Анатолий Александрович Вассерман Нурали Нурисламович Латыпов Острая стратегическая недостаточность

ДЕИНДУСТРИАЛИЗАЦИЯ

Вскоре после прихода Уилсона к власти – на его беду – оценили только что разведанные запасы нефти Северного моря. Они оказались столь значительны, что стратегию научно-технического развития перенесли с совершенствования авиационно-космических, био- и прочих профильных для развития страны технологий на технологии разработки нефти на шельфе. Британцы стали пионерами, например, в деле привлечения промышленных ноу-хау в 1970-е годы и модернизации методов нефтедобычи.

Кстати, это – ответ идеологам, жёстко противопоставляющим добычу и переработку углеводородов в России развитию высоких технологий. На самом деле тут знаменитая диалектическая триада тезис-антитезис-синтезис. В синтезе – высокие технологии добычи и переработки тех же углеводородов, коими Россия чрезвычайно богата, тем не менее, даже усиленное развитие этой части технологий не уберегло страну от множества нежелательных последствий. Ничьи силы не безграничны. Сосредоточение усилий на одном направлении неизбежно ограничивает возможности развития других. А если это направление ещё и выгодно – туда сами собою потянутся все способные сделать нечто полезное. Хозяйство Великобритании оказалось изрядно перекошено. Ещё сильнее перекосило Нидерланды, также добравшиеся до подводных запасов. С тех пор все экономисты мира называют последствия скоротечного бума в одной отрасли, оборачивающиеся провалом всех прочих, нидерландской болезнью.

И всё-таки не под влиянием обнаружения своей нефти, а под влиянием неолиберального фундаментализма технический прогресс Великобритании попал в бурное русло того течения, что ныне называют глобальной деиндустриализацией. И Федеративная Республика Германия, и Соединённые Государства Америки, и ряд других грандов мировой политики попали в то же время в ту же воронку. СГА, например, только за последние 12 лет потеряли порядка трети рабочих мест. В абсолютном исчислении это более 5,5 млн. высококвалифицированных рабочих, оказавшихся за пределами материального производства. Если в конце 1950-х на долю промышленности приходилось 28% экономики СГА, то уже к 2008-му году этот показатель составлял всего 11%. Дальше – больше, т. е. в нашем случае «меньше». На начало 2010-го года в промышленном производстве было занято столько же американцев, сколько в 1941-м году. Производственная деградация налицо. Немцы удержались от подобного же провала только жесточайшей самодисциплиной и прямыми государственными ограничениями некоторых видов зарубежного инвестирования. Недаром сейчас именно ФРГ – последняя надежда и опора всего Европейского Союза.

«Деиндустриализация происходит тотально, – утверждал доктор наук Юрий Вячеславович Громыко пять лет назад в статье «Сценарии развития энергетики как локомотива промышленной революции в России». – Уничтожаются и схлопываются целые мультисистемы высокотехнологической мыследеятельности, например, в СГА разваливается хвала и гордость американской промышленности General Motors. Этот процесс деиндустриализации связан с тем, что деньги не вкладываются в воспроизводство инженерно-технической и социальной инфраструктуры. Основным механизмом получения прибыли является спекуляция ценными бумагами в hedge funds. Третичная денежная семиотика (ценные бумаги и дериваты) оказывается полностью оторвавшейся самодостаточной счётностью от процессов социального и инженерно-технического воспроизводства. Денежные заместители не являются показателями стоимости».

Справедливости ради укажем: по последним данным, озвученным в январе 2012-го года самим президентом СГА, «компания «Дженерал Моторс» снова стала номером один среди производителей автомобилей и вместе с другими автомобильными компаниями гарантировала 160 тыс. новых рабочих мест». Президент сказал: пример «Дженерал Моторс» показывает необходимость увеличения производства американской продукции… Но по нашему мнению, этот успех одного из звеньев автомобилестроительного сектора СГА не меняет общей картины – даже в автостроении.

