А. С. Семёнова Несвоевременный дендизм А. В

Александр Васильевич Дружинин родился в год создания «Руслана и Людмилы», а в год рождения Оскара Уайльда написал «Легенду о кислых водах». Для литературоведов он - прежде всего критик, прозаик, переводчик, исследователь британской литературы; для современников автор нескольких повестей, в том числе нашумевшей тогда «Полиньки Сакс» (1847), блестящий критик, англоман – медленно угасшая знаменитость, занимавшаяся сомнительным и несерьезным «чернокнижием», мы же исследуем оксюморон «русский писатель-денди периода “натуральной школы”».

Дендизм, кратчайшее определение которому – «панэстетическая оппозиционность» (корни ее усматриваются еще в античности), развивался волнообразно, пережив в XIX веке, в эпоху романтизма, «классическую» пору.* В 40-х годах XIX века дендизм переживает стадию рефлексии, происходит его осмысление как философии жизни, в первую очередь французскими денди Бодлером и Барбе д’Оревильи. В России этот этап парадоксально совпал с эпохой «натуральной школы», окончательно разделив два эстетически оппозиционных направления, понимаемые как «пушкинское» и «гоголевское» течения в русской литературе, что начинает отчётливо осознаваться писателями-денди. Для русских денди-литераторов эпохи - Дружинина и Соллогуба, занимающих в литературе скромное место писателей второго ряда, – дендизм превращается как в поле истинного новаторства, так и в признак новой оппозиционности, почва для которой – современность. Эта осознанная оппозиционность получает все большее развитие, впоследствии достигая апогея у К.Леонтьева, писателя-денди «эпохи одиночества», 1860-70-х годов.

Парадоксы и непонимание являются неотъемлемой частью судьбы писаталей-денди и даже посвященных им исследовательских работ. Так, датский исследователь Михаил Анмартин Бройде в своем масштабном и тщательном исследовании творческого пути писателя констатирует: «Дружинин в течение всей своей деятельности критика боролся с так называемым дендизмом в литературе, то есть с угодливым и восхищенным показом жизни аристократии»** [2, с.229], тем самым приравнивая истинный дендизм как «новый аристократизм» (термин Бодлера) к творчеству и поведению эпигонов, сохранивших лишь огрубленную оболочку дендизма. Данное различие отчетливо понимается самим Дружининым: не находя примеров подлинного дендизма (то есть и аристократизма, и независимости) среди своих современников, он испытывает тоску по «увлекательному, пиршественному, остроумному, великому осьмнадцатому столетию» [2, 280]. Дружинин питает неприязнь и к новому поколению, и к современному Петербургу: «Я вообще не люблю львов и денди» [8, 217]. «Я ли чересчур взыскателен, они ли пошлы, только нам не о чем говорить. Беззаботная молодежь ничего не читает, ни о чем не думает, ведет жизнь, по-ихнему – веселую, по-моему – однообразную до крайности. Для каждого из них величайшее несчастие выехать хоть на время из Петербурга, мне только и видится, как бы уехать отсюда». [1, с.185]. Более того, Дружинин чувствует неприязнь к своему «прозаическому времени» [8, с.510].

В отличие от иных русских денди, питавших интерес к Франции, Дружинин в своих художественных произведениях, журналистике, критике, и особенно переводах совершает «побег» в другую эпоху наряду с апелляцией к другой – британской - культуре (тем, что гораздо позднее получит название «внутренней эмиграции» у русских интеллигентов, которых по некоторым признакам относят к наследникам денди***). Дружинин вызывает недоумение у своих современников, идя вразрез с революционно-демократической критикой, провокационно выступая за «чистое искусство» и фактически приведя к краху возглавляемый им журнал «Библиотека для чтения». Дружинин идет еще дальше и нарочито противопоставляет себя эпигонам дендизма, «нахальным львам с плешивою маковкой и безумным тщеславием» [6, c.425], дискредитирующим само звание денди. У Дружинина противопоставляются два аллегорических типа – «лев» и «медведь» (как и у Соллогуба в одноименных произведениях), первый ассоциируется с франтом, второй – с образом мужлана. Что примечательно, Дружинин неоднократно заявляет о своей принадлежности именно ко второму типу, подчеркивая тем самым свою «благородную независимость от условий мелочного дендизма» [6, с.424]. Вместе с тем, богемная жизнь, «предполагавшая всестороннее постижение действительности («искусство жить»), рассматривалась Дружининым как панацея от односторонности, в которую вдались писатели гоголевской школы, изображавшие «темные» стороны жизни». [1, с.34]

