К 65-летию Алитета Немтушкина. Ему снятся небесные олени

К 65-летию Алитета Немтушкина.

Ему снятся небесные олени

Геннадий – к сожалению, три года назад он ушел из жизни – снимал видовой фильм, а мне, по совету академика Алексея Окладникова, хотелось повторить путь забытого русского землепроходца 11 века Пантелея Пянды, будущего героя моей повести. Ну, а какой-то бойкий на перо журналист «Известий» проинформировал читателей со столичной развязностью: «Кон-Тики на Угрюм-реке»! Так что в окружном центре, Туре, о нашем путешествии знали, и журналисты окружного радио и газеты «Советская Эвенкия» ждали нас с профессиональным нетерпением.

Встретили нас с подобающим северянам гостеприимством, но особенно заботливо ухаживал за мной Алитет Немтушкин, молодой корреспондент окружного радио, энергичный, юный, но уже известный автор стихов и небольшого сборника «Тымани агиду», с теплым напутственным словом профессора М.Г. Воскобойникова. Алитет увел меня в свою маленькую холостяцкую квартиру, чтобы к утренней передаче записать на диктофон мои впечатления от путешествия, хотя до окончания его – от Туры и до Туруханска – было еще восемьсот километров. Но этот отрезок мне уже был знаком и не вызывал опасений, несмотря на Кочумдекские воронки и грозный большой порог.

Я наговорил на две-три передачи: «с легкой руки» секретаря окружкома Василия Николаевича Увачана – ведь мы остановились в его родовом Наканно! – было решено количество передач не ограничивать. А еще всех заинтересовала моя версия, что Нижняя Тунгуска – это Угрюм-река.

Алитету во что бы то ни стало надо сделать передачу к утру, но он мужественно терпел мои пространные, еще не остывшие воспоминания. Только раз, когда я сказал об остановке в селе Ерема, в устье реки Непа, Алитет прервал меня:– Это моя родовая река. Я родился в среднем течении ее, возле фактории Токма, – И глаза его погрустнели…

Несмотря на всю мою многоречивость, возбужденное состояние от гостеприимства туринцев, от удачно складывающегося путешествия, я замечал, что Алитету мучительно хочется высказать что-то свое, важное для него. По вопросам я догадывался об его особом интересе к шаманизму, но не знал еще причины этого интереса. Поэтому спросил его прямо.

– Я читал вашу (Алитет, несмотря на нашу дружбу, очень долго величал меня) книгу «Смерть шаманки»: нашел в подшивках газеты «Советская Эвенкия». Мне рассказывал редактор Моисеев, как встретили этот рассказ в окружкоме партии, особенно «ваш друг» Убиенных: вы же назвали шаманку Соргок великой… без всяких кавычек! Это было для меня неожиданностью. Скажите честно: вас поразила эта удивительная женщина или вы, действительно, осмелились «реабилитировать шаманизм»? Вы же были заведующим окружным отделом культуры, и вашей обязанностью было бороться со всеми пережитками «темного прошлого» северных народов! Особенно с «пережитками шаманской идеологии»…

– Да не было никакой «шаманской идеологии»! Шаманизм – это не официальная религия, как христианство, иудаизм, мусульманство. И не было у твоих предков Библии, Корана, Талмуда. Не было жреческого культа с храмами и кастой жрецов. Не было «Рамаямы» и «Вед», записанных на древнем хинди. Не было даже «Велесовой книги», записанной рунами древних славян! Не было потому, что у предков твоих не было письменности… было у твоих предков свое миропонимание, мироощущение, особая связь с окружающим миром. И шаманы – были выразителями этих представлений, «посредниками» между людьми и «Духами», хранителями традиций, фольклора. И никакие они не шарлатаны и не «юродивые», как обозвали их наши воинствующие безбожники, «нашедшие» сходство между маньчжурским «самана» – юродивый и … шаманом… А шарлатаны есть среди и дипломированных врачей…

– «Потомков», говорите? – Алитет был явно поражен моей откровенностью и с какой-то отчаянной решимостью заглянул мне в глаза.

– Да моя тетка, Сынкоик, была шаманкой! Я об этом вам первому сказал: мои сородичи – эвенки избегают говорить на эту тему. Я имею в виду шаманизм: ведь для русских начальников все давным-давно «ясно». Да чего там русских: и наши учителя и ученые талдычат о «реакционной сущности шаманизма»…

– Не спеши всех обвинять, Алитет! Ты встречался в институте с Глафирой Макарьевной Василевич, создателем вашего букваря? Я не нашел в ее работах об эвенках насмешек над шаманизмом, как не встретил их в трудах Тана-Богораза. А «Культ медведя» Анисимова? Я тебе могу назвать многих! И знаешь, что многих объединяет? Они не дают своей оценки шаманизму – они рассказывают о нем, чтобы мы задумались когда-то. А мы задумаемся.