Возьмём, к примеру, промышленный гигант Детройт – символ автомобильной промышленности СГА. С 1950-го года – за полвека – население города уменьшилось в два раза. А белое население (расовая сторона важна постольку, поскольку до недавнего времени – в частности, в эпоху расцвета Детройта – именно европеоиды составляли высококвалифицированную часть рабочих) уменьшилось в десять раз. Разрушены театры, библиотеки, школы, коими ранее славился Детройт. Зияют битыми стеклами офисы компаний «Аэрокар», «Бьюик», «Кадиллак», «Форд». У «Дженерал Моторс» сохранилось только одно офисное здание… Детройт – индикатор общей деиндустриализации Америки.

И всё же лидером в процессах деиндустриализации остаётся Великобритания. За последние три десятилетия британская промышленность сократилась почти на 70%. Масштаб разрушений индустрии превосходит любое другое развитое государство мира. И это в государстве, которое некогда провозглашало модернизацию – вспомним призывы легендарной «железной леди».

В чем же причина такой деградации промышленности в экономически развитых странах? А в том, что политическая элита этих государств ещё в конце 1960-х годов стала подпадать под влияние рыночного фундаментализма. Это понятие, кстати, ввёл самый известный финансовый спекулянт Георг Тивадарович Шварц (после перевода фамилии на венгерский и произнесения её на английском – Джордж Сорос)⁵⁷: «Именно рыночный фундаментализм сделал систему мирового капитализма ненадёжной. Однако такое положение дел возникло сравнительно недавно. В конце второй мировой войны международное движение капитала было ограничено, в соответствии с решениями, принятыми в Бреттон-Вудсе, были созданы международные институты с целью облегчения торговли в условиях отсутствия движения капитала. Ограничения были сняты постепенно, и только когда примерно в 1980 г. к власти пришли Маргарет Тэтчёр и Рональд Рейган, рыночный фундаментализм стал господствующей идеологией. Именно рыночный фундаментализм предоставил финансовому капиталу управляющее и руководящее место в мировой экономике…»

Как и всякий фундаментализм, рыночный – вера. В данном случае – вера в чудесную невидимую руку рынка. Мол, она сама всё отрегулирует. Всё должно проходить на фоне свободной и неограниченной конкуренции. Ничто – ни государство, ни международное сообщество – не должно вмешиваться в экономику. Она сама собою найдёт лучший образ действия.

Названные Соросом лидеры и стали главными могильщиками индустриального развития своих стран. В Великобритании во времена Маргарет Хилды Алфредовны Робёртс (по мужу – Тэтчёр), в Соединённых Государствах Америки при Роналде Уилсоне Джон-Эдвардовиче Ригане насаждалась идеология постиндустриализма: времена тяжёлой промышленности прошли, мы живём в такое время, когда надо переносить упор в работе с рук на голову. А заодно рекламировалось и либертарианство – учение о благотворности неограниченной экономической свободы: задача правительства в области экономики состоит в том, чтобы не мешать, максимально самоустраниться; нужно максимально открыть рынок для всех желающих со всего света – в конкурентной борьбе экономика страны только выиграет.

Но как может выиграть экономика страны с высокими социальными стандартами, с жёсткими экологическими нормами и прочими постиндустриалистскими завлекалками, когда по ту сторону фронта (границы) – например, в Третьем Мире – копеечная зарплата, экология значения не имеет, и т. д. Именно в такие страны при Тэтчёр и Ригане перекочевали британские и американские «мастерские». Новым хозяевам мировых «мастерских» так было выгодней.

Вот что по этому поводу говорит российский исследователь и предприниматель Валентин Павлович Гапонцев – создатель великолепной компании, специализирующейся на лазерных технологиях (кстати, его предприятие выжило только чудом, вопреки всем реформаторским объятиям Чубайса и К°): «Дело в том, что многими западными корпорациями управляют сейчас не инженеры, а финансисты. А для них главное – сегодня получить доход. Такой человек идёт работать в компанию и уже планирует, каким будет его следующее место работы. Ему надо выбрать что-то такое, что даст краткосрочный эффект, поможет решить какую-то проблемку. Он её решит, отрапортует про гигантские успехи, а то, что он создал десять других проблем, это уже следующий будет разбираться. А сам он уже занял другую позицию. Это кошмар какой-то. Такие люди сейчас гробят экономику многих компаний. Особенно это актуально для публичных компаний, куда приходят спекулянты-инвесторы и начинают все разрушать»⁵⁸.

