«хожу на рион. Говорю речи »

Нина Прокофьевна, учительница Володи, еще раньше сблизилась с семьей Маяковских. Выросшая в казенном учебном заведении, у Маяковских она всегда была со­грета теплом и радушием и без колебаний приняла пред­ложение Владимира Константиновича готовить Володю в гимназию.

Молодая учительница в это время увлеклась револю­ционными идеями; читала нелегальную литературу. Она и чтением Володи, который постоянно спрашивал книги, руководила умно: подбирала ему такие рассказы, стихи, сказки, которые могли бы пробуждать свободолюбивые мысли у мальчика.

В семье Маяковских, как и в других интеллигентных русских семьях, устраивались тогда вечерние чтения вслух и обсуждения прочитанного. На эти вечерние чтения собирались знакомые, близкие люди, люди передовых взглядов, и, конечно, обсуждение прочитанного часто за­канчивалось дискуссиями уже самого злободневного со­держания. А читались деревенские очерки Глеба Успен­ского, произведения Горького, Куприна, Серафимовича, Салтыкова-Щедрина, Лескова, Гаршина, любимого Алек­сандрой Алексеевной Чехова. Володя был непременным участником вечерних чтений, буквально упивался Гого­лем, многие его страницы мог читать наизусть.

Он не был робким мальчиком, и тем не менее Ни­на Прокофьевна, учительница, обратила внимание на од­ну удивительную, по ее словам, черту Володи, которая поражала не столько во время занятий, сколько значи­тельно позже, когда он стал известным поэтом — сковы­вающую его, трудно им преодолимую застенчивость. Это свойство натуры Маяковского замечали и другие люди, близко знавшие поэта.

На занятиях же с Ниной Прокофьевной скованность скоро прошла, и Володя бойко решал задачи про купцов, продающих и покупающих тюбики чая, о трубах, выли­вающих и вливающих такое-то количество воды, остро­умно комментировал их содержание, чем вызывал смех молодой, но строгой учительницы, которая была доволь­на своим учеником, его способностями к восприятию зна­ний, любознательностью, вдумчивостью.

Перед поступлением Володи в гимназию Владимир Константинович решил устроить ему проверочный экзамен. Он попросил сделать это Платона Цулукидзе, учите­ля приготовительного класса гимназии, с которым позна­комился в Багдадах. Володя хорошо прочел и переска­зал маленький рассказ. Чтение наизусть стихов и басен не вызывало сомнений, тут юный Маяковский, можно ска­зать, блистал. Разбирая предложения, делал ошибки, за­тем, подумав, сам же их исправлял. Диктант писал то­ропливо, но грубых ошибок не допустил. «...В устном сче­те был тверд. Молитвы прочел без вдохновения».

— Мальчик вполне готов к экзаменам, — заключил Цулукидзе.

И наконец, в мае 1902 года, сын багдадского лесни­чего Володя Маяковский предстал перед экзаменатора­ми, уже чтобы поступить в приготовительный класс Ку­таисской классической гимназии. Нарядный, в синих су­конных штанах, белой матросской рубашке с якорем на рукаве, в бескозырке с надписью «Матрос», — гордый этим нарядом и торжественный, вступил он на порог гимназии, а затем, скрывая волнение, толково и четко отвечал на все вопросы учителей.

Здесь-то и произошел забавный эпизод, который чуть было не закрыл Володе путь в гимназию. Священник, учитель закона божьего, спросил его:

— Что такое око?

— Три фунта, — бойко ответил Володя.

Не зная древнерусского, древнеславянского «око», он принял его за грузинское «ока», что значит три фунта.

«Из-за этого чуть не провалился», — пишет поэт в автобиографии.

А отметки были такие: по-русскому языку — по пись­менной работе — 4, по устному — 5, по арифметике — 4, по закону божьему — 4.

Володя Маяковский поступил в гимназию, в ту са­мую, где когда-то учился его отец, которую закончил дя­дя Михаил Константинович и которую ни по составу пре­подавателей, ни по традициям и методике учения нельзя было отнести к передовым. Но была в ней небольшая группа преподавателей, искренне любящих профессию, любящих учеников. Среди тех, кто оказал благотворное влияние на Маяковского, В. А. Васильев, Н. Н. Джемарджидзе, преподаватель рисования В. А. Баланчивадзе, ко­торый заметил способности к рисованию в юном Маяков­ском и помогал развить их.