Я посмотрел на ожившее лицо Алитета и спросил неожиданно:

– А ты сам, Алитет, немножко не шаман? Только не обижайся на вопрос: я ведь объездил большую часть округа, встречался со многими эвенками, молодыми и старыми. Встречал явных и тайных поклонников шаманизма, встречал и «бывших» шаманов, которые якобы «прозрели и отреклись». Черта с два! От состояния души, от сопричастности с окружающим миром – если сопричастность была! – от ощущения, что ты частица природы, как говорят – «связан с ней незримыми нитями – «маин» – от всего этого невозможно отречься… Вот мы говорим: «одаренный человек». А кем он одарен?

– Ну, если в этом смысле… «сопричастность с окружающим миром»… Я, как уже сказал, учился в Ленинградском институте Севера. Мне Ленинград очень нравится. Но я там тосковал по своей бедной Токме. Особенно в белые ночи. Я обязательно напишу об этом. Но и у меня, в душе, какое-то предощущение, какая-то скрытая тревога: «причал мой юности, Токма, прости мне измену...» А иногда смотрю на небо, особенно осенью, когда слышу далекие крики: «И памятью сердца я болен. И птицам кричу я: возьмите, возьмите с собою…» И когда я думаю о родных местах, о бабушке Огдо, о мудрой тетке Сынкоик, которая сказала, что у меня будет очень трудная, но счастливая жизнь, боль куда-то уходит, мне кажется, что я слышу голоса сородичей, вижу их лица и костры моих предков. Поверишь – порой это бывает настолько ощутимо, что я вижу и себя, сидящего в кругу древних стариков. И мне хочется писать стихи: наши предки не рассказывали сказки и предания, а напевали их…

– Наверное, об этом не нужно громко кричать: бесполезно метать «икру на голый камень», как говорят твои сородичи. Но это, наверное, и есть или шаманский, или божий дар либо вдохновение.…

Родился Алитет Немтушкин в 1939 году вблизи стойбища Ирискэт.

«Правда, я не родился, а меня нашли в тайге под колодиной», – шутит Алитет, повторяя слова бабушки Огдо, которая воспитала его, потому как все взрослые мужчины рода Хэйкогиров, в том числе и отец, не вернулись с войны.Мудрая бабушка Огдо и все знающая проницательная тетка Сынкоик, которая шаманила только для самых близких людей, опасаясь преследования, передавали ему всю свою житейскую мудрость, но понимали, что пришло время учебы в школе. Сердца их противились «казенному дому» – школе-интернату, но и понимали, что внук и племянник должен быть «как все» сверстники, а шаманка Сынкоик предчувствовала или заглядывала вперед: племянника ждет иная жизнь, а поэтому не надо противиться русской школе. К тому же, там кормят и одевают бесплатно. Так он оказался в токминской школе, где они жили к тому времени.

Алитет и его товарищи могли и на охоту сходить, а уж рыбалка в богатой Непе была подспорьем для школьного стола: еще не пришло то время, когда учеников стали «водить за ручку», как детсадовцев. Да и связь с родичами была еще тесной: не внушала советская власть родичам, что сама все сделает за них. Потому-то школьник Немтушкин не оторвался от живительного родника и на всю жизнь сохранил связь с родной землей, дающей и сегодня ему вдохновение.

Писатель Юрий Сбитнев, когда Алитета Немтушкина беспокойное наше время носило по свету, как сухое сосновое семечко, жил в тех местах, где родился и учился Алитет. В предисловии, – нет, великолепном эссе! – к книге Алитета Немтушкина «Мне снятся небесные олени» он задал загадку, разгадав которую, можно понять истоки творчества нашего друга:

«Бежит, несет свои воды в Большую реку Ирэскит, чуть ниже места их слияния, впадает в Непу еще одна речка – Сома. Речка, в которой, по родовым преданиям, текла когда-то необычайная вода, дающая людям непобедимую силу и знания. Испивший из Сомы способен проникать разумом в иные мироздания и времена. Эвенкийское слово «сома», переведенное на русский язык, означает сверхсильный. Но вот открываю древнейший литературный памятник человечества – «Ведийские гимны» – и читаю: «самосладким, самопьянящим очищайся потоком Сома…»Что это? Всего лишь странная случайность в совпадении слов? Или что-то иное, связывающее времена и культуры, народы и континенты, легенды и мифы, разум и сердце?!»