Идеологи разрушения СССР считали: именно нерыночные отношения в Стране Советов привели к краху её экономики. Рыночная экономика на самом деле стимулирует научно-технический прогресс. Стремление к прибыли вынуждает внедрять новации в науке и технике. Но это актуально при добропорядочном капитализме! И существовал он только потому, что рядом жил, развивался и самим фактом своего существования конкурировал с самой концепцией рынка социализм СССР, ориентированный на научно-технический прогресс. Именно предательство командой Брежнева-Суслова большевистских идеалов, основанных на стремительном – опережающем уже известные нужды общества – развитии науки и техники (вспомним и самое интеллектуальное в тогдашнем мире правительство Ульянова, и ГОЭЛРО, и ЦАГИ и т. д. – программы, лишь впоследствии ставшие предметом подражания Запада), привело к дальнейшему развалу сперва нашей страны, а затем по цепочке – как уже видно – и остального мирового хозяйства. Ильич предал Ильича.

Тогда – в начале 1970-х – арабские страны, составившие костяк ОПЕК, объявили нефтяное эмбарго Западу. Лучший друг арабов Советский Союз стал по факту штрейкбрехером. На Запад пошёл гигантский поток сырой нефти по демпинговым тогда ценам. Обратно хлынул поток нефтедолларов. В них и захлебнулся научно-технический прогресс СССР. Зачем напрягаться? Инвестировать в наукоёмкое производство? Дешевле и проще купить на том же Западе готовую продукцию! Тогда же Суслов с Брежневым закопали Косыгина с его экономическими реформами. А вот немного позже Дэн Сяопин – фактически по следам Алексея Николаевича – вывел свою страну из ужасающего мрака культурной революции. Китай не только поднялся со дна, но и рванул в космические высоты. Правда и здесь не обошлось без продажных российских чиновников, скинувших за 30 сребреников советскую научно-техническую документацию по космосу. В общем случилось то, что должно было случиться.

В конце 1970-х многие ключевые направления науки и техники в СССР пребывали уже в анабиозе. Как следствие – паралич политики (ликвидация уникальных ракет малой дальности в угоду СГА и т. д.).

Запад ликовал. Можно «начхать» на развитие науки и техники. Можно вплотную заняться прибылью. В той же Британии Тэтчёр только за первый срок своего правления на четверть сократила число промышленных рабочих. Зато стимулировался потребительский бум – особенно в жилищном секторе – и прямо поддерживался финансовый сектор. Кейнсианцы – поборники государственного стимулирования экономики даже ценой инфляции – проигрывали рыночным фундаменталистам одну позицию за другой.

Но как говорится, «на то и щука в море, чтобы карась не дремал». Не зря в знаменитый американский национальный парк Йеллоустоун пришлось не так давно завозить из Канады волков: в отсутствие естественных врагов прекратилась естественная отбраковка больных оленей и бизонов, возникла угроза эпидемий, началась генетическая деградация популяции.

Вот и у капиталистических стран с ослаблением советской научно-технической политики создались благоприятные условия для злокачественного перерождения капитализма. Он теперь основан не на получении прибыли из нормального производственного процесса, а на получении сверхприбыли из финансовых трюков – вроде широко расплодившихся хедж-фондов⁵⁹. Поэтому Западу не только не выгодны, а прямо противопоказаны новации в науке и технике. Новации требуют инвестиций в реальный сектор экономики, тогда как свобода рынка приводит к перечислению денег туда, где намечается сверхприбыль. Финансовая надстройка над реальным сектором стала самодостаточной и переродилась в злокачественную опухоль мировой экономики.

Крах СССР произошёл в тот момент, когда западная экономическая система подошла к пику злокачественности. Наши неолиберальные реформаторы, поставившие целью срочно встроить Россию в мировой рынок, встроили её в организм, пораженный злокачественными процессами промышленного распада, деградации инженерной мысли.

