А ларчик просто открывался…

А ларчик просто открывался…

С давних времён лицемеры связаны с театром, ведь ещё в Древней Греции так называли актёров. Они выступали в масках и меняли их во время представления, то есть примеряли на себя разные лица. С течением времени значение слова изменилось, но лицемеры не исчезли из театра. Так Мольер запечатлел на века Тартюфа, мастерски исполняющего роль святоши перед Оргоном. Но так ли он убедителен в этой роли? Или же Оргон убеждает себя в этом сам? Ведь он находит в Тартюфе воплощение своих идеалов и, несмотря на его реальную сущность, видит в нем только то, что хочет видеть. Таким образом, Мольер изобличает не только один из самых распространённых пороков его времени, но и вечную общечеловеческую проблему: быть или казаться. Сталкивается с ней и Оргон, пытающийся быть одновременно хорошим другом и верноподданным короля, когда получает на сохранение ларец от друга-мятежника. В этом, кажется, и кроется исток его слепой веры в праведность Тартюфа, ведь он сам грешит и отчасти становится лицемером, скрывая ларец от короля. И это чувство вины застилает ему глаза. Получается, Мольер сталкивает идеальный мир с реальным, законы государства или общества и мораль, справедливость.

А теперь, обнаружив конфликт, рассмотрим, как его претворяют в жизнь два выдающихся режиссёра Анатолий Эфрос и Ян Фрид. Две постановки, каждая из которых интересна по-своему. Великолепные актёры, в который раз заново переживающие дела давно минувших дней, но актуальных и поныне. В мхатовской постановке это прежде всего Александр Калягин в роли Оргона и Станислав Любшин в роли Тартюфа. Эфрос тщательно подбирал актёров – как вспоминает А. Калягин: «А через год после нашего неудавшегося «Гамлета» Анатолий Васильевич пришёл во МХАТ и предложил мне роль Оргона в «Тартюфе». И начались запойные — другого слова просто невозможно подобрать! — репетиции. …но в «Тартюфе» я уже был смелее, активнее в своём отношении с режиссёром — уже мог что-то предлагать, но все-таки продолжал быть очень исполнительным».

А тут как раз и нужен был Оргон исполнительный и деятельный, хозяин дома, способный приструнить Дорину, поставить на место домочадцев, неукоснительно следуя своей сверхзадаче: внедрить Тартюфа в дом любыми средствами. В его действиях нет сомнений, он уверен и не поддаётся увещеваниям Клеанта, которому Эфрос придаёт новый смысл: из блеклого резонёра он превращается в яркого, будто вещающего с трибуны оратора. Но его запальчивость, боязливость и осторожность придают образу комичность.

Что до Тартюфа-Любшина, то он, несмотря на прямолинейность и не шибкое притворство, затуманивает разум и усыпляет бдительность. Он, словно змей-искуситель обольщает постоянно сбивающуюся и забывающую о своей цели в разговоре с ним Эльмиру, которую совершенно прелестно исполнила Анастасия Вертинская. Она смело, но с «испуганными глазами» ведёт с ним игру, при этом её актёрская игра настолько естественна и непринуждённа, что до конца и не знаешь, кто выйдет побудителем. Казалось бы, неприметный серый камзол должен скрывать Тартюфа, превращая в обычного человека, которым может быть каждый. Тем не менее Тартюф не мимикрирует, а ещё сильнее выделяется на контрасте с пышной обстановкой дома и костюмами других, давая понять, что это не простая обыденность, за ней кроется опасность. Подтверждение этому можно найти и в словах Эфроса: «Тартюф нагл, целеустремлён. Он гибок. Он опасен! Я вижу артиста, который сумел бы хорошо всё это сыграть, — Смоктуновского. А может быть, ещё Любшин? У них, мне кажется, есть эти страшноватые краски. Надо сыграть не ханжу, а претендента на власть. Политикана. Человека, способного завоёвывать и одурманивать».

В этом можно усмотреть и политические аллюзии на советскую эпоху, тем более, что год выхода спектакля совпадает с годом XXVI съезда КПСС, превзошедшего все мыслимые пределы по количеству славословий в адрес вождя и не принявшего ни одного сколько-нибудь нужного для страны решения. Достигла апогея эпоха застоя, в которой слова власти уже мало соответствовали реальности. Такое расхождение идеалов, обещаний с реальной обстановкой в стране, засилье ханжей не могло не откликнуться у зрителей. Как и Мольер, Эфрос обличает вечные пороки «героев своего времени», делая свою постановку довольно приземлённой, реалистичной: чего только стоит Оргон, при входе в дом снимающий с себя парик и шляпу. Хотя зрители и без этого чувствуют реальность происходящего на сцене.

Другие ощущения вызывает мюзикл Яна Фрида. Романтическими и возвышенными предстают перед нами главные герои. Наивный и доверчивый Оргон, исполняемый блистательным Владиславом Стржельчиком, не то, что не хозяин в доме, он ещё и спрашивает, можно сказать, дозволения у Тартюфа. Он искренне верит Тартюфу, испытывая настоящее крушение надежд, идеалов после его разоблачения. Последнего же играет Боярский, благодаря чему его Тартюф также искусно играет на чувствах всех членов семьи. Лицемер виртуозно манипулирует Оргоном, хитроумно маскируя истинное лицо в отличие от Тартюфа у Любшина. Здесь он не столь примитивен и в своём плутовстве, и в своей надменной наглости, и в своих вожделениях. В каком-то смысле Тартюф тоже, как и Оргон, возвышенный, он гениален в своём таланте перевоплощений.

С этим связан и финал, в котором обманщик сбегает от стражников со словами: «Догоните меня? И что? Напрасный труд! Бессмертен я: Тартюфы не умрут». Таким образом, в этой трактовке герой олицетворяет воплощённое лицемерие, собирательный образ всех тех Тартюфов, встречающихся в повседневной жизни. И то, что он остаётся непобеждённым, снова наталкивает на исторический подтекст. Опять же стоит обратить внимание на год выпуска – 1992, то есть время после развала СССР – анархии, беззакония и бандитизма, говорит нам о периоде, когда люди творили всевозможные бесчинства, при этом оставаясь безнаказанными. Фрид показывает бессилие власти и торжество лицемеров. При этом он прибегает к необычной форме изображения – мюзиклу, с чем связано обилие музыкальных фрагментов и, соответственно, купюр. Песни зачастую заменяют оригинальный текст, при этом, мне показалось, сильно сократилась роль Дорины, которая у Эфроса была чуть ли не главной героиней, здесь отодвигается на второй план. Ей не достаёт мотивов, у неё нет никакой сверхзадачи, она лишь подтрунивает над Тартюфом и остальными, не пытаясь противостоять, отстаивать правду и защищать честь семьи Оргона.

Однако такой жанр открывает возможность режиссёру для поддержания стиля романтизма, лёгкости и пышности с элементами бутафорности, иллюзии. Хотя ирреальные элементы присутствуют и во МХАТе. Например, огромная гротескная люстра с множеством свеч, заменяющая занавес, не может не приковать внимания зрителя. Выдумка Дмитрия Крымова не только отражает «приземлённость», роскошь убранства дома, но и нереальность, связанную с взглядами Оргона. То же касается и костюмов, ведь в театральной постановке они пропитаны историчностью, элегантной пышностью, лишь изредка намекающими на неестественность, фальшивость, как в случае с париком Оргона.