Учреждение Российской Академии Наук
Институт проблем передачи информации
им. А.А. Харкевича РАН
(ИППИ РАН)
ЮБИЛЕЙНАЯ КОНФЕРЕНЦИЯ
50лет ИППИ РАН
Нейрофизиология, биофизика и психофизика в ИППИ РАН: истоки и современность
Москва – 2011
Конференция состоится 15 сентября 2011 года в Институте проблем передачи информации РАН по адресу Москва, Большой Каретный пер. 19. 6-й этаж.
Начало конференции в 10.00.
.
Программный комитет:
Н.Е. Баринова, к.б.н. В.А. Бастаков, д.б.н. Д.Н. Лапшин, д.б.н. Ю.С. Левик
Составители сборника:
к.б.н. В.А. Бастаков
д.б.н. Д.Н. Лапшин
к.б.н. Е.А. Толмачева
ИППИ РАН 2011
“Информации не может быть без передачи”
В.В. Смолянинов
Становление биологического крыла
Института проблем передачи информации РАН
им. А.А. Харкевича
О.Ю.Орлов (ИППИ РАН)
Часть I (лаборатория биофизики зрения Института биофизики АН СССР)
Появление подразделений биологического профиля в ИППИ АН СССР косвенно связано с идеей Н.С. Хрущева разгружать Москву от «непрофильных» для столицы научных учреждений (убрать Институт леса – в Красноярск, Институт пушнины – в Киров, и так далее). Соответственно, в 1957 г. получила мощную поддержку инициатива академиков-математиков (М.А.Лаврентьева и др.) по созданию нового академического научного центра в промышленно развитом Новосибирске. В 1961 г. началось строительство комплекса институтов в Пущине. Когда было выстроено здание Института биофизики АН СССР, встал вопрос о его переводе из Москвы на новое место. Но смена места работы и проживания оказалась приемлемой не для всех подразделений ИБФ.
Лаборатория биофизики зрения, руководимая проф. Николаем Дмитриевичем Нюбергом, решением руководства Академии наук в 1963 г. была переведена из ИБФ АН СССР в ИППИ АН ССР. Этому переходу содействовало личное знакомство Н.Д. Нюберга с А.Н. Колмогоровым – товарищем Н.Д. по гимназии, который и рекомендовал ему обратиться к А.А. Харкевичу – директору ИППИ АН СССР. Тот факт, что Харкевич после первой же их встречи принял решение взять «биологическую» лабораторию Н.Д. Нюберга в свой «инженерно-технический» институт, заслуживает нашего внимания. Насколько соответствовал ее профиль Институту, что привлекательного для самого А.А. Харкевича было в активе лаборатории и делало естественным такое решение?
Лаборатория Н.Д. Нюберга была немногочисленным и весьма креативным коллективом, характерным для эпохи, когда быстро росло участие точных наук в биологических исследованиях. Но биологи отнюдь не доминировали в ней, и назвать ее биологической можно лишь условно: сам Н.Д. Нюберг – доктор физ.-мат. наук, математик, специалист в области цветоведения, цветорепродукции и цветного зрения. Плеяду блестящих экспериментаторов составляли физики М.М. Бонгард, М.С. Смирнов и А.Л. Ярбус, физиолог А.Л. Бызов, энтомолог Г.А. Мазохин-Поршняков, математик М.Н. Вайнцвайг, инженер К.В.Голубцов. Наряду с биологами (И.А. Кнорре, Е.М.Максимова, О.Ю.Орлов, И.Н. Пигарев, Ю.А.Трифонов), активно работали выпускники Московского физико-технического института Г.М. Зенкин, В.В. Максимов и А.П. Петров. И в дальнейшим в лабораторию приходили не только биологи (В.А. Бастаков, Т.М. Вишневская, Т.А. Подугольникова, Е.И. Родионова), но и математики - И.С.Лосев, М.А.Полякова, и физики – П.В.Максимов, П.П. Николаев, Д.П. Николаев, Г.И.Рожкова, В.Е. Щадрин. Уже тогда в активе лаборатории был солидный багаж новаторских физических методов и уникальных результатов. Вот краткий перечень некоторых из них: М.С. Смирновым был разработан метод и построен оригинальный прибор для измерения асферических погрешностей оптики глаза человека (Смирнов, 1961,1971). Современные специалисты по адаптивной оптике – основе ряда современных оптических технологий – ныне почитают это исследование как основополагающий этап своего направления (заметим, что вычисления «пластинки погрешностей», позволяющей компенсировать дефекты оптики, делались с помощью простейшей аналоговой модели – матрицы резисторов!).
