель дире...» «Не-ет такой профессии! — бушует Гончаров, — кучка воров на шее у театра — вот кто есть!!!» Немаловажную роль в организации скандала играет Вера Николаевна. Находиться в зале ей нельзя, поэтому она мечется по фойе, заламывая руки, время от времени появляясь в дверях зала. Дверей всего три. Она открывает резко правую, кричит: «Андрей, не разговаривай с идиотами!» — тут же захлопывает ее и через минуту возникает в центральной. «Андрей, они убьют тебя, прими "Сустак"!» И следующий вопль уже из левого входа: «Убийцы, не мучайте его! Убийцы!» Скандал, впрочем, неожиданно заканчивается, потому что Гончаров, накачав себя до творческого состояния, вдруг поворачивается к сцене и начинает репетировать. Звучит музыка, артисты входят и выходят, дирекция тихонечко покидает зал. Вера Николаевна идет кричать на работников буфета, мы сидим, как сидели. Про занавеску никто и никогда больше не вспоминает. * * *
Одно время в театре им. Маяковского работали сразу трое артистов Ильиных: отец Адольф и сыновья Володя и Саша. Как-то Гончаров, гоняя в репетиционном экстазе очередную жертву, вдруг завопил: «Это Ильин должен играть! Иль-и-на-а сюда немедленно!!» «Какого Ильина-то?» — пытались помочь актеры и помрежи. «Этого! Ну, этого... такого!!!» — заходился в крике Гончаров, показывая руками, какого Ильина. «Сашу, что ли?» «Да-да, Сашу! — орет Гончаров. — Вот именно, что Сашу!!» Человек пять тут же бросились за кулисы, нашли Сашку Ильина, притащили и вытолкнули на сцену. И тут же раздался дикий крик Гончарова: «Э-э-то не Саша!!!!» * * *
Взяв в работу пьесу Боровика «Венсеремос!», Гончаров назначил вторым режиссером замечательного актера Анатолия Ромашина. Сев в режиссерское кресло, Ромашин неожиданно сделался очень похож на своего мэтра. Сначала он раздраженно покрикивал на коллег, а потом просто стал орать. Актеры недвусмысленно намекали ему: мол, что позволено Юпитеру, то не дозволяется быку, но Ромашин — актерская природа! — все больше входил в роль, и однажды допрыгался. После очередного крика, что Володя Ильин не актер, а дерьмо, Володя спрыгнул со сцены в зал и ударом в челюсть послал Ромашина в нокдаун. Тем же вечером они в знак примирения вместе напились в ресторане Дома актера. Наутро в свое законное кресло сел Гончаров. Крику было, ровно как всегда, но, когда Володька чуть задержался с выходом, вдруг, к изумлению всего театра, вместо обычного вопля: «Где Ильин?!!», Гончаров пару раз кашлянул в микрофон и подчеркнуто вежливо произнес: «Во-ло-дя Ильин, прошу вас, по-жа-луйста на сцену!» За кулисами по этому случаю был настоящий праздник. * * *
Еще один крик Гончарова: «Костолевский, не стойте покойником!!!» * * *
В театре Сатиры служил актер Георгий Баронович Тусузов, прославившийся редким долголетием: он прожил 97 лет и выходил на сцену чуть ли не до последних дней. Секрет свой он объяснял тремя факторами: «Я никогда не делал зарядку, никогда не был женат и никогда не обедал дома!» Анатолий Папанов, бывший младше его лет на тридцать с лишним, мрачно шутил: «Не страшно умереть — страшно, что за гробом пойдет Тусузов!» * * *
Главному режиссеру театра Сатиры Валентину Плучеку очень повезло в семейной жизни. Его супруга Зинаида Павловна, женщина очень красивая и властная, положила всю жизнь на сохранение его здоровья и долголетия. Мастеру оставалось только заниматься творчеством — остальное всё она! Даже фрукты ему мыла с мылом. Однажды в актерском Доме творчества в Рузе мы собрались в их домике. Плучек как всегда «держал стол» — рассказывал и показывал байки под неизменный общий хохот. Я взял гитару и спел одну из последних песен Юрия Визбора, незадолго до того умершего пятидесятилетним. Все погрустнели. Плучек, которому было под восемьдесят, тут же бодро заявил: «А-а, я вот, например, про себя точно знаю: я умру от удара Зинкиным утюгом в висок, после того, как съем немытую сливу!» * * *