Писатель «второго ряда» редко выступает творцом новых форм и типов, и в этом смысле Дружинина приято рассматривать как представителя «натуральной школы», ведомого, а не новатора, однако подобный устоявшийся взгляд не учитывает те подводные течения, которые в итоге уносят того же Дружинина прочь от современников. Уже «Поленька Сакс» стала живым опровержением утверждения Белинского «о невозможности написать замечательное произведение без применения метода натуральной школы». Она не имела «ничего общего с тоном и манерой последователей гоголевской «Шинели», <сочетая> романтический (в некоторых местах мелодраматический) сюжет с изысканным, сдержанным, сжатым, стремительным слогом» [1, с.138].

В эпоху положительных людей Дружинин позиционирует себя как посторонний наблюдатель «вне времени», продолжающий характерное для денди-автора стремление сблизить вымысел и реальность. Он повсеместно (совершенно в британском стиле) подчеркивает собственную несерьезность и «дилетантизм», провокационно провозглашая свою немодность и несовременность, поругивая свое «медвежье перо». [6, с.744] Писатель даже заявляет: «я отчасти еретик насчет литературы», поскольку зоркий глаз и меткий язык он ценит не меньше таланта и вдохновения. [6, с.211], любимыми жанрами выбирая «меткое словцо, парадокс, анекдот», отмечая умение излагать «бойко, без заботы, парадоксально, сухо» как особое достоинство (и, что примечательно, относя эти черты к признакам британской литературы). [3, c.580]

С дендистским лукавством Дружинин пишет: «Страшитесь, как огня, войти в моду - великое бедствие». [5, c.540]. Но что он на самом деле имеет в виду? В «Записках петербургского туриста» мы находим ответ: «Турист привык сам руководить других, а не идти за чужим хвостом». [6, c.639] Здесь дендизм и чудачество соприкасаются. Подчеркнутая несоврменность (у Дружинина - игра в несовременность) - важная характеристика английских чудаков. «Отношение к моде в этом плане может явиться своеобразным индикатором эксцентричности: обычным людям свойственно идти вслед за модой, а эксцентрики стремятся быть либо на самом острие моды, либо демонстративно противопоставлять себя моде». [7, с.160]

В полном соответствии с дендистским принципом «спреццатуры» (намеренное сокрытие любых приложенных к творчеству усилий, нацеленность на впечатление легкости), Дружинин характеризует свое повествование как анекдот, извиняясь «в их неполноте и легкости». [6, c.545] Он даже приводит упрёк воображаемого читателя автору в том, что повествование ведется лишь «о дурном тоне, о теплых фуражках и вреде столичного чванства». [6, c.501]

В «истинном происшествии» «Шарлотта Ш-ц» Дружинин характеризует свой метод: «Я беру жизнь как она есть, не торгуясь и не восхищаясь, жизнь всю, с ея неоконченными романами, с трагикомедиями и растянутыми поэмами, с стариковскою любовью, разочарованными мальчишками и холодными женщинами». [2, с.454] Там, где повествование скучно, Дружинин объявляет, что добился своей цели, вызвав у читателя нужное ощущение, необходимое по внутренним законам повествования: «Я вижу, почтенные мои слушатели, что художественность моего описания наводит на вас зевоту, иначе и быть не может, - я должен произвести это впечатление и горжусь своим успехом, как рассказчик». [2, c.595] Либо, если автору не хватает мастерства, он скромно признается: «Знаю, что мой рассказ сух и гол, но и он может навести на хорошую мысль какого-нибудь настоящего художника». [3, с.383]

Во все времена у писателей-денди завуалирована авторская позиция, отсутствует прямой дидактизм и оценочность, нет четкого деления героев на положительных и отрицательных (но при этом есть большое стремление к типизации), важна ирония и самоирония, а также внимание к мельчайшим деталям.**** Масштабность, серьёзность, недостаток самоиронии в гоголевском письме противоречит важным дендистским принципам: «кэмповости» (насквозь ироничному и самоироничному игровому повествованию) и «спреццатуре». Для Дружинина важно следовать своим идеалам, сколь старомодными и странными они бы ни казались.

Рассматривая лексико-семантическую группу «денди» у Дружинина, мы наблюдаем характерное разграничение коннотаций. Слово «фат» получает самый негативный оттенок (пренебрежение, презрение) как воплощение того, что ненавистно Дружинину (нередко в синонимы попадает и «денди»***** - но только когда речь идет о современности), также часто ироничное отношение ко «львам». Нежно-шутливый тон наблюдается в употреблении слов «петиметр», «щеголь», а особенно – «чудак», воспринимаемых Дружининым как относящиеся к старой эпохе (здесь частотны эпитеты «старый», «старинный», сравнение с рыцарями и романтиками) либо вневременные. Последнее наименование заслуживает особого внимания.

«Чудак» занимает одно из первых мест по количеству словоупотреблений в прозе Дружинина. «Чудак» всегда связан для Дружинина с положительной оценочностью, нехарактерной для русской ментальности [7, с.146-148], неизменно ассоциирован в сознании автора с британской аристократической культурой, основа которой – «чудачество и эксцентричность» [7, c.80], самостоятельностью в мыслях и поступках, парадоксальностью и непрактичностью как положительными качествами.

Возможно, Дружинин бессознательно переносит на чудака ту роль аристократического индивидуалиста-одиночки, в которую ставит современное ему общество героя дендистского типа. К тому же, «считаться чудаком бывает иногда полезно и всегда спокойно». [1, c.604]

Любимые герои «дендистского универсума» Дружинина, эксцентрики, эстеты, чудаки и эпикурейцы, всегда наделенные прекрасным вкусом и врожденным аристократическим инстинктом, нередко с оттенком устарелости и романтизма – Константин Сакс, типичный представитель поколения байронических романтиков Барон Реццель и любимец автора – андрогинный «Амур» Костя, каждым движением которого автор не устает любоваться («Рассказ Алексея Дмитрича»), Виктор Самборский («Пашенька»), англоман Павел Павлович («История одной картины»), рассказчик из «Прошлого лета в деревне», «странный человек» и «безукоризненный лев» Антон Ильич Барсуков («Легенда о кислых водах»).

Дружинин рефлектирует и по поводу смены поколений в дендизме, всегда отзываясь о старом поколении как о милом, немного смешном, с яркими литературными образцами - жизненными ориентирами. Вот предельно меткий пассаж из его рассуждений о генезисе типа: «Все мы помним в Петербурге период Чайльд-Гарольдов, Манфредов и многих господ, драпировавшихся плащом Байрона. <…> Потом наступила эпоха щеголей, дендизмом исполненных львов, великосветских Брумелей, Наконец и фатам, и львам, и подкрашенным щеголям пришлось круто: их принялись обсмеивать повсюду <…> В замене Гарольдов и Брумелей, свет вдруг закипел рассеянными юношами, людьми, исполненными всякого ноншалансу и всяческого невнимания к человечеству». [1, c.242]

Дружинин не только рисует в каждом произведении героя, наделенного чертами денди, но и создает переходящего из одного произведения в другое альтер-эго, наследника романтических денди врача Армгольда (которому дана гётевская пара в лице ведомого, более слабого, по-девически болезненно-прекрасного Радденского). Армгольд – не получающий развития персонаж, вещь в себе, «странный человек», «колдун», у которого есть «непонятная власть надо всем», в его речах просвечивает «холодное, безотрадное отвращение к людям и их интересам», в нем сокрыта сила, которая «при других обстоятельствах, изумила бы многих, многих своим блеском и постоянством», при этом его «маленькая слабость» - «считать людей ровно за ничто» [3, c.214-215]. При этом действия героя часто непредсказуемы и не преследуют никакой личной выгоды. Именно Мефистофель-Армгольд в рассказе «Фрейлейн Вильгельмина» произносит приговор не только себе и Радденскому, но и автору: «Есть такие организмы, которым, родившись, следовало бы всю жизнь простоять стеклянным колпаком. <…> они страдают там, где никто не страдает, извлекают вражду и отвращение из того же источника, откуда весь свет черпает выгоду и спокойствие». [3, с.196-197]

В духе своего времени, Дружинин сюжетно «приземляет» героев, но на уровне чувств они остаются на романтической высоте. Осознанная общественная и литературная позиция Дружинина отражается и на его жизни, и на его творчестве (говоря о денди, всегда следует добавить «жизнетворчестве»).

Исторически денди соединяет в себе тип «русского европейца» и «лишнего человека», в 40-е годы окончательно входя в конфронтацию с типом «новых людей» и профанируясь в хлестаковском образе. Защита Дружининым Адуева-младшего и Обломова и обличение новых ложно-положительных типов – явление очень показательное. Отдельного исследования заслуживает тема детства и взросления героев в произведениях «Обломов» и «Рассказ Алексея Дмитрича».

Центральной фигурой своего «универсума» Дружинин делает новый тип – смешение традиционного дендистского «лишнего человека» и британского «чудака», пересаженного автором на родную почву, в том числе в собственном лице. От предшествующей, пушкинской эпохи Дружинин принимает романтическое мировосприятие, добавляя ориентацию на британскую культуру и апологию чудачества; он синтезирует формы «натуральной школы» и противоположную ей эстетику. Над пропастью «прозаического времени» писатель строит мостик к следующей эпохе предельного и открытого автобиографизма, имморализма, в некотором роде возрождающего либертенство, андрогинного эстетства, нового индивидуализма и утверждения абсолютной власти красоты, задолго до Леонтьева и Уайльда развивая те мотивы, которые станут актуальны в XIX веке.

* Многочисленные исследования французских, британских и русских авторов не дают четкого определения дендизма. Мы рассматриваем данное явление в широком (временном, территориальном, общекультурном) его понимании (показанном Ю.М.Лотманом, F.Coblence, О.Б.Ванштейн и др. исследователями).

** Крайне интересной представляется изучение пары «Дружинин-Бальзак», чья общая «завоевательная» позиция по отношению к аристократическому обществу и связанное с этим сложное отношение к денди отмечаются Бройде. Следует сказать, что к творчеству Дружинина также в определенной степени применим подход А.П.Скуратовской – рассмотрение «дендистского универсума» на материале всего корпуса текстов автора (подробнее см.: Скуратовская А.П. Дендизм у Бальзака: Персонажи и ситуации: Дисс. … канд. филол. наук.– М.: ИМЛИ, 2002. – 200 с.)

*** См. об этом: Броувер С. Парадоксы ранней русской интеллигенции (1830-1850-е гг.): Национальная культура versus ориентация на Запад // Русская интеллигенция и западный интеллектуализм: История и типология. - Неаполь, май 1997. - С. 49-66.

**** Для Дружинина, как и для его современника Соллогуба, современный им растиражированный дендизм и «браммелевское» направление мыслей – два разных явления с разным к ним отношением (ср. неприятие термина «дендизм» биографом Браммелла Уильямом Джессе). Однако впоследствии (в первую очередь, благодаря упомянутым выше французским авторам-денди) все разновидности оппозиционного панэстетизма с их характерными чертами подводятся под общий знаменатель дендизма и для исследований XX-XIX века характерно использование «денди» в качестве ядра семантического поля.

Здесь же стоит отметить, что содержащиеся в «Письмах иногороднего подписчика» нападки на дендизм связаны исключительно с отсутствием чувства меры и стиля у русских авторов (в том числе Соллогуба!), бытописующих высший свет, а не с ненавистью Дружинина к дендизму. К сожалению, подобные крайности встречаются и в несправедливых утверждениях о неприятии Гоголя Дружининым, об отрицании Дружининым воспитательной роли искусства (подробнее об этом см. работы автора Щеблыкиной (Шевцовой) Л.И.).

***** О детали нового типа, возникшей у Пушкина и возродившейся только у Чехова, см.: Чудаков А.П. Какой воротник был у Евгения Онегина?: Проблемы комментирования романа и его поэтика // Пушкин и мировая культура. – С. 53-55.

Перцепция пушкинской и гоголевской традиции освещена Дружининым в программных статьях «А.С.Пушкин и последнее издание его сочинений», «Критика гоголевского периода русской литературы и наши к ней отношения».

1. 
   Алдонина Н.Б. А.В.Дружинин (1824-1864): Малоизученные проблемы жизни и творчества. Автореферат дисс. ... д. филол. наук. - Саратов: Изд-во СГУ, 2006. - 51 с.
   
2. 
   Бройде А.М. А.В.Дружинин: Жизнь и творчество. – Copenhagen: Rosenkilde&Bagger, 1986. – 533 с.
   
3. 
   Дружинин А.В. Собрание сочинений: В 8 т. Т.1. – СПб.: Типогр. Имп.АН, 1865. – 656 с.
   
4. 
   Дружинин А.В. Собрание сочинений: В 8 т. Т.2. – СПб.: Типогр. Имп.АН, 1865. – 455 с.
   
5. 
   Дружинин А.В. Собрание сочинений: В 8 т. Т.6. – СПб.: Типогр. Имп.АН, 1865. – 540 с.
   
6. 
   Дружинин А.В. Собрание сочинений: В 8 т. Т.8. – СПб.: Типогр. Имп.АН, 1865. – 770 с.
   
7. 
   Карасик В., Ярмахова Е. Лингвокультурный типаж «английский чудак». – М.: Гнозис, 2006. – 240 с.