Класс, в котором учился Володя, был дружным, весе­лым, живым. Из сорока человек в классе было пятеро русских, один еврей, остальные — грузины. Большая часть учащихся принадлежала к демократической среде. (В Кутаисе была еще гимназия для детей грузинских дворян.)

Учитель русского языка и истории В. А. Васильев, который был и классным наставником Маяковского, пишет, что Володя не выделялся среди других учеников бой­костью характера. Даже наоборот, в его памяти сохра­нился образ выдержанного, спокойного, скромного и уравновешенного ученика, который оживлялся на перемене, нетерпеливо бежал на берег Риони. Но в обычное время он скорее производил впечатление мальчика несколько скрытного, самоуглубленного, живущего своей внутренней жизнью.

Однако в воспоминаниях П. Цулукидзе выявляется и другой оттенок характера. Он запомнил рассказ за­коноучителя приготовительного класса Шавладзе, кото­рый, придя в учительскую, сказал ему:

— Что за странный мальчик этот Маяковский.

— А что случилось? Напроказничал? — спросили его.

— Нет, шалить-то он не шалит, но удивляет меня своими ответами и вопросами. Когда я спросил: «Хорошо ли было для Адама, когда бог после его грехопадения проклял его и сказал: «В поте лица своего будешь ты есть хлеб свой?» — Маяковский ответил: «Очень хорошо. В раю Адам ничего не делал, а теперь будет работать и есть. Каждый должен работать». Потом задал мне воп­рос: «Скажите, батюшка, если змея после проклятия на­чала ползти на животе, то как она ходила до проклятия?» Все дети засмеялись, а я не знал, что ответить.

Ясно, что поведение Маяковского на занятиях зависе­ло и от преподавателя и от предмета. В. А. Васильев был из той небольшой группы учителей, которых гимназисты ценили и уважали, иногда провожали от гимназии до до­му, дарили им цветы. А русский язык и история, в от­личие от закона божьего, были любимыми предметами Володи. И к законоучителям мальчик относился с опаской. В ответе и вопросе его видна скорее не детская на­ивность, а вполне осмысленная ирония, подвох, поставив­ший в тупик законоучителя.

Вместе с товарищами по гимназии, обычно более стар­шими, среди которых Володя сразу же получил кличку Маяк, он вовсе не выглядел уравновешенным мальчиком, был непременным участником и даже организатором игр, не всегда невинных, детских шалостей. Через окно в нижнем этаже гимназии он выпрыгивал в перемену на ули­цу и покупал в ближайшей лавке чурчхелу с орехами... А игры придумывались на сюжеты Фенимора Купера, Майи-Рида... Недаром потом, в стихотворении «Мексика», аукнется детское воспоминание: «В руках превращается ранец в лассо, а клячи пролеток — мустанги».

Окончательно, всею семьей, переселившись в Кутаис (взяли с собой и больную бабушку Володи — Евдокию Никаноровну; приехала из Тифлиса окончившая педаго­гический класс старшая сестра Люда), Маяковские за­жили широко. Достаток по-прежнему был скромный, но, наскучавшись в багдадском лесничестве, они открыли двери своего дома для близких и знакомых, для молоде­жи. Ведь у Люды к тому времени были друзья из окон­чивших средние учебные заведения, студентов, у Оли и Володи — свой круг. И недаром Владимир Константино­вич, приезжая в конце недели из Багдадов, окружал се­бя молодежью, старался доставить ей радость и удоволь­ствие, он и сам здесь на целую неделю получал заряд бодрости.

Володя, который сразу же после вступительных экза­менов в гимназию, весною, перенес брюшной тиф, за лето хорошо поправился и был полон энергии. Учились они оба с Олей хорошо. В автобиографии об этом сказано с предельной краткостью: «Приготовительный, 1-й и 2-й. Иду первым. Весь в пятерках». Увлекается фантастикой («Читаю Жюля Верна. Вообще фантастическое»). Та­кими книгами зачитывались и зачитываются многие под­ростки, фантастика будоражит воображение. В это вре­мя Володя увлекается еще астрономией, изучает карту звездного неба и просто любит наблюдать за звездами, лежа на спине...

