Августин Аврелий. Исповедь

Книга третья

VIII.

15. Разве когда-нибудь или где-нибудь было несправедливо "любить Бога

всем сердцем и всей душой и всем разумением, и любить ближнего, как самого

себя?". И противоестественные грехи, например, содомский, всегда и везде

вызывали отвращение и считались заслуживающими наказания. Если бы все народы

предавались ему, то подпали бы осуждению по божественному закону за это

преступление, потому что Бог создал людей не для такого общения друг с

другом. Тут нарушается общение, которое должно быть у нас с Богом, потому

что природа, которой Он создатель, оскверняется извращенной похотью.

Нарушений людской нравственности, проступков, следует избегать, считаясь с

различными требованиями этой нравственности. Прихоть гражданина или

чужестранца не смеет нарушать общественного договора, укрепленного законом

или обычаем государства или народа: всякая часть, которая не согласуется с

целым, безобразна. Если же Бог приказывает что-нибудь делать вопреки чьим бы

то ни было нравам или установлениям, то это должно быть сделано, хотя бы там

никогда так не делали. Если эту заповедь забыли, она должна быть

возобновлена; если она не установлена, ее следует установить. Если царю в

своем царстве дозволено отдавать приказания, которых ни до него никто, ни

сам он раньше не отдавал, и повиновение ему не является действием против

государства и общества - наоборот, именно неповиновение будет поступком

противообщественным (ибо во всех людских обществах условлено повиноваться

своему царю), то тем более надлежит, не ведая сомнения, подчиняться

приказаниям Бога, царствующего над всем творением Своим. Бог стоит над всем;

ведь и в человеческом обществе большая власть поставляется над меньшей, и

эта последняя ей повинуется.

16. Также с преступлениями, - когда жаждут нанести вред, обидев

человека или причинив ему несправедливость: враг желает отомстить врагу;

разбойник грабит путешественника, чтобы поживиться на чужой счет; страшного

человека убивают, боясь от него беды; бедняк богача из зависти; человек

преуспевающий соперника из страха, что тот сравняется с ним, или от

огорчения, что он уже ему равен; из одного наслаждения чужой бедой, -

примером служат зрители на гладиаторских играх, насмешники и издеватели. Все

это побеги греха, которые пышно разрастаются от страсти первенствовать,

видеть и наслаждаться, овладевает ли человеком одна из них, две или все три

разом. И жизнь проходит во зле, в пренебрежении "десятиструнной псалтирью".

Десятисловием Твоим в его трех и семи заповедях, Боже вышний и

сладостнейший. Но что значат проступки для Тебя, Который не может стать

хуже? Какие преступления можно совершить против Тебя, Которому нельзя

повредить? Ты наказываешь людей за то, что они совершают по отношению к себе

самим: даже греша перед Тобою, они являются святотатцами перед душой своей,

портя и извращая природу свою, которую Ты создал благообразною. Неумеренно

пользуясь дозволенным или горя противоестественным желанием недозволенного;

уличенные в том, что неистовствуют против Тебя в мыслях и в словах, они

"идут против рожна", порвав с человеческим обществом, они дерзко радуются

своим замкнутым кружкам и разрыву с людьми, завися от своих привязанностей и

своей неприязни. И все это происходит, когда покидают Тебя, Источник жизни

единый истинный Творец и Правитель единого целого, и в личной гордости

прилепляются к одной части, к мнимому единству Смиренное благочестие - вот

дорога, которой возвращаются к Тебе, и ты очищаешь нас от злых навыков;

снисходить к грехам исповедывающихся, слышишь вопли окованных и разрешаешь

нас от цепей, которые мы сами надели на себя, - но только если мы не

воздвигаем против Тебя рог лживой свободы, жадно стремясь получить больше, с

риском упустить все; любя больше наше собственное, чем Тебя, общее Благо.

Книга шестая

IV.

5. Так как я не знал, каким образом возник этот образ Твой, то мне

надлежало стучаться и предлагать вопросы, как об этом следует думать, а не

дерзко утверждать, будто вот так именно и думают. Забота о том, чтобы

ухватиться за что-то достоверное, грызла меня тем жесточе, чем больше

стыдился я, что меня так долго дурачили и обманывали обещанием достоверного

знания, и я болтал с детским воодушевлением и недомыслием, объявляя

достоверным столько недостоверного! Только позднее мне выяснилась эта ложь.

