Академия наук СССР

ИНСТИТУТ НАРОДОВ АЗИИ

ИЗДАТЕЛЬСТВО «НАУКА»

Главная редакция восточной литературы

Москва 1967

Ш 24

Коралловый город

Золотая цепь португальцев и папский нунций

«Господин семи морей»

«Валампури»

История Кока и Бартера

Улица Святого Георгия

За священным чанком

Труженики моря и те, «кто ест за столом»

Загадка парава

Я обернулась к человеку, произнесшему эту фразу. Вокруг стоял невообразимый шум. Трубили храмовые трубы, били барабаны, полуобнаженные люди, сопровождавшие богато убранный паланкин, вразнобой что-то кричали. В паланкине восседал черноликий бесстрастный бог. Процессия плыла мимо огромных гопурамов¹ храма Мадураи, на которых сердились, смеялись и кровожадно скалились синие, красные, зеленые и белые индусские боги.

— Вы что-то сказали о жемчуге?

— Ну да, именно о жемчуге. Посмотрите на бога в паланкине. На нем бриллианты, рубины, изумруды. А богиню Минакши украшают жемчугом. Отойдите в сторону, ведут слонов.

Разрисованные головы слонов покачивались над толпой. Их уши чуть подрагивали при каждом новом всплеске крика и хриплых звуков медных изогнутых труб. Наконец шум постепенно стал затихать. Процессия повернула за угол храмовой стены и скрылась в направлении восточного гопурама.

Моего нового знакомого звали Рангачари. Брахманская косица, увязанная в седеющих волосах, шнур «дважды рожденного»², спускавшийся с левого плеча, свидетельствовали о принадлежности его к высшей касте индусских жрецов.

— Храм Мадураи, — продолжал он, — вы, наверное, это знаете, знаменит на всю Индию. Ему не менее двух с половиной тысяч лет. За время его существования в храме накопилось много сокровищ. Но лучшее, чем владеет храм, — это жемчуг. Ну что же мы с вами здесь стоим? Жемчуг надо смотреть, а не слушать о нем рассказы.

— А разве это возможно?

— Постараемся что-нибудь сделать.

Мы входим под прохладные своды храмовых ворот и попадаем на открытый, мощенный каменными плитами двор. Плиты раскалены. Стоит апрель — месяц жаркого сезона. Раскаленный камень жжет босые ступни: туфли пришлось оставить у входа. Таков обычай, и его надо соблюдать. Во мне пробуждается инстинкт самосохранения, и я прямо устремляюсь к священному водоему «Золотых лилий». Рангачари едва поспевает за мной и уже на ходу кричит: «Не туда. Нам в обратную сторону». Я бросаю тоскующий взгляд на зеркальную поверхность воды, таящую в себе спасительную прохладу, и снова продолжается кажущийся бесконечным путь по раскаленным камням.

Наконец мы вступаем под своды прохладного полутемного зала с колоннами из серого гранита. Вдоль колонн горят светильники, пахнет прогорклым маслом. Под колоннами дремлют пришедшие издалека паломники. С противоположного конца зала доносится монотонное пение. Там свершается пуджа¹ в честь бога Шивы. Несколько полуобнаженных жрецов сидят на возвышении, на котором за решетчатыми дверьми виден украшенный гирляндами цветов Шива. Пламя, отражаясь, играет на меди многочисленных светильников. Золотистый свет льется в полумрак и придает предметам и людям неясные, таинственные очертания. Курятся сотни благовонных палочек. Рангачари кланяется одному из жрецов, и тот нехотя подходит к нам. Жирный живот жреца нависает над дхоти², в глазах выражение сонливости, смешанное с раздражением. Рангачари что-то ему объясняет, жрец покачивает головой, и в такт этим покачиваниям колышется его огромный живот. Наконец жрец делает знак следовать за ним. Мы снова проходим под колоннами, выходим во внутренний, огороженный каменной стеной дворик, спускаемся по лестнице, попадаем опять в прохладный полутемный зал, идем какими-то переходами. Все это похоже на запутанный лабиринт, и я теряю ориентацию. Тонкий луч солнца, проникающий откуда-то сверху вырывает из темноты массивную дверь, обитую медью. На двери шесть огромных замков.