Замечательный артист театра Сатиры Михаил Державин некоторое время был зятем Буденного. Вот как-то он везет своего легендарного тестя на дачу и по дороге развлекает его анекдотами про Василия Иваныча Чапаева. Буденный слушал внимательно и серьезно, закручивая ус на палец, потом досадливо крякнул: «Э-эх, говорил я ему, дураку: учись!!» * * *
Николай Охлопков увлекся режиссурой еще в актерской молодости, когда служил у Мейерхольда. Он так доставал великого реформатора Театра своими соображениями, что Мейерхольд, говорят, прибегал на репетицию на пять минут раньше и кричал: «Коли нет? Так, опоздавших не ждем, запираем двери, начинаем репетицию!» Впоследствии судьба Мастера, как известно, сложилась трагически, а «Коля» стал одним из корифеев советского театра. Однажды, будучи главным режиссером театра им. Маяковского, Охлопков поставил пьесу «Лодочница». Пьеса была поганая, и спектакль получился соответствующий. На сцене была сооружена огромная ванна, наполнявшаяся настоящей водой, в которой туда-сюда плавала настоящая лодка. Видимо, этим и хотел постановщик поразить зрителей, потому что больше не придумал ничего. На премьерных поклонах аплодисменты зрителей были настолько жидкими, что закончились еще до того, как артисты и постановочная группа ушли со сцены. И в наступившей неловкой тишине раздался спокойный голос известного московского острослова, драматурга Иосифа Прута: «Коля, после спектакля не забудьте спустить воду!» * * *
Даже далекие от театра люди хорошо помнят замечательного актера Ленинградского БДТ Ефима Захаровича Копеляна. (После его знаменитого чтения заэкранного текста в «Семнадцати мгновениях весны» друзья стали называть его «Ефим ЗАКАДРОВИЧ».) Он рассказывал, как, впервые выходя на прославленную сцену БДТ, от волнения появился не в дверь, а через окно. На сцене в это время находился тогдашний премьер театра Монахов, к которому после спектакля и отправился извиниться расстроенный Копелян. Николай Федорович выслушал его сбивчивые тексты, тяжело вздохнул и спросил: «А больше ты ничего не заметил, Копелян? Ты ведь, голубчик, мало того, что вошел через окно, ты ведь вышел-то... ЧЕРЕЗ КАМИН!!!» * * *
Две знаменитые ленинградки — певица Людмила Сенчина и актриса Нина Ургант — соседки по даче. Они дружат, и Ургант даже назвала свою любимую кошку Люсей. Эта кошка однажды куда-то запропала и Ургант побежала ее искать. Будучи склонной к употреблению самых эмоциональных форм русского языка, она при этом кричала на весь поселок: «Люська, тварь, трам-тарарам, ты куда запропастилась, проститутка эдакая!!» На что одна из соседок любезно спросила с крыльца: «Вы Людочку Сенчину ищете?» * * *
