Альфред Вебер «Избранное: Кризис европейской культуры»

Поскольку весь этот век, таким образом, почти бессознательно с внутренней необходимостью вел к историческому освобождению разного рода сил, те художественные толкования существования, которые в самом деле подозревали о наличии глубин, следует рассматривать как наиболее существенные по своему смыслу для этого времени. В условиях распада выражения бытия в архитектуре, который был выражением распада единства бытия, при снижении уровня музыки, когда за Шубертом пришел гениальный, но романтически театральный и выспренний Вагнер, когда в литературе, в ряду блестящих романов, которые объективно описывали характер времени, некоторые иногда проникали и глубже, и в живописи, которая в импрессионизме в конце концов все-таки проникла в глубину и сущностность, в этих условиях можно назвать, как это сегодня уже очевидно, несколько человек, мучимых предвидением бездны; это Бодлер, в меньшей степени уже позитивистски настроенный Флобер, может быть, Мередит и ряд других, говорящих о действительно непреходящем. Но подлинно великого соприкосновения , с новой, ясно осознанной ступенью сознания, которое боролось бы за высокое художественное выражение или даже нашло бы его, в этом веке, насколько нам сегодня представляется, не произошло.

*«Комедии» (итал.).

**Чистилища (итал.)

.***На практике (лат.).

6. Последовательность исторических ступеней и поставленная задача

Остановимся на том, что нам позволит сказать решающее: эпохи или великие явления художественного постижения смысла входили в движение истории преимущественно, как было показано, благодаря соприкосновению того или иного преобразующего видение сознания с новым или по-новому увиденным посредством сознания бытием. Это эпохи и явления, которые находились в меняющемся отношении к никогда не прекращающейся борьбе людей за общее понимающее и формирующее осмысление своего существования. Даже наивысшие достигнутые универсальные толкования и формирования жизни, основанные на стремлении осуществить смысл, — мы это видели — даже там, где они в истории как будто, если рассматривать их трезво, завершились практической реализацией, все-таки представляют собой только тенденции к осуществлению смысла. Это относится к тем осуществлениям смысла, которые направлены на прямое формирование существования. Но еще больше, разумеется, к художественным, которые ограничиваются озаряющим воздействием.

Поток витальности всегда и повсюду остается исторически подлинно мощным. Под его воздействием связанные с трансцендентностью универсальные толкования, стремящиеся придать ему смысл, создают на далеком Востоке строения, стоящие тысячелетиями. Но и там, где он не так, как на Западе, разрушает их в сравнительно короткие сроки, он движется среди них и в них по своей собственной воле. Подлинная жизнь, невзирая на все смысловые ограничения, в целом повсюду определена только волей, точнее, нерушимо сильно брутальным началом, которое нигде не может быть действительно уловлено, а лишь иногда, как это совершается на Западе, динамизируется посредством излучающего смысл давления в непредвиденном направлении, в котором витальное псе равно, хотя и иным образом, находит свое выражение. Особенность переходного периода с 1500/1600 г. состоит только в том, что эти всегда наличные витальные силы и их борьба, которая обычно действует в виде повсюду существующих поднимающихся и падающих волн, превращаются в мощные эволюционные факторы, действующие по собственным законам. Таков современный капитализм в социально-структурной сфере, такова основанная на развивающейся эмпирической науке современная техника; оба эти фактора привели современное массовое общество к результатам, анализируемым нами в данной работе. Мы не скрыли, напротив, пытались показать, что развитие привело в той или иной форме все человечество в его политической и духовно свободной сфере посредством дезинтегрирующего техницизма, с одной стороны, и посредством присущих ему методов в соединении со связанным с этим распадом ценностей и смысла и с сопутствующим этому практическим нигилизмом — с другой, к краю бездны, до сих пор человечеству в его истории неведомому.

Что может служить опорой тому, на что мы указывали как на возможное позитивное и спасительное в этой опасной ситуации, если мы видим его в великой исторической перспективе, в перспективе установления смысла и распада смысла в истории?

Ответ кажется по сравнению с властью чисто фактических исторических сил мало утешительным. Но он все-таки не вполне лишен значения. В своей последней основе этот ответ прост: наряду с мыслительными средствами происходящего процесса сознания, о котором мы говорили, и наряду со связанной с ним технократической частью процесса цивилизации, которые совместно проходят по ступеням истории, существует в качестве глубочайшего ядра процесса цивилизации подлинная сфера развития сознания; в ней сознание, рожденное просто из непосредственного опыта, действует как свет, освещающий все большие части внутреннего и внешнего существования, и придает ему форму рефлексии, принятой самостью. Ступени сознания, которые создаются в ходе такой расширяющейся, связанной с непосредственным опытом рефлексии, не являются полностью ступенями мышления. Они, правда, несомненно таковы в значительной степени, а именно поскольку эволюция интеллектуального, а также диалектически логического мышления отражается и на состояниях рефлексии, которые ощущаются мысляще рефлектирующим как существенное по своему жизненно или бытийно экзистенциальному значению.

