Екатерина Михайлова. Я у себя одна, или Веретено Василисы
жүктеу/скачать 1.6 Mb.
|
| Екатерина Михайлова.
Я у себя одна, или Веретено Василисы Бывают книги, встреча с которыми становится событием. Как минимум потому, что они помогают взглянуть на свою жизнь иначе, чем мы привыкли. К их числу принадлежит и та, которую вы держите в руках. Именно таким необычным взглядом она и отличается от многочисленных книг “про женщин” и “про женскую психологию”. Хотя, разумеется, речь в ней идет и о том, и о другом. А еще о женских психологических группах и их участницах, о гендерных мифах и о том, как они появляются. А также о том, почему мы такие, какие есть, и может ли быть иначе. Узнавания сменяют открытия, боль и страх чередуются с иронией и озорством, пониманием и любовью. Так и крутится веретено, сплетая нитку жизни — жизни женщины и жизни вообще, в которой столько разного… А прочитать книжку полезно всем — независимо от пола, возраста и профессии. Право слово, равнодушными не останетесь. БЛАГОДАРНОСТИ, ИЛИ ПРОСТО ВОЗМОЖНОСТЬ СКАЗАТЬ «СПАСИБО»: — Всем участницам женских групп разных лет и мест — за честь и удовольствие совместной работы. Имена и узнаваемые детали ваших историй в этой книге изменены, потому что мы так договаривались. Иногда мне было очень жаль это делать: подробности бесценны. Но уговор дороже. — Психодраматистам — учителям и коллегам — за науку, за особый цеховой кураж и знание тайных троп в ад и обратно. — Всем бывшим и нынешним сотрудникам Института групповой и семейной психотерапии, без которых не было бы женских групп, следовательно, и этой книги: Елене Виль-Вильямс, Ирине Дмитриевой, Евгении Левиной, Александру Масаеву, Галине Поддо, Наталье Дацкевич, Наталье Ефанкиной, Алене Науменко, Ольге Гавриловой, Елене Пикуновой. — Директору Института и моему мужу Леониду Кролю, поддержавшему в свое время проект, в успех которого не очень-то и верил. — Ольге Петровской и Александре Сучковой, ведущим в женском проекте Института тренинги “Зеркало для Венеры”, “Жила-была девочка…” и еженедельные женские группы. — Заре Мигранян и Татьяне Рощиной, познакомившим меня с журнальным “закулисьем”. — Ирине Тепикиной, редактору и повитухе этой книги, стимулировавшей полагающиеся муки. У авторов нынче модно редактировать себя самим — видимо, они не знают, какого удовольствия лишаются. Чистосердечное признание автора Что касается этой книги… Сам предмет ее ни на секунду не позволяет забыть, что мы ведем свой разговор в пространстве, насыщенном парами разнообразной гендерной, — то бишь связанной с “социальным”, а не биологическим полом, — мифологии. Не только что насыщенном, а с превышением “предела допустимой концентрации”. Нравится нам это или нет, но надышались по самое некуда. Попробуйте-ка сказать о “женщинах вообще” хоть что-нибудь неизбитое — все равно получится банальность, глупенькая младшая сестренка мифа. Бородатая патриархальная мифология перепуталась в наших бедных головах с новейшей феминистской, которая, на мой взгляд, обладает всеми чертами бунтующей дочери властного отца: в яростной борьбе до поры до времени трудно разглядеть семейное сходство; в жизни примирение иногда наступает, когда папа делается слаб и немощен, а дочка становится мудрей, но то в жизни… Пока они воюют, нам-то с вами жить, вот в чем проблема. И как во всякой “семейной склоке”, занимать одну сторону явно недальновидно — решение простое, но убогое. А поскольку “поле битвы” — мы сами, тем более не стоит. Ни одно суждение, ни одна оценка в такой ситуации не могут быть непредвзятыми, и в этом смысле положиться мне решительно не на что. Разве что — с полным пониманием уязвимости такой опоры — на собственный человеческий и профессиональный опыт, на совершенно субъективное и ненадежное ощущение того, где живое и разное, а где “фанера”, дутый пафос простых решений. Разве что на любимых авторов — очень мне хотелось привести их в эту книжку, чтобы другие тоже могли кого вспомнить, а кого узнать. И, возможно, полюбить. Или нет, уж в этом-то мы относительно свободны. Разумеется, авторами я считаю не только поэтов и ученых, но и тех, с кем вместе все эти годы мы пряли свою пряжу и ткали полотно общего разговора о женской