Гунны, смерть германариха и начало эпохи великого переселения народов

ГУННЫ, СМЕРТЬ ГЕРМАНАРИХА И НАЧАЛО ЭПОХИ ВЕЛИКОГО ПЕРЕСЕЛЕНИЯ НАРОДОВ¹

Откроем Иордана: «Спустя немного времени, как передаст Орозий, взъярилось на готов племя гуннов, самое страшное из всех своей дикостью, малорослое, отвратительное и сухопарое, живущее среди болот. Может быть, они побеждали не столько войной, сколько внушая величайший ужас своим страшным видом, они обращали в бегство, потому что их образ пугал своей чернотой, походя не на лицо, а, если можно так сказать, на безобразный ко­мок с дырами вместо глаз. Их свирепая наружность выдает жестокость их духа: детям мужского пола они рассекают щеки железом, чтобы, раньше чем воспринять питание молоком, попробовали они испытание раной. Поэтому стареют они безбородыми. Ростом они невелики, но быстры проворством своих движений и чрезвычайно склонны к верховой езде; они широки в пле­чах, ловки в стрельбе из лука и всегда горделиво выпрямлены благодаря кре­пости шеи. При человеческом обличий живут они в звериной дикости» (lord. Get, 121, 127-128).

Современников, очевидно, потряс облик монголоидов-гуннов, выходцев из Центральной Азии. Народ хунну, или еюнну, северные соседи Китая, кочевав­шие в степях за Великой Китайской стеной, тамошним жителям и историкам были достаточно хорошо известны. История хунно-китайских взаимоотноше­ний насчитывает несколько столетий (Гумилев 1993). Существуют разные вер­сии реконструкции тех событий, которые заставили часть хунну покинуть Цен­тральную Азию еще в I в. н. э. или же в III в. н. э. и двинуться на запад. Но их путь до появления в Европе, вся история взаимодействия с различными наро­дами Сибири и Средней Азии остается до сих пор весьма туманной.

В Европе они фиксируются впервые как будто достаточно задолго до опи­сываемых событий. Клавдий Птолемей еще во II в. помещает каких-то гуннов между бастарнами и роксоланами, то есть где-то на Днепровском Правобере­жье, а его современник Дионисий Перисгет упоминает каких-то уннов между Аралом и Каспийским морем. Существуют и некоторые свидетельства, прав­да, не очень надежные, о действиях гуннов на Кавказе и северных границах Ирана, в частности в связи с возникновением державы Сасанидов, то есть око­ло 226 г. (Артамонов 2002, с. 76).

Кстати, и сам Иордан передает сказочную версию происхождения гуннов от злых духов и женщин-колдуний — галиурунний, которые попались Фили-меру на его пути в Ойум и были им изгнаны (lord. Get., 121-122). Быть может, с волной сарматского движения на запад или во II в., или еще в середине — конце I в., — а обе волны более или менее отчетливо выделяются — какие-то группы гуннов уже попадали на Днепровское Правобережье, были вытеснены затем готами и ушли обратно к своим сородичам — уннам. Археологические следы этих процессов стоило бы поискать, хотя поиски могут оказаться и бе­зуспешными.