Однако как единичный человек рефлектирует не только исходя из переданных ему или возникших в нем ясно сформулированных состояний мышления и становится «старше» в смысле большей способности к рефлексии, а становится таковым прежде всего и совершенно непосредственно и непрестанно благодаря своему переживанию, выражающемуся в непосредственном опыте, которому мышление лишь помогает, — так и человечество.

Правда, говорят, что история, т. е. опыт, ничему человечество не учит. Это, конечно, верно в том смысле, что и отдельного человека опыт может ничему не учить, даже если он повышает уровень его способности рефлектировать. Всегда возникает вопрос, могут ли и каким образом могут быть сублимированы, отклонены или заглушены витальные силы задатков, которые при действии следующей из опыта рефлексии озаряются сознанием. Все-таки, хотя человек и не учится ничему, способному подавить чисто инстинктивное влечение, существует разница между убийством, совершаемым ребенком, не обладающим ни ясным сознанием, ни пониманием того, что он делает, и сознательно — взрослым человеком. То же относится и к каждому народу и ко всему медленно развивающемуся сознанию всего человечества. Следовательно, существует то, что мы можем назвать в значительной степени независимыми от развивающегося процесса мышления исконными глубинами сознания. Человечество в этом отношении несомненно расчленено. Оно совершенно различно по своему, так сказать, «историческому» возрасту сознания. В этом смысле можно сказать, что существуют более молодые, более развитые и более отсталые его части. И каждый народ так же в своих различных слоях, разумеется, и индивидах, стоит на совершенно различных по своему развитию ступенях сознания. Поэтому определение народов как молодых и как старых справедливо постольку, поскольку в зависимости от времени вступления и историю, и особенно от судьбы и жизни народа, достигнутая благодаря опыту высота сознания, прежде всего его глубина и широта, даже при одинаковом уровне мышления совершенно различны.

То, что процесс человеческого сознания проходит как расчлененный и движущийся по ступеням, от всего этого не меняется. Прежде всего ничего не меняет в сущности этого факта то, что какая-либо исконно достигнутая в движении ступень сознания, получившая благодаря мысленной формулировке способность быть заимствованной, может, несмотря на разницу в сознании, молниеносно получить универсальное распространение, так же, как какие-либо элементы чисто цивилизаторского или чисто технического характера. Примером может служить сегодняшняя пандемократия, которая в своих мыслительных формулировках не обращает внимания на подлинный уровень сознания.

Если ясно представить себе это, то становится очевидным двоякое: во-первых, само по себе каждое такое расширение и углубление сознания, следовательно, каждая достигнутая ступень сознания, есть чистая фактичность без собственного смыслового содержания. Она может оставаться таковой, даже если кажется, что она связана с каким-то смысловым содержанием, которое, однако, получает способность к распространению только посредством убедительной мыслительной формулировки без соответствующего внутреннего опыта; в этом случае она реципируется как нечто техническое, в известной степени механически. Я склонен определять это как автоматизированное изменение сознания, которое не обязательно связано с углублением и внутренним расширением, но может быть, пожалуй, ступенью, ведущей к нему. Подобное автоматизированное, преимущественно внешне мысленно переданное изменение сознания может быть использовано для искажения исконно данного чистым подлинного содержания сознания, как мы это в гигантской степени видим в нынешнем террористическом советизме; под мыслительно фальсифицированным знаменем эгалитарной пандемократии он использует углубление сознания, создавшего в XVIII в. новое понимание человечности, для обоснования новой по видимости ступени сознания, которая на практике означает величайшую опасность для человечества. Во-вторых, ясно, и это для нас наиболее важно, следующее: каждое углубление и расширение степени сознания, в которое вводится новый образ человека и его существования, может быть и было в великом историческом процессе посредством того или иного соприкосновения с целостностью жизни отправным пунктом либо нового толкования смысла всего существования, либо хотя бы попыткой внесения в него смысла. Ибо каждое такое расширение и углубление приводит в человеке к новому действию комплекс универсализирующих сил, содержащихся в общем комплексе сил существования, частью которых является и он.

В этом смысле история есть все новое и все более глубокое проникновение этих универсализирующих сил в человека со стороны сознания, которое ведет к констатированным нами все новым попыткам осуществления в ней смысла; на краях этих попыток как бы рассыпаны художественные реализации смысла, и это погружение приводит, как мы можем теперь сказать, человека к более глубокому и одновременно более высокому уровню, покоящемуся на предшествующих ступенях, на котором человек может теперь потенциально продолжать существовать.