В гимназии Володей Маяковским завладели две стра­сти: искусство и революция. Позднее уже, в Москве, они составят проблему выбора пути. А пока гимназист Мая­ковский обнаруживает желание рисовать. Ему нрави­лось смешное. Отсюда интерес к юмористическому прило­жению журнала «Родина» с рисунками и собственные Во­лодины карикатуры на домашних, на различные ситуа­ции бытового характера. Кроме того, он выпиливает ка­кие-то фигурки, орнаменты, переплетает книги (уже из любви к порядку, и, естественно, к самой книге).

Первыми заметили способности Маяковского к рисо­ванию преподаватель В. А. Баланпнвадзе и художник С. П. Краснуха. Баланчивадзе был одним из тех педаго­гов, которых любили учащиеся и которые любили свою работу. Это про него Володя писал сестре в сентябре 1904 года: «...у нас теперь хороший учитель рисования».

Маяковский рисовал портреты писателей, делал ил­люстрации к литературным произведениям. Однажды он сделал углем рисунки к «Кавказскому пленнику» Л. Н. Толстого и довольно удачный портрет самого пи­сателя. Рисунки Маяковского пользовались успехом в гимназии, и это, конечно, придавало ему особый вес сре­ди учащихся.

В. А. Баланчивадзе, по-видимому, имел педагогический дар, и его уроки пошли на пользу. Но, кроме него, у Мая­ковского некоторое время был еще один учитель с хо­рошей аттестацией: «Какой-то бородач стал во мне обна­руживать способности художника. Учит даром». Этот «бородач» и есть художник С. П. Краснуха, окончивший Петербургскую академию художеств с золотой медалью.

Сестра Людмила, еще до поездки в Строгановское про­мышленное училище, начала брать уроки рисования у Краснухи. Она показала художнику рисунки брата. Кра­снуха велел привести Володю к нему, познакомился и предложил заниматься с ним. Занимались сестра и брат по академической программе. Успехи Володи оказались настолько заметными, что в семье стали подумывать, что он будет художником.

В разгар событий 1905 года страсть Володи Маяков­ского к рисованию приобрела злободневный характер. Его шаржи, карикатуры получили явно политическую окраску, их персонажами стали те преподаватели, кото­рые занимали реакционные позиции, были не любимы учениками. Даже Баланчивадзе испугала карикатура на преподавателя естествознания, изображенного в виде ошалело лающей собаки. Володя шепнул преподавателю по-грузински, чтоб успокоить его: «Шени чириме аравис утхра!» — что значит: «Никому не говорите!»

Есть только единственное свидетельство, что Володя Маяковский в гимназические годы в Кутаисе пробовал свои силы в стихах. Его педагог и классный наставник Васильев припоминает, что в 1904 году Володя обратил­ся к нему с маленьким стихотворением, попросил про­честь его. Запомнилось оно особой оригинальностью рит­ма и тем, что было написано белым стихом. Судя по всему, муза Евтерпа тогда еще не владела сердцем юного Маяковского. Живопись казалась доступнее. Да и свер­стники, гимназисты восхищались его рисунками. И старшая сестра поощряла, и профессиональные художники одобряли живописные опыты Владимира.

Но в это время в жизнь Володи, как и в жизнь его близких, как и в жизнь всей огромной страны, вошли со­бытия, которые отодвинули на второй план и живопись, и ученье в гимназии. Кутаис жил ощущением грозы, в преддверии революции 1905 года, всколыхнувшей и этот маленький провинциальный город.

Закавказье было одним из боевых центров этих собы­тий. Революционная ситуация здесь назревала последо­вательно и неотвратимо. В марте 1902 года прошла поли­тическая демонстрация рабочих в Батуме. Через год про­исходит объединение социал-демократических организа­ций Кавказа. С ноября 1903 года в Тифлисе действовала подпольная большевистская Авлабарская типография, пе­чатавшая работы Ленина, газеты, брошюры, листовки на русском, грузинском и армянском языках.

К Кавказу были устремлены взгляды передовых лю­дей России. Особую остроту революционная ситуация приобрела здесь потому, что, как и на других окраинах России, помимо помещичьего и капиталистического гне­та, народы Закавказья испытывали на себе националь­ный гнет. Национальная буржуазия тоже была настро­ена оппозиционно к царскому правительству, и хотя она нещадно эксплуатировала рабочий класс, но в какой-то мере ее оппозиционность, а также и непоследователь­ность, готовность на соглашения с царизмом разжигали страсти, способствовали обострению политической борь­бы. Пример подавал русский рабочий класс, который шел в авангарде революционного движения всей страны.