Определенным сигналом появления гуннов в Причерноморье уже в конце I в. может служить пара роскошных сарматских погребений в Порогах на Сред­нем Днестре (Симоненко, Лобай 1991). Судя по тамгам на вещах, погребенные принадлежали к упоминавшемуся ранее царскому дому Фарзоя-Иненсимея, но явно имели какие-то контакты с Центральной Азией: найдены «гуннский» лук с костяными накладками и крупные центральноазиатские наконечники стрел, а мордастый персонаж, изображенный на ажурном бирюзово-золотом наконечнике пояса, имеет отчетливые монголоидные черты. Сходные персонажи можно увидеть и на ручке зеркала из «Соколовой Могилы» на Южном Буге (Ковпаненко 1986) и, как подметил О. В. Шаров, на одной из костяных обкла­док, очевидно, от деревянной шкатулки из богатого сарматского захоронения в Мокре из Среднего Поднестровья (Щербакова, Кашуба 1993). Центральноази-атский «уступчатый» наконечник стрелы, такой же, как найденный в Порогах, можно усмотреть и у конного охотника, изображенного на известном серебря­ном сосуде из сарматского погребения в Косике в Нижнем Поволжье (Дворни-ченко, Федоров-Давыдов 1993). Есть свидетельства связей с Центральной Азией и на некоторых других памятниках той же эпохи (Яценко 1993). Это позволяет сделать предположение, что еще с волной восточных кочевников, принесших с собой бирюзово-золотой стиль изделий и появившихся в Причерноморье в I в. н. э. (Щукин 1994, с. 201-224), сюда могли попасть и некоторые группы хунну, выходцев из Центральной Азии, гуннов, зафиксированных позже Птолемеем и Иорданом, но это особая тема, и мы не будем ею сейчас заниматься.

Если гунны проникали в Причерноморье начиная еще с конца I в., то их облик, казалось бы, не должен был так пугать местных обитателей. Особых новшеств в военное дело гунны, вроде бы, тоже не привносят: у них обычная кочевническая тактика конной лавы. Правда, луки гуннов с костяными наклад­ками более дальнобойны, и мощные наконечники стрел пробивают броню, а специальные костяные свистульки на них издают устрашающий свист. Но ала­нам этот тип оружия тоже должен был быть уже известен.

Такое вооружение и многочисленность врагов могли, конечно, произвести впечатление, но стрелы со свистульками в Европе пока не найдены, сколько-нибудь резкого увеличения кочевнических памятников в Причерноморье на рубеже IV-V вв. не наблюдается, захоронения, которые можно связать непо­средственно с гуннами, отнюдь не многочисленны (Засецкая 1994).

В чем же дело, что вызвало всеобщую панику? Почему прославленные в боях и бесстрашные воины — готы, вандалы, бургунды, герулы, аланы — вдруг устремляются на Запад, навсегда покидая уже освоенные земли, и ищут спасе­ния в пределах Империи? Признаться, на эти вопросы пока нет ответа. Но безотчетный страх и паника явно имели место. Причины и механизм не совсем ясны. Загадочное космическое излучение? Климатические перемены? Чем вы­зван этот «климакс» Европы? Гунны гуннами, но только их появлением, даже неожиданным, это уникальное явление в истории человечества, которое полу­чило название Великого переселения народов, не объяснишь.

При знакомстве с ходом событий конца IV-V в. невольно возникает ощуще­ние некоего злого рока. События полностью выходят из-под контроля людей, претендующих на осуществление этого контроля и, казалось бы, обладающих властью и способностью делать это. Но все складывается помимо их воли — ситуация непредсказуемости и неуправляемости, всеобщий жестокий хаос. В событиях нет исторической и политической логики и последовательности. Причинно-следственные связя разрушены. Последние страницы античной ис­тории читаются как античная трагедия. Слепой рок господствует над героями, и они совершают поступки неразумные и трагические.

Судите, впрочем, сами. Хотя, по правде сказать, очень трудно передать все перипетии событий, они чрезвычайно бессистемны и запутанны. Мною будет дана лишь самая общая канва и несколько наиболее ярких эпизодов. Как сооб­щает Иордан, гунны, перейдя вброд вслед за оленем Меотийское озеро, подчи­нили прежде всего алан, «обессилив их частыми стычками» (lord. Get., 123— 126). Обычно считается, что они пересекли Керченский пролив. Но таким был путь обычный, торговый, а гунны шли явно каким-то новым и неожиданным путем, напав в первую очередь на алан-танаитов, обитателей низовьев Дона. Возможно, они действительно прошли отмелями обмелевшего по каким-то причинам Азовского моря. В «Истории» Зосима, вероятно, не случайно сказа­но, что гунны «появились в Европе, перейдя Киммерийский Боспор, занесен­ный илом Танаиса», то есть Дона.