Достоверным, однако, было для меня то, что все это недостоверно, а мною

раньше принималось за достоверное, когда я слепо накидывался на Православную

Церковь Твою и обвинял ее: учит ли она истине, я еще не знал, но уже видел,

что она учит не тому, за что я осыпал ее тяжкими обвинениями. Таким образом,

приведен был я к смущению и к обращению: я радовался. Господи, что Единая

Церковь, Тело Единого Сына Твоего, в которой мне, младенцу, наречено было

имя Христово, не забавляется детской игрой и по здравому учению своему не

запихивает Тебя, Творца вселенной, в пространство, пусть огромное, но

ограниченное отовсюду очертаниями человеческого тела.

6. Я радовался также, что мне предлагалось, читать книги Ветхого Завета

другими глазами, чем раньше: книги эти ведь казались мне нелепыми, и я

изобличал мнимые мысли святых Твоих, мысливших-на самом деле вовсе не так. Я

с удовольствием слушал, как Амвросий часто повторял в своих проповедях к

народу, усердно рекомендуя, как правило: "буква убивает, а дух животворит".

Когда, снимая таинственный покров, он объяснял в духовном смысле те места,

которые, будучи поняты буквально, казались мне проповедью извращенности, то

в его словах ничто не оскорбляло меня, хотя мне еще было неизвестно,

справедливы ли эти слова. Я удерживал сердце свое от согласия с чем бы то ни

было, боясь свалиться в бездну, и это висение в воздухе меня вконец убивало.

Я хотел быть уверен в том, чего я не видел, так же, как был уверен, что семь

да три десять. Я не был настолько безумен, чтобы считать и это утверждение

недоступным для понимания, но я хотел постичь остальное так же, как

сложение, будь это нечто телесное, но удаленное от моих внешних чувств, или

духовное, которое я не умел представить себе иначе, как в телесной оболочке.

Излечиться я мог бы верою, которая как-то направила бы мой прояснившийся

умственный взор к истине Твоей, всегда пребывающей и ни в чем не терпящей

ущерба. Как бывает, однако, с человеком, который попав на плохого врача,

боится довериться хорошему, так было и смоей больной душой; она не могла

излечиться ничем, кроме веры, и отказывалась от лечения, чтобы не поверить в

ложь; она сопротивлялась руке Твоей, а Ты приготовил лекарство веры, излил

его на все болезни мира и сообщил ему великую действенность.

XI.

18. Я больше всего удивлялся, с тоской припоминая, как много времени

прошло с моих девятнадцати лет, когда я впервые загорелся любовью к

мудрости. Я предполагал, найдя ее, оставить все пустые желания, тщетные

надежды и лживые увлечения. И вот мне уже шел тридцатый год, а я оставался

увязшим в той же грязи, жадно стремясь наслаждаться настоящим, которое

ускользало и рассеивало меня. Я говорил: "Завтра я найду ее, вот она воочию

предстанет передо мной, я удержу ее: вот придет Фавст и все объяснит". О,

великие академики! О том, как жить, ничего нельзя узнать верного! Давай,

однако, поищем прилежнее и не будем отчаиваться. Вот уже то, что казалось в

церковных книгах нелепым, вовсе не нелепо; это можно понимать иначе и

правильно. Утвержусь на той ступени, куда ребенком поставили меня родители,

пока не найду явной истины. Но где искать ее? Когда искать? Некогда

Амвросию; некогда читать мне. Где искать самые книги? Откуда и когда

доставать? У кого брать?

Нет, надо все-таки распределить часы, выбрать время для спасения души.

Великая надежда уже появилась у меня: православная вера не учит так, как я

думал и в чем ее попусту обвинял: люди, сведущие в ней, считают нечестием

верить, что Бог ограничен очертанием человеческого тела. И я сомневаюсь

постучать, чтобы открылось и остальное. Утренние часы заняты у меня

учениками, а что делаю я в остальные? Почему не заняться этими вопросами? Но

когда же ходить мне на поклон к влиятельным. друзьям, в чьей поддержке я

нуждаюсь? Когда приготовлять то, что покупают ученики? Когда отдыхать

самому, отходя душой от напряженных забот?

19. Прочь все; оставим эти пустяки; обратимся только к поискам Истины.

Жизнь жалка; смертный час неизвестен. Если он подкрадется внезапно, как уйду

я отсюда? где выучу то, чем пренебрег здесь? и не придется ли мне нести

наказание за это пренебрежение? А что, если смерть уберет все тревожные

мысли и покончит.со всем? надо и это исследовать. Нет, не будет так. Не зря,

не попусту по всему миру разлилась христианская вера во всей силе своего

высокого авторитета. Никогда не было бы совершено для нас с Божественного

изволения так много столь великого, если бы со смертью тела исчезала и душа.

Что же медлим, оставив мирские надежды, целиком обратиться на поиски Бога и

блаженной жизни?