После 9 января 1905 года, когда вера в царя была расстреляна на Дворцовой площади столицы, по всей России вспыхнули стачки и забастовки, они охватили также Ригу, Варшаву, Тифлис и все Закавказье.

В Кутаисе был создан большевистский Имеретино-Мингрельский комитет РСДРП, о бурной деятельности которого говорил на III съезде РСДРП в Лондоне актив­ный участник революционных событий в Закавказье Миха Цхакая. В общественной жизни небольшого города ощущалось влияние других партий, и горячие дискуссии уже вовсю шли между ними, волнами докатывались до гимназии и влияли и на систему преподавания и воспи­тания, и на умы учащихся. Тихий губернский город в западной Грузии становился одним из очагов революции.

Педагогический состав гимназия, мы уже знаем, это, был неоднороден, :в нем преобладали реакционные эле­менты во главе с .директором Чебишем. С приближением 1905 года порядки в гимназии стали ужесточаться, хотя влияние таких преподавателей, как Джемарджидзе и Ва­сильев, с нарастанием революционной ситуации тоже стало усиливаться.

Кутаисская классическая гимназия, которая, по сло­вам соученика Маяковского, Георгия Гачечиладзе, слави­лась во всем Кавказском учебном округе как самая воль­нодумная, действительно оправдывала эту репутацию. В гимназии существовал кружок по изучению марксизма, который посещали и несколько учащихся младших клас­сов, в их числе Маяковский. «Вольнодумство» гимнази­стов происходило от влияния на них Имеретино-Мингрельского комитета РСДРП.

Волнения в городе возникли уже в январе 1904 года, с началом русско-японской войны, вызвавшей глубокое недовольство народа. Эти настроения быстро проникли в гимназию. Несмотря на все предосторожности, принятые директором, — гимназисты гулом и шиканьем сор­вали молебствие.

В учебном заведении появился жандармский полков­ник. Уже исключенного из гимназии П. Д. Сакварелидзе, который оказывал большое влияние на учащихся, аресто­вали и выслали в Архангельск. Были произведены аре­сты среди молодежи, и эта акция властей, по их замыслу, должна была напугать остальных. Но она имела обрат­ный эффект. Волнения охватили почти все средние учеб­ные заведения Кутаиса, в том числе и духовную семи­нарию и епархиальное училище. За городом прошли сходки. Учащиеся, явившись на занятия, не заходили в классы, объявили бойкот, требуя освобождения аресто­ванных товарищей. Прошла уличная антиправительствен­ная демонстрация гимназистов. В дело вмешалась по­лиция, конные стражники.

«Появилось слово «прокламация» («Я сам»). Прокла­мации попадали в руки учащихся. Аполлон Месхи, одно­классник Маяковского, утверждает, что в числе других и Володя прятал прокламации в парте и читал их. Клас­сный наставник Васильев вспоминает, как Маяковский переменился во время этих событий. Он видел Володю перед тем, как тому пойти на сходку старшеклассников (туда не приглашались младшие, но за Маяковским ушел весь его класс), — взволнованным, с горящими глазами, не замечающим ничего вокруг.
Гимназист Маяковский участвует в сводках и демон­страциях, в работе комиссии из представителей учащих­ся и трех педагогов, которая рассматривала требования гимназистов, предъявленные директору. Это было перед началом 1905/06 учебного года.

Лучше всего о настроениях и взглядах Маяковского в это время говорят его письма и письма сестры Оли к Людмиле в Москву. Уже будучи зрелым человеком, он так вспоминал это

время: «Приехала сестра из Москвы. Восторженная. Тайком дала мне длинные бумажки. Нравилось: очень рискован­но. Помню и сейчас. Первая:
Опомнись, товарищ, опомнись-ка, брат,

скорей брось винтовку на землю.
И еще какое-то, с окончанием:

...а не то путь иной —

к немцам с сыном, с женой и с мамашей...
(о царе).
Это была революция. Это было стихами. Стихи и ре­волюция как-то объединились в голове».

Людмила в Москве, Оля и Володя в Кутаисе жили в атмосфере общего революционного подъема. Оля пишет сестре о сходке и как она сама ходила по домам, орга­низовывая ее. И — с возмущением — о том, что неко­торые гимназистки носят розовые бантики с пелеринкой и буквой Н и даже с портретом царя. «Вот каких людей можно еще встретить в 20 столетии, да еще среди учащей­ся молодежи!»