Великий Товстоногов и еще несколько видных деятелей советского театра — на Международной театральной ассамблее в Лондоне. В один из дней ассамблею принимал у себя в доме лорд-мэр английской столицы. Хозяин с супругой стояли на верхней площадке парадной лестницы роскошного дворца, а внизу гостей встречал двухметровый мажордом. Он шепотом спрашивал у каждого входящего, как его зовут, и тут же громогласно сообщал на верхнюю площадку, кто явился. Наклонившись к уху Товстоногова, он спросил его: «Уот из ё нэйм, сэр?» Тот ответил. На лице мажордома отразилось замешательство: странная фамилия, произнесенная глубоким, да еще чуть пришепетывающим басом, оказалась ему не под силу. «Икскьюз ми, сэр, — переспросил он, — ай доунт андестэнд! Уанс мо, плиз!» «Товстоногов!» — уже несколько раздраженно повторил мэтр. Служитель вновь не понял ничего. Пауза явно затягивалась, и тогда мажордом, спасая профессиональную честь, отстранился от гостя, посмотрел на его смуглое большеносое лицо, повернулся всем телом к верхней площадке, стукнул в пол огромным жезлом и прокричал: «МИСТЕР МУ-ХА-МЕД!!!» * * *
Однажды на гастролях, гуляя по улицам Саратова, артисты театра им. Пушкина завели извечный спор об оценке факта в Системе Станиславского. Артист Лева Любецкий сказал: «Вот смотрите, я вам сейчас покажу, что такое оценка!» Подошел к милиционеру и очень вежливо спросил: «Не подскажете ли, где у вас публичный дом?» На милицейском лице действительно отразились все возможные изгибы мышления, но вдруг оно прояснилось, и страж уверенно показал жезлом: «Вот!» Изумленные таким поворотом, артисты посмотрели по направлению палки и увидели большую вывеску: «Городская ПУБЛИЧНАЯ библиотека». * * *
Нет в театре более важной фигуры, чем помощник режиссера. Вроде бы не видно его, но без хорошего помрежа ни репетиция не идет, ни спектакль! И чтоб выгородку поставили, и чтоб реквизит и костюмы на месте были, и актеры вовремя пришли, и тишина гробовая за кулисами... Всё это — помреж! Однажды театр Армии приехал на гастроли в Ливан. Утром прилетели — а вечером уже играть! Режиссер Борис Морозов пытается что-то срепетировать, обстановка жутко нервная, а еще рядом с театром мэдзин с мечети поет в микрофон дневной намаз: «Алля! Бисмилля! Иль рахи-и-м!» И тут преданный морозовский помреж Валя пулей бросается на улицу и, топая ногами и потрясая кулачками, изо всех сил кричит туда, под шпиль мечети: «ПРЕ-КРАТИТЕ ОРАТЬ!ИДЕТ РЕ-ПЕ-ТИ-ЦИЯ!!! НЕМЕДЛЕННО ПРЕКРАТИТЕ ОРАТЬ!!!» * * *
Однажды в театр Советской армии на спектакль «Смерть Иоанна Грозного» пришел Анастас Иваныч Микоян. Времена были уже хрущевские, поэтому вождь вполне демократично зашел за кулисы, жал актерам руки, благодарил, а потом, вытерев слезу с глаз, сказал: «Да, да, это всё так и было!!» * * *
Признанный король московских баечников Лев Дуров был приглашен на фильм про Хрущева «Серые волки» (причем, к его собственному удивлению, на роль Микояна). Один из эпизодов снимался в охотном хозяйстве, где с тридцатых годов охотились «отцы народа», и Дуров очень подружился со старым егерем, служившим еще Сталину. Оказывается, у каждого «отца» была своя любимая охота, и в хозяйстве в специальных загонах держали специальных зверей: лосей для одного, лис для другого... Убьют — и в баньку, пока добыча жарится... «Вот однажды, — рассказывает егерь, — позвонили нам от Хрущева: едет, мол, сам, а с ним Хоннекер. Мы прям ахнули: Хоннекер, известное дело, на зайцев охотник, а у нас за день до этого зайцы под забор загончика подрылись да и в лес ушли все! Хрущев приезжает, я ему: так, мол, и так. Он в крик. "Политику мне портить! Всех посажу-изничтожу!" Я с перепугу и придумал. "Давайте, — говорю, — возьмем шкурку заячью, что на стенке с прошлого разу висит, зашьем в нее кота нашего Ваську, да на Хоннекера и выпустим! Он не заметит, пальнет, пойдет в баньку, а мы тем временем ему кролика рыночного зажарим!" Никита вдруг засмеялся: "А, давай, — говорит, — точно не заметит, немчура!" Вот стоит Хоннекер "на