жизни. Кстати, о свободе. Я позволю себе время от времени впадать в академическую стилистику — просто потому, что это часть моего опыта. Но верна ей не останусь: собираюсь быть легкомысленной, непоследовательной и капризной — насколько получится. Добрая половина цитат извлечена из памяти, в чем честно признаюсь. Компания авторов собиралась по единственному признаку моей любви и восхищения, иногда многолетних и почтительных, а иногда совсем недавних. Известность, рейтинги и близость к вершинам научного или литературного олимпов роли не играли. У нас на женских группах без чинов, знаете ли. Почему-то рука не поднималась беспокоить тени великих поэтесс: они и так всегда с нами — “и над бездною родимой уж незнамо как летаем — между Анной и Мариной, между Польшей и Китаем”. На источники ссылаться собираюсь как и когда будет удобно, а временами — не ссылаться вообще. Вот только что не сослалась, и ничего. Хотя и знаю, что это строчка великолепной Юнны Мориц. С удовольствием избавлю моего редактора от поиска страниц, изданий и прочей фигни, которой мы обе отдали дань в других наших совместных авантюрах. Из больших цитат беру только то, что мне подходит (в общем-то все так делают, но не признаются). Тенденциозный пересказ без ссылки на источник — это чистой воды сплетня, вот этим и займусь. С большим, надо заметить, удовольствием. От логической “расчлененки” (часть первая: что такое женщина; часть вторая: история вопроса; часть пятнадцатая: выводы и рекомендации) — отказываюсь. В темном лесу, — который может символизировать не только бессознательное, но и многое другое, — от дефиниций мало толку. Между прочим, набрести в лесу на подозрительно заезженную дорогу — отнюдь не подарок: вместо новых и интересных мест наверняка выйдешь по ней к заплеванному садово-огородному кооперативу, а то и к глухому забору военной части. Буду очень стараться избегать терминов — из-за их “отягощенной наследственности”. Но полностью без них обойтись, боюсь, не получится. Это исключительно моя проблема. С небольшими словесными трудностями поступим так: встретив незнакомое слово, дайте ему хорошего пинка — и будьте уверены, что ничего не потеряли. Никаких претензий на полное отображение женской души, жизни и проблем не имею. Глупо и амбициозно: предмет неисчерапем, а от “Полных энциклопедий” всего чего угодно вообще тошнит. Более того, на хорошо “пережеванные” темы высказываться как-то не тянет. К примеру, брак и карьера, равно как и правильное воспитание детей, идеальное ведение домашнего хозяйства или “семь правил охоты на любимого” не вдохновляют категорически. Скажете, что тогда остается? А вот посмотрим — глядишь, кое-что и останется. В мои коварные планы входит также перескакивать с пятого на десятое, отвлекаться на каждый пустяк, если он покажется важным, и бессовестно умалчивать о важных вещах, нудно повторяться, бросать туманные намеки и делать провокационные заявления, а также громко распевать жестокие романсы и неприличные частушки. В темном лесу это очень бодрит. Пока я тут болтала, похоже, мы пришли: “Хорошо, — сказала Баба-яга, — знаю я их, поживи ты наперед да поработай у меня, тогда и дам тебе огня, а коли нет, так я тебя съем! — Потом обратилась к воротам и вскрикнула: — Эй, запоры мои крепкие, отомкнитесь, ворота мои широкие, отворитесь!”. Кто боится Василисы Премудрой? — Что теперь нам делать? — говорили девушки. — Огня нет в целом доме, а уроки наши не кончены. Надо сбегать за огнем к Бабе-яге! — Мне от булавок светло! — сказала та, что плела кружево. — Я не пойду! — И я не пойду, — сказала та, что вязала чулок, — мне от спиц светло! — Тебе за огнем идти, — закричали обе, — ступай к Бабе-яге! Совершенно дурацкое дело — объяснять, почему веретено, Василиса и какое это имеет отношение к названию “Я у себя одна” и женским группам, которые я уже довольно давно веду. Почему, к примеру, не “Коклюшки Кассандры” или “Наперсток Натальи”? Так и вижу пару-тройку ироничных коллег: “веретено”, конечно же, фаллический символ, а Василиса — имя несколько двуполое, а все вместе — это, разумеется, зависть к пенису, как завещал дедушка Фрейд. Ребята, я вас все равно люблю и уважаю. Другие коллеги, исповедуя