Подожди: и этот мир сладостен, в нем немало своей прелести, нелегко

оборвать тягу к нему, а стыдно ведь будет опять к нему вернуться. Много ли

еще мне надо, чтобы достичь почетного звания! А чего здесь больше желать? У

меня немало влиятельных друзей; если и не очень нажимать и не хотеть

большего, то хоть должность правителя провинции я могу получить. Следует мне

найти жену хоть с небольшими средствами, чтобы не увеличивать своих

расходов. Вот и предел моих желаний. Много великих и достойных подражания

мужей вместе с женами предавались изучению мудрости.

20. Пока я это говорил и переменные ветры бросали мое сердце то сюда,

то туда, время проходило, я медлил обратиться к Богу и со дня на день

откладывал жить в Тебе, но не откладывал ежедневно умирать в себе самом.

Любя счастливую жизнь, я боялся найти ее там, где она есть: я искал ее,

убегая от нее. Я полагал бы себя глубоко несчастным, лишившись женских

объятий, и не думал, что эту немощь может излечить милосердие Твое: я не

испытал его. Я верил, что воздержание зависит от наших собственных сил,

которых я за собой не замечал; я не знал, по великой глупости своей, что

написало: "Никто не может быть воздержанным, если не дарует Бог". А Ты,

конечно, даровал бы мне это, если бы стон из глубины сердца поразил уши

Твои, и я с твердой верой переложил бы на Тебя заботу свою.

Книга восьмая

VIII.

19. В этом великом споре во внутреннем дому моем, поднятом с душой

своей в самом укромном углу его, - в сердце моем, - кидаюсь я к Алипию и с

искаженным лицом, в смятении ума кричу: "Что ж это с нами? ты слышал?

поднимаются неучи и похищают Царство Небесное, а мы вот с нашей бездушной

наукой и валяемся в плотской грязи! или потому, что они впереди, стыдно идти

вслед, а вовсе не идти не стыдно?" Не знаю, что я еще говорил в том же роде;

в своем волнении я бросился прочь от него, а он, потрясенный, молчал и

только глядел на меня: речи мои звучали необычно. О моем душевном состоянии

больше говорили лоб, щеки, глаза, цвет лица, звук голоса, чем слова, мною

произносимые.

При нашем обиталище находился садик, которым мы пользовались, как и

всем домом, потому что владелец дома, нас приютивший, тут не жил. В своей

сердечной смуте кинулся я туда, где жаркой схватке, в которой я схватился с

собой, никто не помешал бы до самого конца ее - Ты знал какого, а я нет: я

безумствовал, чтобы войти в разум, и умирал, чтобы жить; я знал, в каком я

зле, и не знал, какое благо уже вот-вот ждет меня. Итак, я отправился в сад

и за мной, след в след, Алипий. Его присутствие не нарушало моего уединения.

И как бы он оставил меня в таком состоянии? Мы сели как можно дальше от

построек. Душа моя глухо стонала, негодуя неистовым негодованием ьа то, что

я не шел на союз с Тобой, Господи, а что надобно идти к Тебе, об этом

кричали "все кости мои" и возносили хвалой до небес. И не нужно тут ни

кораблей, ни колесниц четверкой, ни ходьбы: расстояния не больше, чем от

дома до места, где мы сидели. Стоит лишь захотеть идти, и ты уже не только

идешь, ты уже у цели, но захотеть надо сильно, от всего сердца, а не

метаться взад-вперед со своей полубольной волей, в которой одно желание

борется с другим, и то одно берет верх, то другое.

20. В мучениях этой нерешительности я делал много жестов, которые люди

иногда хотят сделать и не могут, если у них нет соответственных членов, если

эти члены скованы, расслаблены усталостью или им что-то мешает. Если я рвал

волосы, ударял себя по лбу; сцепив пальцы, обхватывал колено, то я делал

это, потому что хотел. Я мог, однако, захотеть и не сделать, откажи мне

члены мои в повиновении. Я делал, следовательно, многое в той области, где

"хотеть" и "мочь" не равнозначны, и не делал того, что мне было несравненно

желаннее, и что я мог сделать, стоило только пожелать, а я уж во всяком

случае желал пожелать. Тут ведь возможность сделать и желание сделать

равнозначны: пожелать - значит уже сделать. И однако ничего не делалось:

тело мое легче повиновалось самым ничтожным желаниям души (двигаться членам,

как я хотел), чем душа в исполнении главного желания своего - исполнения,

зависящего от одной ее воли.

IX.