номере", загонщики на него котяру нашего в заячьей шкуре выгоняют. Немец: "Ба-бах!" — да и промахнулся. А "заяц"-то как заорет: "Мя-а-у-у!" — и с этим диким криком — на дерево, одним махом аж до самой верхушки! Хоннекер ружье выронил, за сердце взялся, на землю сел, и тут прям на месте инфаркт у него сделался. Ну в "скорую", конечное дело, да в Москву повезли. А Никита наш все же в баню пошел. Выходил распаренный разов пять, на верхушку дерева всё глядел: сидит котяра или слез уже. "Во, — говорил, — всё сидит! Вот наши зайцы какие!" Уж действительно: три дня сидел, ничем ни согнать, ни выманить не могли!» * * *
Байка времен ефремовского «Современника» — ее поведала мне актриса Алла Покровская. Олег Ефремов, преданный рыцарь Театра, просто заразил своих соратников любовью к Системе Станиславского. Любые посиделки неизменно сводились к разговорам об элементах Системы: о Внимании, Общении, Оценке факта... Однажды на гастролях в Румынии актеры собрались в гостинице — отметить окончание рабочего дня. Отметили, после чего Александр Калягин и Валентин Гафт затеяли спор о Системе, а Евгений Евстигнеев, «отметивший» покруче прочих, завалился на кровать и моментально захрапел. Он вообще споров об актерском мастерстве не уважал и теорией не интересовался, полагаясь больше на талант и интуицию. Гафт же с Калягиным сцепились крепко и доспорились до того, что решили тут же в номере, на суд прочих товарищей по профессии, сыграть этюд на Оценку факта — кто лучше! Фабулу придумали такую: у общественного туалета человек ждет очереди по малой нужде. Туалет всё занят и занят, в конце концов он не выдерживает, дергает дверь, она открывается, а там — повешенный! Не поленились — соорудили «повешенного» из подушки, прицепили его в стенной шкаф и принялись играть. Один сыграл неподдельный ужас и бросился с криком за помощью, другой, представив возможные неприятности, тихонько слинял, пока никто не увидел... Актеры-то блистательные, что Гафт, что Калягин — оба сыграли классно, «судьи» затруднились, и тогда кто-то предложил разбудить Евстигнеева — посмотреть, что он сделает! Долго расталкивали, объясняли наперебой, он отбрыкивался, пытался завалиться обратно, наконец, пробурчал: «Ладно!» — и пошел к шкафу. Уже через секунду все ржали, глядя, как Евстигнееву невтерпеж, как он приседает и припрыгивает, стискивая колени, как он сначала деликатно постукивает, потом барабанит в дверь... В конце концов, доведенный до полного отчаяния, он рвет на себя дверь «туалета», видит этого «повешенного», ни секунды не сомневаясь, хватает его, сдирает вместе с веревкой, выкидывает вон и, заскочив в туалет, с диким воплем счастья делает свое немудреное дело, даже не закрыв дверь! Громовой хохот, крики «браво!» и единогласно присужденная победа были наградой гениальному Евстигнееву, который, раскланявшись с аудиторией, тут же рухнул досыпать. * * *
Актеров Петра Щербакова и Бориса Щербакова часто спрашивали, не родственники ли они. Но всех переплюнул один мужик, спросивший на творческой встрече у Бори Щербакова: «Борис ВАСИЛЬИЧ, мы тут с ребятами заспорили... Правда, что ПЕТР Иваныч — ваш отец?» * * *
У Театра Олега Табакова (который поклонники любовно называют «Табакеркой») — большая толпа. Сегодня — премьера! Огромная афиша у входа кричит: «РЕДЬЯРД КИПЛИНГ!!! "МАУГЛИ"!!!» Народ ломится, милиция из последних сил сдерживает. Молодые актеры протаскивают на спектакль замечательного драматурга Александра Володина, чья пьеса «Две стрелы» в это время находилась в работе театра. Милиционер — ни в какую: без билета не положено! «Да поймите, — убеждают ребята, — это наш автор! Мы его пьесу ставим!» «Другой разговор! — сурово сказал милиционер и взял под козырек. — Товарищ Киплинг, проходите!» * * *