Разработанный М.М. Бонгардом метод колориметрии замещения (сравнения цветов во времени, при одновременной регистрации электрической реакции глаза), воплотил мечту Н.Д. Нюберга: сделать колориметр для работы с животными. Этот метод (Бонгард, 1955; Бонгард, Смирнов, 1957) явился развитием восходящего к Г. Гельмгольцу колориметрического принципа исследования цветного зрения; в лаборатории он был успешно использован для пионерских работ по цветному зрению насекомых (Мазохин-Поршняков, 1960; 1962; 1965;) и ряда других животных (Орлов, Бызов, 1962; Орлов, 1971; Бызов, 1971).
Важнейшей задачей того времени было изучение нейрофизиологии сетчатки глаза. «Сетчатка есть часть мозга, выдвинутая на периферию» – этот анатомически совершенно корректный тезис звучал, как популярный лозунг среди всех участников международного фронта исследований. Его подтекстом была мысль, что знание алгоритмов работы и взаимодействия нейронов сетчатки кардинально приблизит нас к пониманию принципов работы мозга в целом. Новаторскую для своего времени задачу изучения сетчатки как объемного проводника поставили и решили А.Л. Бызов и М.М. Бонгард. После этого А.Л. Бызов перешел к систематическому изучению функциональных свойств разных типов нейронов сетчатки и впервые получил целый ряд важных результатов (Бызов, 1971), за что был удостоен медали им. И.М.Сеченова. Регистрация ответов одиночных нейронов с помощью внутриклеточных микроэлектродов, стала возможной благодаря разработке А.Л. Бызовым, М.М. Бонгардом и К.В. Голубцовым лампового усилителя с высоким входным сопротивлением (на катодном повторителе). А.Л. Бызовым был разработан оригинальный автомат для изготовления стеклянных микропипеток – (этот автомат был положен в основу прибора, выпускавшегося ряд лет – без упоминания авторства – Пущинским заводом уникального приборостроения АН СССР!).
Ювелирное мастерство лежало в основе уникальных методик, позволивших А.Л. Ярбусу добиться получивших мировое признание результатов записи движений глаз человека. Совершенствуя технологию изготовления укрепляемых на глазу присосок, Ярбус открыл мир новых феноменов, возникающих при стабилизации изображений на сетчатке (Ярбус, 1965). Исключительную значимость наблюдениям Ярбуса добавляли новые и новые данные по нейрофизиологии сетчатки о том, что многие типы нейронов отвечают только на смену освещения, подтверждая важный общий принцип: видеть, значит различать!
В рассказе об этих достижениях своей лаборатории, Н.Д. Нюберг никоим образом не мог обойти одну из самых близких себе тем – проблемы константности восприятия цвета (Нюберг с соавт., 1971). Эта проблема, поставленная еще Г. Гельмгольцем, касается одной из многих форм инвариантности отображения объектов внешнего мира в переменных условиях наблюдения; в данном случае, речь идет об инвариантности восприятия поверхностной окраски предметов в переменных (по цвету) условиях освещения (из других форм инвариантности в зрении упомянем адаптацию к разным уровням освещенности, стабильность восприятия размеров и формы предметов при удалении, при перемене ориентации, стабильность видимого окружения при собственных активных движениях). Вся эта тематика концептуально близка, чтобы не сказать аналогична, подобным же проблемам восприятия устной речи: инвариантности относительно тембра, темпа, акцентуации; наконец, инвариантность смысла сообщения относительно множества возможных редакций сообщения, не говоря о проблеме сохранения смысла при переводе с языка на язык. Речевая тематика уже была представлена в собственном Институте (лаборатория проф. Турбовича), и прекрасно знакома Александру Александровичу отнюдь не по популярной тогда эйфории касательно перспектив автоматического перевода, распознавания устных команд и зрительных образов (изображений). Поэтому нет ничего удивительного в том, что А.А. Харкевич отнесся с заинтересованным пониманием к тематике, расширяющей фронт близких ему фундаментальных работ.