иные профессиональные верования, склонятся к идее женской инициации с символикой нити судьбы, ритуалом зимних посиделок; а то еще и этимологией имени Бабы-яги побалуют. Вишь, то ли она просто-напросто “ягая”, злая то есть, то ли русифицированная версия Бабай-Аги. И тоже хорошо. Объясняться — занятие неблагодарное, ну его совсем. А дело было так. Сказка про Василису — имеется в виду та, в которой девочка получает в наследство от умирающей матери волшебную куколку-помощницу и по приказу мачехи идет за огнем к Бабе-яге, — стоит в ряду “женских” сказок несколько особняком. Героиня вспоминается не кротостью, красотой, бесконечным терпением или тем, как она отказывается от себя во имя, сами понимаете, большой Любви, — то есть не добродетелями “хороших девочек”, а чем-то еще. За своим испытанием, за страшноватым, но необходимым светом она идет в темный лес одна: ни далекий отец, ни проезжающие по другим дорогам добры молодцы ей не помощники, вся надежда на себя да на куколку. Решение и помощь находятся совсем не там, где их принято искать в “женских историях”. Как сказали в одной группе: “Золушка едет в заколдованной карете, на ней все чужое, все иллюзия; Спящая Красавица вообще лежит себе и ждет принца, а Василисе ждать нечего, и она идет пешком. И хотя все кончается, как положено, свадьбой, — путь другой, решение другое”. Во многих женских группах как-то сама собой эта сказка оказывалась сказкой “про другое”. Например, про то, что наступает в жизни такой момент, когда гаснет свет, а идти за ним приходится далеко, в страшный темный лес, к Бабе-яге. Или про то, что кому-то и “от булавок светло”, но довольство этим булавочным светом — до поры. Или про то, что волшебная куколка и материнское благословение спасают и в черный час, только в жизни куколку порой приходится делать своими руками, а за благословением отправляться в нелегкое странствие, искать его трудно и настойчиво, когда — в туманной семейной истории, в родовой мифологической прапамяти, а когда и вовсе не в своей кровной семье. Или про то, что некоторые вещи никак, ну никак невозможно узнать раньше срока: есть такое знание, до которого еще дожить надо, а до того оно чужое и бесплодное. Или про ненадежную, в самый неподходящий момент поворачивающуюся спиной “фигуру отца”, который, понятное дело, порой и не отец вовсе. Или про то, как страшит непонятное, не встречавшееся в предыдущей жизни, — и как важно бывает все-таки в этот опыт войти… У всякой сказки смыслов и тайн много. Да, есть несколько блестящих интерпретаций этой. К примеру, есть прелюбопытный анализ “Василисы” в “Бегущей с волками” Клариссы Пинколы Эстес. Пересказывать его не стоит, а от удовольствия процитировать не откажусь: “Мы уже убедились, что оставаться слишком кроткой глупышкой опасно. Но, быть может, вы все еще сомневаетесь, быть может, вы думаете: “Господи, да кто же захочет быть такой, как Василиса?” Вы захотите, уверяю вас. Вы захотите быть такой, как она, сделать то, что сделала она, и пройти по ее следам, ибо это путь, который позволит вам сохранить и развить свою душу”*. “Энглизированная” версия самой сказки, конечно, отвлекает от сути — как вам нравится Баба-яга, которая говорит Василисе: “Ну что же ты, милая!”, — и вдобавок называется “колдуньей”? Мы-то знаем, как старуха изъясняется на самом деле… Впрочем, это все пустяки: “подлинная история Василисы Премудрой” (по другим источникам — Прекрасной) вполне доступна и есть в любом мало-мальски приличном сборнике русских народных сказок, по соседству с “Пойди туда, не знаю куда” и “Финистом — Ясным Соколом”. Сказка как сказка: в меру жестокая, в меру загадочная, со времен детского чтения полузабытая, перепутавшаяся в памяти с другими сказками… Важнее-то не это: она работает. И бывшая рыженькая девочка из подмосковного военного городка, дочка суровой матери и внучка нелюбящей бабки, разыгрывая с помощью группы “Василису”, сделала для себя что-то очень важное. И печальная мама трех требовательных дочерей почему-то посветлела лицом, побывав Бабой-ягой. (Между прочим, Бабу-ягу в женских группах не очень-то и боятся, относятся к ней почтительно, но с юмором.) А вот еще: энергичная умница-журналистка почему-то