Оля примкнула к одному из революционных круж­ков, с которыми в гимназии занимались пропагандисты. Ходила вместе с Володей в театр на лекции о политиче­ской свободе, читала прокламации. Она пишет сестре, что Володя пошел в гимназию в первый раз (конец октября 1905 года) и в первый же день гимназисты потребовали зал для совещания, решили выставить условия — уда­лить плохих учителей, пригрозив в противном случае за­бастовкой.

В своей, женской, гимназии Оля ведет работу среди учащихся, чтобы подписать требование об уменьшении оплаты за обучение, за свободное посещение театра, не­обязательное посещение церкви, за освобождение учениц от платы без различия наций, сословий и др., читает ре­волюционную литературу. Пишет сестре, что Володя ку­пил себе десять книг. Среди них «Манифест Коммуни­стической партии» Маркса и Энгельса, «Положение жен­щины в настоящем и будущем» Бебеля, «Программа ра­ботников» Лассаля и др.

Сам же Володя тоже, в одном из своих редких писем старшей сестре, пишет о забастовке в гимназии и реаль­ном училище и добавляет: «... было зачем бастовать: на гимназию были направлены пушки, а в реальном сдела­ли еще лучше. Пушки поставили во двор, сказав, что при первом возгласе камня не оставят на камне». Даль­ше сообщает о событиях в Тифлисе, где казаки стреля­ли в гимназистов, о «первой победе над царскими башибузуками» в Гурии... «Кутаис тоже вооружается, по ули­цам только и слышны звуки «Марсельезы». К этому надо добавить, что в Кутаисе, как и в Тифлисе, была оформ­лена организация учащихся, которой руководил Имеретино-Мингрельский комитет Кавказского союза РСДРП.

Настроение тринадцатилетнего Маяковского выраже­но в письмах определенно. Он, как и более старшие уча­щиеся, как многие его сверстники, захвачен революци­онными событиями 1905 года. Недаром твердое и реши­тельное поведение в них кутаисских учащихся было с похвалою и не раз отмечено социал-демократической пе­чатью.

Революционными волнениями в Кутаисе была напу­гана полиция, жандармерия, наместник царя на Кавка­зе Воронцов-Дашков. Достаточно сказать, что 12 июня 1905 года во время похорон одного из замечательных деятелей социал-демократии Александра Цулукидзе, не­смотря на проливной дождь, вышел на улицу весь Кута­ис, и похороны превратились в мощную политическую демонстрацию против самодержавия.

Проститься с Цулукидзе приехали рабочие и крестья­не из разных концов Грузии. Десятки венков, револю­ционные лозунги, пение «Марсельезы» сопровождали гроб с останками покойного 25—26 верст, от Кутаиса до места захоронения в Хони, гроб несли на плечах. В од­ном из жандармских донесений писалось, что похороны эти не сходят с уст кутаисцев, что все говорят об этом как о чем-то грандиозном и величественном...

Естественно, что и многие гимназисты принимали уча­стие в этой демонстрации. Имеретино-Мингрельский ко­митет РСДРП последовательно вел работу среди учащих­ся. Еще в начале 1904 года он обратился к учащимся с прокламацией, которая заканчивалась следующими при­зывами:

Долой самодержавие!

Долой героев кнута и насилия!

Долой хищника-кровопийцу и его опричников!

Да здравствует демократическая республика!

А когда революционные события в Кутаисе достигли наибольшего накала, в феврале 1905 года появилась прок­ламация учащихся, напечатанная с помощью большеви­ков и выражающая солидарность с ними, а также со­держащая ряд требований, касающихся реформы обра­зования.

Учащаяся молодежь Кутаиса во время революционных событии 1904—1906 годов проявляла исключительную активность, решительность и порою самостоятельность. 14 февраля 1905 года учащиеся с красными знаменами вышли на улицу, протестуя против спровоцированной властями в Баку резни армян и татар. Произошли столк­новения с полицией. «Казаки лупили нагайками меня со всеми. Это было первое мое крещение, как революционе­ра и агитатора», — вспоминал годы спустя Маяковский.