Таким образом как намеченный здесь процесс все новых попыток универсального осмысления бытия, так и те своеобразные соприкосновения, к которым мы преимущественно сводили катарсис художественной ритмизации, получают понятное членение по ступеням и толкование; находящийся на последней достигнутой ступени человек, если он свободен и достаточно объективен, не может не обозревать этот в известной степени ведущий к нему процесс.

В это видение ему надлежит ввести свой рассмотренный нами раньше непосредственный трансцендентный опыт. И это воспринятое таким образом членение на ступени вместе с его непосредственным трансцендентным опытом сообщает человеку его сегодняшнюю задачу.

Мы, люди Запада, не имеем права формулировать эту задачу для всего человечества. Мы даже не можем, вероятно, требовать, чтобы членение на ступени, в конце которого мы видим себя, виделось бы во всем мире в совершенно тех же очертаниях, которые сегодня различаем мы. Предоставим поэтому Востоку видеть членение на ступени и сегодняшнюю ситуацию по-своему. И поймем вместе с тем, что повсюду, куда проникает советизм, первоначально достигнутый на Западе уровень сознания становится в автоматизированном мыслительном искажении первоначально заложенных в него душевных возможностей величайшей явной опасностью для всего мира. Для тех же, кто принадлежит подлинному Западу, следовательно, прежде всего для нас, западных европейцев, эти ступени и заключенная в них историческая задача, как мне кажется, ясны и неизбежны.

Ступени сознания, которые ведут нас к выполнению нашей сегодняшней задачи, упрощенно говоря, — да простят мне повторение, — являются выражением впервые достигнутого в поздней античности в сочетании с христианством озарения светом себя и своего существования, в тени которого находится переданная нам ранее достигнутая греками вершина трагического видения бытия. Оно возродилось на фоне достигнутого в европейском западном христианстве нового уровня человеческого сознания в упомянутых великих людях эпохи Возрождения. Последняя же великая, продолжающая христианство ступень нового видения человечности была достигнута в XVIII в.

Мы должны любым способом, минуя падающее развитие человечества в XIX в. и ужас, последовавший за этим падением, пытаться установить связь с озарениями и углублениями сознания того времени.

Именно это мы и пытались наметить в данной работе. Теперь мы видим, что стоим перед этой попыткой, продуманной нами, на созданной развитием человеческого сознания последовательности ступеней истории, которая взывает к нам, желая в нас продолжаться.

Нам неизвестно, куда приведет эта попытка в сочетании с другими великими течениями в историческом процессе, с которыми она должна вступить в связь. Однако позорным было бы в тревожной ситуации, сложившейся из фальсифицирующей автоматизации сознания в сегодняшнем советском эгалитаризме и в его пропагандистской войне, прятать голову в песок. Так же, как, с другой стороны, слишком дешевой была бы попытка провозгласить в условиях описанных функционалистских социоструктурных и технократических тенденций к распаду, даже к уничтожению, в теперешнюю эпоху массовизации какой-либо глобальный призыв к спасению, например, такого рода, как «спасение посредством духовного господства над техникой». Мы находимся в мире, непоправимо искаженном самим человекам. Нам надлежит реалистически ориентироваться перед лицом этой опасности и, насколько это возможно, устранить ее.

Однако подлинной несостоятельностью является делать вид, как это сегодня часто бывает, будто мы не знаем, что предпринять. Надо спасать смысл существования посредством внедрения этого смысла в витально ренатурализованную и ставшую очень брутальной жизнь. При этом в первую очередь надо спасать человека и придать ему силу воздействия. Эту поистине однозначную задачу внедрения смысла ставит перед нами сегодня наша сложная история. Сказанное здесь должно способствовать мобилизации всего повседневного внутреннего и внешнего опыта и, насколько это удастся, положить его в основу и усилить им очень древнее воззрение человека на сущность бытия; это воззрение надлежит ввести I! общее, соответствующее сегодняшней ситуации видение существования, в котором человек рассматривается в своем единстве и своей сложности со всеми присущими ей безднами.

Следует совершить абсолютное по своему характеру действие. Однако оно представляет собой не более чем результат одной ступени в озарении сознания, которое сама история определяет как осуществляемое. Оно дает прочную и в принципе очерченную возможность действия. И этого достаточно. Задание состоит в том, чтобы действовать в рамках этой возможности. Короче говоря, чтобы видеть существование и одновременно человека в его правильно понятой многослойности, глубине, но и в имманентных ему возможностях возвышения и освобождения так, чтобы утверждалась вся сложность со всеми ее безднами. И при этом, добавим скромно, проявить немного мужества в этой охватывающей все названные бездны сфере, при по-человечески открытом поведении, выказывая мягкость по отношению к другим и строгость по отношению ксебе, — при выполнении этого, как нам кажется, доброго и закаляющего нас задания.