Аттестация лаборатории Нюберга на тот момент неполна без рассмотрения еще двух направлений, связанных с именами М.М. Бонгарда и М.С. Смирнова; оба касаются линии «лаборатория–ИППИ», и заслуживают отдельного внимания.
Для М.М. Бонгарда едва ли не главным источником интереса к зрению была высокая стабильность ряда психофизических феноменов, что давало возможность моделировать, а значит понять, определяющие их алгоритмы. Примерно с 1959 года интересы М.М Бонгарда сместились со сферы зрения, и он целиком перешел к компьютерному моделированию процессов узнавания как важного (первого) этапа в моделировании (=понимании) процессов мышления. Способность узнавать сходство текущей ситуации (или объекта) и таковой из прошлого опыта он ранжировал как кардинальную, базовую для всякой способности пользоваться прошлым опытом, т.е. для обучения вообще (Бонгард с соавт., 1975). Фактически он переключился на дело своей жизни – понять, как на основе эмпирических данных человеческий мозг строит обобщения – формулирует «законы природы». (Это стало его целью еще в школе, вместе с его одноклассником Ефимом Либерманом, в довоенные годы). Начав с программы, способной находить простейшие математические зависимости в предлагаемых численных образцах, М.М. Бонгард с командой своих единомышленников за сравнительно короткий срок добился практически значимых результатов. О программе «Кора-3», идея которой принадлежит М.Н. Вайнцвайгу (Бонгард с соавт., 1966) Ш.А. Губерман, эксперт в этой сфере, писал мне в 2004 г: «Её писали Мика, Смирнов, Максимов и Петров. За 40 лет она прошла славный путь. Она работала в Нефтяном институте на нефтяных задачах, в Институте прикладной математики АН СССР на медицинских задачах, в Институте физики земли АН СССР на сейсмологических задачах. Она и сейчас на службе и я в неё за 40 лет не внёс никаких изменений. «Кору» переписывали много раз в разные годы, в разных местах, в Союзе и в Америке. Не так давно я видел статью американских геофизиков – они пользовались «Корой», которую мы им дали в 70-х. «Кора-3» абсолютный рекордсмен компьютерного мира и заслуживает книги рекордов Гиннесса».
Трагическая гибель М.М. Бонгарда на Памире в 1971 году оборвала эту линию, следующим важным этапом которой он считал моделирование целостного поведения, планируя придать программе способность ставить самой себе новые задачи (Бонгард с соавт., 1967). В связи с исключительной значимостью работ по проблеме искусственного интеллекта уместно вспомнить, что А.А. Харкевичу принадлежит один из первых вариантов алгоритмического описания механизмов процесса творчества человека (Харкевич, 1973), поэтому устремления М.М. Бонгарда должны были быть ему небезразличны независимо от их прикладного интереса.
Наконец, о «специальных интересах» М.С. Смирнова. Это относится к тематике, лежащей на грани науки в ее привычном, «респектабельном» понимании. Дело в том, что рядом с безусловно достоверным данными порой присутствует некоторый массив свидетельств, заслуживающих внимания, но не обязательно – доверия. Это не только НЛО или снежный человек; это и «парапсихология» – область паранормальных явлений и способностей человека; это и проблема «измененных состояний сознания», и тому подобное. Что здесь, правда, а что – чушь? Всё ли, чему мы не находим объяснения, следует игнорировать? Ответы на такие вопросы требуют тщательной, порой утомительной экспертизы, а серьезность задачи, стоящей перед специалистами по возможным путям передачи информации, может определяться заинтересованностью некоторых компетентных структур. Институту биофизики и ранее приходилось заниматься проблемой «передачи мысли на расстояние», привлекая М.С. Смирнова, как классного физика-экспериментатора, а после перехода лаборатории в ИППИ ему регулярно поручалась экспертиза работ такого плана. Личная проблема М.Смирнова, в моем понимании, заключалась в том, что он никогда не исключал до конца реальности явлений, которым мы сегодня не находим рационального объяснения. Напомню, что в институте А.А Харкевича уже и до того делались опыты по бесконтактной коммуникации между животными (Мирза и Мирзоян, на кроликах). А в свое время обсуждался и вопрос о том, чтобы известную тогда Розу Кулешову (жившую на Урале) принять в штат Института с тем, чтобы сделать доступным разностороннее изучение ее уникальных способностей. Словом, эта тематика «на грани» тоже не была новостью для А.А. Харкевича.