В семье Маяковских не запрещали детям участвовать в сходках и демонстрациях, читать нелегальную литера­туру. Дети взрослели на глазах, сами начинали разби­раться в характере и направлении событий, и отец и мать полагали, что дети уже способны поступать по со­вести, хотя, конечно, судьба их, особенно младших, не могла не заботить родителей.

В ноябре 1905 года Александра Алексеевна, волнуясь за судьбу старшей дочери, пишет в Москву: «Что дела­ют с учащимися, это одни ужасы. Когда я читала о бес­чинствах над учащимися в Одессе, то замирало сердце и стыла кровь: я боюсь за детей. Оля занимается в гим­назии, а Володя только бегает на сходки, сейчас тоже побежал в гимназию, несмотря, что уже вечер, он при­соединился к группе шестиклассников, к ним приходит студент и читает им новые книги, и Володя этим очень интересуется, он у нас большак, сильно идет вперед и удержать не могу». Из сказанного в письме про Олю можно заключить, что Александра Алексеевна не была осведомлена (пли была недостаточно осведомлена) о ее общественной деятельности. Как более старшая по срав­нению с Володей, Оля кое-что скрывала от матери, что­бы излишне не волновать ее.

Александра Алексеевна явно сочувствует революци­онным событиям, их участникам, их жертвам. Владимир Константинович в это время писал редко, прямых выска­зываний о происходящем в его письмах нет, он озабочен лесным хозяйством, его сохранностью, но и каких-либо советов, предупреждений детям тоже нет. Людмила, Ольга и Володя Маяковские, впитавшие в себя дух демократиз­ма и независимости, царивший в семье, развивались сво­бодно, естественно. Детям прививалось уважение к де­мократическим традициям русской культуры, к нацио­нальному достоинству своего и других народов, к знанию, к книге. В дружбе и уважении детей к родителям, роди­телей к детям, всех друг к другу воспитывались Маяков­ские.

На духовное развитие младших Маяковских в это вре­мя большое влияние оказал театр. Театр в Кутаисе воз­главлял человек передовых взглядов, замечательный ак­тер и режиссер, любимец публики Ладо Месхишвили. Ос­нову репертуара театра составили пьесы социального со­держания, а в накаленной обстановке тех лег некоторые сцены и реплики приобретали актуальное звучание. Та­кова особенность театра, которой широко пользовался Месхишвили. И конечно, такие пьесы (а именно они со­ставляли репертуар театра), в которых намечался соци­альный конфликт, зрели бунтарские идеи, вызывали бу­рю восторга в театральном зале, электризовали аудито­рию. Театр стал проповедником революционных идей.

Не случайно поэтому в требованиях учащихся, кото­рые они предъявляли гимназическому начальству, со­держалось и требование свободного посещения театра.

Владимир и Ольга Маяковские часто бывали на спек­таклях. Видимо, не последнее значение в увлечении те­атром имело их знакомство с Ладо Месхишвили и его детьми. Но главное, конечно, было в том направлении, которое придал театру его руководитель.

Александра Алексеевна и Владимир Константинович охотно отпускали детей в театр. Но они вряд ли были довольны гимназическими успехами Володи, когда нача­лись волнения учащихся, он включился в них и запустил гимназические дела.

Так и напишет потом о 1905 годе:

«Не до учения. Пошли двойки».

Родители не упрекали Володю, хотя испытывали бе­спокойство и недовольство, хотя и понимали настроение детей. Оля, например, сказала маме, что занимается в кружке, и мама ничего «не имеет против». Ведь для Алек­сандры Алексеевны не было секретом и участие Воло­ди в марксистском кружке. «Многие из окружающих нас людей считали, — пишет она, — что мы предоставляем слишком много свободы и самостоятельности Володе в его возрасте. Я же, видя, что он развивается в соответ­ствии с запросами и требованиями времени, сочувствова­ла этому и поощряла его стремления».

А он? «Для меня революция началась так: мой това­рищ, повар священника — Исидор, от радости босой вско­чил на плиту — убили генерала Алиханова. Усмиритель Грузии. Пошли демонстрации и митинги. Я тоже пошел. Хорошо» ¹.

Это уже не ребяческие забавы, хотя возраст и ребя­ческий. Он водится со старшими. Посещая марксистский кружок, «стал считать себя социал-демократом: стащил отцовские берданки в эсдечий комитет».