21. Откуда это чудовищное явление? Почему оно? Освети меня милосердием

Твоим и позволь спросить об этом; может быть, ответ прозвучит из тайников

наказанья, назначенного людям, из мрака сокрушений сынов Адама. Откуда это

чудовищное явление и почему оно? Душа приказывает телу, и оно тотчас же

повинуется; душа приказывает себе - и встречает отпор. Душа приказывает руке

двигаться - она повинуется с такой легкостью, что трудно уловить промежуток

между приказом и его выполнением. Но душа есть душа, а рука - это тело. Душа

приказывает душе пожелать: она ведь едина и, однако, она не делает по

приказу. Откуда это чудовищное явление? И почему оно? Приказывает, говорю,

пожелать та, которая не отдала бы приказа, не будь у нее желания - и не

делает по приказу. Но она не вкладывает себя целиком в это желание, а

следовательно, и в приказ. Приказ действен в меру силы желания, и он не

выполняется, если нет сильного желания. Воля ведь приказывает желать: она

одна и себе тождественна. А значит, приказывает она не от всей полноты;

поэтому приказ и не исполняется. Если бы она была целостной, не надо было бы

и приказывать: все уже было бы исполнено. А следовательно: одновременно

желать и не желать - это не чудовищное явление, а болезнь души; душа не

может совсем встать: ее поднимает истина, ее отягощает привычка. И потому в

человеке два желания, но ни одно из них не обладает целостностью: в одном

есть то, чего недостает другому.

X.

22. "Да погибнут от лица Твоего", Господи, как они и погибают,

"суесловы и соблазнители", которые, заметив в человеке наличие двух желаний,

заявили, что есть в нас две души двух природ: одна добрая. другая злая. Злы

же на самом деле они, ибо злы эти их мысли, но и эти люди могут стать

добрыми, если постигнут истину и достигнут согласия с истиной, так что

апостол Твой сможет сказать им: "Вы были некогда тьмой, а теперь вы свет в

Господе".

Они, однако, желая быть светом не в Господе, а в самих себе, считая,

что природа души одинакова с Богом, стали "густой тьмой", ибо в своей

страшной дерзости далеко отошли от Тебя, истинного света, "просвещавшего

всякого человека, приходящего в этот мир". Подумайте, что вы говорите,

покраснейте и "ступайте к Нему", и "просветитесь, и лица ваши не будут

краснеть".

Когда я раздумывал над тем, чтобы служить Господу Богу моему (как я

давно уже положил себе), хотел этого я и не хотел этого я - и был тем же я.

Не вполне хотел и не вполне не хотел. Поэтому я и боролся с собой и

разделился в самом себе, но это разделение, происходившее против воли моей,

свидетельствовало не о природе другой души, а только о том, что моя

собственная наказана. И наказание создал не я, а "грех, обитающий во мне",

как кара за грех, совершенный по вольной воле: я ведь был. сыном Адама.

23. Если враждующих между собой природ столько же, сколько противящихся

одна другой воль, то их будет не две, а множество. Кто-либо, например,

рассуждает, идти ли ему на их сборище или в театр, и вот они уже кричат:

"Вот две природы: одна, добрая, ведет к нам; другая - злая, уводит прочь.

Иначе откуда это колебание между желаниями противоположными?" А я говорю,

что оба эти желания злы: и то, которое посылает к ним, и то, которое

отсылает, в театр. Они верят, что хороша та воля, повинуясь которой идут к

ним. Хорошо! А если в ком-нибудь из наших спорят два желания, и он

колеблется, идти ли ему в театр, или в нашу церковь, не заколеблются ли и

они с ответом? Или они признают то, чего не хотят: в нашу церковь идут,

повинуясь доброй воле, как идут в нее те, кто стал причастен таинствам ее и

состоит в ней, или же они сочтут, что в одном человеке сталкиваются две злые

природы и две злые души: тогда или неправдой окажутся их обычные речи об

одной доброй и другой злой воле, или же они обратятся к истине и не станут

отрицать, что при обсуждении чего-либо одна и та же душа волнуется разными

желаниями..

24. Пусть же не говорят они, видя, как спорят две воли в одном

человеке, что в нем борются две враждующие души, происходящие от двух

враждующих субстанций и от двух враждующих начал: одна добрая, другая злая.

Ибо ты. Праведный Боже, отвергаешь их, уличаешь и опровергаешь указанием на

две злых воли: человек, например, обсуждает, погубить ему кого-то мечом или

ядом; захватить это чужое поместье или то (захватить оба он не в силах),

расточать ему деньги на удовольствия или жадно беречь их, пойти в цирк или в

театр, если оба в этот день открыты. Добавлю и третье желание: не обокрасть

ли ему, если представится случай, чужой дом; добавлю и четвертое: не

совершить ли прелюбодеяние, если и тут открывается возможность. А если все

эти желания столкнутся в какой-то малый промежуток времени, причем все

одинаково сильные? Невозможно ведь осуществить их одновременно. Они должны

будут разорвать душу между этими четырьмя враждующими волями, а то и между

большим числом их: желательно ведь многое. Они, однако, не говорят о такой

же множественности разных субстанций.

