Берналь диас дель кастильо правдивая история

Затем произведен был смотр, и, согласно запискам, нас оказалось всего-навсего, считая весь команд­ный состав и даже музыкантов и не считая одного лишь монаха [Бартоломе де Ольмедо], - 266 человек, среди которых было 5 всадников, 2 артиллериста, несколько арбалетчиков и еще меньше аркебузников. Ясно, что при таких малых силах вся наша надежда должна была быть в счастье и умении, и на новоизготовленные копья мы надеялись крепко.

Между тем к нам в лагерь прибыл Андрес де Дуэро, с ним был наш солдат Усагре и двое индейцев-слуг [(naborias)] с Кубы; Кортес уже давно был в дружеских отношениях с Дуэро, который был секрета­рем у Диего Веласкеса на Кубе. Много он тогда, вместе с королевским контадором Амадором де Ларесом, оба они были наперсниками Диего Веласкеса, оказали услуг Кортесу, за что и выговорили они себе определенную часть будущей добычи. Теперь, под предлогом посланца Нарваэса, он явился напомнить об этих своих и товарища своего Амадора де Лареса правах. Конечно, Кортес не скупился на ласку и обещания: пусть только Нарваэс будет убит или захвачен, его отряд обезврежен, и провинции Новой Ис­пании, золото и все прочее будет поделено по уговору. Говорят, даже Агустин Бермудес, старший альгуасил в лагере Нарваэса, и другие рыцари [(caballeros)] дали письменное обязательство способство­вать этому плану. Во всяком случае, Дуэро взял с собой две карги² золота в слитках и великое множест­во украшений, нагрузив двух своих индейцев, дабы распределить все по точно установленному списку, отчасти через посредство Агустина Бермудеса и священника Хуана де Леона, отчасти через другого священника Гевару, который был первым посланцем Нарваэса, и иных друзей.

Дуэро прибыл к нам накануне дня праздника Духа Святого, и всю ночь велись переговоры и строи­лись планы. Утром была предложена обильная трапеза, после чего Дуэро откланялся. Когда он был уже в седле, Кортес, в присутствии многих из нас, еще раз напомнил ему: "Через три дня мы будем в вашем лагере. Смотрите, чтобы все было подготовлено, иначе плохо вам придется!" Дуэро же, спокойно улыба­ясь, ответил: "Будьте покойны! Все будет в исправности и по вашему желанию".

У Нарваэса Дуэро дал самые успокоительные сведения, будто не только люди Кортеса, но и он сам ждут не дождутся подчиниться Нарваэсу.

Между тем Кортес попросил к себе Хуана Веласкеса де Леона, всем известного и всеми любимого, очень близкого родственника губернатора Кубы Диего Веласкеса, тем не менее весьма преданного нам друга и соратника. С обычной чарующей улыбкой Кортес обратился к нему: "Сеньор Хуан Веласкес, я Вас обеспокоил ввиду того, что Андрес де Дуэро только что мне сообщил, будто Нарваэс и его сви­та глубоко уверены, что Вы склонны поддержать их, а посему-то мне и грозит гибель. В силу этого я решил просить Вас отправиться на Вашей отличной серой кобыле к Нарваэсу, чтобы он убедился в Вашем истинном настроении. При этом прошу Вас, нацепите на себя все золото, какое у Вас имеется, и, прежде всего, Вашу "якорную цепь"; я же Вам дам и другую, еще большую, Вы ее дважды оберните во­круг шеи и остальное спустите с плеч. Не забудьте при этом хорошенько выяснить, что, собственно, за­тевает Нарваэс". Тогда же Кортес отправил идти в компании с ним одного юношу, ждущего посвяще­ния в рыцари и служившего Кортесу, которого звали Хуан дель Рио. Хуан Веласкес высказал полную готовность, но с одним условием - чтобы золото его оставалось у нас. "Мои слова, - заметил он, - сто­ят куда больше золота". - "Конечно, - возразил Кортес, - таково и мое мнение, но дело не в этом; ес­ли не хотите полностью исполнить мое желание, оставайтесь лучше здесь". Тогда Хуан Веласкес пови­новался, снарядился, как указано, и уехал.