Уровень развития западных экономик, начатого ещё в XIX веке, был очень высок вплоть до 1970-х. Советская же экономика, получившая импульс индустриализации только с конца 1920-х (в империи основную массу идей импортировали), своих пиков к тому моменту ещё не достигла. Поэтому метастазы деиндустриализации охватили на нашу экономику быстрее, болезнь сказалась на всех постсоветских государствах гораздо разрушительнее, чем на странах Запада. Наша деиндустриализация проходила несколько в ином контексте.

Новая либеральная экономика основана на финансовых спекуляциях, самодостаточности финансового капитала. Но её центры – за пределами России. Нам и здесь отводится колониальная роль. Они поддерживают свой социальный уровень за счёт отжима наших интеллектуальных и промышленных запасов. Например, корпорация «Боинг» открыла в России гигантский инженерный центр. Для чего? Для того, чтобы на месте – да ещё и по дешёвке – выдаивать те таланты, что ещё не в Америке. Благо нищета в наших НИИ этому способствует. А в ЦАГИ – мировом центре аэродинамических разработок – в 1990-е годы появился цех… какой бы вы думали? По пошиву сапог.

Господа, говорящие об относительно небольшой количественной утечке носителей интеллекта, забывают про качество: утекает как раз генерационный интеллект.

Кстати, уволенные при Тэтчёр британские инженеры средних лет, вопреки официальным ожиданиям, не превратились в программистов или кого ещё. Они либо нашли места похуже, либо пошли по миру. В результате все без исключения британские автомарки – включая знаменитейшие, вроде Rolls-Royce и Rover – уже давно иноземны не только по владельцам, но и по значительной части разработчиков. А мировых английских компьютеров так и не появилось: даже фирма International Computers Limited (ICL), весьма успешная в начале 1970-х, понемногу заглохла и в 2002-м превратилась в британское подразделение японской Fujitsu.

Такое состояние застало врасплох уже лейбористского лидера Энтони Чарлза Линтона Чарлз-Леонард-Августовича (Тони) Блэра, ориентированного на «экономику знаний». Министр его кабинета и один из идеологов «новых лейбористов» Питёр Бенджамин Джордж-Норманович Манделсон был вдохновлён Кремниевой долиной в СГА. И, как у Крылова в басне «Мартышка и очки», пытался приладить нечто подобное к Британии. Результат как в басне. Да и на родине Крылова с запозданием на несколько десятилетий тоже талдычат про экономику знаний и свою Кремниевую долину.

Экономика же сегодняшней Великобритании держится на банковском капитале и пузыре недвижимости.

Такой же пузырь лопнул десяток лет назад в Японии. Но там управленцы оказались мудрее. Япония, как и Германия, всячески препятствует своей деиндустриализации. Даже ценой снижения формальной – бухгалтерской – прибыли. Куда выгоднее содержать малоэффективное производство, чем вовсе закрыть его и затем не знать, что делать с уволенными работниками – а главное, как доказать следующим поколениям их востребованность.

В нашей стране тоже есть островки, сохранившие промышленность несмотря на все старания либералов. Парадоксально, но факт: главным бастионом сопротивления деиндустриализации стал регион, где родился один из главных её виновников. В Свердловской области усилиями сперва Эдуарда Эргартовича Росселя, а затем Александра Сергеевича Мишарина промышленность была в основном сохранена. Более того, новый губернатор созданием мощного фармацевтического кластера фактически начал реиндустриализацию региона. Это стало возможным потому, что руководитель области умело соединил административный ресурс с пассионарностью местного бизнеса. Например, главным «пассионарием» Уральского фармкластера стал Александр Петрович Петров – весьма незаурядная личность.

Можно говорить про закон сохранения или про сообщающиеся сосуды. Промышленные производства переносятся транснациональными корпорациями в страны, где издержки минимизированы (в Китай, Индию и т. д.), а прибыль оттуда (и в виде прямых дивидендов, и в новомодном формате оплаты интеллектуальной собственности) подпитывает народы развитых в недавнем прошлом стран, выброшенные из сферы производительного труда.