Далее Иордан пишет: «Германарих, король готов, хотя... и был победите­лем многих племен, призадумался, однако, с приходом гуннов. Вероломному же племени росомонов, которое в те времена служило ему в числе других пле­мен, подвернулся тут случай повредить ему. Одну женщину из вышеназванно­го племени, по имени Сунильда, за изменнический уход от мужа король, дви­жимый гневом, приказал разорвать на части, привязав ее к диким коням и пустив их вскачь. Братья же ее, Сар и Аммий, мстя за смерть сестры, поразили его в бок мечом. Мучимый этой раной, король влачил жизнь больного. Узнав о не­счастном его недуге, Баламбер, король гуннов, двинулся войной на ту часть, которую составляли остроготы; от них везиготы, следуя какому-то своему на­мерению, уже отделились.

Между тем Германарих, престарелый и одряхлевший, страдал от раны и, не перенеся гуннских набегов, скончался на сто десятом году жизни. Смерть его позволила гуннам осилить тех готов, которые сидели на восточной окраине и назывались остроготами. Везиготы же, то есть другие их сотоварищи, обитав­шие в западной области, напуганные страхом своих родичей, колебались, на что им решиться; они долго размышляли и, наконец, по общему согласию, на­правили послов в Романию к императору Валснту, брату императора Валснти-ниана Старшего, с тем, чтобы подчиниться его законам и жить под его влады­чеством, если он передаст им для поселения область Фракии или Мезии» (lord. Get., 129-132).

История про Сунильду явно скальдического происхождения. До нас дошел и другой ее вариант, записанный в Исландии в XIII в. среди «Песен о героях» в «Старшей Эдде». Здесь Сунильда-Сванхильд оказывается дочерью Гудрун, этой Медеи германского эпоса, убившей своих детей, чтобы отомстить мужу, убий­це ее братьев. В бургундской «Песни о Нибелунгах» она же носит имя Крим-хильды. Вот несколько отрывков из «Подстрекательства Гудрун» и «Речей Хам-дира» в переводе А. Корсуна, позволяющих почувствовать в какой-то мере дух эпохи. Быть может, они помогут нам лучше понять и мотивы поступков неко­торых реальных исторических персонажей.

После убийства своего второго мужа Атли (этот герой фигурирует и в «Пес­ни о Нибелунгах», и его обычно сопоставляют с Аттилой — в эпосе времена смещены и спрессованы), Гудрун «вошла в море и хотела покончить с собой, но ее отнесло через фьорд в земли конунга Ионскара». Он на ней женился. Их сыновей звали Сёрли, Эрп и Хамдир. Там же воспитывалась Сванхильд, дочь Сигурда (первого мужа Гудрун-Кримхильды, Зигфрида из «Песни о Нибслунгах»). Сванхильд выдали замуж за Ёрмунрека Могучего (Германариха). У него был советник Бикки, который посоветовал Рандверу, сыну конунга, овладеть Сванхильд, а сам донес об этом конунгу. Тот велел повесить сына и приказал, чтобы неверную жену растоптали конями. Гудрун обращается к сыновьям:

Сванхильд — имя

вашей сестры,

что Ёрмунрек бросил

коням под копыта,

вороным и белым,

на дороге войны,

серым объезженным

готским коням!

Слава померкла

конунгов рода!

Одни вы в роду

остались в живых...

Братья не в восторге: все начинания Гудрун приносят несчастья, но долг мести — прежде всего. Сёрли сказал:

Обоих нас тоже

ты, Гудрун, оплачешь,

всадников смелых,

к смерти мы близки.

Из дому вышли,

фыркая в ярости,

двинулись в путь

через влажные горы

на гуннских конях,

к мести готовые...