― Это сокровищница нашего храма, — оборачивается ко мне жрец. — Ее охраняют шесть жрецов. У каждого из них по ключу от этих замков. Открыть дверь можно, если все шесть в сборе. Здесь наше основное богатство.

Видимо, жрецы не доверяют друг другу, если установлена такая система. Наш провожатый касается одного из замков, и выражение сонливости исчезает из его глаз. Где-то в глубине зрачков вспыхивают алчные огоньки.

― Здесь драгоценности на миллионы рупий. Но сюда мы посторонних не пускаем. Если вы хотите посмотреть на жемчуг, то это рядом.

Гремит открываемый замок, и нас вводят в небольшую комнату без окон. В углах теплятся желтые огоньки. Пахнет пылью и еще чем-то особенным, свойственным, пожалуй, только старинным вещам. Я вижу золотые и серебряные кубки, ожерелья с рубинами и изумрудами, но больше всего жемчуга. Причудливые головные уборы, украшенные жемчугом; гирлянды, усыпанные жемчугом; одежда, расшитая жемчугом. Сотни и тысячи крупных и мелких жемчужин. Они переливаются в дрожащем пламени светильников. Тона — от серебристого до черного. У входа как два стража замерли полуобнаженные жрецы. Опаловый отсвет ложится на их бронзовые тела. Откуда-то из-за спины звучит глухой голос:

— Это все принадлежит нашим богам. И нам, жрецам. Все. И так из поколения в поколение. Так было, так будет всегда. Богиня Минакши во время праздника надевает жемчужное платье и эту жемчужную корону. Бриллианты и рубины украшают ее паланкин. Но богиня предпочитает всем драгоценностям жемчуг.

— ...жемчуг... — отзывается в углах.

Призрачный жемчужный свет наполняет сокровищницу. Он голубовато-серебристый. Цвет луны и океана.

— Здесь самые крупные жемчужины, таких вы нигде не найдете, — продолжает голос. — Это наше древнее богатство. Жемчуг, выловленный в Индийском океане, не знает себе равных по блеску и цвету. Об индийском жемчуге писали Птолемей и Плиний. Его воспели в гимнах священных Вед. Слушайте.

— ...слушайте... — снова отзывается эхо. Синеватый дымок благовоний обволакивает жемчужные одежды богов, и вместе с ним плывут и тают слова давно умершего языка. В них звучит своя, древняя, мелодия.

— Рожденная ветром, воздухом, молнией и светом жемчужная раковина, рожденная золотом да защитит нас от нужды. Раковина, родившаяся в море, в сияющем веществе, помогает нам убивать ракшасов¹ и демонов-пожирателей. Раковина помогает нам побеждать болезни и нищету.

Раковина — наш всемогущий целитель. Жемчуг защищает нас от трудностей. Рожденная в небесах, рожденная в море, принесенная рекой жемчужная раковина, рожденная золотом — наш амулет долголетия.

Амулет, рожденный морем, солнцем, рожденный облаком, защитит нас везде от немилости богов и ашуров².

Ты, созданная золотым веществом, ты, созданная луной. Ты прекрасна на колеснице, ты, созданная сверкающим бриллиантом, да продлишь наши жизни.

Кость богов, превращенная в жемчуг, ожившая, живет в воде.

Я привязан к тебе жизнью, блеском, силой и долголетием, жизнью, длящейся сто осеней. Да защитит нас амулет жемчуга.

— ...жемчуга... — вторит эхо.

Слово плывет и гаснет в голубоватых бликах жемчужной короны богини. Я стряхиваю с себя гипнотическое оцепенение и поворачиваюсь к жрецу.