Но нынешние подмастерья мирового производства возьмут реванш. Пока они терпят, пока учатся, не завидуют сверхприбыли, которую на них делают. Но там уже формируется механизм производства и воспроизводства инженерной элиты. Это грозит Западу страшными – и ближайшими! – неприятностями. Он может попасть под инверсию – выворачивание наизнанку – исторических процессов, оказаться под той же пятой, что и недавние колонии. Его колонии.

Но нас больше всего интересует наша страна. Наши олигархи в своё время за бесценок прихватили советские производства, получили сверхприбыль. Это и было первым толчком злокачественного перерождения российской экономики. Хотя вроде бы речь шла о формировании нормального рынка. Да не случилось ни перепрофилирования, ни модернизации производств. Этим олигархи не занимаются, поскольку содержательный труд не даёт сверхприбыли.

Вдобавок приватизация сопровождалась разрушением единых технологических циклов. Отсюда – многие конфликтные зоны: Пикалёво, Краснотурьинск… По сути, очень многие процветающие (до поры до времени) победители приватизационных манёвров рассматривают доставшиеся им производственные мощности – да и персонал предприятий – как природный ресурс, не подлежащий совершенствованию. Но как и природные ресурсы, ресурсы человеческие и инфраструктурные у них одноразовые (в смысле получения разовой сверхприбыли).

К чему приводит такое отношение к людям, видно из примера, приведенного питерским историком Львом Яковлевичем Лурье в статье «1912-й: перелом жизни» (журнал «Огонёк», №7 (5216), 2012.02.20: «Слова петиции рабочих Николаю II 9 января 1905 года (события эти, как известно, были спровоцированы произволом мастера патронной мастерской Путиловского завода): «Над нами надругаются, в нас не признают людей, к нам относятся как к рабам, которые должны терпеть свою участь и молчать» – относятся, несомненно, прежде всего к мастерам, столкновения которых с рабочими были повседневными…» Довести до революции могут не крупные потрясения, а постоянные мелкие удары.

Деиндустриализация несомненно принесла своим непосредственным организаторам немалую тактическую сверхприбыль. Теперь же она оборачивается многолетним и многомерным стратегическим убытком в масштабах всей страны.

В последнее время сильнейшим инструментом массированной деиндустриализации стала Всемирная торговая организация. Правда, членство России в ней пока не ратифицировано законодательной властью, то есть ещё остаётся надежда предотвратить полное раскрытие российских рынков для конкурентов. Да и предварительные переговоры обеспечили нам несколько лет льготных условий. Но всё же некоторые меры, предписанные ВТО, мы уже приняли. А опыт других стран, угодивших в ту же ловушку, указывает на неизбежность чрезвычайно болезненных последствий уже в скором будущем. Тактический выигрыш, связанный с соображениями удобства текущей торговли (причём далеко не на всех направлениях: наш основной ныне экспорт – сырьевой – не испытывает никаких препятствий независимо от членства в ВТО), оборачивается стратегическим проигрышем – в развитии промышленности.

Главное последствие – практическая невозможность создания новых отраслей и даже отдельных новых производств на тех направлениях, где уже существует хоть что-то хоть где-то в мире. Освоение любого новшества требует денег и времени. Окупить эти затраты можно только достаточным сроком продаж по цене, включающей компенсацию. Но если этап освоения уже окупился, можно снизить цену и задавить любого потенциального конкурента. Поэтому развитие новых производств требует защиты внутреннего рынка (о чем ещё в XIX веке писали многие виднейшие учёные – от Даниэля Фридриха Йоханновича Листа до Дмитрия Ивановича Менделеева). ВТО же прямо воспрещает протекционистские меры.