вспомнила, как бабушка говорила ей много-много лет назад: мол, в молодости шустрая была, что твое веретено… Вот оно-то ей от бабушки и осталось, только внучке прясть некогда и незачем — надо самой вертеться. А на некоторых группах Василиса почему-то не вспоминается, они сочиняют или помнят другие сказки “про другое”. Вот одна: “Моя жизнь как кочан капусты. Листья смотрят наружу. Этот — к друзьям, этот — к детям, этот — к мужу, этот — к родителям, этот — к работе… Хорошие листья, успешная жизнь, но где же я сама, где кочерыжка? В эти два дня я хотела бы совершить поход за ней, хоть узнать про нее что-то”. Вопрос из группы: “Это как изюминка?” — “Нет, изюминка — для других, а кочерыжка — это я и есть, та, которая у себя одна”. (Конечно, кочерыжка тоже может быть проинтерпретирована по дедушке Фрейду… Если не смешно, дальше можно не читать.) Кому как, а мне этот капустный образ — и многие другие, о которых расскажу в свое время, — ближе и симпатичней разговоров про “истинное Я” и “путь к себе”. Хотя, конечно, речь идет именно о них. Но еще и о том, что готового рецепта нет: хоть ты сто раз становись перед зеркалом и говори “Я люблю и принимаю себя”, хоть выучи наизусть все полезные “советы психолога”, — свою нить можно спрясть только самой. Кто же боится Василисы Премудрой? Да мы сами и боимся, что уж там. И есть чего испугаться: эта история, что называется, обязывает. Как минимум — к попытке посмотреть на свою жизнь и себя в ней иначе, чем привыкли. “На какой-то миг Василиса пугается силы, которую несет, и ей хочется выбросить пылающий череп.[…] Это правда, я не стану вам лгать — легче избавиться от света и снова уснуть. Это правда — порой бывает трудно держать перед собой светильник из черепа. Ведь с ним мы четко видим себя и других со всех сторон — и уродливое, и божественное, и все промежуточные состояния.[…] Плутая по лесу, Василиса, безусловно, думает о своей неродной семье, которая коварно послала ее на смерть, и хотя у девочки добрая душа, череп отнюдь не добр: его дело — быть зорким. Поэтому, когда она хочет бросить череп, мы понимаем, что она думает о той боли, которую причиняет знание некоторых вещей о себе, о других и о мире”*. …С веретеном в руках хорошо поется, вспоминается и думается, да и света, в общем-то, не надо — пальцы все и так чувствуют. И все-таки идти Василисе в темный лес к страшному костяному тыну — “как нам, чтобы понять свою жизнь, иногда приходится повернуться к чему-то тяжелому, страшному в ней”. Это опять голос из группы. Пора поговорить и о ней. Своим голосом: женщины без мужчин Я долго колебалась, прежде чем написать книгу о женщине. Тема эта вызывает раздражение, особенно у женщин; к тому же она не нова. Немало чернил пролито из-за феминистских распрей, сейчас они уже почти утихли — так и не будем об этом говорить. Между тем говорить не перестали. И не похоже, чтобы многотомные глупости, выпущенные в свет с начала нынешнего века, что-нибудь существенно прояснили в этой проблеме. А в чем она, собственно, заключается? И есть ли вообще женщины? Конечно, теория вечной женственности имеет еще своих приверженцев. “Даже в России они все же остаются женщинами”, — шепчут они. Симона де Бовуар. Второй пол У некоторых людей само упоминание о женских группах — да еще с девизом “Я у себя одна!” — вызывает странные фантазии: “Это вы что там, мужиков ругаете?” (Почему-то подразумевается, что иной темы для собравшихся вместе женщин не существует.) С другой стороны, в этом диком и, что важнее, фактически неверном предположении слышится дальний отзвук прокатившегося в 60—70-е годы по Америкам-Европам женского движения, в котором крупный кукиш (а то и кулак) в адрес угнетателей-мужчин и вправду был частью процесса. Все это уже вышло из мировой моды, сыграв свою роль в истории. Нынешнее время именуют “постфеминистским”. Вот только кто? С порога третьего тысячелетия, да еще из России, где проблема не только не решается, но даже и не поставлена, все довольно странно. Впрочем, “группового бума” у нас тоже не было — и нет. Так что история женских групп “первого призыва” нам не указ, но знать ее все равно небесполезно. Знание, говорят, сила… А именно: в давние времена — уже после