По дороге происходит ссора, и братья убивают Эрпа. «Очень уж смел ублю­док, — сказали, — на треть у себя отняли силу — сразили юнца ударом смер­тельным». Далее «нашли они путь — несчастья дорогу» и добрались до дома Ёрмунрека.

Весело пили

воины в доме,

за шумом не слышали

стука копыт,

пока им рогом

не подали знака.

Братья сообщают, что прибыли отомстить.

Ёрмунрек смелый

в ответ усмехнулся,

разгладив усы,

не взялся за меч,

вином возбужденный,

тряхнул волосами,

на щит поглядел,

кубком играя

из золота жаркого...

Тем не менее ссора состоялась.

Шум поднялся,

падали чаши,

ступали герои,

по крови готов.

……………….

Вымолвил Хамдир,

«Ждал ты нас, Ёрмунрек,

видеть желал нас,

братьев принять

в высоких палатах.

Вот ноги твои

и руки твои, Ёрмунрек,

брошены в жаркий огонь».

Рычаньем ответил

Богами рожденный

конунг в кольчуге,

как ярый медведь:

«Бросайте в них камни,

ни копья, ни лезвия

их не разят,

отпрысков Йонаскара!»

Хамдир сказал:

«Голова бы скатилась,

будь Эрп в живых,

смелый наш брат,

нами убитый,

воинственный муж —

дисы вмешались,

хранимого в битвах

стремясь уничтожить!

……………………

на трупах врагов

…………………

Со славой умрем

никто не избегнет

норн приговора».
Сёрли погиб

у торцовой стены,

у задней стены

был Хамдир

сражен.
Трудно сказать, сколько в этой песне исторической правды, наверное, не более, чем в любом другом художественном произведении, но, во-первых, ис­кусство всегда и неизбежно отражает дух своей эпохи, а во-вторых, отнюдь не исключено, что некие реальные эпизоды, смещенные и перемещенные, укра­шенные поэтическим языком, все же лежат в основе. Я привел здесь эти отрывки из «Старшей Эдды» именно с целью продемонстрировать дух начинающейся эпохи Великого переселения, психологию, как видим, не совсем психологи­чески уравновешенных героев этого времени.

Великий Ёрмунрек фигурирует и в ряде других германских сказаний, не­однократно упоминается и сюжет о том, что мстители отрубили ему руки и ноги, есть даже изображение этого сюжета на одном из рунических камней в Скандинавии. Готский король вообще выступает в сагах скорее как коварный антигерой. Сведения саг об этом были недавно собраны в статье О. В. Шарова (1997), и я не буду ее пересказывать.

Примечательно другое — удивительны совпадения некоторых деталей, до­полняющих друг друга, в повествовании скандинавско-исландской «Старшей Эдды», бургундско-прирейнской «Песни о Нибелунгах» и Иордана. Последний или знал подобное сказание с детства, или списал у Кассиодора и Аблабия, которые, в свою очередь, могли слышать подобные песни либо при дворе Тео-дориха (племянника Ёрмунрека-Германариха с четырьмя «пра») в Италии, либо от подданных вестготских королей.

Можно предположить, что Сунильда-Сванхильд по происхождению бургун-дка, дочь Сигурда-Зигфрида, а о реальности бургундско-готских связей шла речь в III главе. Братья-мстители находят «путь — несчастья дорогу» — из стра­ны фьордов, откуда-то из Скандинавии. Некий Сар встретится нам еще не раз при описании событий начала V в. Он будет действовать как предводитель алан-ской дружины в Италии и Галлии.

Что же касается загадочного рода «вероломных росомонов», упомянутых только Иорданом, то это предмет постоянных споров. Одни считают их потом­ками сарматов-роксолан, другие связывают с русами, видя в них «ядро буду­щей русской народности», третьи предполагают, что это часть герулов, жив­ших в плавнях низовьев Дона, этимологизируя их имя от готского raus — «камыш». Д. А. Мачинский, напротив, считает, что они могли быть выходцами из Rosland, полосы побережья к востоку от Стокгольма и Уппсалы. Во время моего пребывания в Швеции, куда я поехал, чтобы поработать в библиотеках и музеях, он советовал обратить особое внимание на этот регион. Я добросовестно просмотрел картотеку памятников в Национальном историческом музее, но не обнаружил сколько-нибудь выдающихся находок римского времени и эпохи переселения народов, происходящих именно из Rosland, в археологическом от­ношении эти места оказались слабоисследованными.