То же и с хорошими желаниями. Я спрашиваю у них: хорошо ли наслаждаться

чтением апостола, хорошо ли наслаждаться чистой мелодией псалма, хорошо ли

толковать Евангелие? Они на каждый вопрос ответят: "Хорошо" Что же? Если все

это доставляет мне одновременно одинаковое наслаждение, значит ли это, что

человеческое сердце распирают разные воли при обсуждении, за что скорее

взяться? Все они хороши и, однако, спорят между собой, пока не будет выбрано

одно, на чем радостно успокоится твоя целостная воля, делившаяся раньше

между многими желаниями. И так как вечность сулит радость на Небесах, а

наслаждение временными благами удерживает при земле, то одна и та же душа не

целостной волей желает того или другого. Потому и разрывается она в тяжкой

скорби: истина понуждает к одному; привычка принуждает к другому.

Книга девятая

X.

23. Уже навис день исхода ее [матери Августина]из этой жизни; этот день знал Ты, мы о нем

не ведали. Случилось - думаю, тайной Твоей заботой, - что мы с ней остались

вдвоем; опершись на подоконник, смотрели мы из окна на внутренний садик того

дома, где жили в Остии. Усталые от долгого путешествия, наконец в

одиночестве, набирались мы сил для плавания. Мы сладостно беседовали вдвоем

и, "забывая прошлое, устремлялись к тому, что перед нами", спрашивали друг

друга, пред лицом Истины, - а это Ты, - какова будущая вечная жизнь святых,

- "не видел того глаз, не слышало ухо и не приходило то на сердце человеку"

- но устами сердца жаждали мы приникнуть к струям Твоего Небесного

источника, "Источника жизни, который у Тебя", чтобы, обрызганные его водой,

в меру нашего постижения, могли бы как-нибудь обнять мыслью ее величие.

24. Когда в беседе нашей пришли мы к тому, что любое удовольствие,

доставляемое телесными чувствами, осиянное любым земным светом, не достойно

не только сравнения с радостями той жизни, но даже упоминания рядом с ними,

то, возносясь к Нему Самому сердцем, все более разгоравшимся, мы перебрали

одно за другим все создания Его и дошли до самого неба, откуда светят на

землю солнце, луна и звезды. И, войдя в себя, думая и говоря о творениях

Твоих и удивляясь им, пришли мы к душе нашей и вышли из нее, чтобы достичь

страны неиссякаемой полноты, где Ты вечно питаешь Израиля пищей истины, где

жизнь есть та мудрость, через Которую возникло все, что есть, что было и что

будет. Сама она не возникает, а остается такой, какова есть, какой была и

какой всегда будет. Вернее: для нее нет "была" и "будет", а только одно

"есть", ибо она вечна, вечность же не знает "было" и "будет". И пока мы

говорили о ней и жаждали ее, мы чуть прикоснулись к ней всем трепетом нашего

сердца. И вздохнули и оставили там "'начатки духа"* и вернулись к скрипу

нашего языка, к словам, возникающим и исчезающим. Что подобно Слову Твоему,

Господу нашему, пребывающему в Себе, не стареющему и все обновляющему!

25, Мы говорили: "если в ком умолкнет волнение плоти, умолкнут

представления о земле, водах и воздухе, умолкнет и небо, умолкнет и сама

душа и выйдет из себя, о себе не думая, умолкнут сны и воображаемые

откровения, всякий язык, всякий знак и все, что проходит и возникает, если

наступит полное молчание, - (если слушать, то-они все говорят: "не сами мы

себя создали; нас создал Тот, Кто пребывает врчно") - если они, сказав это,

замолкнут, обратив слух к Тому, Кто их создал, и заговорит Он Сам, один - не

через них, а прямо от Себя, да услышим слово Его, не из плотских уст, не в

голосе ангельском, не в грохоте бури, не в загадках и подобиях, но Его

Самого, Которого любим в созданиях Его; да услышим Его Самого - без них, -

как сейчас, когда мы вышли из себя и быстрой мыслью прикоснулись к Вечной

Мудрости, над всем пребывающей; если такое состояние могло бы продолжиться,

а все низшие образы исчезнуть, и она одна восхитила бы, поглотила и

погрузила в глубокую радость своего созерцателя - если вечная жизнь такова,

какой была эта минута постижения, о котором мы вздыхали, то разве это не то,

о чем сказано: "Войди в радость господина Твоего"? когда это будет? не тогда

ли, когда "все воскреснем, но не все изменимся"?