открытия ДНК и спутника, но до СПИДа, всеобщей компьютерной грамотности, даже до волны международного терроризма, а также до лайкры, Уотергейта, Мадонны и еще много до чего — жили-были неглупые и очень сильно приунывшие жены и матери. Жили они в хорошеньких пригородах, копались в хорошеньких садиках, забывали потихоньку то, чему их неизвестно зачем учили в колледжах, парковались у супермаркета и останавливались поболтать с соседками, поджидая содержавших их мужей с настоящей серьезной работы (в которой ничего не понимали) и играли в маджонг, чтобы скоротать время. Иногда волновались — это когда сын падал с велосипеда или от мужа пахло чужими духами. Постепенно выяснялось, что если когда-то в свое время мужья обещали кое-что “в богатстве и бедности, здравии и болезни until death do us part”, то это не следовало понимать буквально. Оказалось, что “мелкие домашние интересы” — вся эта прорва бесплатной работы на семью, круговерть, которой нет конца, — отупляют, съедают жизнь по капле… и презираемы миром “Настоящего Дела”. Дети вырастают, а появившиеся на месте очаровательных пупсиков гадкие подростки просто невыносимы, когда матери вмешиваются в их жизнь. А что еще могли делать эти женщины, чтобы сохранить иллюзию своей нужности? “Так что многие из них, доведенные до белого каления, пристрастились к валиуму и крепким напиткам, а некоторые присоединились к зарождающемуся женскому движению”*. Женские группы “подъема самосознания”, “социального развития”, “взаимной поддержки” составляли его неотъемлемую часть. Некоторые учили тому, что никогда не поздно вернуться в колледж и после двадцатилетнего перерыва получить новое образование, профессию, начать собственное дело. Некоторые ставили жесткие и неприятные вопросы: почему, например, мужскими бывают решение и характер, а женскими — штучки и болтовня? Почему я киваю и поддакиваю даже тогда, когда это мне явно во вред? Почему позволяю считать свою тяжелую и ответственную работу по дому чем-то второстепенным и вспомогательным? Кто меня всему этому научил и в чьих интересах? Были группы, которые давали возможность выплеснуть накопившиеся океаны горечи: там можно было жаловаться, кричать, проклинать ту самую счастливую жизнь, бессмысленность которой в полной мере могли понять другие женщины, разменявшие свои способности и надежды на медяки соответствия ожиданиям окружающих и иллюзию стабильности и безопасности. Может, важнее было даже не то, что говорилось, а сама возможность быть услышанными, получить человеческий отклик на свои переживания без ярлыка “нервного срыва” и обвинений в том, что “с жиру бесишься”. Оказалось, что женщины постоянно, с отроческих лет, ощущают себя недоговаривающими — это при стереотипе-то женской болтливости! То, что для них важно, в социуме важным не считается; их мнения, умения, ценности квалифицируются как пустяки, а из чувств существующими признаются только те, которые общественно полезны (скажем, “любовь к детям”) или неудобны в обращении (“истерика”). Образованные господа изволили шутить, что “женщина — это грудь, влагалище и депрессия”. Образованным дамам и барышням при этом полагалось тонко улыбаться — вместо того, чтобы твердо посмотреть в глаза шутнику и серьезно сказать: “Знаешь, я не нахожу это смешным. Мне кажется, что женоненавистническое определение смешным быть не может. Ты действительно подразумевал именно это?”. Ну что ж, шутки на то и шутки, чтобы совместить агрессию и соблюдение социальной нормы. (Про этот механизм блистательно рассказано все тем же дедушкой Фрейдом в работе “Остроумие и его отношение к бессознательному”.) Про агрессию понятно, кто же ее на себе не испытывал. Интересней про социальную норму: ей суждено было измениться, и сильно. Долгое молчание чревато воплем ярости, каковой и прозвучал на весь западный мир. Если бы этим и ограничилось, все легко свелось бы к “выпусканию пара”. Дело, однако, приняло другой оборот. “Ополоумевшие бабы” оказались более чем способны изъясняться на “языке колонизаторов” и за неполные двадцать лет явили миру десятки вдумчивых и корректных исследований по вопросам различий в языке, мышлении, коммуникации мужчин и женщин. Появились новые понятия — прежде