— Смотрите, — он показывает на жемчужную корону, украшенную несколькими рубинами. Жемчужины в короне крупные, чистого серебристого оттенка. Это подарок храму великого наяка³ Тирумала. Теперь такого жемчуга нет.

Махараджи Майсура и Траванкура были тоже щедрыми покровителями. Многие заминдары⁴ Мадураи и Рамнада дарили жемчуг.

— И все подношения богине Минакши?

— О да! Но богиня щедра в своих милостях и в своей благосклонности и к шудре и к брамину. К тем же, кто делает богатые подарки, она особенно благосклонна. Теперь посмотрите сюда. Это уникальный ковер.

Огромное полотно заткано жемчугом. На нем крылатые богини, диковинные птицы и мифические звери.

— Это ковер побывал в Англии. Его показывали королеве Виктории как редчайшую ценность.

Я смотрю на ковер и думаю о тех, кто добыл этот жемчуг со дна океана, достал жемчужные раковины, «рожденные ветром, воздухом, молнией и светом».

Вечером того же дня я еду в поезде третьим классом в Мадрас. За окном полная луна, как мячик, скачет по верхушкам кокосовых пальм. В купе горит тусклая лампочка, грязный пол заплеван, замусорен кожурой бананов и кусками газет. На деревянных скамьях тесно сидят пассажиры. Предстоит бессонная ночь. Некоторые, правда, пытаются дремать, сидя на полу и прислонившись к обшарпанной стенке вагона. Но остальная публика общительна, весела и говорлива. Мерно стучат колеса, в открытое окно врывается свежий ночной ветер. До меня долетают обрывки разговоров.

Напротив меня сидит старик в желтой чалме, рядом с ним две немолодые женщины в поношенных сари, а у окна высокий плечистый парень. Кожа его лица совсем темная, голову венчает великолепная, буйно вьющаяся шевелюра. Старик рассказывает женщине:

— И вот он входит в дом и видит: посередине комнаты лежит кобра... — Старик замечает мое внимание и обращается ко мне, как к давно знакомой.

— Мэм, вы видели когда-нибудь кобру?

Я утвердительно киваю.

— Так вот эта кобра... — продолжает старик.

Парень перебивает его.

— Подумаешь, кобра! «Мэм, видели ли вы когда-нибудь кобру?» — Голос парня звучит по-стариковски. Он явно передразнивает соседа. Старик обиженно замолкает.

— Ну что кобра, — продолжает парень, — их у нас в Индии полно. Ну покажите мне хоть одного, кто не видел кобру. А вот скажите, — обращается он ко мне, — видели вы жемчуг и раковины, в которых он вырастает?

— Что-что? — спрашивает старик, уже забывший и кобру и свою обиду.

— Видела, — говорю я, — в храме Мадураи.

И у нас сразу завязывается разговор, естественный и непринужденный, как это бывает только в третьем классе индийских поездов.

— Вы знаете, я парава. И отец мой парава, и дед парава. В общем, все мы парава.

— Парава, парава, — говорит старик. — А кто такие парава, неизвестно.

— Как неизвестно? — сразу отзывается парень. — Народ такой. Мы ныряем за жемчугом и чанком¹.

Стоящие в проходе, заинтересовавшись, пододвигаются ближе.

— Мы всегда этим занимались. Живем мы в Тутикорине, на берегу океана.

Этот парень мне определенно нравится. В каждом его слове, в поведении и в том, как он смотрит на собеседников, чувствуется скромная гордость человека, знакомого с опасностями.