Юрий Сбитнев совершенно прав в своем предположении: это «иное, связывающее времена и культуры, народы и континенты». И здесь я должен отойти от рассказа об Алитете Немтушкине и сделать необходимое, на мой взгляд, отступление.

Академик Георги, исследователь Сибири XVIII века, собирал и фольклор. На некоторых записанных эвенкийских преданиях он делал пометку «древнейшее». Это означало, что сказители поминали своих прадедов. Следовательно, по самым осторожным подсчетам преданиям было не менее двух веков! Для многих преданий был характерен один «канонический», значит, на него как-то не обратили внимание. А стоило задуматься!

В то время, когда по всей «цивилизованной» Европе пылали костры инквизиции, «дикие Сибири» начинали свои сказки и предания «еретическим» зачином: «Когда наша земля имела форму шара и вся была залита водой…» Случайность? Нет – до сих пор неразгаданная загадка.

История и культура эвенков уходит своими корнями в такую неизмеримую глубину веков, что перед ней почтительно склоняют голову историки, лингвисты, географы и этнографы.

Еще в начале XIX века официально значился род Шамагиров, обитающий в междуречье рек Чуня и Подкаменная Тунгуска. Но также известно, что в глубокой древности на северном стыке Тибета и Индии проживал, а затем бесследно исчез род Шамагиров, иначе – Шаманский род!

Доктор исторических наук, В.Е. Ларичев произвел интереснейшие изыскания в Хабаровском и Приморском краях. Он установил следы древнейших городов, свидетельствующих о расцвете и гибели неизвестного истории государства.

Эти работы вел и академик А.П. Окладников… Да-да! тот самый Алексей Павлович Окладников, который благословил меня на путешествие по Нижней Тунгуске – «дороге русских землепроходцев»…

И ученые пришли к заключению, что это останки «Золотой империи чжурдженей», о которой упоминалось в древнейших хрониках, на которые обратил внимание еще в XIX веке Палладий Кафаров. Конгломерат, сообщество, а затем и империя простиралась от Дальнего Востока до Оби! Империя крепла, борясь с киданями – предками монголов, и рухнула почти одновременно с Киевской Русью под копытами конниц Чингисхана. Города были сметены с лица земли, были уничтожены не только рукописи, но и сбиты письмена с каменных стел. Жители государства – чжурджени, уэни, уэньки были лишены единого культурного центра. Единой материальной культуры и письменности.

Но постойте! Уэньки? Да-да! это предки современных эвенков, потерявших свою древнюю цивилизацию, государственность и письменность. Но потомки древних чжурдженей, рассеянные по бескрайним просторам Сибири – от Тихого океана до Оби. Не растворились среди других племен и народов, не канули в небытие. И сохраниться им как единой народности помог единый – тунгусо-маньчжурский язык и единый для всех рассеянных групп, национальный фольклор – теперь уже устное поэтическое творчество.

Именно это творчество – хранителями и собирателями, которого стали шаманы, позволяет догадываться о высокой древней культуре эвенков, включающей в себя космогоническое понимание окружающего мира. Забегая вперед должен сказать о жесточайшем парадоксе: у предков нынешних эвенков был единый фольклор, единые национальные герои, хотя они и не встречались друг с другом. Вот нынешние эвенки, овладевшие грамотностью, пользующиеся радио, телевидением – всеми средствами массовой информации, практически ничего не знают из исторического эпоса обладавших тонкой, поэтической душой своих мудрых предков. А ведь основатель «Золотой империи чжурдженей Шицзун говорил: «Забыть письмена, свой язык, свою историю – значит забыть себя…»

Богатством и своеобразием эвенкийского устного поэтического творчества восхищались первые исследователи Сибири Георги, Миллер, Крашенинников, ссыльные декабристы. Александр Марлинский (Бестужев) написал ряд произведений, используя эвенкийские легенды и предания.

Красноярские поэты начала XIX века Иван Петров и Иван Варлаков, чьи произведения публиковались в «Невском альманахе», «Московском вестнике», привлекли внимание и восхищение читателей именно тем, что в них были использованы «тунгусские мотивы», дали Александру Пушкину надежду, что «ныне дикой тунгус…» будет читать и понимать его стихи…

С трогательной любовью воспевали эвенки свою родную землю, для которой у нас, порой, не хватает красочных эпитетов. Кроме «дикая», «холодная», «угрюмая». А для них это была такая земля, что, увидев ее, нельзя было ничего найти, с чем бы сравнить ее. В этой стране ели распускались, как подснежники, лиственницы пушились, как молодая травка, сосенки росли, переливаясь, подобно хвосту рыжей белки, тальники вытягивались струной…

Это зачин из предания «Иркисмондя-богатырь», в котором, как эхо гибели их прародины, звучит ненависть к войнам и предостережение: «Не завидуйте силе друг друга… Ваша битва нанесет ни с чем не сравнимый ущерб… Не родятся дети, не родится скот, которые должны были родиться… И вина ваша будет велика и матери ваши проклянут вас…»

И разве вина эвенков, что не нашлось для них в свое время, Лонгфелло и Ленротта, записавших «Песнь о Гайавате» и «Калевалу»?