26. Я говорил это, если и не так и не этими словами, то Ты знаешь,

Господи, что в тот день, когда мы беседовали, ничтожен за этой беседой

показался нам этот мир со всеми его наслаждениями, и мать оказала мне: "Сын!

что до меня, то в этой жизни мне уже все не в сладость. Я не знаю, что мне

здесь еще делать и зачем здесь быть; с мирскими надеждами у меня здесь

покончено. Было только одно, почему я хотела еще задержаться в этой жизни:

раньше чем умереть, увидеть тебя православным христианином. Господь одарил

меня полнее: дал увидеть тебя Его рабом, презревшим земное счастье. Что мне

здесь делать?"

Книга десятая

V.

7. Ты, Господи, судишь меня, ибо "ни один человек не знает, что есть в

человеке, кроме духа человеческого, живущего в нем". Есть, однако, в

человеке нечто, чего не знает сам дух человеческий, живущий в человеке, ты

же. Господи, создавший его, знаешь все, что "в нем. И хотя я ничтожен пред

лицом Твоим и считаю себя "прахом и пеплом", но я знаю о Тебе нечто, чего о

себе не знаю. Мы видим, конечно, "сейчас в зеркале нечто загадочное", а не

"лицом к лицу", и поэтому, пока я странствую вдали от Тебя, я ближе к себе,

чем к Тебе, но, однако, я знаю, что над Тобой нельзя совершить насилия, а

каким искушениям я смогу противостоять и каким нет - этого я не знаю. Есть

только надежда, что "Ты верен" и потому не допустишь "быть искушаемым сверх

сил"; "дабы могли мы выдержать". Ты, искушая, в то же время указываешь выход

из искушения. Итак, я исповедуюсь и в том, что о себе знаю; исповедуюсь и в

том, чего о себе не знаю, ибо то, что я о себе знаю, я знаю, озаренный Твоим

светом, а то, чего о себе не знаю, я не буду знать до тех пор, пока "потемки

мои" не станут "как полдень" пред лицом Твоим.

VI.

8. Ясно сознаю я, Господи, что люблю Тебя: тут сомнений нет. Ты поразил

сердце мое словом Твоим, и я полюбил Тебя; и небо и земля и все, что на них

- вот они со всех сторон твердят мне, чтобы я любит Тебя, и не перестают

твердить об этом всем людям, "дабы оказались они неизвинительны". Ты глубже

"пожалеешь того, над кем сжалишься, и окажешь милосердие тому, над кем

умилосердишься" - иначе глухим возглашали бы и небо и земля хвалы Твои. Что

же, любя Тебя, люблю я? Не телесную красоту, не временную прелесть, не

сияние вот этого света, столь милого для глаз, не сладкие мелодии всяких

песен, не благоухание цветов, мазей и курений, не манну и мед, не члены,

приятные земным объятиям, - не это люблю я, любя Бога моего. И, однако, я

люблю некий свет и некий голос, некий аромат и некую пищу и, некие объятия -

когда люблю Бога моего; это свет, голос, аромат, пища, объятия внутреннего

моего человека - там, где душе моей сияет свет, который не ограничен

пространством, где звучит голос, который время не заставит умолкнуть, где

разлит аромат, который не развеет ветром, где пища не теряет вкуса при

сытости, где объятия не размыкаются от пресыщения. Вот что люблю я, любя

Бога моего.

9. А что же такое этот Бог? Я спросил землю, и она сказала: "это не я";

и все, живущее на ней, исповедало то же. Я спросил море, бездны и

пресмыкающихся, живущих там, и они ответили: "мы не бог твой; ищи над нами".

Я спросил у веющих ветров, и все воздушное пространство с обитателями своими

заговорило; "ошибается Анаксимен: я не бог". Я спрашивал небо, солнце, луну

и звезды: "мы не бог, которого ты ищешь", - говорили они. И я сказал всему,

что обступает двери плоти моей: "скажите мне о Боге моем - вы ведь не бог, -

скажите мне что-нибудь о Нем". И они вскричали громким голосом: "Творец наш,

вот Кто Он". Мое созерцание было моим вопросом; их ответом - их красота. .

Тогда я обратился к себе и сказал: "ты кто?" И ответил; "человек". Вот

у меня тело и душа, готовые служить мне; одно находится во внешнем мире,

другая внутри меня. У кого из них спрашивать мне о Боге моем, о Котором я

уже спрашивал своими внешними чувствами, начиная с земли и до самого неба,

куда только мог послать за вестями лучи-глаз своих? Лучше, конечно, то, что

внутри меня. Все телесные вестники возвестили душе моей, судье и

председательнице, об ответах неба, земли и всего, что на них; они гласили:

"мы не боги; Творец наш, вот Он". Внутреннему человеку сообщил об этом

состоящий у него в услужении внешний; я, внутренний, узнал об этом, - я, я

душа, через свои телесные чувства. Я спросил всю вселенную о Боге моем, и

она ответила мне: "я не бог; Творец наш, вот кто Он".