7. Следствие

Выведем по крайней мере практическое следствие из этого.

Мы пребываем в борьбе массовых религий. Наше место в ней дано однозначно. И находимся ли мы на стороне свободного демократического социализма или трансформированного демократического либерализма, мы не должны увиливать. Никто не должен!

Но этого недостаточно. Смысловая задача нашей ступени сознания состоит не только во внешнем спасении человечества в его свободных и внутренне связанных существованиях, но и в том, как нам эту задачу понимать; иначе все окажется только словами, погружающимися в гущу массового существования; наша задача — очеловечение масс. Если говорить о массе и элите — и с достаточным основанием. — то именно такова сегодняшняя задача элиты. Конечно, это трудная социальная, политическая и прежде всего воспитательная задача. Ибо очеловечение означает не только усиление и возвышение духовной компетенции и не только того или другого человека, а всех. Оно означает также не только устранение массовой нищеты, не только создание наибольшей прочности существования и повышение уровня жизни всех вплоть до последнего работающего человека, но прежде всего, с точки зрения жизни, раскрытие, даже спасение, способности к инициативе, которой сегодня вследствие технизации грозит, если она сохранится, большая опасность в массах; спасение возможно, помимо прочих мер, также посредством участия масс в профессиональных решениях. А это означает, поскольку речь идет об элите, что ее поведение будет отличаться благородством, позволяя и более слабым, а не только сильным, выразить себя в жизни, в профессии, прежде всего в общественном мнении (следовательно, публично и особенно в прессе).

Важные задачи! Грубо говоря, быть может, важнейшие. Однако мы уже обращали внимание и на другое: как новому образу человека и новому видению существования, которые мы считаем неминуемыми, стать в витальном аспекте практически действенными? Мы говорили, чтобы не разглагольствовать впустую, о «социальной индукции» и о роли духовных слоев, следовательно элиты, в спасении типа человека посредством указанной нами динамики, существующей в социально рассмотренной духовной структуре. Поскольку многое понятно само собой, подчеркнем еще раз следующее: в Англии эпохи джентльменов, которая, впрочем, еще не прошла, для определения общего типа человека говорилось: «Какова элита, такова и масса». Сегодня есть, как нам хорошо известно, очень много факторов — интересы дела, классовые доктрины и т. п., которые могут способствовать тому, что динамика градуированного социального контакта полностью перестанет функционировать. Поэтому мы поставили перед духовной элитой задачу установить контакт хотя бы с неиспорченной, к счастью, в своих профессиональных организациях, совершенно недогматической и бесконечно способной к восприятию рабочей массой. Здесь несомненно заключены большие возможности при чисто человеческом поведении. С другой стороны, мы не знаем, насколько сильно было бы действие, если бы духовная элита оказалась способна оказывать в качестве образца влияние на техническую интеллигенцию, которая ведь духовно и по своим привычкам в целом ориентируется на элиту, и оказать на нее такое воздействие, чтобы она — мы можем это спокойно сказать, — «следуя хорошему тону,» не способствовала дальнейшему проникновению яда практического нигилизма и, быть может, сумела наложить узду на деловых людей. Мы в этом отношении отнюдь не оптимисты, ибо здесь будут играть роль очевидные деловые интересы. Однако если вспомнить о способности к преобразованию, проявленной прежде всего, например, в Соединенных Штатах, то полностью терять надежду не следует. Можно представить себе, что когда-нибудь утвердится джентльменское поведение и будет изгнана страсть к сенсациям. Это не осталось бы без влияния и оказалось бы первым шагом, за которым последовали бы другие.

Все то, о чем мы говорим, — в конечном счете дело душевно-духовного влияния. А это, конечно, полностью связано с вопросом, что же такое элита? Она сегодня несомненно уже нигде не является столь замкнутым социальным слоем, каким были джентльмены или рыцари. Однако каждый человек, который не полагает, как это модно сегодня, что он «брошен», а знает, о чем идет речь и что поставлено на карту, и соответственно действует, есть силовой центр. Он действует, видя себя как Я, связанное с Мы, и помогая этим не только спасти тип сегодняшнего человека, но и преобразовать его. И действовать он несомненно будет совершенно определенным образом. Но прежде всего он сможет совершенно определенным образом быть. И это, вероятно, самое главное.