Проблема росомонов, их отождествления с конкретными археологически­ми памятниками остается нерешенной, но важно другое: обращение к сагам демонстрирует еще раз, что пространство между Рейном, Скандинавией и При­черноморьем представляет определенное единство, и вряд ли это лишь поэти­ческое пространство. Герои достаточно свободно и легко перемещаются в этих пределах, их связывают родственные отношения, контакты разного рода, не­смотря на расстояния. И в этом нет ничего удивительного. Исторические и ар­хеологические подтверждения этому мы уже обнаружили.

Но все это, включая и данные Иордана, свидетельства саг, «сказок». А что мы знаем о нападении гуннов на готов из более серьезных источников? Такой источник у нас есть. Это «Res Gestae» («Деяния»), книга, написанная Аммиа-ном Марцеллином, современником событий, офицером гвардии императоров Констанция II и Юлиана Отступника, уроженцем Антиохии, закончившим свой труд около 385 г. в Риме. В русском переводе книга фигурирует под не совсем точным названием «Римская история». Впрочем, до офицера среднего ранга доходило не так уж много сведений о событиях, происходивших в Барбарику-ме, да и волновали они его не слишком сильно.

Так что Аммиан краток: «Именно гунны, вторгнувшись в земли тех аланов, которые сопредельны с гревтунгами и обыкновенно называются танаитами, многих перебили и ограбили, а остальных присоединили к себе по условиям мирного договора; при их содействии они с большой уверенностью внезап­ным натиском ворвались в обширные и плодородные владения Ерменриха, царя весьма воинственного, многочисленными и разнообразными подвигами храб­рости наведшего страх на соседние народы. Пораженный силой внезапно на­двинувшейся бури, он долго пытался удержаться твердо и прочно, но потом, когда молва преувеличила свирепость нападавших, он добровольной смертью подавил страх больших бедствий» (Amm. Marc. XXXI, 3, 2). Нет ни истории про Сунильду, ни росомонов. До Аммиана такие подробности или не доходи­ли, или были ему не интересны, он не слышал «диких песен готов», но и пря­мых противоречий с данными Иордана и саг тоже нет.

Есть, однако, два уточняющих нюанса. Во-первых, самоубийство Германа-риха. Мучимый раной и горечью поражения престарелый конунг вполне мог пойти на это. Но Хервиг Вольфрам, основываясь на последней фразе Аммиа­на, полагает, что король не просто покончил с собой, а принес себя в жертву богам. Такая практика ритуального убийства правителя действительно суще­ствовала у многих народов.

Во-вторых, «молва преувеличила свирепость нападавших». Это к вопросу о неожиданности и неоправданности массовой паники.

Принято считать, что нашествие гуннов произошло в 375 г., эта дата фигу­рирует во всех учебниках и энциклопедиях, но, очевидно, случилось это на несколько лет раньше. Ясно, что позже 369 г., когда о нашествии еще ничего не слышно, и ранее 376 г., когда гунны напали на Атанариха и значительная часть готов осенью того же года переправилась за Дунай. В интервале же происходи­ли события, растянувшиеся на год, а скорее всего и больше.