Наверняка бы у лихих «преобразователей культуры северных народов» не было бы трагического заблуждения относительно традиционной и древней, самобытной культуры северян, которые в сказках и преданиях сохранили настоящий свод нравственных и житейских законов, выработали свое отношение к человеческим ценностям…

Начало 30-х годов ознаменовалось не только появлением письменности у эвенков, но и появлением эвенкийских поэтов, которые сразу же привлекли к себе внимание: первые поэты-эвенки обратились к своему народному творчеству. Это были студенты Ленинградского института Севера Ксения Воронина (Салаткина), Анна Салаткина-Ванкувагир, Алексей Платонов, Алексей Лонтогир, Григорий Чинков – все они начали с изложения устного поэтического творчества своего народа: они были вскормлены им! И родные напевы еще не заглушила псевдо-патриотическая и революционная трескотня.

Разумеется, это не были поэтические шедевры, но сколько в них неподдельных чувств, искренности и лиризма! И не нужно забывать, что для того, чтобы появился Пушкин, потребовалось семь веков русской письменности! Об этом нужно помнить тем, кто заболел «великорусским снобизмом». Факт остается фактом: первые предвоенные поэты-эвенки смело шагнули в литературу, заполнили клеточку в «периодической системе» общечеловеческих ценностей. Все говорило за то, что молодая эвенкийская литература вышла на широкую дорогу и должна сказать свое веское слово…Особняком стоит в эвенкийской литературе имя Алитета Немтушкина. Он не просто первый писатель-профессионал, но и этим нечего особенно гордиться, он единственный, кто достойно представляет ее.

В юбилейной речи в честь Алитета (в 1999-м исполнилось 60) говорилось, что Альберт Николаевич «хранит и продолжает традиции…» Но мне трудно представить, чтобы один, даже талантливый поэт, писатель, музыкант, художник, «развивал» традиции. Для этого, по меньшей мере, надо иметь эти традиции и уж обязательно – если не «школу», то творческое окружение. Вот поэтому я и написал «стоит особняком»: Алитет практически «работал в одиночку». Да, творчество – это не ширпотреб и каждое произведение – это «товар штучный», неповторимый. Но, как говорят эвенки, «одинокую лиственницу ветер больней сечет».Эвенкам «новой формации» трудно было понять боль своего певца, который буквально рыдал: У детства в плену я Как выйти из плена? Причал моей юности, Токма, Прости мне измену! Прости мне измену,
О, Непа!…

Только самые близкие друзья знают о разломе души поэта в те сумеречные годы, какого труда стоило Алитету «остаться в плену», не дать ослепить себя «огнями социализма», не забыть «костры предков»…Алитет Немтушкин много раз приезжал на родину своего детства, но там все уже было иным: не было старых чумов и домов, родных и близких друзей, но соприкосновения с родной землей рождали сладостную боль и воскрешали память детства. И однажды, в 1990 году, он признался: Выбор сделан, стойбище, Я уеду навсегда. Я к огням уеду пляшущим(Что мне это зимовье?).А в груди все будет пламенем биться стойбище мое.

Первая книжка стихов Алитета «Тымани агиду» («Утро тайги») была написана на особом «токминском говоре». Это еще одно свидетельство глубоких корней поэта, несколько отличное от общепринятого эвенкийского литературного языка. И чтобы быть понятным эвенкам всех территориальных групп, а не только Красноярского края, Алитет Немтушкин не просто овладел литературным языком, но, как справедливо отмечала Глафира Макарьевна Василевич, этнограф, лингвист, создатель эвенкийского букваря, – «обогатил его новым словосочетанием».

Мне нечего добавить к словам проницательного ученого, разве что предложить эвенкийским читателям прочитать его поэтические сборники «Песни эвенка», «Сияние Севера», «Судьбы начало» и сборник «Запахи тайги», изданный в Москве.