Кортес же, который послал Хуана Веласкеса только для того, чтобы убаюкать Нарваэса, немедлен­но велел нашему барабанщику Канильясу и нашему флейтисту Бенито де Бегеру играть сбор и приказал Гонсало де Сандовалю, который был капитаном и старшим альгуасилом, строить всех солдат для мар­ша; и вот вся наша колонна двинулась к Семпоале форсированным маршем. По дороге солдаты наши убили двух мускусных свиней, что многие и объявили предзнаменованием победы. Ночь мы провели у какого-то ручья, подложив камень под голову, в строгом порядке и полной боеготовности. А к следую­щему полудню мы залегли подле речушки, где ныне уже начинаются дома Вильи Рики де ла Вера Круса³, ибо великая жара и тяжелое вооружение совсем нас заморили.

Но вернемся пока к Хуану Веласкесу де Леону. К восходу солнца он и юноша, посланный Кортесом ему в компанию, уже вступили в Семпоалу, где и остановились у толстого касика; лошадь свою Хуан Ве­ласкес оставил у толстого касика, поскольку у Хуана дель Рио не было лошади, и они пошли пешком в лагерь Нарваэса. Встречные индейцы, хорошо знавшие Хуана Веласкеса де Леона - капитана у Малинче, громко его приветствовали; это услышали некоторые люди Нарваэса и стремглав понеслись к Нарваэсу, надеясь получить награду за добрую весть.

Нарваэс дейст­вительно обрадо­вался сильно и са­молично вышел на улицу, чтобы при­ветствовать при­бывших; он сердеч­но обнял Хуана Ве­ласкеса, повел к се­бе и посадил в кресло (даже крес­лами экспедиция Нарваэса была сна­бжена!), дружески упрекая его, что он остановился не у него. Сейчас же он отрядил человека за его лошадью и багажом, заявляя, что Хуаны Веласкесы могут про­живать лишь под крышей Нарваэса. Но уже первые речи сильно огор­чили хозяина. А именно, Хуан Ве­ласкес сказал, что прибыл лишь на короткое время, чтобы приветство­вать Нарваэса и его капитанов, а кстати выяснить наилучший способ примирить Корте­са с Нарваэсом. Когда же тот уди­вился, как это ты, родственник высо­кородного Диего Веласкеса, заступаешься за изменника, Хуан Веласкес резко перебил его указанием, что изменников нет, есть лишь верные слуги Бога Нашего Сеньора и Его Величества, а посему он весьма просит подобных ре­чей в его присутствии не вести.

Тогда Нарваэс испробовал иную струну: сулил Хуану Веласкесу великие милости, если он отстанет от Кортеса. Но и это не вышло, ибо собеседник столь же сурово прекратил и этот разговор, указывая на нерушимость своей присяги.

К этому времени собрался почти весь штаб Нарваэса. Все они поспешили увидеть Хауна Веласкеса, именитого человека с тонкими манерами и могучими плечами, прекрасным лицом, удивительной холе­ной бородой, с громадными золотыми цепями вокруг шеи и даже плеч. Всякий хотел приблизиться к храбрецу и счастливцу, и Хуан Веласкес успел со многими переговорить, между прочим и с Андресом де Дуэро, старшим альгуасилом Бермудесом и даже с нашим монахом [Бартоломе де Ольмедо] из [Ордена Нашей Сеньоры] Милостивой.

Но наиболее рьяные сторонники Нарваэса установили слежку, и все тот же Сальватьерра стал убеж­дать Нарваэса арестовать Хуана, ибо он смущает народ. Готов был уже приказ об аресте, и лишь с вели­чайшими затруднениями Бермудес, Дуэро и другие смогли уговорить Нарваэса не причинять насилия, а, наоборот, проявить ласку и пригласить его к обеденному столу.

Нарваэс все настаивал, чтобы Хуан Веласкес уломал Кортеса подчиниться, но тот выдвинул другой, по его мнению, более возможный план - поделить провинции Мешико между собой. Впрочем, Хуан Ве­ласкес и тут хитрил, ибо стремился, как можно больше извлечь из Нарваэса. Со своей стороны не зевал и монах Бартоломе де Ольмедо, который за короткий срок так сумел втереться в доверие, что слыл уже близким другом и советчиком. Вот он и предложил, чтоб пред Хуаном Веласкесом был устроен парад всего войска, чтобы он лишний раз убедился, насколько бессмысленна всякая надежда на сопротивление и что Кортесу остается одно - сдаться. Нарваэс пошел на приманку, и парад состоялся в полном блеске.

На следующий день за торжественной трапезой случилась беда. Приглашен был, между прочим, еще один Веласкес, Диего, родной племянник губернатора Кубы. Он и поднял опять разговор об "измене" Кортеса; Хуан Веласкес вспылил; а тот еще более подлил масла в огонь, заявив, что товарищи изменни­ка - тоже изменники и что Хуан порочит весь род Веласкесов; Хуан обозвал его лжецом и, кстати, отме­тил, что родня родне рознь и его линия Веласкесов совсем иная, нежели та, к которой принадлежит молодой лгунишка и его дядюшка. Доказательства он готов представить сию минуту, и при этих словах он ударил по своему мечу. Не будь вмешательства присутствующих, пролилась бы кровь. По требованию Нарваэса Хуан Веласкес, монах [Бартоломе де Ольмедо] и Хуан дель Рио должны были немедленно ос­тавить лагерь. Сборы были недолги, ибо Хуан все время не снимал ни доспехов, ни даже шлема. Про­щаясь с Нарваэсом, он еще раз спросил, не хочет ли тот что-либо передать Кортесу. "Ничего, - ответил тот, - уходите только скорее! Было бы лучше, если бы Вы вообще не приходили". Подле стоял и моло­дой Диего Веласкес. И опять бы разгорелись страсти, и Хуану грозил бы арест, если бы несколько капи­танов Нарваэса из сторонников Кортеса, желавшие проводить и охранить Хуана, не обратились к нему с деланно суровым окриком - не мешкать и убираться подобру-поздорову. Решили же они его поторо­пить, ибо знали, что отряд всадников готовится преследовать его и его золото.

Но они благополучно добрались до речушки, то есть до нашего расположения, что было в одной легуа от Семпоалы, и здесь было не мало смеха, когда Хуан Веласкес де Леон рассказывал нам о своих речах и успехах - он успел-таки многих наделить золотом, о хитреце монахе Бартоломе де Ольмедо и дураке Сальватьерре, которого монах так легко околпачил. Мы прямо-таки покатывались со смеху, и нико­му не пришло на ум, что завтра - битва, что нас лишь 266 человек, что нам один выход - либо пасть, ли­бо победить; а на каждого из нас было больше чем по 5 людей Нарваэса.

Жара спала; мы были наготове и ночь провели в том же лагере у речушки, в одной легуа от Семпоалы.

Но вернемся пока в лагерь Нарваэса. Посещение Хуана Веласкеса не осталось без последствий: кое-кто из приближенных Нарваэса стороной узнал о подарках Кортеса, о группировках в его пользу и тому по­добное; наблюдение поэтому было усилено, и все как бы насторожились. Нарваэс формально объявил нам войну - это мы узнали от одного дезертира, вернее, посланного Дуэро, который сговорился с Кортесом из­вещать его таким путем о крупных новостях, - и вывел свое войско из Семпоалы, встав лагерем в четверти легуа от нее. Но пошел ливень, и Нарваэс и все остальные, непривычные к таким передрягам, скоро поте­ряли весь свой пыл. Решили вернуться опять в город, выдвинув лишь отряд конницы в 40 человек для на­блюдения за дорогой, откуда нас ждали. Для поднятия настроения Нарваэс объявил, что за доставку Кор­теса или Гонсало де Сандоваля живым или мертвым он назначает премию в 2 000 песо. Паролем дня опре­делен был возглас "Санта Мария! Санта Мария!". Вот как готовился к битве Нарваэс.

Что же происходило в лагере Кортеса?

Находясь столь близко от неприятеля, мы расставили охрану из самых надежных людей, затем отдох­нули немного, а потом Кортес, сидя на боевом коне, держал перед нами длинную, но сильную речь. Начал он издалека, с дел на острове Куба; указал на разницу между Нарваэсом, который стремился лишь к собственной выгоде, и нами, имевшими в виду государственные цели, расширение власти короля и силы христианства, напомнил, что именно для этой цели мы са­ми, а не кто-либо иной, сделали его генерал-капитаном и старшим судь­ей всей Новой Испании, несмотря на ряд противодействий и интриг, ко­торые постепенно лишь прекратились; затем в ярких чертах привел на память великие наши тяготы, голод, холод, бесконечное недосыпание, отчаянные битвы и множество геройских поступков: "Вот что мы вы­страдали и пережили! И вот бросается на нас какой-то Панфило де Нарваэс, точно бешеный пес, называет нас изменниками и злодеями, бунтует индейцев и самого Мотекусому, осмеливается заключить в оковы ауди­тора нашего короля, наконец... объявляет нам борьбу насмерть, точно неверным маврам! Раньше мы, храбрецы, лишь защищались, в случае крайней нужды, теперь мы должны наступать, иначе Нарваэс и нас самих и все дело наше ошельмует; если мы не одолеем, мы быстро, на основа­нии его слов, из верных слуг и славных покорителей превратимся в убийц, грабителей, опустошителей. Теперь нам надлежит не только защищать нашу жизнь, но и нашу честь! Будем же единодушны, крепки и нерушимы". Тут все мы поддержали его громкими криками, а он, растро­ганный и обрадованный, продолжал свою речь, несмотря на наступление полной темноты.

"На войне, - продолжал он, - мудрость и осмотрительность значат не меньше, нежели самая буйная доблесть. Посему прошу выполнять в точности все мои приказы". Первейшим делом, по его мнению, бы­ло - овладеть теми 18 орудиями, какие Нарваэс выдвинул против нас на подступах к городу; 60 человек от­ряжены были на это дело, самых смелых, молодых и крепких, среди которых назначен был и я; капитаном нам дали Писарро, тогда еще молодого, ничем пока не прославившегося. Как только мы овладеем пушка­ми, мы сейчас же должны броситься на штурм расположения самого Нарваэса, помещавшегося на высотах главного си [(пирамиды храма)]. Тут мы должны были соединиться с Гонсало де Сандовалем, которому, тоже с 60 человеками, поставлена была специальная задача. Помню, как сейчас, дословно весь приказ на его имя: "Гонсало де Сандовалю, старшему альгуасилу Его Величества в Новой Испании, сим поручается захватить Панфило де Нарваэса, и, если он не сдастся добровольно, убить его. Сие должно случиться по долгу службы Богу и Его Величеству в наказание за насилие над аудитором нашего императора. Дано в ла­гере и подписано: Эрнан Кортес. Скрепил секретарь: Педро Эрнандес". Одновременно Кортес объявил, что первый, кто пробьется к Нарваэсу и попытается его схватить, получит 3 000 песо, второй - 2 000, третий -1 000. Также Диего де Ордасу дано было 60 солдат для захвата Сальватьерры, засевшего на высотах друго­го, меньшего си. Далее Хуан Веласкес де Леон, тоже с 60 людьми, должен был двинуться против Диего Веласкеса, недавнего своего противника. Сам Кортес с 20 людьми должен был появляться всюду, где будет нужда в нем. Лозунгом нашим, для опознания в темноте, избрано было "Дух Святой! Дух Святой!".

Дав все эти приказы в письменной форме, Кортес еще раз обратился к нам: "Знаю, как и Вы, что вой­ско Нарваэса раза в четыре сильнее нас. Но большинство из них новички, кое-кто болен, многие недо­вольны своим предводителем, и для всех, наконец, наш поход - полнейшая неожиданность. К тому же они отлично знают, что с переменой полководца они не только ничего не теряют, но даже выигрывают. Итак, вперед! Честь Ваша и слава зависят от Вашей доблести! Лучше умереть, нежели влачить жалкую и позорную жизнь!"

Начался дождь, и Кортес закончил свою речь.

Часто я потом размышлял, почему Кортес ни разу не упомянул о связях и дружбе, установленных со многими из войска Нарваэса. Думаю, что в этом еще раз и особенно ярко сказался его талант полководца: обстоятельства требовали всей нашей храбрости, и он не хотел ее снижать посторонними надеждами...

Итак, нам с Писарро досталась первая и самая опасная работа: ударом в лоб, без прикрытий, нужно было захватить могучую артиллерию. Писарро поэтому сказал несколько ободряющих слов и дал точ­ную инструкцию: биться из всех сил, пока не захватим пушки, затем повернуть их, приставить наших ар­тиллеристов: Месу, "Сицилийца", Усагре и Арбенгу и пустить ее против расположения Сальватьерры. Эх, если бы у нас было чудное снаряжение наших врагов! Многие из нас в эту минуту дали бы все свое достояние за лучший шлем, лишний нагрудник или иные какие-либо хорошие доспехи!

Что касается меня, то, будучи в хороших отношениях с Сандовалем, я упросил его разрешить мне примкнуть к его отряду после взятия пушек, ежели я, конечно, останусь в живых. В глубокой темноте, чутко прислу­шиваясь, сидели мы как бы "отдыхая", а на самом деле предаваясь не очень весе­лым мыслям; хорошо бы было подкре­питься, но у нас не было ни крошки еды. Вдруг подбежал один из дозорных с во­просом, не слышали ли мы чего. Мы от­ветили отрицательно; но почти в тот же момент начальник караула объявил, что исчез Гальегильо, тот самый перебеж­чик, которого послал Дуэро, что он, зна­чит, был лазутчиком, наши намерения скоро станут известны Нарваэсу, а посе­му Кортес дал приказ немедленно высту­пать. Действительно, зарокотал барабан, заиграла флейта, и наш отряд вместе с другими двинулся вперед.

Впрочем, насчет Гальегильо вышла ошибка: никуда он не бежал, а тихонько спал, целиком укрывшись каким-то пла­щом, ибо холод и дождь были ему еще непривычны. Боевая музыка немедленно была приостановлена, но продвижение продолжалось, хотя и менее спешно.

Но вот мы подошли к реке и наткну­лись на первый передовой пост. Одного мы захватили, но другой вырвался и поднял тревогу... Никогда не забуду, как мы переходили реку, силь­но раздувшуюся от дождей: ни зги не видно, ноги то и дело обрываются, тяжелая ноша мешает и тянет в воду. Но раздумывать было некогда. С величайшей резвостью бросились мы на пушки, так что в общей суматохе враг мог выстрелить лишь из четырех; три ядра просвистели над нашими головами, четвертое, увы, попало в цель и уложило троих товарищей. Быстро справились мы с артиллеристами и охраной из конницы Нарваэса и, как приказано, заставили играть взятые пушки против врага.

Не менее счастливо шло дело у Сандоваля. Шаг за шагом, несмотря на отчаянное сопротивление Нарваэса, он поднимался по ступеням большого си [(пирамиды храма)]; когда же Писарро с нами при­шел ему на помощь, натиск еще усилился, и вот тут-то мы и поняли, какой великий смысл имела забота Кортеса о более длинных копьях. Вдруг послышался возглас Нарваэса: "Санта Мария! Я умираю, удар пришелся в глаз!" В ответ прогремело наше: "Победа! Победа! Именем Духа Святого пал Нарваэс!" И все же мы не скоро справились бы с захватом громадного си, если бы высокий Мартин Лопес, строитель наших бригантин, не изловчился каким-то чудом зажечь скирды соломы, расположенные на самой верх­ней платформе си. Эх, как посыпались сверху люди Нарваэса; сбежал и он сам, и первым схватил его нек­то Педро Санчес Фарфан. Сейчас же прогремел радостный крик: "Да здравствует император и его пол­ководец Кортес! Победа! Нарваэс пал!"

Конечно, работа еще продолжалась. Многие из капитанов Нарваэса еще держались на своих позици­ях, тоже на высотах cues. Кортес велел поэтому через герольда провозгласить: "Именем императора - всем сдаваться под страхом казни". И объявление это, и особенно удачная работа артиллерии, общая су­матоха и преувеличенные страхи сделали свое. Дольше всех упорствовали лишь отряды молодого Диего Веласкеса и Сальватьерры, занимавшие исключительно выгодные позиции.

Пленный командный состав мы согнали в одно место; подле был и Нарваэс, которому наскоро зако­вали ноги, Кортес, весь измученный, мокрый, в грязи и поту, показался здесь на короткое время, внушая нам крайнюю бдительность, а затем опять умчался в другие пункты. Дождь то переставал, то опять на­чинал; кромешная темнота лишь изредка сменялась слабым лунным светом, но она нам была привычна и даже помогла: светляки принимались нашими врагами за тлеющие фитили, и они немало были напуганы столь большим количеством аркебуз.

Нарваэс, сильно из­раненный, с выколо­тым глазом, просил Сандоваля дозволить врачу, которого он привез с Кубы, занять­ся им и другими ранеными капитанами. Просьба, конечно, была уважена. Как раз во время перевязки Кортес вновь приблизился, и Нарваэс, узнав об этом, сказал ему: "Воистину, сеньор полководец, Вы немало можете гордиться сегодняшней викторией и моим пленением". Кортес ответил: "Богу слава, давшему мне столь храбрых товарищей. А насчет виктории могу Вас уверить, что она невелика в сравнении с другими нашими победами в Новой Испании". После сего Кортес велел Сандовалю выделить Нарваэса, отвести его в другое место и приставить к нему особую стражу, среди которой находился и я. Ибо, несмотря на победу, нам все же было не совсем по себе: ведь не хватало еще 40 всадников, ко­торых Нарваэс выслал для охраны переправ; они каждую минуту могли нагрянуть, освободить плен­ников и наделать великих дел.

Бдительность посему была удвоена, а кроме того, Кортес отрядил Кристобаля де Олида и Диего де Ордаса к ним, чтобы уговорить их сдаться. Они сели на только что добытых коней - мы с собой не взя­ли ни одного - и так умело повели дело угрозами, обещаниями и ловкими речами, что скоро достигнуто было полное соглашение.

Между тем, совершенно рассвело. И когда было получено известие о сдаче конницы, музыканты кор­пуса Нарваэса сами собой, без всякого приказа, сыграли туш, а затем воскликнули стройным хором: "Ве­лика слава римлян! Она возобновилась победой немногих над великим войском Нарваэса!" А уморитель­ный шут, негр Гидела, приплывший с Нарваэсом, орал во всю мочь: "Что римляне! Таких побед и они не знали!" И вот начались приветствия, крики, победный шум людей и инструментов в такой мере, что Кор­тес велел схватить и наказать одного барабанщика, полусумасшедшего Тапию. Тогда все стихло.

Как раз в этот момент прибыли Кристобаль де Олид и Диего де Ордас с конницей, среди которой бы­ли Андрес де Дуэро, Агустин Бермудес и многие друзья нашего предводителя; все они отправились при­ветствовать Кортеса. Тот успел уже снять доспехи и принял их, сидя в кресле, в свободной оранжевой мантии, окруженный своими верными товарищами. Лицо его сияло, и каждого он сумел одарить улыб­кой и задушевным словом. Конечно, не на малую высоту славы и могущества он вознесен был столь вне­запно! Подсчет потерь показал, что со стороны Нарваэса погибли: альферес [(знаменосец)] де Фуентес - идальго из Севильи, капитан Рохас, уроженец Старой Кастилии, и двое других, и один из трех солдат, пе­ребежавших от нас, Алонсо Гарсия "Каретник" [(Carretero)]⁴, и многие ранены. А с нашей - 4 человека и несколько ранены; ранен был и толстый касик, который с начала военных действий был помещен в ла­герь Нарваэса, его Кортес поручил попечению медика и строго-настрого запретил его чем-либо беспоко­ить. Плохо пришлось нашим двум изменникам-перебежчикам, молодому Эскалопе и Сервантесу "Сумасшедшему"⁵: первый получил тяжелую рану, а Сервантес - изрядное количество палок; третий, "Карет­ник", как уже сказано, погиб. Наконец, что касается горе-героя Сальватьерры, то редко кто-либо являл столь плачевный образ трусости, как он; достаточно сказать, что при первых кликах о победе и несча­стье с Нарваэсом с ним сделалось дурно! Что же касается молодого Диего Веласкеса, то он и другие ка­питаны, бывшие с ним, были ранены и попали в плен к нашему капитану Хуану Веласкесу де Леону, ко­торый, однако, обошелся с ними великодушно и по-рыцарски... Вот и весь рассказ о нашей битве⁶ с Нарваэсом!

К вечеру следующего дня прибыло 2 000 вспомогательных индейских войск, присланных нам касиком Чинантлы. Командовал ими один наш солдат, Варриентос, и вошли они в Семпоалу в добром по­рядке, рядами, все великолепно сложенные молодцы, с громадными щитами и длинными копьями; фла­ги и оперение их развевались, музыка их гремела, звякала и свистела, а приветствие их было: "Да здрав­ствует король! Да здравствует король, наш сеньор, и его полководец Эрнан Кортес!" Воистину картина была сильная, и многие из людей Нарваэса удивлялись, а втайне радовались, что они не пришли днем раньше и не приняли участие в битве.

Кортес принял их радушно, благодарил за трудный переход, одарил их и велел вновь вернуться, строго наказав никого по пути не обижать. Вернулся с ними и наш Варриентос.

Разоружив весь корпус Нарваэса, Кортес отправил Франсиско де Луго к берегу, где находился флот Нарваэса, со следующим приказом: "Маэстре и пилотов со всех 18 кораблей направить к нему в Семпоалу; снять и снести на сушу паруса, рули, компасы и вообще всячески позаботиться, чтоб Диего Веласкес на Кубе не получил ни малейшего известия о судьбе всей экспедиции; кто ослушается, сейчас же заковать в цепи и бросить в трюм.

Так и случилось. Маэстре и пилоты без всякого возражения присягнули на верность; адмиралом на­значен был некто Педро Кабальеро, один из прежних маэстре, и хотя говорили, что он куплен был не­сколькими золотыми слитками, он верой и правдой служил Кортесу. Педро Кабальеро было строжайше указано, чтоб ни один корабль не покидал бухты; если же появятся, как можно было ждать, новые кораб­ли с Кубы, то их захватить, разоружить и разгрузить, о чем и сообщить немедленно Кортесу.

Дальнейшие распоряжения были таковы. Хуану Веласкесу де Леону поручалось завоевание страны Пануко и постройка там колонии; для этого ему дали 120 человек, 100 из войска Нарваэса и 20 из наших, ибо те еще не знали ни местности, ни здешних способов ведения войны. Придано было им и два корабля для обследования побережья и реки Пануко. Второй отряд такого же состава, тоже с двумя кораблями, должен был под командованием Диего де Ордаса направиться к реке Коацакоалькос, чтобы там осно­вать колонию и послать людей на остров Ямайка для закупки лошадей, крупного рогатого скота, овец, коз и кур, ибо для скотоводства эти места были особенно подходящи.

Далее Кортес велел освободить всех прежних наших противников как капитанов, так и солдат, за ис­ключением Нарваэса и Сальватьерры, который, кстати, будто бы болел желудком. Когда же велено бы­ло вернуть им и их снаряжение, и вооружение, недовольство было немалое: ведь многие из нас обзаве­лись за их счет - кто лошадкой, кто отличным клинком, кто доспехами или иной ценной вещью, и нико­му не было охоты расставаться с этим. Указывали, что это законная добыча, ибо Нарваэс формально объявил нам войну. Но Кортес остался непреклонным, и мы скрепя сердце должны были повиноваться наше­му генерал-капитану. Помню, мне лично пришлось отдать, к великому моему огорчению, лошадь с пол­ным снаряжением, два меча, три кинжала и одну дагу⁷...

Алонсо де Авила, капитан, смелый и заслуженный во­яка, мог, конечно, откровенно высказать свое мнение. Вместе с падре из [Ордена Нашей Сеньоры] Милостивой [Бартоломе де Ольмедо] они серьезно возражали против такого обидного и пагубного распоряжения. Они указали, что Кортес напрасно подражает Александру Македонско­му, который после побед⁸, как известно, честь и добычу предоставлял побежденным, а не своим соратникам. Ведь и на сей раз все подарки и подношения индейцев, прибыв­ших поздравить с победой, были распределены не между нашими капитанами и солдатами, а между капитанами Нарваэса. Это не дело; это раздражает, ибо является странной неблагодарностью. Кортес ответил указанием, что готов нам отдать все, что имеет, но что в настоящий момент иначе поступать нельзя, так как прежних врагов следует расположить к себе подарками и обещаниями; ведь не следует упускать из виду огромного их числа: что если они взбунтуются! Алонсо де Авила тем не менее не унимался. Слово за слово, и Кортес отрезал: "Кто не хочет повиноваться, должен уйти! Испанские женщины родят немало детей, и каждый испанский мальчишка - будущий солдат!" "Да, - горячился Алонсо де Авила, - но среди этих же мальчишек немало и будущих полководцев, а по­рой труднее достать солдат для полководцев, нежели пол­ководцев для солдат!"

Кортес принужден был в то время проглотить обиду, но с тех пор он охотно отсылал Алонсо де Авилу, хотя и с почетными по­ручениями; так, он его послал и в Испанию для вручения импера­тору гардероба и всех сокровищ великого Мотекусомы, что, как известно, кончилось бедой, ибо корабль был атакован и захвачен французским корсаром, Жаном Флорином⁹...

Среди людей Нарваэса был негр, болеющий оспой. От него страшная болезнь и пошла по всей Новой Испании, где никто раньше о ней не слыхал; опустошения были ужасающи, тем бо­лее, что темная индейская масса не знала никаких способов ле­чения, кроме омовений, которыми они еще больше заражались. Так умерло великое множество несчастных, не испытав даже счастья быть сопричтенными к христианской вере...

В бытность нашу в Семпоале случилось также, что гарнизон Вера Круса потребовал своей доли в зо­лотой добыче. Они правильно указывали, что своей стойкой службой на побережье они столь же ревно­стно служили Богу и королю, как и те, которые проникли в Мешико. Кортес с этим вполне согласился и заявил, что их доля давным-давно отделена и хранится в Тлашкале и что стоит туда послать лишь упол­номоченных для ее получения. Они и выбрали двух доверенных, между прочим, Хуана де Алькантару "Старого". Вскоре мы узнаем, что случилось и с ним, и с золотом, ибо колесо фортуны резко поверну­лось, и за радостью и покоем последовали дни печали и боевой суеты: прибыло известие, что весь Меши­ко восстал, Педро де Альваро осажден, укрепления разрушены или подожжены и что урон одними уби­тыми достиг уже семи солдат, а многие были ранены!