Суммируя, можно с уверенностью говорить, что переход лаборатории Нюберга в Институт А.А. Харкевича никоим образом не был противоестественным или навязанным ему сверху актом. Конечно, новая лаборатория занималась никак не «передачей» информации в живом, а процессами ее глубокой переработки, на уровнях от сетчатки глаза до центральных механизмов восприятия. Но и для самого А.А. Харкевича, с его широким спектром интересов, включавших участие «конечного потребителя» информации – человека – дело не ограничивалось ее передачей.
Не берусь судить, насколько заметным было появление биологической лаборатории для профиля ИППИ в целом. Можно отметить однако, что взгляд биолога на информацию несколько отличен от позиции технариев (термин Б.И. Кудрина), т.е. лиц с материально-техническим или математическим подходом, и заслуживает внимания. Всякое «изделие», любой рукотворный объект имеет свое назначение – он решает ту или иную целевую задачу своего разработчика. В отличие от инженера, биолог имеет дело с миром живых существ, при изучении которых он постоянно, на этапах от эмбриогенеза до целостного организма, сталкивается с присущей им, эндогенной целесообразностью, – каскадом программ (развития, поведения), где информация выступает как один из ресурсов решения задачи. Такой «приземленный» взгляд на информацию, опирающийся на представление о поведении в ситуации, требующей решения задачи, близок к понятию «полезной информации» (Бонгард, 1963), и к позиции А.А. Харкевича, который предложил похожую меру для количественного измерения ценности информации. Одним из ярких примеров плодотворности такого подхода, содержащим много общего с позицией биолога, служит работа В.С. Файна (Файн, 1987), которая затрагивает кардинальную проблему понимания (осмысления) речевого сообщения.
О том, насколько достойным явилось биологическое крыло Института проблем передачи информации, можно судить по тому, что три выдающихся ученых из его состава – А.Л. Бызов, В.С.Гурфинкель и Л.М. Чайлахян – были избраны член - корреспондентами Академии наук, а В.С. Гурфинкель – и действительным членом РАН.
М.Б. Беркинблит (ИППИ РАН)
Часть II (Теоретический отдел Института биофизики АН СССР)
Кто переходил в ИППИ в 1967 г. В марте 1961 г. был организован Теоретический отдел Института биофизики АН СССР. В нем было две лаборатории: биологическая и математическая. В биологической сначала были биологи и врачи: Гурфинкель, Аршавский, Родионов, Ковалев, Кедер-Степанова, Чайлахян (он уже был в Биофизике и только перешел в отдел), Алик Коц. Но потом появились "физики": Смолянинов, я, Женя Пальцев, Вадим Софронов, дипломники В.Л. Дунин-Барковский и Федя Северин, аспиранты Валя Кринский и Володя Пономарев. А вскоре и Толя Фельдман. Про сотрудников математической лаборатории я тут говорить не буду.
Научная тематика отдела была очень разнообразной. Сразу появилось два основных направления: работа на людях и работа на животных. Первым направлением руководил Виктор Семенович. У него было три основные темы. Первая - изучение движений здоровых и больных людей, в частности, проблема стояния, ходьбы, движений руки. Вторая тема - разработка новых медицинских приборов (за биоуправляемый протез руки Виктор Семенович и другие получили Государственную премию). Наконец, третья тема - движения человека в условиях невесомости. Вторая половина лаборатории занималась самыми разными вопросами. Сережа Ковалев и Лева Чайлахян занимались чисто биофизической проблемой: как зависят электрические свойства клеток и тканей (особенно сердечной ткани и нервных клеток с дендритами) от их геометрического строения. Потом к этой теме присоединились Юра Аршавский, я и Володя Смолянинов, который потом написал на эту тему книгу.
Инна Кедер занималась работой дыхательного центра, как экспериментально, так и с помощью моделирования, Ваня Родионов - регуляцией кровеносных сосудов, Юра Аршавский и я - физиологией мозжечка. Марк Шик был в группе Виктора Семеновича, но занимался локомоцией животных. С ним работал Ваня Родионов и др. В этой работе принимал участие сотрудник другой лаборатории Института биофизики - Гриша Орловский, который вскоре перешел в наш коллектив. Результатом этой работы стало открытие локомоторного центра среднего мозга.