Луна склоняется к горизонту, ночные бабочки бьются о стекло пыльной лампы, мелькают фонари станций и полустанков. А парава рассказывает:

— Нырять за жемчугом непросто. Надо знать места. А у побережья Тутикорина таких мест много. Вот если дно песчаное, то раковины жемчужницы на нем не выживают, а на каменистом дне их всегда можно найти. Но не в каждой раковине бывает жемчужина, это уж как повезет. Иногда можно выловить тысячу раковин, а жемчуга нет. Раньше, говорил мне дед, жемчуг был крупный, а теперь не больше зернышка черного перца. Не успевает жемчуг вырасти, его вылавливают. Лов жемчуга бывает не каждый год. Вот последний раз мы ныряли за жемчугом в 1961 году, а теперь 1965-й, и мы не знаем, когда снова объявят лов. Зато уж если сезон, мы устали не знаем. Выходим в море иногда до рассвета, а возвращаемся — солнце уже низко над горизонтом. Океан бурный, нырять трудно. Но мы, парава, с детства к этому привыкаем.

— Ну а акулы? — спрашивает кто-то.

— Есть и акулы, и рыба-скорпион, и ядовитые медузы. Только надо уметь беречься. Да не всегда это удается.

— Айо... — вздыхают рядом.

— Вот мэм, — парень кивает на меня, — видела жемчуг в храме. Это все наша работа. Жемчуг там старинный. Может быть, это мой прадед достал его со дна океана. Да только мой прадед и штанов себе не нажил ловлей жемчуга, а вот жрецы Мадураи отрастили жирные животы. Правда, мэм?

— Сущая правда, — смеюсь я. — А скажи, различается ли как-нибудь жемчуг по величине или форме?

— Сейчас я вам расскажу. Вот если жемчужину находят в мякоти мантии, то это ценный жемчуг. А если жемчужина на мускулах или на самой раковине, то она совсем ценности не имеет. Самая ценная жемчужина — это ани. Она совсем круглая, и нет в ее форме изъянов. И блеск у нее чистый. Но такие жемчужины попадаются не часто. Анатари — почти такая же, но с изъяном в форме или блеске. А вот масанку и каллипу, у тех дефектов много и в форме и особенно в цвете. В них нет чистоты цвета жемчужин ани и анатари. А то есть жемчужины — мы их называем вадиву — их ценность определяется по красоте. Я их видел. Нет ничего прекраснее такой жемчужины. Иногда попадаются по две спаянные — это курал, есть и больше двух — писал. Их ценность небольшая. Совсем неправильные и сморщенные жемчужины — маданку — дешевые, тул — мелкий, его даже и не считают за жемчуг. Только давно мы не видели жемчуга, все ныряем за чанком...

Поезд замедляет ход. Уже видны редкие фонари маленькой станции.

— Ну а как вам платят? — спрашиваю я.

— Да долго рассказывать. А уже моя станция. Послушайте, мэм, приезжайте к нам сами, все и узнаете. Приезжайте, не пожалеете!

Парень приближается к двери. Вот он уже стоит на платформе.

— Как тебя зовут? — кричу я ему в окно.

— Педро, Педро!

Поезд уже трогается.

— Почему Педро? Что за странное имя? Оно же не индийское!

Педро машет рукой, старается перекричать шум грохочущих колес:

— Приезжайте! Все узнаете! Клянусь девой Марией!

КОРАЛЛОВЫЙ ГОРОД
...Океанская волна с грохотом набегает на берег. Отступает, оставляя на камнях раковины, крабов, осколки кораллов, водоросли. Над синей гладью океана скользят паруса шхун, каное, рыбацких катамаранов¹. В двух-трех милях от берега видна песчаная коса. За косой внешний рейд. Там стоят большие корабли. Разгружают и нагружают их там же, на внешнем рейде. Мелководная бухта, не более трех-четырех футов глубиной, не позволяет кораблям швартоваться в гавани. У причалов штабелями сложены тюки с товарами. В воздухе стоит терпкий запах пряностей и чая, водорослей и смолы.

Дует свежий бриз, и морская соль мелкими колючими кристалликами оседает на лице и руках. Ветер раскачивает перистые листья кокосовых пальм. Двое бронзовых парней в набедренных повязках и красных платках на головах спускают парус грузовой шхуны, напевая что-то ритмичное. Я всматриваюсь в серебристо-голубую даль океана, и мне кажется, что сейчас над горизонтом вспыхнут алые паруса и я услышу слова: «Капитан, я — Бит-Бой. Может быть, вы слышали обо мне. Я здесь...» И вдруг, действительно, над горизонтом возникают крылья парусов, но не алых, а белоснежных. Они становятся все явственней. Это двухмачтовая бригантина, она везет чай с Цейлона в Рангун.