По сходным причинам правила ВТО гарантируют скорую смерть сколь угодно нужного предприятия, если оно хоть ненадолго стало нерентабельным. Впрочем, к тому же результату даже без ВТО приводит и нынешняя мода на эффективных менеджеров, чья эффективность измеряется исключительно числами в квартальном отчёте и/или биржевым курсом акций. В погоне за тактическим выигрышем неизбежно теряются стратегические цели, заведомо недостижимые без концентрации усилий – то есть без временного ослабления каких-то показателей текущей деятельности. Но если предприятие возглавляется не эффективными, а вменяемыми управленцами да ещё и работает на рынке со слабой конкуренцией, оно может успеть решить свои задачи до того, как потребители переориентируются на других производителей, и восстановить полноценную работу. ВТО же предписывает впустить на рынок всех производителей сразу, доведя конкуренцию до технически возможного предела. Тут уж никакие меры перевооружения и совершенствования не успеть провести. Не зря многие производители микросхем высокого уровня интеграции, где оборудование особо сложное, а его обновление требуется едва ли не ежегодно, предпочитают строить новые заводы и переводить производство туда, а старые закрывать, распродавая всю аппаратуру фирмам послабее (так, зеленоградские полупроводниковые заводы нынче укомплектованы в основном зарубежным оборудованием пяти-шестилетней давности) и заодно расставаясь с сотрудниками.

Особенно болезненно отзываются правила ВТО на моногородах, созданных вокруг одного крупного предприятия. Давление внешней конкуренции не позволяет ни радикально перевооружить это предприятие для повышения его собственной конкурентоспособности, ни создать нечто иное, куда могли бы перейти сотрудники в случае закрытия основного производства.

Между тем именно у нас таких моногородов несметное множество. Освоение значительной части территорий и природных ресурсов страны шло практически одновременно по меркам истории, так что предприятия возникали поодиночке в разных местах. Более того, многие производственные комплексы распадались по мере размножения ведомств или недальновидности все тех же эффективных собственников. Так, уникальное комплексное минеральное месторождение в Хибинах, где можно производить многие тысячи полезных веществ, уже несколько десятилетий выпускает только фосфорные удобрения, направляя в отвалы все остальное, позволяющее в сумме заработать куда больше. А Пикалёво, уже вошедшее в поговорку, показывает, как легко разорвать производство, ориентируясь на один товар, и как сложно воссоздать технологическую цепочку.

Более того, правила ВТО вовсе не гарантируют доступ на зарубежные рынки даже производителям уже отлаженных изделий. Ведь кроме прямых запретов и пошлин, есть ещё множество способов оказать предпочтение местным производителям. Например, ещё в начале нынешнего тысячелетия выяснилось: единственный самолёт, способный удовлетворить все требования конкурса на новое поколение транспортной авиации вооружённых сил стран Европейского Союза – создаваемый совместно Украиной и Российской Федерацией Ан-70. Тогда ЕС изменил условия конкурса, чтобы в них могла вписаться новая разработка европейского концерна «Аэробус» А-400. Европейских военных можно понять: кому охота в столь важном деле зависеть от стороннего поставщика! Но нам-то от этого не легче: в 2002-м, сразу после европейского решения, работа над Ан-70 на несколько лет заглохла, ибо самый лакомый рынок от нас ушёл, а ожидаемые государственные заказы двух республик были недостаточны, чтобы окупить расходы на разработку и освоение производства.

Наконец, ВТО – вопреки обещаниям своих авторов – не защищает производителя от копирования его творений. Понятно, в этом случае копировщик победит разработчика в ценовой конкуренции: ведь ему не нужно включать в цену расходы на саму разработку. Всеобщее соглашение по тарифам и торговле преобразовано во Всемирную торговую организацию именно ради защиты так называемой интеллектуальной собственности. Но весь мировой опыт показал: на защиту можно надеяться, только если кроме правил ВТО пользуешься различными способами давления. Когда мы пишем это, идут переговоры о закупке Китаем 48 новейших российских истребителей Су-35 за $4 миллиарда – неплохо по меркам этих стран, хотя и довольно дёшево с учётом цены на мировом рынке куда худших американских машин вроде бурно рекламируемого истребителя пятого поколения F-22. Но Китай уже давно торгует собственными копиями наших боевых машин. Так, китайский истребитель J-10, по сути, копирует российский Су-27, J-11 аналогичен Су-30, а FC-1 повторяет МиГ-29. Все эти российские самолёты были в распоряжении китайских инженеров. AJ-15 скопирован с купленного Китаем на Украине Т-10К – опытного образца Су-33. Недавно авиазавод в Шэньяне начал выпускать копию Су-30МК2 – J-16. Правда, все эти копии заметно хуже оригиналов: многие технологические тонкости невозможно понять по готовому изделию, без изучения процесса производства. Зато и цена их настолько ниже, что на военном рынке сравнительно бедных стран Китай уже теснит Россию. Понятно, в таких условиях российские авиастроители пытаются добиться от Китая официальных юридических гарантий отказа от копирования Су-35. Но специалисты относятся к подобным гарантиям скептически: китайцы скорее всего чуть изменят несущественные детали, а на этом основании объявят копию оригинальной разработкой. И ВТО тут ничем не поможет.