Итак, Иордан пишет про остготов: «Про них известно, что по смерти короля их, Германариха, они, отделенные от везиготов и подчиненные власти гуннов, остались в той же стране, причем Амал Винитарий удержал все знаки своего господствования. Подражая доблести деда своего, Вультульфа, он, хотя и был ниже Германариха по счастью и удачам, с горечью переносил подчинение гун­нам. Понемногу освобождаясь из-под их власти и пробуя проявить свою силу, он двинул войско в пределы антов и, когда вступил туда, в первом же сражении был побежден, но в дальнейшем стал действовать решительнее и распял коро­ля их Боза с сыновьями его и семьюдесятью старейшинами для устрашения, чтобы трупы распятых удвоили страх побежденных» (lord. Get., 246-248).

По генеалогии Амалов, приведенной в другом месте «Гетики» (lord. Get.,79-80), Вультульф — брат Германариха, следовательно, Винитарий — внучатый племянник великого остготского конунга. Аммиан же называет наследником другого человека — Витимира (Amm. Marc. XXXI, 3, 3).

Возможны два объяснения: или со смертью Германариха его держава рас­палась на ряд мелких владений, во главе которых встали разные люди с разны­ми судьбами, или Витимир и Винитарий — одно и то же лицо. Последнее имя — лишь его прозвище, полученное за победу над антами, которые, по тому же Иордану, происходят «от одного корня» с венетами.

Некоторые исследователи, например г. Вернадский (Vernadsky 1994), склон­ны видеть в антах этого эпизода не славян, а некое аланское или гуннское объ­единение. По Аммиану, наследник Германариха воевал не с антами, а с аланами, «опираясь на другое племя гуннов, которое он за деньги привлек в союз с собою» (Amm. Marc. XXXI, 3,3). Имени «анты» подбирают иногда иранские (осетинские) или тюркские этимологии — «внешние», «пограничные» или «союзники». Но одно не исключает другого. Славянская группировка могла быть «пограничной», «союзной» и т. д., могла носить иностранное наименование. Во всяком случае, в более поздней истории — VI в. — анты вполне определенно славяне, причем сопоставляемая с ними пеньковская культура имеет и некоторые кочевнические элементы, например юртообразные жилища, существовавшие наряду с типич­ными славянскими полуземлянками (Приходнюк 1998). Судя по письменным источникам, по общеисторической ситуации и указанным археологическим дан­ным, они действительно выступают как союзники или подданные гуннов.

Где произошло столкновение антов с Винитарием, не совсем ясно. Это мог­ло быть и на Днепровском Левобережье, в зоне распространения киевской куль­туры — генетической предшественницы пеньковской, и на Правобережье, если допустить, что правобережный аналог киевской культуры здесь еще не выяв­лен (Щукин 1986).

На Левобережье же для второй половины IV — начала V в. Р. В. Терпилов-ский (2000) во взаимоотношениях носителей Черняховской и киевской культур наблюдает следующую картину: количество Черняховского импорта (гончар­ной керамики, фибул, гребней и амфор, поступавших, очевидно, через черня-ховцев) несколько уменьшается, но зато проникают они дальше — вплоть до Верхнего Поднепровья. Глубже на север проникают и сами носители Черня­ховской культуры, о чем свидетельствуют, например, два захоронения в самом Киеве (Каргер 1958, с. 83-86). С другой стороны, памятники поздней киевской культуры появляются к югу от коренного ареала — Мотовиловска Слободка 4, Сенча, Курган Азак. Опять возникает чересполосица.

Р. В. Терпиловский думает, что эти процессы как раз и отражают эпоху столк­новений Винитария с антами Боза. Возможно, это и так, но датировки назван­ных памятников слишком «размыты», чтобы утверждать это с определеннос­тью. Тем более, что и детальный анализ их хронологии отсутствует.

Далее Иордан пишет: «Но с такой свободой повелевал он [Винитарий] едва в течение одного года: этого не потерпел Баламбер, король гуннов [тот самый, что разбил Германариха]; он призвал к себе Гезимунда, сына великого Гуннимунда, который, помня о своей клятве и верности, подчинялся гуннам со значительной частью готов и, возобновив с ними союз, повел войско на Винитария».