Несколько слов надо сказать про первых лаборантов Теоретического отдела; все они потом перешли в ИППИ. Это были Володя Смолянинов и я, а также Лера (Валерия Борисовна) Петряевская и Тата (Виктория Юльевна) Харитон. Лера сначала работала с Володей Смоляниновым и занималась гистологией мозжечка, а потом работала с Инной Кедер по дыхательному центру. А Тата Харитон (дочь академика Харитона, генерального конструктора атомного оружия) была историком по образованию, но у нас научилась разным вещам и даже самостоятельно делала некоторые операции. Но ее основная роль была в другом: в создании атмосферы дружбы и в подъеме нашего культурного уровня. Израиль Моисеевич присылал к нам в отдел аспирантов математиков - Колю Васильева и Андрея Егорова, которые поднимали наш математический уровень. А Тата Харитон повышала наш уровень в гуманитарной сфере.
Надо особо отметить, что вместе с сотрудниками Теоретического отдела работали самые разные люди, которые числились совсем в других организациях. Например, фактически соруководителем отдела был Миша Цетлин, который работал в Институте прикладной математики. Там же работал Юра Котов, который сделал для Вани Родионова необычный стимулятор: он мог давать разные расстояния между каждой парой импульсов и задавать каждому импульсу свою амплитуду. Кроме того, Юра участвовал в моделировании работы мотонейронного пула. С самого начала с нами работал военный врач Игорь Сергеевич Балаховский, который предложил модель возникновения трепетаний сердца ("спираль Балаховского"); верность этой модели потом удалось подтвердить экспериментально. Ира Лукашевич жила в Ленинграде и занималась моделями возбудимых сред. Там же жил Виктор Варшавский, который занимался автоматами Цетлина. Ира была аспиранткой Миши Цетлина. Еще у него были аспиранты Дима Стефанюк и Саша Бутрименко. Еще до нашего перехода в ИППИ с нами работала Никита Дмитриевна Введенская из ИППИ, с ней у нас ряд совместных работ по проведению импульсов в возбудимых тканях. С Виктором Семеновичем работали разные врачи и инженеры. Например, известный нейрохирург - Кандель, специалист по космосу Виктор Малкин и т.д.
Из сказанного ясно, что в работах отдела заметное место занимали математические модели, что было характерно для того времени. Хотя основное место все же занимали биологические эксперименты.
Очень скоро после возникновения Теоретического отдела мы получили помещение в здании на ул. Вавилова. Но было известно, что Институт биофизики переедет в Пущино, и в приказе о создании Теоретического отдела было оговорено, что в этом случае отдел останется в Москве. Институт Биофизики начал переезжать в 1963, а мы еще долго работали в том же здании и числились в том же институте. Для перехода в другое место надо было решить две проблемы: 1) Найти помещение для работы и 2) Найти подходящий коллектив, в котором можно спокойно работать.
"Квартирный вопрос". Отступление про Николая Петровича Дубинина. Это известный генетик, который после сессии ВАСХНИЛ 1948 года остался без работы и уехал из Москвы, изучать птиц лесозащитных полос. Ему пытались создать лабораторию в Новосибирском центре, но Лысенко этого не допустил и Н.С. Хрущев эту лабораторию закрыл.
Директор Института биофизики Глеб Михайлович Франк решил приютить Дубинина в своем институте, утверждая, что очень актуальной является тема действия радиации на наследственный механизм. И Дубинин получил лабораторию в Институте биофизики. Она была расположена у станции метро Бауманская в маленьком деревянном домике.
Некоторые сотрудники Теоретического отдела участвовали в борьбе с Лысенко (писали письма и собирали подписи, помогали Н.Н.Семенову в написании статьи с критикой Лысенко и др.). После снятия Н.С. Хрущева в 1965 году Лысенко тоже был снят с поста директора Института генетики. Директором нового Института общей генетики был назначен Н.П. Дубинин. Ему было отдано здание Института биофизики, который его приютил, и Дубинин стал добиваться, чтобы сотрудники Института биофизики, остававшиеся в Москве, немедленно освободили это здание.
В том же 1965 году Теоретический отдел получил помещение на Ленинском 33. Там была комната у Левы, у Юры и меня, у Инны Кедер, у Марка Шика, у лаборатории ультразвука Эльпинера. А дальше, по иронии судьбы, шли комната и кабинет Лысенко, так что мы стали его соседями. Сейчас в большинство этих комнат помещается Лаборатория зрения ИППИ.