Казалось бы, от ВТО выигрывают хотя бы потребители: им становятся доступны товары со всего света, и можно выбрать наилучшее для каждого сочетание цены с качеством. Но покупать можно только на заработанное (или в кредит – но его необходимо отдать: наши прибалтийские республики уже обнаружили, что кредитную роскошь предыдущих десятилетий приходится оплачивать гастарбайтерством практически всех трудоспособных граждан). Каждый из нас должен быть не только потребителем, но и производителем. Поэтому правила ВТО в конечном счёте очень болезненны для нас всех.

Вдобавок мы входим в ВТО, как водится, на излёте. Пока мировой рынок в целом был на подъёме – те, кого на основании правил ВТО душили конкуренты, ещё могли надеяться найти себе новое применение. Теперь же даже Соединённые Государства Америки пытаются восстановить у себя рабочие места, выведенные за рубеж в последнюю четверть века. А это невозможно, пока рынок СГА открыт для продукции, поступающей с иностранных производств – пусть даже прибыль с них идёт американским владельцам. Очевидно, в ближайшее время и другие страны, всё ещё считающие себя развитыми, найдут в правилах ВТО лазейки, позволяющие закрыться от товарных потоков извне. И тогда ВТО будет причинять ущерб только тем, кто вошёл в неё позже и вынужденно принял условия, продиктованные основателями. В том числе и нам.

Не секрет: вхождение России в ВТО в значительной мере продиктовано политическими причинами. В основном – примерно теми же, что и приватизация в 1990-х. Её главный организатор Чубайс открыто говорил: главная цель – не обеспечить эффективность управления производствами (какая уж тут эффективность, если едва ли не половину народного хозяйства разграбили или вовсе закрыли), а создать класс людей, заинтересованных в необратимости перехода к рынку. Вот и вхождение в ВТО понадобилось нашим пламенным либертарианцам – поборникам неограниченной экономической свободы личности без оглядки на общество – и либералам – поборникам неограниченной политической свободы личности без оглядки на общество – для того, чтобы появились внешние препятствия к оглядке на общество. Между тем Владимир Ильич Ульянов справедливо отметил: политика – концентрированное выражение экономики. Если исходить из интересов политики, экономика неизбежно проиграет. Хотя бы потому, что среди экономических процессов есть и весьма долгосрочные, а потому политическая тактика зачастую противоречит экономической стратегии. Так СССР изрядно проиграл, когда стал поддерживать десятки зарубежных государств только за то, что они декларировали политическую поддержку нашей страны, а не выстраивал с ними действительно взаимовыгодные хозяйственные отношения. Вот и политические мотивы втягивания России в ВТО причинят нам несомненный экономический ущерб. Хотя бы потому, что экономический выигрыш других стран ВТО от открытия нашего рынка не компенсируется адекватным ростом нашего экспорта: мы пока, увы, производим слишком мало товаров, чей экспорт без ВТО сдерживается. А над значительной частью нашей промышленности по правилам ВТО нависла угроза.

Между тем размеры нашей страны, её ресурсы, демографические проблемы ставят перед нами задачу сохранения и развития научно-технической самодостаточности. Мы должны уметь сами производить все совершенно необходимое. В материальном производстве – как, впрочем, и во многих других вопросах – мы должны минимально зависеть от внешнего мира, и в то же время этот внешний мир должен максимально зависеть от нас.

Очевидно, в этом суть стратегии нашей страны на ближайшую перспективу.