Значит, все-таки на месте державы Германариха было несколько остготских объединений, в том числе и внука Германариха — Гезимунда. Этого последнего Иордан почему-то не называет в генеалогическом ряду Амалов, упоминая лишь его отца Гуннимунда. Вспомним, кстати, что, по тому же Иордану, Германарих погиб в возрасте 110 лет, большинство его внуков, внучатых племянников и про­чих родственников следующих поколений были уже достаточно взрослыми.

«Долго они [Гезимунд и Винитарий] бились: в первом и втором сражениях победил Винитарий. Едва ли кто в силах припомнить побоище, подобное тому, которое устроил Винитарий в войске гуннов!» (lord. Get., 248-249). Не эта ли победа отражена в эпической форме в «Песни о Хлёде» из «Старшей Эдды», и не был ли ее герой, сын готского короля и рабыни, зять гуннского правителя, Гезимундом из рассказа Иордана? Но утверждать что-либо нельзя, имена не совпадают.

Тем не менее «Песнь о Хлёде» повествует о следующем: в спор из-за на­следства некоего конунга Хейдрека [Германариха? — М. Щ.] вступают его сыновья — Ангантюр, правивший готами, и Хлёд, родившийся на земле гун­нов. Его мать — дочь правителя гуннов Хумли. Хлёд, прибыв в Архайм, рези­денцию Ангантюра, требует отдать половину земель, сокровищ и имущества Хейдрека. Ангантюр готов отдать треть земель, «но не лес знаменитый, что Мюрквид зовется, на готской земле могилы священные, камень чудесный в излучине Данпа». Отказывается отдать также меч Тюрвинг и половину кольчуг Хейдрека, обещая, впрочем, компенсировать это золотом, серебром и людьми. Но в разговор вмешивается старый Гицур Грютингальди, воспитатель еще Хейд­река: «.. .Щедро сулишь ты рабыни отродью, сыну рабыни, от князя рожденно­му». Обиженный, Хлёд уезжает к тестю, а через год, собрав огромное войско в «тридцать три полка по пять тысяч воинов, так что в гуннской земле не оста­лось мужей, способных носить оружие», они нападают на готов, берут кре­пость, находящуюся в лесу Мюрквид, отделявшем готские земли от гуннских. Уж не городища ли Башмачка на Порожистом Днепре (Смиленко 1992) или Каменка-Анчокрак в низовьях Южного Буга (Магомедов 1991) здесь фигури­руют? Погибает Хервёр, сестра Ангантюра и Хлёда. Ормар, ее воспитатель, привозит известие о произошедшем Ангантюру. Тот посылает Гицура к гун­нам назначить место битвы: «К Дюльге зови их, на Дунхейд зови, зови в преде­лы Ёсурских (Ясеневых) гор». Дунхейд — очевидно, Дунай. Дело происходит где-то в Карпато-Дунайском регионе.

Начинается долгая битва, к Ангантюру со всех сторон подходят пополне­ния. Хлёд и Хумли погибают, гунны бегут. Найдя тело брата, Ангантюр произ­носит вису: «Проклятье на нас: тебя я убил! То навеки запомнят: зол норн [бо­гини судьбы. —М. Щ.] приговор!»

Трудно сказать, есть ли в этом рассказе зерно правды. Ни одно из имен даже близко не совпадает с именами персонажей, известных из исторической тради­ции. Но события происходят явно в Северном Причерноморье, еще до оконча­тельного ухода готов оттуда, и рассказ саги более всего соответствует той ситуа­ции, когда внучатый племянник Германариха и его преемник, Винитарий, поднял восстание против гуннов, а на стороне последних воевал Гезимунд, внук великого конунга. Существует, правда, распространенное мнение, что в «Песни о Хлёде» отражены события середины V в., когда после смерти Аттилы и изгнания гуннов из Подунавья они попытались во главе с Дитцигом, сы­ном Аттилы, восстановить положение и воевали с остготами в Паннонии (Warners 1988, S. 72), но особых преимуществ эта версия, по сравнению с вы­сказанной, не имеет. Имена тоже не совпадают, а общая ситуация, о которой речь еще впереди, соответствует рассказу саги еще меньше.