К этому надо добавить, что Алитет прекрасно владеет и русским языком: работа на радио и в газете, страстная публицистика стали настоящей школой. И неслучайно он решил попробовать себя в прозе, взявшись за повесть «Мне снятся небесные олени». Разумеется, это стоило долгих сомнений. Я несколько перефразировал в заголовке название его книги не только потому, что это его первая книга на русском языке, написанная без переводчика, и не только потому, что она мне нравится больше других. Мне кажется, что в этой лирической исповедальной повести приоткрывается тайна мироощущения Алитета. После выхода его повести в Красноярске, в 1983 году, я публично выразил свое восхищение и рассказал о нашем давнем разговоре. Я писал: «Мои критики и мой друг Алитет Немтутушкин, говорят, что в своем романе «Большой Ошар» близко подхожу к особенностям эвенкийского разговора, сумел понять национальную психологию. Но, как бы я не старался передать «эвенкийский образ мыслей» – сам-то я пишу, а главное, думаю по-русски. Но ты, хотя и пишешь об Эвенкии и об эвенках по-русски, но думаешь по-эвенкийски! И нам, русским, никогда не достичь твоего уровня. К тому же, ты овладел русским языком так, как дай бог овладеть многим русским литераторам…»

После выхода книги «Самэлкил – Метки на оленьем ухе» (Красноярск, 1998) – книги повестей, рассказов, «памяток сердца», куда вошли и описания шаманских обрядов – наконец-то! – и сценарий для постановки, я вновь повторяю с удовольствием те же слова, которые только что привел. Наверное, нужно было бы рассказать и о книге «Дорога в нижний мир», но я не задавался целью писать литературоведческую статью – я захотел вспомнить о друге наиболее запомнившееся, но все же добавлю: книга справедливо удостоена Государственной премии…

Хочу вернуться к книге «Мне снятся небесные олени»: я уже признался, что люблю ее по-особому. Это не просто лирическая повесть, но это исповедь и боль за судьбу своего народа, это признание в любви. Не могу не сказать и о мытарствах с названием книги. В журнале «Енисей» она была опубликована под этим названием. Но уже в период подготовки отдельным изданием кому-то в Красноярском книжном издательстве «небесные олени» показались если не крамолой, то, по крайней мере, мистикой. Автор, как и его сородичи, верит, что гагары «священные небесные олени», способные, как настоящие олени – седока, нести на себе помыслы и душу человека. Им, «небесным оленям», эвенк доверяет самое сокровенное. Для Алитета книга – дань памяти сердца, а для «холодного» редактора – «признание небесных оленей – это мистика».

Когда мой друг писал лирические, да еще «с налетом мистицизма», стихи – его упрекали в отрыве от жизни. Какая нелепость! Профессор Воскобойников в то же время настойчиво предупреждал: «Не отрываться от этнографии, фольклора, помнить свои традиции».

Алитет с болью и опасением за будущее писал стихи, писал повести: «Встречал я в городах наших ребят, для которых родимая сторонка стала малой. Жалко их было, пустые души. Ушли, как говорится, из тайги, а до города не дошли. Некоторые забыли родной язык. Не поняли толком душу города, в нем одиночнее и скучнее, чем в тайге…»

А «Дорога в нижний мир» – это реквием своим сородичам, талантливым людям, которых победил алкоголь. Это понимание человеком опасности, которая всегда угрожала северянам, а в последнее время превратилась в алкогольную агрессию. А может быть, и продуманную диверсию. Он писал эту повесть, когда власти как-то пытались регулировать водочный поток. Алитет знает древние обереги – запреты своего народа, которые не просто хранили шаманы, но следили за их соблюдением. Кроме Святого закона родовой взаимопощи – нимата, соблюдалось правило, когда молодожены, не имеющие еще ребенка, не имели права взять в рот ни капли спиртного! Но это относилось не только к молодоженам, но и к невестам и женихам. Но ведь все традиции считались нашей партийной пропагандой, «дикими и обветшалыми», а шаманы – «выразителями антисоциальной сущности», шарлатанами, мракобесам.

Нет старой власти. Исчезли, практически, шаманы. Что же осталось?

Вот здесь – «что было и что осталось» – появился у нас с Алитетом камень преткновения. Мы по-разному смотрим на деяния некогда всесильной партии коммунистов. Алитет болезненно относится ко всем искривлениям в национальной политике северян, которые допустило советское государство. Но это не мешает нашей дружбе: я знаю, что Алитетом движут боль и любовь к своему народу, который «заставили свернуть с тропы, предопределенной судьбой». Но я знаю, что Алитет верит, что «не погасли огни предков» в душах эвенков. И он верит в мою искреннюю любовь к его народу, эвенкийской земле. Знает, что я всегда относился бережливо к верованиям и традициям его сородичей. Да и не оказался Алитет среди тех, кто начисто отрицает прошлое, называя его «черной дырой».