10. Неужели всем, у кого внешние чувства здоровы, не видна эта красота?

почему же не всем говорит она об одном и том же? Животные, и крохотные и

огромные, видят ее, но не могут ее спросить: над чувствами - вестниками не

поставлено у них судьи - обсуждающего разума. Люди же могут спросить, чтобы

"невидимое Божие через творения было понятно и узрено". Привязавшись,

однако, к миру созданному, они подчиняются ему, а подчинившись, уже не могут

рассуждать. Мир же созданный отвечает на вопросы только рассуждающим: он не

изменяет своего голоса, т. е. своей красоты, и не является в разном облике

тому, кто только его видит, и тому, кто видит и спрашивает; являясь, однако,

в одинаковом виде обоим, он нем перед одним и говорит другому; вернее, он

говорит всем, но этот голос внешнего мира понимают только те, кто, услышав

его, сравнивают его с истиной, живущей в них. Истина же эта говорит мне:

"Бог твой не небо, не земля и не любое тело". Их природа говорит об этом

видящему; она предстает, как глыба меньшая в части своей, чем в целом. И ты,

душа, говорю это тебе, ты лучше, ибо ты оживляешь глыбу тела, в котором

живешь, и сообщаешь ему жизнь: ни одно тело не может этого доставить телу.

Бог же твой еще больше для тебя: Он Жизнь жизни твоей.

Книга тринадцатая

I.

1. Зову Тебя, Боже мой, "милосердие мое"; Ты создал меня и забывшего

Тебя не забыл. Зову Тебя в душу мою, которую Ты готовишь принять Тебя: Ты

внушил ей желать этого. Теперь не покинь Зовущего; Ты ведь предупредил мой

зов: упорно, все чаще и по-разному говорил Ты со мной: да услышу Тебя издали

и обращусь и позову Тебя, зовущего меня.

Ты, Господи, уничтожил все злые дела мои, чтобы не воздавать по делам

рук моих, потрудившихся над отпадением моим, и предупредил все добрые дела

мои, чтобы воздать рукам Твоим, создавшим меня: Ты ведь был, когда меня и не

было и не стоил я того, чтобы Ты даровал мне жизнь. И вот я существую по

благости Твоей, существовавшей прежде, чем Ты создал и меня и то, из чего Ты

создал меня. Ты ведь не нуждался во мне, и я не такая величина, чтобы быть

Тебе в помощь, Господь мой и Бог мой. Моя служба не избавит Тебя от

усталости: Ты не устаешь, действуя; мои услуги не увеличат Твоего

могущества; почет, оказанный мной, не прибавит Тебе чести. Я должен служить

Тебе и чтить Тебя, чтобы мне хорошо было с Тобой, от Которого и моя жизнь и

возможность чувствовать себя хорошо.

II.

2. От полноты благости Твоей возникла вся тварь: от нее Тебе никакой

пользы; происходя от Тебя, она не равна Тебе, и, однако, должно быть место и

ей, доброй, потому что от Тебя получила она существование.

Какие заслуги перед Тобой у "неба и земли", созданный Тобой "в начале"?

Какие заслуги перед Тобой у духовных и телесных существ, созданных Тобой по

мудрости Твоей? От нее ведь зависели они все, и духовные и телесные, даже в

незаконченном и бесформенном виде; стремящиеся к беспорядку, к полной утрате

Твоего подобия. Духовное существо, даже бесформенное, выше тела, имеющего

форму; телесное бесформенное выше абсолютного "ничто". Бесформенное таким бы

и осталось по Слову Твоему, если бы это самое Слово не призвало его к

единению с Тобой и не дало бы ему формы: исходя от Тебя, высшего Блага, "да

станет все весьма хорошо". За какие заслуги даровано даже бесформенное

состояние? Без Тебя не было бы и такого.

3. Какие заслуги перед Тобой у телесной материи, чтобы стать хотя бы

"невидимой и неустроенной"? Она и такой бы не была, не создай Ты ее. А так

как ее не было, то ничем не могла она заслужить своего возникновения.

Какие заслуги перед Тобой были у духовных существ, еще только

намечаемых, мрачных, неустойчивых, сходных с бездной, несходных с Тобой?

Только то же самое Слово обратило их к Нему, их Создателю, и, озаренные Им,

они стали светом и хотя не в равной степени, но все же соответствуют Твоему

образу.