Актер Московского театра на Малой Бронной Гера Мартынюк, которого широкие массы трудящихся знают как мудрого детектива Пал Палыча Знаменского из незабвенного сериала «Следствие ведут знатоки», однажды гулял с товарищем по Вильнюсу и обратил внимание на огромный памятник Великому вождю, на постаменте которого было начертано латинскими буквами: «ЛЕНИНC». Как-то Геру задело: «Ну, я понимаю, такая транскрипция по-литовски, — недоумевал он, — но зачем? Написали бы по-русски — "ЛЕНИН", пусть даже латинскими буквами!..» «Не огорчайся, — успокоил приятель, — они просто хотели сначала написать: "ЛИНИН С НАМИ!" — но в последний момент раздумали...» * * *
Когда режиссер приходит в театр на постановку, к нему приглядываются три-четыре дня, а потом закулисье выносит приговор. Причем, артисты еще недели две-три не подают вида: улыбаются, заглядывают в глаза... А вот отношение «обслуги» резко меняется: раз за кулисами прошел слух, что режиссер говно, то и стараться нечего выполнять указания! И вот уже он орет-надрывается: «Где костюмеры, черт вас побери, почему нет мантии!..» — и никто не бежит на помощь. Но если режиссер «прошел»... Генриэтта Яновская ставила в Московском театре им. Моссовета пьесу И. Грековой «Вдовий пароход» Я помогал ей: делал песенный ряд спектакля. Во время репетиции Яновская завопила: «Боже мой, веревку мне принесите, я сейчас повешусь прямо тут, посреди сцены!..» Ну и так далее — обыкновенные режиссерские истерики. Прокричавшись, она собралась было продолжать репетицию дальше, но вдруг увидела рядом заведующую реквизиторским цехом. «Что вы здесь стоите? — спросила Яновская. «Ну как же, — переводя дух, ответила та, — вы же веревку кричали... Вот, я принесла!» * * *
Одно время почему-то было запрещено использовать на сцене стартовые пистолеты, очень удобные для имитации стрельбы. Категорически предписывалось иметь на сцене макет оружия, а выстрелы подавать из-за кулис. И вот в одном из театров на краю каменоломни стоит связанный комсомолец, а фашист целится в него из пистолета. Помреж за кулисами замешкался — выстрела нет и нет. Фашист ждал-ждал и в недоумении почесал себе висок стволом пистолета. Как раз тут и грянула хлопушка помрежа. «Фашист», будучи артистом реалистической школы, рухнул замертво. Тогда «комсомолец», понимая, что ответственность за финал спектакля теперь ложится на него, кричит: «Живым не дамся!» — и бросается в штольню. Занавес. * * *
В одном театре, где мне пришлось ставить спектакль, был рабочий сцены, которого увольняли за пьянство каждый месяц. Уволят, а через неделю обратно берут: работал он в этом театре лет двадцать, все спектакли знал и ставил декорации классно. Однажды весь театр отмечал премьеру, а ему все договорились не наливать ни под каким видом, ибо во хмелю был противен и приставуч. Он шлялся из цеха в цех, везде его гоняли, наконец, под сценой он увидел трех электриков, уже разливших «по стакану» и собиравшихся опрокинуть без всякой закуски. «Молодые, — подлизался алкаш, — налейте, не обижайте старика! Вы мне — полстакана, а я вам яблочко, а?» Налили ему. Выпили, занюхали рукавом. Молодые говорят: «Ну давай скорей свое яблочко!» Тогда этот хитрован раскинул руки и, заголосив: «Эх, яблочко!..», — пошел вприсядку. * * *
жүктеу/скачать 479 Kb. Достарыңызбен бөлісу:
|