Отрочество Владимира Маяковского совпало со вре­менем первой русской буржуазно-демократической револю­ции, и проходило оно в Грузии, в Закавказье, привлекав­шем тогда накалом событий внимание всей страны, вни­мание партийной печати, внимание Ленина.

Вот только некоторые наиболее крупные события, ко­торые произошли на Кавказе в эти годы: мощная стачка бакинских рабочих в декабре 1904 года, окончившаяся их победой; 18 января 1905 года в Тифлисе началась всеобщая забастовка, за которой последовала серия заба­стовок в городах всего Закавказья, в том числе и в Кутаисе; революционные волнения широко охвати­ли крестьянство Грузии, вспыхнули забастовки сель­скохозяйственных рабочих, в Гурии целые районы ока­зались в руках восставших крестьян; в августе в Баку произошло вооруженное столкновение стачечников с вой­сками; наконец, всероссийская политическая стачка в ок­тябре 1905 года, вылившаяся в организованное и широ­кое по масштабам выступление пролетариата под знаком интернациональной солидарности рабочих России, кото­рая прокатилась по Грузии...

Какой остроты достигла ситуация в Кутаисской гу­бернии, где губернатором был уже знакомый нам В. А. Старосельский, видно из приказа по Кавказскому военному округу от 5 января 1906 года, где говорится: «Правительственные чиновники устранены, земская стра­жа обезоружена и заменена своею милициею, железнодо­рожное сообщение не только прекращено, но на извест­ных участках путь совершенно разобран. Все станции заняты вооруженными отрядами мятежников, которые осматривают, отбирают оружие, пакеты, обезоруживают жандармов, офицеров не пропускают вовсе». Кутаисская губерния была объявлена на военном положении, Старо­сельский смещен с губернаторства ².

В этой раскаленной атмосфере даже юноше, даже под­ростку, особенно такому опережающему в развитии свой возраст, как Володя Маяковский, невозможно было оста­ваться спокойным и равнодушным, невозможно было без­действовать. Он сделал выбор. Но пока действия Володи ограничивались участием в сходках и демонстрациях, по­сещением марксистского кружка. Впрочем, через корот­кое время он уже, вступив в партию большевиков, пой­дет пропагандистом к булочникам, к сапожникам, к ти­пографским рабочим.

Кутаисский опыт не останется втуне. Здесь, в Кутаи­се, Володя прошел «приготовительный класс» революци­онной закалки, прошел в разгар острейшей классовой борьбы. Сестра Людмила, также будучи революционно настроенной, приехав из Москвы летом 1905 года, нашла своего брата сильно изменившимся. «В Володе я почув­ствовала взрослого человека, шагнувшего далеко в сво­ем развитии. Я считала возможным говорить с ним как с равным».

Мощная революционная волна 1904—1906 годов, про­катившаяся через Кавказ, Грузию, Кутаис, вовлекла в свое течение гимназию, где учился Маяковский, оказала влияние на духовное развитие и на политическое созна­ние будущего поэта. Фраза в автобиографии сказана как будто бы между прочим: «На всю жизнь поразила спо­собность социалистов распутывать факты, систематизи­ровать мир». В сопоставлении с фактами биографии, с со­бытиями, в которых участвовал Владимир подростком, наконец, в контексте прочитанной им марксистской лите­ратуры она воспринимается как этап на пути к зрело­сти, как веха биографии.

В выступлениях, демонстрациях и сходках окрепло интернациональное чувство. У молодых русских и гру­зин, как и у их отцов, старших братьев, были одни клас­совые устремления, революционные цели. Театр Месхишвили на грузинском языке так же волновал русского мальчика Володю Маяковского, как и его товарищей грузин. Володя знал наизусть стихи и песни по-грузин­ски и упоенно их пел и декламировал на демонстрациях.

По Кавказу прокатилась волна террора, которую цар­ское правительство обрушило на революционные массы народа. Вдохновителем террора выступил генерал Грязнов, начальник штаба Кавказского военного округа. И сам он, по приговору рабочих, был казнен. Под его экипаж бросил бомбу рабочий железнодорожных мастер­ских Арсен Джорджиашвили. Много лет спустя это со­бытие отзовется как воспоминание отроческих лет в сти­хах: «И утро свободы в кровавой росе сегодня встает поодаль. И вот я мечу, я мститель Арсен, бомбы 5-го года».