— Мэм, может быть вы помните меня? Я — Педро.

Теперь я точно знаю, что я не в гриновском Лиссе, а в Тутикорине, городе не менее удивительном, чем Лисс. Здесь живут ловцы жемчуга, судовладельцы, рыбаки, портовые грузчики, моряки, контрабандисты, скупщики жемчуга. Здесь ходят по улицам матросы из Коломбо, Рангуна, Сингапура, Бомбея. Здесь дома построены из коралловых плит, которые достают со дна темнокожие ныряльщики.

Мы идем с Педро мимо причалов, мимо рыбного рынка, рядом с которым на песке лежат катамараны и каное паравов. У ворот гавани толпятся грузчики. На их темных телах только набедренные повязки. Над гаванью стоит разноголосый непрерывный шум. Отсюда вдоль берега океана тянутся крытые черепицей дома кораллового города. Коралл придает стенам жемчужно-розоватый оттенок. Над городом высятся шпили католических соборов.

Вдали возникает колокольный звон. Он разрастается и вот уже плывет над всем городом. Педро торопится.

— Мне надо идти.

— Куда?

Я иду вдоль главной улицы Тутикорина. Здесь добротные здания пароходных компаний, над фасадами их реют разноцветные флаги. Пестрят вывески торговых агентств, сверкают зеркальные окна банков. В тени тропических деревьев расположилась станция морской биологии, за ней здания правительственного департамента промысла жемчуга и чанка. Здесь меня встречает глава департамента Исаак Раджендран, небольшого роста, коренастый, с приветливой белозубой улыбкой. На стенах его кабинета морские карты, на письменном столе образцы кораллов и раковин.

— Вас интересует лов жемчуга? Но сейчас не сезон. Жемчуг еще не вырос. Возможно, если будут благоприятные условия, мы сможем объявить лов через два-три года. Раковины-жемчужницы очень нежные создания. Они часто гибнут. Мы, например, рассчитываем провести лов жемчуга в такое-то время и вдруг обнаруживаем, что жемчужницы погибли. Изменилось течение, температура воды, направление ветра — и все. Нет нашего «урожая». Хотите, я покажу вам тутикоринский жемчуг?

Из баночки со спиртом Раджендран извлекает невзрачную двустворчатую раковину. Осторожно раскрывает створки, и в розовой мякоти серебристым светом загорается крупная, совершенной, круглой формы жемчужина.

— Ани? — спрашиваю я.

— Она самая. А вы откуда знаете?

— Мне Педро рассказал об этом.

― Педро, Педро... У нас есть отличный ныряльщик по имени Педро.

Я описываю моего недавнего попутчика.

― Ну да, — улыбается Раджендран, — это он. Очень толковый парень. Парава.

― А что значит слово «парава»?

― Парава — «летучая рыба». Они славные парни, всю жизнь имеют дело с морем. Прекрасные ныряльщики. Я сам ныряю и видел их в работе. Очень хорошие мореходы. Парава могут на своем утлом каное без всяких навигационных приборов уходить на сотни миль в открытый океан. Они плавают на Цейлон как в соседнюю деревню. А путь туда нелегкий. Говорят, парава были первыми мореходами в Индийском океане, как финикийцы в Средиземном море. Рыбаки они очень опытные. Море их всегда прокормит. Сейчас парава около тридцати тысяч. И все они живут здесь, на побережье от Мадураи до Тутикорина, и немного южнее. Но основная масса их осела в Тутикорине. Когда-то Тутикорин был только деревней парава. А теперь город. И он вырос на жемчуге и чанке.

Раджендран подходит к карте.