Как для тела "быть" не значит "быть красивым" - иначе безобразия бы не

существовало, - так и для созданного духа "жить" не то же самое, что "жить

мудро" - иначе всякий дух был бы неизменно мудрым. "Благо ему навсегда

прильнуть к Тебе", дабы свет, полученный обратившимся к Тебе, отвратившимся

не был утерян, дабы не скатился он в жизнь, сходную с мрачной бездной.

И мы, имея душу, являемся существами духовными. Отвратившись от Тебя,

Света нашего, были мы в этой жизни "когда-то тьмой" и страдаем в остатках

нашей темноты, пока не станем "праведными" в Единственном Сыне Твоем, как бы

"горами Божими"; ибо были по суду Твоему как бы "глубокой бездной".

III.

4. Слова, сказанные Тобой в начале творения: "да будет свет, и стал

свет" я не без основания отношу к существам духовным, уже как-то жившим,

способным просветиться светом Твоим. Но как ничем не заслужили они ни такой

жизни, которая могла быть просвещена, так не заслужили они и того, чтобы она

была просвещена. Тебе не было угодно их бесформенное состояние, они должны

были стать светом не в силу существования своего, но созерцая свет

просвещающий и сливаясь с ним. Только благодать Твоя позволила им и как-то

жить и жить счастливо, ибо они изменились к лучшему, обратившись к тому, что

не может измениться ни к лучшему, ни к худшему, - к Тебе, Единственному,

Который просто "есть", для Которого жить - значит жить счастливо, ибо Твое

счастье Ты Сам.

IV.

5. Чего не хватало бы Тебе для счастья, - Ты сам для себя счастье, -

если бы вообще ничего не было или если бы все оставалось бесформенным. Ты

творил ведь не по нужде, а от полноты благодати Твоей; и сообщил созданиям

Твоим устойчивую форму вовсе не затем, чтобы радость Твоя стала полнее.

Совершенному, Тебе неприятно было их несовершенство; Ты совершенствовал их и

делал себе приятными не потому что, будучи несовершенен, Ты должен был стать

совершеннее от их совершенствования. "Благой Дух Твой носился над водами",

не они уносили его, словно он опочил на них. Когда говорят, что Дух Твой

опочил на ком-то, это значит, что Он дал им покой в Себе. Недоступная

ухудшению, неизменяемая, сама в себе достаточная, воля Твоя носилась над

тем, что Ты оживил, но живым жить и жить счастливо не одно и то же, потому

что мечутся они в темноте своей. Им остается одно: обратиться к Тебе, своему

Создателю, и жить, больше и больше приближаясь к Источнику жизни, и в свете

Его видеть свет, совершенствоваться, просвещаться и находить счастье.

XIII.

14. И, однако, до сих пор только "верой, не видением, надеждой спасены

мы. Надежда, которая видит, не есть надежда". Пока еще "бездна призывает

бездну", но уже "голосом водопадов Твоих". Пока еще тот, кто сказал: "не

могу говорить с вами, как с духовными, но как с плотскими", остается при

мысли, что и сам не все постиг, и "забывая прошлое, устремляется к тому, что

впереди" и "вздыхает под тяжким бременем". Душа его жаждет Бога живого, как

олень источников водных, и восклицает: "когда приду?" Он хочет "облечься в

небесное жилище" и зовет бездну внизу, говоря: "не сообразуйтесь с веком

сим, но преобразуйтесь обновлением ума вашего" и "не будьте дети умом; на

злое будьте младенцы, а по уму будьте совершеннолетни", и "о несмысленные

галаты! кто прельстил вас?". Это уже не его голос, а Твой: Ты послал с небес

Дух Твой через Того, Кто "взошел на небо" и открыл "водопады даров Своих, да

обрадует град Твой поток водный".

Об этом граде вздыхает друг жениха, уже обладающий начатками духа.

"Доселе, однако, стенает он в сердце своем, ожидая усыновления и своего

искупления. Он вздыхает о нем - он ведь член Церкви, невесты Христовой - и

ревнует о ней - он ведь друг жениха - о ней ревнует, не о себе, потому что

голосом "водопадов Твоих", не своим, взывает он к другой бездне, которой в

ревности своей боится: "как змей хитростью своей прельстил Еву, так и слабые

умы могут повредиться, отпав от чистоты" которая есть в Супруге нашем,

единственном Сыне Твоем. Как прекрасен будет этот свет, когда мы увидим его

таким, как он есть, и окончатся слезы, которые стали мне хлебом моих дней и

ночей, ибо ежедневно говорят мне: "где Бог твой?".

жүктеу/скачать 179 Kb.

Достарыңызбен бөлісу: