Деревянный Фридрих (историческая драма)

Деревянный Фридрих

(историческая драма)
Посвящаю

Маше Кравцовой, моей Убермаше

Фридрих II Гогенштауфен, Император Священной Римской Империи

Манфред, сын императора Фридриха II

Конрад, друг Генриха, потом Архиепископ Кёльнский

Оттилия, сестра Конрада, потом монахиня Агния

Тиле Колуб, слуга Генриха

Готфрид фон Нейфен, придворный поэт

Князья:

Торнвальд

Шлау

Хольц

Хоффельд

Фон Сальмут

Дитрих, сын Фон Сальмута

Старуха

Аббат Майнцский

Другие князья, слуги, солдаты, крестьяне, священство, послы, стражники, к сожалению, ни одного духа

Хоть горшком назови, только в печь не сажай.

I акт

1 сцена

Генрих: Что? Что там, Тиле?

Тиле: Убийство! Энгельберт убит!

Генрих: Что? Где?

Тиле: Подождите! (начинает одевать его прямо в постели) Сейчас будут судить убийцу!

Генрих: Как? Без регента?.. Да что же я…Убит… Кто же тогда будет судить?

Тиле: Вы, Ваше Величество!

Генрих: Я?!? Мне всего четырнадцать!

Тиле: Ну, и что, четырнадцать! Вы уже совершеннолетний! Бегом, Ваше Величество!

Генрих: Да, да! (вскакивает) Куда бежать?

Тиле: Князья собрались в зале заседаний…

Генрих: Нет, стой! Лучше в моем зале!

Тиле: Но, Ваше Величество, там ещё готовят к свадьбе…

Генрих: Ночью?! Беги, отдай приказ! Собираться в Тронном зале!

Слуга убегает.

Генрих: Мамочки, вот и все. Я думал, я успею прочитать всего Аристотеля, пока мне придется править! Ничего, мне 14, папе было 13… Я уже опаздываю! (убегает)

Тронный зал. К стенам приставлены несколько лестниц, под потолком – флаги и украшения. Несколько человек работает.

Рабочий: (выбегает перед ним) Постойте, Ваше Величество!

Генрих останавливается перед ним.

Недавно позолочено, боюсь, испачкаетесь… Совсем свежая позолота…

Генрих: В таком случае… вынесите мне другое сиденье!

Рабочие убегают, выносят перед троном тяжелый деревянный стул. Генрих проходит, садится (борется с набежавшей краской).

Генрих: Рассказывайте!

Посол: Я приехал от графа Изенбургского. Его брат, архиепископ Кёльнский, убит вчера. Его Преосвященство был зарезан по дороге в Швельм, где должен был освящать святую церковь.

Ропот ужаса и сочувствия в зале.

Граф велел передать, что убийца пойман на месте, и просил Ваше Величество собственнолично решить его участь.

Ропот.

Фон Хёэ: Ваше Величество! Этот мальчишка совершил тягчайший грех, конечно, по злому наущению. Очевидно, теперь первостепенная задача в том, чтобы найти подговоривших или, более вероятно, подкупивших его…

Генрих: А из-за чего у них были напряженные отношения?

Ропот в зале.

Фон Хёэ: Я всего лишь хотел сказать, что виноват не один мальчик…

Генрих: Разве нам известен возраст убийцы?

Шлау: Ваше Величество, что есть грех одного ребенка по сравнению с Вашим милосердием?

Хольц: Да, и что он по сравнению с грехом графа, поднявшего руку на собственного брата!

Шлау: Да как вы смеете! Граф – самый почтенный человек!

Хольц: Обкрадывающий монастыри и жиреющий на их трудах!

Гул и брань в зале. Рабочие следят с лестниц.

Генрих: Господа мои! Прошу вас, давайте не… (его заглушают). Торнвальд, объясните мне, что здесь происходит.

Торнвальд: (вылезает из толпы) Ваше Величество! Я боюсь, это не для Ваших чистых ушей и ясных помыслов. Обычное дело…

Генрих: Почему так осуждают графа Изенбургского?

Торнвальд: Да он дерет налоги, как бабы кур! Его Преосвященство старался помочь, и признаюсь, попортило это ему нервов! Эссенский монастырь особенно пострадал от самоуправства графа! Монахи бежали десятками!..

Генрих: (тихо, слуге) Тогда необходимо поехать решать все там, а? Что думаешь?

Шум в зале растет. Одна из лестниц с рабочими расшатывается и падает в гущу людей. Пауза, затем крики, паника. Генрих кричит, бежит к раздавленным, пытается поднять лестницу. За ним – Тиле. Люди понемногу приходят в себя, помогают.

Генрих: Тиле! За лекарями! Господа! Поднимайте пострадавших и кладите их на столы! (Рабочим) Слезайте оттуда! И помогайте! Лестницу убрать подальше (отходит).

Князья и чиновники понемногу начинают разбирать груду тел.

Тиле: (возвращается, королю) Всех позвал. (Пауза) Да, Ваше Величество, дурной знак…

Генрих: (спиной ко всем) Посмотри, убитых нет?

Тиле: (считает) …Есть, Ваше Величество.

Двери раскрываются, вбегает толпа лекарей, стражники с носилками, неизвестно зачем бабы с ведрами и тряпками. Понемногу зал пустеет.

Посол: Ваше Величество прикажет мне что-нибудь, или суд откладывается до завтра?

Генрих: Колесовать убийцу.

Посол: Есть, Ваше Величество. (Уходит)

Генрих: (слуге) В общем, это нельзя считать началом… Никакое это не начало…

Тиле: А лестница-то… дурной знак…

Генрих: Никаких знаков. Дурацкая лестница с дурацкими рабочими!

Тиле: Говорил же, в зале ещё готовят…

Генрих: Так почему же ты не убрал этих чертовых рабочих?!? Это же Королевский Суд! Боже!

Тиле: (успокаивая) Ну, какой там суд! Так!..

Генрих: Можешь идти.

Слуга уходит.

Лучше бы я вообще не просыпался…

Чивидале. 1232 год. Генрих и Тиле в палатке.

Тиле: Сегодня Ваше Величество должен выглядеть особенно хорошо, особенно… величественно!

Генрих: Одиннадцать лет. Как думаешь, он убьет меня?

Тиле: Да ну, отчего же убивать? Все делают глупости. Сам Император в вашем возрасте…

Генрих: С нуля отбил у Оттона Германию!

Тиле: Ну, что ж тут, значит, было что отбивать! А вам что, Германия и так ваша! В общем, не бойтесь, убить не убьет, а так, прибьет, выбьет дурь…

Генрих: Какую дурь?!

Тиле: Говорил же я вам, нечего потакать этим горожанам. Им только руку дай, они на шею сядут!

Входит слуга императора.

Слуга: Отец зовет вас.

Генрих: Бегу!

4 сцена

Палатка Императора. Фридрих и слуги. Входит Генрих.

Генрих: Только вашего роста, отец.

Фридрих: (остальным) Выйдите.

Все, кроме Фридриха и Генриха, уходят.

Ну… поговорим.

Генрих: Папа! (кидается обнимать) Как я давно хотел!.. Одиннадцать лет!.. Папа!

Фридрих: Ну-ну-ну, как будто тебя мамки воспитывали! Ну-ка, дай я на тебя хорошенько посмотрю… (отходит) Похож. Зачем только бороду носишь? Варварство одно. Итак, все это, что ты натворил, конечно, разгильдяйство несусветное…

Генрих: Отец! Позволь! Ты уехал в Палестину… Никаких приказаний не оставил… Ты ничему меня не учил. Разве это не достойная попытка?..

Фридрих: Ну-ну, я не собираюсь тебя отчитывать. Я хочу говорить с тобой, как со взрослым. (Пауза) Чего ты хочешь? То есть, вообще?

Генрих: (удивленно) Быть, как вы.

Фридрих: Как я?.. Ну что ж, а дальше?

Генрих: Что дальше?

Фридрих: Если пойти дальше меня? То как кто?

Генрих: Не знаю. Как вы.

Фридрих: Смотри: Фридрих – Карл – Юстиниан – Август! Пусть у тебя в голове всегда будет эта цепочка. Но ещё лучше было бы, если бы ты стал… ну, как это выразить… как ты! Великие примеры – достойная школа, но будь Юстиниан во всем как Август – никто бы не помнил, кто такой Юстиниан! А почему его помнят?

Генрих: Он переплюнул Августа?

Фридрих: Ну, так я бы тоже не сказал, но он дал людям что-то новое, и тем самым стал этим новым.

Генрих: Закон?

Фридрих: Закон! В том и суть, Генрих: будь новым законом.

Генрих: А ты уже закон?

Фридрих: Это решат мои потомки. Ты, в первую очередь.

Генрих: Я уже думал так. Но, отец, этот закон, о котором ты говоришь, он слишком… далекий! Я начал смотреть на людей и понял, что никакой закон не примирит их и не успокоит. И еще, никакой закон не может помогать без того, чтобы вредить.

Фридрих: Если смотреть на каждого человека, голова разболится, конечно, так никакой закон не будет вполне хорош! Но ты – король! Откуда у тебя время смотреть на каждого? Ты должен создать систему, в которой люди захотят и смогут действовать. А те, кто не захочет, что ж, пусть справляются с собой сами. И терпят последствия. (Молчание) Это ты так насмотрелся на простых людей, полагаю? Дать городам фактически самоуправление! Вот уж вправду Милосердный Генрих!

Генрих: Да церковники ведут себя, как свиньи! Ты сам прекрасно знаешь!

Фридрих: А когда же они себя по-другому вели?! Думаешь, почему мне каждый день грозят новым отлучением!?

Генрих: Так прижми их! Ограничь их!

Фридрих: (сурово) Ты с кем говоришь? Я прекрасно обойдусь без вашей помощи, Генрих Многомилостивый! Прижми их! Что ж ты сам не взял и не прижал?! Духу не хватило?! Мы только убивать исподтишка, а?!

Генрих: Я… не исподтишка. Ты зна…

Фридрих: Нянька ему не пришлась по душе!! Щенок!!!

Генрих: Людвиг мне не нянька, а регент! И Людвиг был сволочь. Я говорил ему открыто! Он вел себя так, как будто вся власть его!

Фридрих: А чья же она?! Твоя?!? (ждет ответа, не получает) А подданные кого слушаются? Тебя?!

Генрих: Верные мне люди…

Фридрих: Нет никаких верных людей! Даже твое тело тебе изменит со временем! Господи, какое же у тебя ещё мальчишеское сознание!

Генрих: Ты собирался говорить со мной, как со взрослым.

Фридрих: Собирался! Теперь вижу, что это невозможно! Я слишком поторопился, думая, что можно оставить Германию на тебя! (подходит вплотную) Все эти годы… с пеленок… Я стремился осуществить мечты своего отца… Он никогда не просил меня!.. Он даже не успел поговорить со мной хоть раз… и все же я был верен ему. А что теперь?! (отходит) Жаловаться он мне будет!? Кому нужны твои сопливые письма?!? Попы его напугали!! Города ему жалко! Щенок…

Генрих: Я верен тебе. Я просто… у меня нет того, что есть у вас.

Фридрих: У меня не было ничего! Я бегал нищим мальчишкой в Палермо, и прохожие из жалости кормили меня.

Генрих: Значит, у меня не было тех трудностей, как у вас, и я не научился преодолевать.

Фридрих: Генрих…Подойди, сядь сюда, ко мне. Дай я объясню тебе. У меня был я сам, моя голова, руки и сердце. Держись за себя. Не думай ни о ком. Посмотри на себя, ты уже взрослый мужчина – и позволяешь мне кричать на себя!

Генрих: Потому что я почитаю вас, отец.

Фридрих: (лукаво) Я думал, ты просто боишься меня.

Генрих: Да. И это правда. Боюсь.

Фридрих: Я никогда никого не боялся. А кого бояться? Папы? Да их уже троих в гроб положили на моем веку! Князьков?

Генрих: У вас нет никого, кого бы вы считали… значительнее себя? Бога?

Фридрих: Бога! Ну, знаешь… Я помню мою коронацию в Аахене. Вот была коронация! Я сначала стоял как столб, не смел шевельнуться, думал, корона свалится! А потом я посмотрел вверх, надо мной простирался Господь, весь в синем, и я понял, что Он мне теперь вместо хранителя, а тогда чего мне бояться?

Генрих: Значит, вы всё-таки верите в Бога?

Фридрих: Ну-у-у-у, я верю в свою ответственность. Пока я не оправдаю себя, никто в мире меня не тронет, даже Бог, если Он есть. Зло не так уж страшно, а добро не так уж полезно. На мне ответственность, Генрих, великая ответственность, (встает) и мне некогда думать о каждом крестьянине.
5 сцена
1233 год. Зал после увеселений. Ночь. Играет тихая музыка, Генрих прикорнул на троне. Готфрид сидит за одним из столов, попивая, занимается своими делами.

Входит Тиле.

Тиле: (тихо) Что господин?

Готфрид: Весь день кислый. На середине веселья уснул.

Тиле: Это он вчера наткнулся на бумагу…

Готфрид: Бумага? Что там, письмо, приказ?..

Тиле: Бог его знает, что, а что-то нелицеприятное. Да, вот оно при мне, я как раз хотел, может, вы что там… (достает свернутый лист)

Готфрид: (разворачивает) Это всего лишь стихотворение. (Бегло читает про себя.)

Тиле: А что, что там?

Готфрид: Ну, вот начало… «Дитя глуши, ты слишком крив, Ничто не смогло бы тебя выпрямить…»

Тиле: Что за чертовщина! У моего хозяина нет детей!

Готфрид: да нет же, это о нем, о Генрихе!

Тиле: А!.. Да разве мой господин сутулый? Что там еще?

Готфрид: Ничего приятного. Спи в унижении, если и проснешься, то ненадолго – все в таком духе…

Генрих: (подходит сзади) Вот я и проснулся.

Готфрид: Ваше Величество, не могло же это серьезно вас расстроить! Это недостойная писанина какого-нибудь…

Генрих: Ты не дочитал. Прошу тебя. Вслух.

Тиле: Да зачем же вам обидное про себя слушать, Ваше…

Генрих: Пожалуйста.

Готфрид: (выдохнув, читает) «Но я знаю: когда придет конец этой неумелой власти, его искусство будет стоять нагое, без крова. Валь…»¹ Боже! (поднимает голову на короля) Так это сам Вальтер!

Генрих: Ну, как теперь? Хорошо?

Готфрид: Подлость, Ваше Величество. Но нельзя отрицать, хорошо.

Тиле пытается протестовать.

Генрих: И я понимаю, что хорошо. Тиле, ты успокойся. Ну, что ты там вообще понял?

Тиле: (бурчит) Что Ваше Величество якобы сутулый, нечистоплотный и плохо воспитанный… А вот я говорю, спросили бы хоть меня, я же за Вами с детства хожу, кому, как не мне, знать!..

Генрих: (смеется) Спасибо, можешь идти!

Тиле уходит.

Ну, вот, а отец говорит, нет верных людей!

Готфрид: Ну что вы, Ваше Величество!

Генрих: Что, считаешь себя преданным мне?

Готфрид: Вовсе нет, Ваше Величество. Я благодарен вам за кров и гостеприимство. А верный – его за милю учуешь (указывая в сторону, куда ушел Тиле). Собачья верность, волчья жестокость. Верные – это прирученные дикари.

Генрих: Что ты скажешь о моих стихах?

Готфрид: Вашему Величеству не стоит взваливать на себя ещё и крест поэта, у него и так столько забот.

Генрих: Совсем плохо?

Готфрид: Ваше Величество, я сказал бы: «Плохо!», если бы не писал так сам! Куда нам, простым смертным, до таких богов, как Вольфрам фон Эшенбах или Вальтер…

Генрих: Фон дер Фогельвайде. Ты запнулся. Думаешь, я теперь зол на него? Да как я мог бы! Он – птичка в Золотом саду моего отца. Он абсолютно прав, как и другие достойные учителя, которые отказались от меня. Конечно, он даже не видел меня. А ты знаешь прекрасно, какая молва ползет обо мне.

Готфрид: Ваше Величество не в духе.

Генрих: Мне приснился отвратительный сон. Мы осаждали замок, и я лез по веревке на башню, а там посреди комнаты стоял огромный золотой истукан. Я откуда-то знал, что должен отрезать ему голову и надеть на себя.

Готфрид: И вы?..

Генрих: Я схватился за меч – а он деревянный! Ну, и тут я проснулся.

Готфрид: Удивительные вещи вам снятся. Я могу сделать из этого сна прекрасную балладу.

Генрих: Как хочешь. Хоть на что-то этот сон сгодится.

Готфрид: (берется записывать) А этот ваш истукан, как он выглядел?

Дверь распахивается, вбегает Конрад.

Генрих: Конрад! Боже, как я рад! (кидается навстречу, крепко обнимаются.)

Конрад: Ого, да ты седеешь! Или это свет такой? Ну, садись, рассказывай!

Генрих: Я тут все думал, помнишь, я тебе рассказывал, как мы с отцом встречались в Чивидале. И он говорил про Христа синего в Аахене. Помнишь?

Конрад: Что-то ты издалека начал.

Генрих: Я говорю, я потом вспомнил, Он же не синий! Это его итальянские Христы синие!

Конрад: Итальянские Христы синие?

Генрих: Да нет! Он как будто строит мир сам! Ну, и кто же, как не он? Понимаешь? И, я тут думал…

Конрад: Стой, стой, стой, что с тобой такое? Что это все значит? Твой друг приехал издалека, и тебе нечего ему сказать, кроме вот этой чепухи? Так, присядь, выпей, давай начнем сначала.

Генрих пьет.

Ух, кажется, ты очень разволновался от нашей встречи! Наверное, ты не выспался… Как вообще дела?

Генрих: Дел никаких, но мысли!..

Конрад: Что в королевстве?

Генрих: Наивный вопрос. Думаю, ты знаешь лучше меня. Впрочем, я кое-что задумал. Пойдем, поговорим. Эй! (слуге, играющему) Можешь оставить уже, налей нашему гостю (указывая на поэта) и можешь идти отдыхать.

Готфрид отсаживается за дальний стол, поближе к слуге.

Генрих: Конрад, помнишь однажды…

Конрад: Ну, друг, ты совсем забродил здесь! Одно «помнишь» в голове! Боюсь открыть окно – вдруг ты от свежего воздуха превратишься в уксус!

Генрих: Извини, я очень ждал тебя. Ты приехал по делам?

Конрад: Да, к слову о «помнишь». Ты помнишь Оттилию? Да, конечно, помнишь. Я приехал с ней.

Генрих: Оттилию?.. Зачем?

Конрад: В том-то и дело…

Генрих: А, честно говоря, мне неважно. То есть… что ж тут неясного, с чего бы брату не приехать с сестрой! Так, что… где она?

Конрад: Она командует вещами. (Смеется) Командует вещами!

Генрих: Ну, и брось.

Пауза.

Пауза.

Генрих: Ах, да… Отец в Иерусалиме, ты знаешь? Здесь начинается брожение. Поговаривают, Император забыл, кем правит.

Конрад: И тут появляешься ты!

Генрих: (недовольно) Ну, не так триумфально. Я всего лишь хочу… в общем, дорога свободна. Германия – на мне.

Конрад: И после таких новостей ты все ещё тухлый?!

Генрих: Да почему же я кажусь тебе тухлым? Хотя, может, выйдем на воздух? Зал провонял весельем.

Конрад: Да? По мне, оно тут ещё не начиналось. Устроим пир, а? Я привез французского вина! О!.. Вижу, по-твоему, и я провонял весельем? Впрочем, лучше провонять весельем, чем покрыться плесенью! Пошли на воздух.

Выходят во двор.

Генрих: (смеется) Я всегда пытаюсь говорить с тобой на волне, но выхожу мрачным духом!.. Забудь! Ты надолго?

Конрад: Это зависит от тебя…

Генрих: По мне, хоть навсегда! Ты же знаешь, как я люблю тебя!

Конрад: Да?..

Генрих: Конечно! Ты – последний оплот прочности в этом мире. Посмотри: ты же просто монолит! Готов поспорить, я сейчас скажу тебе, и ты не сможешь представить себе!

Конрад: Что такое?

Генрих: Посмотри, это точно твоя рука на рукоятке меча?

Конрад: (машинально оглядывается, пару секунд смотрит в пустоту, разражается смехом). Ну, и напугал ты меня! Так ты боишься каких-то убийц, вот они, мол, сейчас подскочат, выхватят меч?..

Генрих: Н-нет, Конрад. Иногда я сижу на троне и не могу ногу поднять, силюсь вспомнить, что она моя…

Конрад: Ну, да, нога – она моя, женский род, у тебя проблемы с грамматикой?

Генрих: Дурак!

Конрад: Да прости, прости, что ты так раскраснелся?.. Знаешь, ты сейчас напомнил мне Оттилию – она иногда говорит, и вот я вроде слышу, что она говорит, а могу подумать только одно: как холодная рыба в пруду плавает, туда-сюда! Вот так мне непонятно! А она что-то про каких-то зверей, про каких-то людей, и такая вся напряженная…

Генрих: Да, холодная рыба – это точно про тебя! Давай, если ты меня не будешь понимать, я буду просто говорить: холодная рыба – значит, мол, ты просто не понял.

Конрад: Так так и говори: «Ты просто не понял», зачем мою рыбу приплетать? Ну, хочешь, ты сейчас ещё раз объясни, я пойму. Ты говоришь, не можешь ногу поднять? Однако ты сейчас вполне нормально ходишь!

Генрих: Это когда я могу увильнуть от власти!

Конрад: А чем ты раньше занимался?

Генрих: То же самое. Увиливал. Тянул время.

Конрад: Ты казнил людей.

Генрих: Конкретных людей… И все же я смотрю в прошлое и не верю, что я вообще что-то сделал.

Конрад: А кто же сделал?

Генрих: Сумма всех, кого я знаю.

Конрад: Ох, боюсь, рыба…

Генрих: (распалившись, продолжает) Иногда ты не можешь ответить за то, что делал, верно?

Конрад: Неверно. Это дело трусов.

Генрих: Да почему же трусов? Разве ты каждую секунду ты? Ты не дивишься сам себе секунду назад? Вспомни, ты вылупился в пустоту!

Конрад: Конечно, вылупился. Ты говоришь, кто-то тянется за моим мечом, а я ясно вижу, никого нет. Ну, я и…

Генрих: Ты и – что? Сомневался? Ты не поверил себе!

Конрад: Ну, вот, опять ты как Оттилия. Она тоже вечно ничему не верит. Я уж молчу о себе. Иногда она просто как дикая смотрит и ждет, что я что-то скажу, я говорю, говорю, а у нее в глазах написано: не то, не то! Что же я должен делать? Да как же можно себе не верить?!

Генрих: Ну, а чему ты можешь не поверить?

Конрад: Когда кто-то врет, я ему не поверю.

Генрих: (разражается диким смехом) Вот дурак! Вот рыба!!!

Конрад: Эй, ты мог бы и прекратить, я пытаюсь с тобой по-твоему говорить, а ты меня дураком! Ты попытайся по-моему говорить, по-человечески!

Генрих: Ты правда… сейчас пытался понять меня? Прости, ради Христа, ради всего, прости!

Конрад: Да все в порядке, ты главное продолжай, я вижу, там есть какая-то мысль, и она ещё не вся… вышла.

Генрих: Ты когда-нибудь резал палец?

Конрад: А что?

Генрих: Ты не сошел с ума оттого, что, оказывается, твое тело можно разъединить? И при том оно едино? Сам разрез, дыра в твоем теле – это твое тело! У тебя не было паники?

Конрад: С чего мне паниковать? Не вывалятся же у меня кишки через палец!

Генрих: Вот! Ты – уже вдолбленный в землю памятник, мне просто неясно, зачем ты двигаешься. Застынь на секунду – и ты в веках.

Конрад: …А ты, что же, дух?

Генрих: Думаю, нет: духи, по крайней мере, знают, что они – духи.

Пауза.

Пауза.

Генрих: Что? Что?

Конрад: Я люблю Оттилию.

Пауза.

Пауза.

Конрад: Ну, объявить её кем-нибудь другим, своей сестрой… Хотя, конечно, не своей, ну, в общем, найти ей… родственников… сделать её неродной мне… ну, понимаешь?

Генрих: Ты идиот? Ты сумасшедший? Зачем тебе Оттилия? Когда? Как? Куда ты смотрел? Ты видел ее?

Конрад: Я понимаю, ты помнишь её совсем не такой, какая она сейчас, ты ее, считай, не знаешь, ты только посмотри на нее, она…

Генрих: Я прекрасно знаю, какая она! Боже! Я знаю Оттилию! Это все, что я знаю в мире! Зачем она тебе?? Она же не умеет «по-твоему, по-человечески»!

Конрад: (холодно) Я замечу, что «по-человечески» - это далеко не только по-моему. Значит, ты не собираешься помогать мне. Что ж… мы уедем сегодня же.

Генрих: Стой, стой!.. И я не увижу ее?

Конрад пристально смотрит, разворачивается, уходит.

Генрих: (пауза, кричит) Стой!! Ты забыл поцеловать мне пятки!!!