— Вот Тутикорин. Видите, вдоль Тутикоринского побережья тянутся отмели, или банки. Парава называют их «пар». Эти жемчужные отмели находятся на расстоянии четырнадцати-тридцати миль от берега. Глубина там небольшая — пять-девять морских саженей¹. Если рядом с дальними банками есть острова, то парава нередко уходят на несколько дней в океан и живут на островах.

— А кому принадлежит жемчужный промысел?

— Оба промысла, жемчужный и чанковый, государственная монополия. Вся организация работ лежит на нашем департаменте. Я смогу вам показать, как ныряют за чайком. Техника ныряния та же, что и за жемчугом. Правда, в этом году сезон начался позже. Обычно лов чанка с октября по май. А в этом году только с января. Вы помните страшный циклон в конце декабря 1964 года? Тот самый циклон, когда приливной волной был разрушен мост между Данушкоди и материком?²

― Конечно, помню. По мосту шел пассажирский поезд.

— Да, все было смыто в океан. Никому не удалось спастись. Прибрежные деревни тоже очень пострадали от урагана. Парава было не до ныряния. У многих унесло каное в океан. Департамент выдал им пособия, но, откровенно говоря, этого было слишком мало для людей, которые остались без крова и пищи. Вот поэтому и начали поздно.

...Солнечный свет дробился искрами на жемчужине ани, лежавшей на столе, и сквозь ее поверхность просвечивал живой и теплый розовый цвет. Мы молча смотрели на ани. Жемчужина жила. Казалось, она была наполнена Светящейся перламутровой жидкостью. Раджендран прервал молчание:

— Вот что, поедемте со мной, я вам кое-что еще покажу.

У подъезда департамента нас ждал старенький, видавший виды джип. Мы миновали главную улицу, проехали соляные поля, на которых работали изнуренные тропическим солнцем люди, и выехали снова к берегу океана. В этом месте, обнесенном низкой изгородью, песок был утрамбован, и то там, то здесь валялись ржавые чаны.

— Это самое главное место во время лова жемчуга. — Раджендран согнутым пальцем постучал по одному из чанов. — Сейчас все это лежит без дела. Но в сезон такой чан трудно достать. И народу — не протолкнешься. Мы забираем у ныряльщиков две трети улова, а треть оставляем им. Это старая традиция. По пути к берегу ныряльщики не имеют права вскрывать и утаивать раковины. За этим следят наши инспекционные суда. Да при нашей системе реализации раковин это и невыгодно. Бывает, раковину открывают, а там ничего нет. И продавать нечего.

— А что, раковины продают тут же?

— Да, мы организуем здесь аукцион. В это время весь Тутикорин наводнен торговцами драгоценностями, оценщиками жемчуга, любителями острых ощущений, авантюристами, которых привлекает легкая, случайная добыча. Департамент продает сразу по тысяче раковин. Цена за них пятьдесят-шестьдесят рупий¹. А когда становится известно, что улов жемчуга богат, цена поднимается. Ныряльщики тоже продают свои раковины по рупии за дюжину. Тут-то и начинается азартная игра. Купивший дюжину незамедлительно вскрывает раковины: попадется жемчужина или нет. Если вся дюжина пустая, покупают другую и снова открывают. Это, знаете, игра, как на скачках. Поставил на одну лошадь — проиграл, поставил на другую — выиграл. Некоторые таким образом растрачивают все свои деньги, и у них не остается на обратную дорогу. А вот если повезет, тогда дело другое. За жемчужину ани можно получить пятьсот-шестьсот рупий, а то и больше. Однако способ вскрывания раковины ножом — вещь несовершенная. Мелкий жемчуг иногда не замечают и выбрасывают вместе с раковиной. Те, кто покупает тысячи и десятки тысяч раковин (это, конечно, уже профессиональные торговцы жемчугом), используют вот эти чаны. Раковины кладут в чан и выдерживают три-четыре дня. Они там начинают разлагаться. Затем всю массу заливают водой, и на дно оседает жемчуг вместе с песком. Конечно, это техника старая, традиционная. При англичанах так же ныряли и так же извлекали жемчуг из раковин.