Однажды Маяковский, уже известный поэт, сказал:

«Родившись и выросши среди грузин, я приобрел их тем­перамент...» Разумеется, при этом он не перестал быть русским, так как семья Маяковских унаследовала и чтила традиции своих предков. Тем не менее в Маяков­ском с детства, с отрочества соединились и горячность грузин, и устойчивость духа русского человека. С дет­ства же в нем проявилась жажда действия, которой осо­бый импульс придали события 1904—1906 годов в Кутаисе.

В начале 1906 года семью Маяковских постигло боль­шое несчастье — 19 февраля умер Владимир Констан­тинович. Умер в то время, когда он, наконец, добился желанного перевода в Кутаис, к семье, и уже готовя к сдаче дела, уколол иголкой палец. Началось заражение крови. Умер он в страшных мучениях, на глазах всей семьи. Умер от случайности физически крепкий, никогда не болевший сорокавосьмилетний человек...

«После похорон отца — у нас 3 рубля...» — пишет Владимир, который отныне остался единственным муж­чиной в семье. Старшая сестра замечает: «Он сразу по­чувствовал себя мужчиной... С этого времени Володя стал серьезней, характерная складка на лбу обозначилась едва заметной линией».

Он мужественно держался после смерти отца, но пе­режил ее глубоко, ибо смерть была неожиданной, неле­пой, страшной. Людмила Владимировна вспоминает:

брат стал мнительным, боялся порезов, всегда носил с собой йод, маленькую мыльницу, лишний платок.

Владимир должен был в какой-то степени заменить отца, хотя бы в том, чтобы проявлять больше заботы о маме и сестрах... Семья осталась без средств к существо­ванию. Владимир Константинович не дослужил до пен­сии один год. Лишь после длительных хлопот, в которых Маяковским помогал Михаил Константинович (он скон­чался в том же году, несколькими месяцами позже), Лес­ной департамент назначил им пенсию — 50 рублей в месяц.

Вся первая половина 1906 года прошла для семьи в тяжелых переживаниях и хлопотах. Володя лишь с пе­реэкзаменовкой перешел в IV класс гимназии («Перешел в четвертый только потому, что мне расшибли голову камнем (на Рионе подрался) — на переэкзаменовках пожалели». А мальчишку, который пробил голову кам­нем, так и не выдал. Шрам у левого виска остался на всю жизнь).

В Кутаисе оставаться было тяжело. Со смертью Вла­димира Константиновича кончилось не только «благопо­лучие», но и словно оборвалась связь с прошлым. В июле 1906 года по предложению Людмилы Владимировны Маяковские выехали в Москву. И все равно переезд семьи был рискованным шагом. Занятые у знакомых двести рублей и деньги, вырученные от продажи мебе­ли, могли обеспечить семью лишь на первое время.

Не без грусти покидали Маяковские Грузию. Под ее небом, у ее быстрых рек, в тени ее ущелий прошли моло­дые и зрелые годы Александры Алексеевны и Владими­ра Константиновича, их недолгое семейное счастье, здесь родились младшие — Ольга и Владимир. Здесь остава­лись могилы родных и близких. Прислушаемся к слову матери поэта: «На Кавказе у пас было много родствен­ников и друзей. Мы очень сблизились с грузинами, жили с ними дружно. Нам было трудно расставаться с Грузи­ей, мы полюбили ее народ, обычаи. К нам относились здесь исключительно хорошо».

В Москве Маяковские поселились в квартире на углу Козихинского переулка и Малой Бронной. Но встреча тринадцатилетнего Володи с Россией произошла рань­ше, когда поезд шел по донским и кубанским степям, мимо русских деревень, тихих, спокойных, по сравнению с кавказскими, рек, через Воронеж, Рязань... Пейзаж воспринимался Володей как необычный, даже маловыразительный. Там, на Кавказе, он гипнотизировал «воды и пены игранием», там «башня, револьвером небу к вис­ку, разит красотою нетроганой». Правда, поразил инду­стриальной мощью Баку. А к России, какой ее увидел Маяковский, надо было привыкнуть. Надо было ощутить ее. Это все предстояло.

Пока же томило ожидание какой-то решительной пе­ремены в жизни. Тяжелый груз ответственности, и пол­ная неизвестность насчет будущего, которая внутренне еще усугубилась, когда мама после смерти дяди Миши сказала ему:

— Теперь ты наследник фамилии Маяковских.