На Ленинском 33 получила помещение и Лина Соломоновна Штерн, которую тоже приютил Г.М. Франк. Она открыла гемато-энцефалический барьер и была первой женщиной - академиком АН СССР. Во время войны она входила в Еврейский антифашистский комитет, почти все члены которого после войны были расстреляны как израильские шпионы. Но Л.С. Штерн выжила и после ХХ съезда вернулась в Москву. В Институте биофизики она руководила физиологической группой. Так как, на Ленинском 33 получили помещение разные лаборатории (наша, ультразвука, физиологическая), видно, что этот вопрос был решен на уровне Президиума АН. Кроме того в 1965 году кончили строить Лабораторный корпус "А" МГУ. Туда переехал Сережа Ковалев, Марк Шик, Гриша Орловский. А у Виктора Семеновича были комнаты в Институте нейрохирургии.
Куда идти ? Таким образом, квартирный вопрос был решен. И Теоретический отдел еще два года работал в составе Института биофизики. Однако затем стали требовать, чтобы сотрудники Теоретического отдела или уехали в Пущино, или перешли в другой институт. Вопрос о том, куда идти, стал очень острым. Этот вопрос в Теоретическом отделе обсуждался. Были варианты. Институт ВНД А.И. Асратяна, где были дружественные лаборатории М.А.Алексеева, В.Г.Самсоновой, Марата Иоффе, но они не советовали туда идти. В нашем отделе был сложный состав сотрудников, сложная и очень разнообразная тематика (и не та, что в ВНД). Еще был вариант - Институт автоматики и телемеханики. Там тоже были дружественные лаборатории: Н.В. Позин, Айзерман (один из его основных сотрудников - Лева Розеноэр учился в одном классе с Левой Чайлахяном). Там уважали моделирование. Занимались проблемой узнавания, изучали движения человека. Мы ходили на их семинары и конференции. Но институт был большой и сложный.
Наконец был еще вариант - ИППИ. Там нам путь проложила лаборатория зрения. С этой лабораторией у нас было "Родство душ". Когда разрешили кибернетику, в АН был создан "Совет по кибернетике". Его председателем был А.И. Берг, а ученым секретарем - М.Л. Цетлин, один из руководителей Теоретического отдела.
В 1962 году вышел сборник статей "Биологические аспекты кибернетики". В нем была статья Н.А.Бернштейна про кибернетику и физиологию; статья И.М.Гельфанда, М.Л. Цетлина, В.С.Гурфинкеля про управление сложными системами; статья Цетлина и Варшавского про автоматы. А также статьи Н.Д. Нюберга, М.М. Бонгарда, А.Л. Бызова. И все эти статьи не случайно собрались под одной крышей. Сотрудники лаборатории зрения и Теоретического отдела были связаны не только общими научными интересами и подходами, но и личными отношениями. Приведу один пример. В 1946-47 учебном году я работал на военном заводе в лаборатории Ю.И.Китайгородского, а вечером учился в школе рабочей молодежи в 10-м классе. Но один вечер в неделю я прогуливал школу, потому что ходил в старое здание университета на школьный кружок, который вел студент 4-го курса Физфака Мика Бонгард. В конце концов, коллектив Теоретического отдела доверил решение вопроса о том, куда переходить, И.М.Гельфанду.
Переход в ИППИ. Летом 1967 года часть нашего отдела (Аршавский, Чайлахян, Ковалев, я, кажется Володя Смолянинов) была в экспедиции на острове Попова в Японском море. В один прекрасный день пришла баржа из Владивостока и привезла нам телеграмму. В ней говорилось, что Теоретический отдел переходит в ИППИ. В ней также просили, чтобы мы проголосовали, брать ли с собой в составе биологической лаборатории Ефима Либермана. Мы ответили, что надо брать, но лучше не в составе лаборатории (Ефим очень раздражал Виктора Семеновича), а в качестве отдельной группы. Но это оказалось невозможно, и Ефим вошел в состав нашей лаборатории. Так в ИППИ перешел не только Теоретический отдел, но и еще несколько человек: сам Ефим, который учился в одном классе с М.М. Бонгардом, Ира Глаголева, Лиля Цофина и др. В дальнейшем Ефим (вместе с В.П.Скулачевым и др.) получил Государственную премию за доказательство гипотезы Митчела о работе митохондрий. Этот пример показывает, что некоторые важные вопросы в Теоретическом отделе иногда решались или голосованием или просто совместным обсуждением с основными сотрудниками. Но решение о том, куда нам переходить было отдано в руки И.М. Гельфанда, который лучше разбирался в ситуации.