Англичане пытались увеличить улов раковин жемчужин и обойтись при этом без парава, потому что хочешь не хочешь, а надо было отдавать ныряльщикам треть. Я вам расскажу интересную историю. Случилось это в 70—80-х годах прошлого столетия. В Тутикоринскую гавань прислали двух водолазов со всем водолазным снаряжением, которые должны были выполнить ряд подводных работ в бухте. Они могли оставаться под водой несколько часов, а парава в лучшем случае не более минуты. Английские чиновники из департамента по жемчужному промыслу подсчитали, что два таких водолаза могут в час собрать двенадцать тысяч раковин в мелкой воде и девять тысяч на глубине девяти морских саженей. Представляете, какая выгода! Два водолаза работают четыре часа и за это время приносят от тридцати шести до сорока восьми тысяч раковин. Практически такую работу могут сделать за целый день двадцать четыре ныряльщика-парава. Решили попробовать. Водолазов доставили на моторном боте на одну из богатых жемчужных банок. Они добросовестно ползали по дну четыре часа и набрали — как вы думаете сколько раковин? — не более пятисот. Два ныряльщика-парава за это время собирают гораздо больше. Дело ведь в искусстве и навыках, а не в водолазном шлеме. С парава трудно конкурировать. Свое мастерство они передают из поколения в поколение. И у них есть свои секреты.

Вечером в отеле я читаю описание жемчужного промысла, составленного английским антропологом Торстоном еще в конце XIX века. С тех пор почти ничего не изменилось. «Ныряние иногда продолжается и после полудня, лодки в случае благоприятного морского бриза достигают берега в четыре часа вечера; их прибытия ожидает большая толпа туземцев; некоторые приходят из любопытства, другие в надежде поживиться. Достигнув берега, лодки на всем ходу врезаются в песок, и ныряльщики несут раковины в корзинах на головах в "котту". Там дневной улов делят на три равные груды. Одна груда, выбранная начальником промысла или другим чиновником, становится собственностью ныряльщиков, которые быстро забирают свою долю, раскладывают ее на песке и продают от пятнадцати до сорока раковин за рупию... Две другие груды становятся собственностью правительства, и специально нанятые кули подсчитывают число раковин. Часов в шесть вечера там-там возвещает начало публичного аукциона — к этому времени раковины, принадлежащие правительству, уже сложены в кучки, по тысяче штук каждая. Иногда купцы сговариваются и дают очень низкую цену. Тогда разгорается борьба между аукционщиком и купцами — первый отказывается продавать, последние отказываются поднимать цену. Борьба неизбежно кончается поражением купцов. Кредит не предоставляется, и покупатели, как только они внесли деньги в казну, берут свои раковины, чтобы их промыть или отправить по железной дороге.

Кипячение раковин в воде с последующим извлечением жемчуга из высохшего осадка имеет преимущество перед способом, когда раковины оставляют гнить на солнце, а затем выбирают жемчуг из осадка, который несколько раз промывается. Процессу гниения помогают большие мухи цвета бутылочного стекла с красными глазами.

Месяцы спустя после окончания лова бедных туземцев можно видеть роющимися в песке на месте жемчужного лагеря в поисках жемчужин. Говорят, что в 1797 году простой парень низкой касты таким образом случайно нашел наиболее ценную за весь сезон жемчужину и продал ее за огромную сумму»¹.

В комнате становится душно. Я выхожу на балкон. Лунный свет кладет на бьющиеся о берег волны опаловые блики. И снова я слышу колокольный звон. Он сливается с шумом океанского прибоя и замирает вдали, там, где на конце песчаной косы мигает желтый глаз маяка. «Мадонна защищает нас от бед», — вспоминаю я слова Педро. Мадонна... Почему же она оказалась здесь, на дальних тропических берегах?