всего понятие “гендера”, отражающее социальные (а не биологические) отношения пола. Сама идея о том, что “женское” означает не “худшее, чем…”, а “другое”, начала пускать корни в массовом сознании именно тогда. Возможность говорить “своим голосом”, “другим голосом”, “на своем языке” — и о том, что важно для меня, кто бы что ни считал по этому поводу, — вот нерв и подробнейшим образом разработанный тезис сотен публицистических статей, социологических опросов и больших академических монографий*, повестей, эссе и стихотворений. В каком-то смысле все пишущие и читающие стали чем-то вроде огромной женской группы. Где это сказано Где это сказано, Что мужьям полагаются двадцатипятидолларовые ленчи и приглашения на конференции и симпозиумы в Южную Африку, А женам полагается бобовый суп из жестянок и культпоходы с дошкольниками в местное пожарное депо, И где это сказано, Что мужьям полагаются встречи с очаровательными юристками, и с прелестными преподавательницами древней истории, и с обаятельными художницами, наследницами и поэтессами, А женам полагаются встречи с прыщавым кассиром в универсаме, И где это сказано, Что мужьям по воскресеньям полагается послеобеденный сон и футбольный матч по телевидению, А женам полагаются цветные карандаши и картинки для раскрашивания с детьми, И где это сказано, Что мужьям полагаются восторженные похвалы, моральная поддержка и десять дней подряд горячий чай в постель при первых признаках насморка, А женам полагаются заботы по обеспечению всего этого? И если жена решит в конце концов, Что пускай муж сам возит ботинки в починку, детей к врачу и собаку к ветеринару, а она тем временем будет изучать, допустим, нейрохирургию или трансцендентальную философию, То где это сказано, Что она всегда должна чувствовать себя Виноватой? Джудит Виорст, 1968 Это стихотворение было опубликовано на русском языке примерно в середине 1970-х — кажется, в журнале “Америка”. Тогда оно воспринималось совершенно иначе: стоя в километровой очереди, допустим, за туалетной бумагой, довольно трудно представить себе как проблему “встречи с прыщавым кассиром в универсаме”. Кто бы мог подумать, что тридцать лет спустя молодые женщины в России будут наступать на те же грабли? Кстати, с более поздними работами Джудит Виорст (которая начинала с колонок в женских журналах, а потом в далеко не юном возрасте и вправду стала психоаналитиком, а после вновь вернулась в литературу и продолжает писать на границе жанров) мы еще встретимся. Конечно, женское движение было в гораздо большей степени политическим и экономическим, чем… как бы это выразиться… “душевным”. Неудивительно, что психология, социология и конъюнктурный политический расчет быстро перепутались; те высказывания и формы поведения, для которых вчера нужно было обладать немалой решительностью или хотя бы наплевательским отношением к общественному мнению, очень быстро стали его воплощением. Нормой то есть. И тоже уже не вчера. Вот голос из восьмидесятых: “Лет двадцать назад молодые люди водили своих девушек не в театр или ресторан, а на антивоенные манифестации. Теперь они нашептывают им на ухо, что будут помогать им по дому, а вместо чайных роз на длинных стеблях посылают в подарок подписку на газетку “Слезайте с нашей шеи””*. Дело это — для западной культуры — прошлое, “women’s studies” там свое сказали и успели даже несколько надоесть. “Эти женские симпозиумы, на которых собирались одни женщины, говорили только о женщинах, читали от лица женщин тексты, написанные женщинами…” — звучит устало, без малейшего интереса, а то и ядовито. Они — эти симпозиумы, конференции, да и женские группы — просто-напросто сделали свою работу. И это тоже часть современной западной реальности, которая уже — путем естественного эксперимента — узнала, что ни громы и молнии на головы мужчин- угнетателей, ни самостоятельное ведение дел, ни наличие престижной профессии, ни социальная успешность — не гарантия счастья. Что, разумеется, не означает его наличия в традиционной модели семьи и брака, растворения в детях и внуках. А означает, видимо, что простые и массовые рецепты — всегда иллюзия. жүктеу/скачать 1.6 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|