Помню еще знакомство с И.А. Овсеевичем, который всегда интересовался работами биологов и был в курсе их работ. Но от этой первой встречи мне запомнилось следующая его фраза. Иосиф Абрамович сказал: "Нас все время ругают, что в Институте мало членов партии. Ну, вот теперь, после вашего перехода наша парторганизация увеличилась на треть". У нас членами партии были В.С. Гурфинкель, С.В. Фомин и Ю.И. Аршавский. После нашего отдела в ИППИ появлялись и другие биологи. Так в ИППИ перешла лаборатории Матвея Архиповича Алексеева, группа Н.В. Самосудовой.
Вот так мы попали в ИППИ. И никогда не жалели.
Список литературы
Смирнов М.С. – Биофизика. 1961. Т. 6. С. 687.
Смирнов М.С. Оптика глаза.// //Физиология сенсорных систем. Ч. 1. Физиология зрения. Л. «Наука». 1971. С. 37-59.
Бонгард М. М. Колориметрия на животных // Доклады АН СССР, 1955. Т. 103. № 2. С. 239-242.
Бонгард М.М. и Смирнов М.С. Визуальная колориметрия методом замещения (новая система колориметра для исследования цветного зрения человека). // Биофизика. 1957. Т. 2. С. 119-123.
Смирнов М.С. и Бонгард М.М. Пороговый и колориметрический методы изучения цветного зрения.//Биофизика. 1956. Т. 1. С. 158–162.
Г.А. Мазохин-Поршняков. Колориметрическое изучение свойств зрения стрекоз (электрофизиологическое исследование) //Биофизика. 1959. Т. 4. С. 427-436.
Г.А. Мазохин-Поршняков. Колориметрическое изучение свойств цветового зрения насекомых на примере комнатной мухи.//Биофизика. 1960. Т.5. С. 205-303.
Г.А. Мазохин-Поршняков. Колориметрическое доказательство трихромазии пчелиных (на примере шмелей) // Биофизика. 1962. Т. 7. С. 211-217.
Г.А. Мазохин-Поршняков. Зрение насекомых. М., «Наука». 1965.
Орлов О.Ю. и Бызов А.Л. О работе глаза паука (Aranea). // Биофизика. 1962. Т. 7. С. 70-72.
Орлов О.Ю. Цветовое зрение.// Физиология сенсорных систем. Ч. 1. Физиология зрения Л., «Наука». 1971. С. 246-270.
Бызов А.Л. Нейрофизиология сетчатки позвоночных//Физиология сенсорных систем. Ч. 1. Физиология зрения. Л., «Наука». 1971. С. 126-149.
Ярбус А.Л. Роль движения глаз в процессе зрения. М., «Наука». 1965.
Нюберг Н.Д., Бонгард М.М. и Николаев П.П. О константности восприятия окраски.// Биофизика. 1971. Т. 16. № 2.
Бонгард М.М. Проблема узнавания. М., Физматгиз. 1967.
Ее перевод: Bongard, M.M. Pattern Recognition, New York: Spartan Books, 1970.
Бонгард М.М., Вайнцвайг М.Н., Губерман Ш.А. Извекова М.Л., Смирнов М.С. Использование обучающейся программы для выявления нефтеносных пластов.// Геология и геофизика, 1966, № 6 .
Бонгард М.М., Лосев И.С., Смирнов М.С. Проект модели организации поведения – Животное. // Моделирование обучения и поведения. М., «Наука», 1975.
Харкевич А.А. Некоторые воззрения на механизм творческого процесса, т. 3. М., «Наука», 1973.
Бонгард М. М. О понятии «полезная информация».// Проблемы кибернетики. Т. 9. М., 1963.
Александр Александрович Харкевич. http://www.iitp.ru/ru/about/136.htm (о мере оценки целесообразности информации, предложенной А.А.Харкевичем).
Файн В.С. Распознавание образов и машинное понимание естественного языка. М., «Наука». 1987.
Функционирование слуховой системы комаров в условиях имитации полёта
Достарыңызбен бөлісу: |