Дальнейшие события не отражены, однако, в «Песни о Хлёде». О них сооб­щает Иордан: «Но в третьем сражении, когда оба приблизились один к друго­му, Баламбер, подкравшись к реке Эрак, пустил стрелу и, ранив Винитария в голову, убил его; затем взял себе в жены племянницу его Вадимерку и с тех пор властвовал в мире над всем покоренным племенем готов, но, однако, так, что готским племенем всегда управлял его собственный царек, хотя и с разреше­ния гуннов» (lord. Get., 249-250).

Женитьба на Вадимерке могла быть просто случайностью или романтиче­ской историей вроде брака Атаульфа и Галлы Плацидии, о чем еще пойдет речь, но могла здесь крыться и политическая подоплека: гуннскому правителю была нужна легитимизация его власти над готами, брак был династическим.

Где находится река Эрак, остается по сей день неясным. Предполагали, что это и Днепр, и Ингул, и даже Фазис в Закавказье. Д. А. Мачинский, однако, обратил мое внимание в частной беседе, что на картах Клавдия Птолемея не­кий город Эрактон помещен в течение Днестра. Мишель Казанский, исходя из ряда находок вещей полихромного стиля начала V в. на Левобережье Днепра (Казанский 1997), предположил, что домен Винитария должен был бы нахо­диться именно в этих краях, в бывших владениях остроготов (рис. 96, 97, 130). Я, признаться, не вижу особых противоречий в этих позициях. Домен мог быть в одном месте, а битва происходить в другом.

Датировка событий с первого взгляда кажется очевидной: дата 375 г. как время вторжения гуннов в Причерноморье вошла во все энциклопедии и учеб­ники. А если верно предположение, что Винитарий Иордана и Витимир Аммиа-на — одно и то же лицо, то уже к осени 376 г. Винитарий-Витимир погиб, а его малолетний сын Видерик был увезен Алатеем и Сафраком за Дунай. На все события — вторжение гуннов, смерть Германариха, войну Винитария с анта­ми, его войну с Баламбером и Гезимундом, на правление отца последнего, Гун-нимунда, на войну гуннов с Атанарихом — приходится всего полтора года, не более. Конечно, события могли развиваться и столь стремительно, но все же сомнительно — ведь только «терпение» Баламбера длилось около года. Оста­ется предположить, что вторжение гуннов и гибель Германариха произошли ранее 375 г., но насколько ранее — мы не знаем. Ясно лишь одно — в 369 г., при переговорах Атанариха с Валентом, о гуннах еще ничего не было слышно. В противном случае такое крупное событие нашло бы отражение в источни­ках. Следовательно, все события происходили приблизительно в интервале между 369 г. и осенью 376-го, точнее определить мы не в состоянии.

Если же отказаться от ставшего традиционным отождествления Винитария с Витимиром, а его сына Видерика с Вандиларием Иордана, об этом у нас еще пойдет речь ниже, то весь хронологический расклад тоже может стать иным. Правление сына Германариха, Гуннимунда, его сыновей, Гезимунда и Торис-мунда, войны Винитария с антами и Баламбером — все это могло иметь место в Причерноморье и до, и после 376 г., в целом между 369 и 419 г., и уточнить даты этих событий вряд ли возможно.

Как следует из известий Иордана (lord. Get, 250-251), внук Генриха Торис-мунд (отличался красотой тела и доблестью), подчиняясь гуннам, еще успеш­но воевал с гепидами, но погиб, неудачно упав с коня, после чего 40 лет остго­ты не избирали себе нового короля, пока Валамир, один из трех сыновей того самого младенца Витерика, которого Алатей и Сафра увезли с собой после гибели Винитария, не «приобрел повадки мужа». Но об этом у нас еще неодно­кратно речь пойдет дальше.