К. И. Чуковский Л. К. Чуковской Начало апреля 1967. Переделкино

Начало апреля 1967. Переделкино

Благодарю Тебя за бесценный подарок — “Записки об А.”. Их историческая ценность огромна. Я читаю и перечитываю эти с виду такие простые, но такие художественные — и в своей совокупности — такие драгоценные строки¹.

1 Письмо датируется на основании ответа Л. К. Чуковской от 12 апреля 67-го года. Это — первый по времени отзыв на первые страницы “Записок”. В своем ответе Л. К. пишет: “Рада, что тебе понравились мои ахматовские выписки. Скоро получу у машинистки и пришлю тебе продолжение. До конца I тома еще далеко. Он будет кончаться нашим с нею приездом в Ташкент”.

2. К.И. Чуковский — Л.К. Чуковской

26 мая 1967. Загородная больница. Кунцево

Все думаю о твоих ахматовских записях. В них очень рельефно встает твой не­обыкновенный характер, твоя способность ненавидеть и любить. До каких необычайных вершин доходила Твоя любовь к А.А. Я не способен к такой интенсивной многолетней любви, и очень завидую Тебе. Это не любовь, а влюбленность. Я помню, какой больной и усталой Ты была в 1940 году — до операции, — и все же не было такой просьбы А.А., которой Ты не исполнила бы. А ведь в 40-м году все главные испытания для А.А. были еще впереди, и мне страшно интересно прочитать Твой дневник, относящийся к послевоенному времени.

3. А.П. Оксман — Л.К. Чуковской

4/X 1967 г.

Дорогая Лидия Корнеевна, по телефону Вы спросили о книге. Она так меня взволновала, что, пустившись в рев, я, пожалуй, так ничего и не скажу, лучше уж напишу, причем по пунктам, так легче для такого писаки, как я.

1. Ваша книга глубоко человечна.

2. Это прекрасное художественное произведение.

3. Во всей мировой литературе, мне знакомой, я не знаю более нравственной книги.

4. Это огромной важности вклад в русскую культуру.

5. Это документ, без которого не обойдется ни один историк нашей эпохи, так же как и историк литературы.

6. Это, наконец, подвиг, уже не первый в Вашей жизни, но превосходящий по масштабности, за который хочется Вам низко поклониться.

Большое Вам за нее спасибо.

4. Ю.Г. Оксман — Л.К. Чуковской

6/X [1967]

Дорогая Лидия Корнеевна, нет слов, которые могли бы с полной точностью определить мое восхищение от всего того, что и как Вы показали в своих записках об Анне Андреевне.

Я вспоминаю Ваших предшественников, начиная от Эккермана — все это не идет ни в какое сравнение. Порою кажется, что это Ваш лирический дневник, в который органически вплетается образ, дни и труды нашей великой современницы, порою я воспринимал страницы Ваших записей, как счастливо найденную Вами новую форму исторической хроники, еще далеко не изжитой до конца, хроники “страшных лет России”. Хотел сделать некоторые выписки, но это совершенно невозможно — надо переписывать все, от начала и до конца. Я давно не читал ничего подобного по мастерству самой структуры книги и силе ее воздействия.

5. В. Адмони — Л. Чуковской

Ленинград, 25 августа 1968 г.

Милая Лида!

Только недавно прочитали Ваши воспоминания, и теперь, пользуясь поездкой В[иктора] М[аксимовича] [Жирмунского] в Москву, я хочу сказать Вам о том мучительном волнении, с которым я читал Ваши записи.

Здесь страшно все:

И те беспощадные события, которые связали вас в то время и осветили и освятили вашу дружбу,

И те ужасы реквиемного бытия и быта, которые вошли в Ваше повествование,

И тяжесть нищенского существования, целые годы бывшая уделом Анны Андре­евны,

И чуждость и жестокость тех людей, рядом с которыми жила Анна Андреевна, та бессердечность Пунина, которая кажется зачином будущего отношения к Анне Андреевне его дочери.

Но самым страшным показалось мне то, что в конце пути, показанного в Ваших записках, у Анны Андреевны возникают такие невозможные, безумные речи, как ее слова о правильности запрещения второй книги¹. Я хорошо помню подобные же слова (связанные с разными конкретными происшествиями или воображениями) в Ташкенте, а затем — в 40-е и 50-е гг. — в Ленинграде, Москве и Комарове. Еще в начале 60-х гг. они порой возвращались. Переубедить Анну Андреевну было почти невозможно — мне удалось это, кажется, всего один раз. И то, что человек с таким безупречным умом подпадал под власть маниакальности и употреблял всю силу своей мысли на обоснование странностей, а порой почти прямых нелепостей — это разрывает сердце. Потому что это было результатом того страшного и непрерывного давления, под которым много лет находилась Анна Андреевна.

А ум Анны Андреевны, его силу и неистощимость, Вы показываете превосходно. Из Ваших записей отчетливо видна и внутренняя твердость Анны Андреевны, противостоящая тем фантастическим движениям ее духа, о которых я сейчас писал, и составлявшая подлинную суть ее души.

Мне были необычайно интересны и те отдельные суждения и воспоминания Анны Андреевны, которые Вы с такой щедростью приводите. Многое из этого я тоже слышал от Анны Андреевны. Кое о чем и кое о ком она говорила потом по-другому. Но как неизмеримо важно, что Вы все это запечатлели, что все это записано именно тогда, под непосредственным впечатлением встречи.

Себя Вы всячески выключаете из повествования. Ограничиваете упоминания о себе только тем, что необходимо для понимания ситуации и т. п. Но тем не менее — а может быть, и благодаря этому — Ваш облик выступает в книге с совершенной ясно­стью, внушая глубокое уважение и симпатию. То, что Ваша судьба идет здесь параллельно с судьбой Анны Андреевны, придает тому, что сказано в Ваших воспоминаниях, какую-то особую весомость.

Когда мы встретимся, я надеюсь Вам сказать еще многое о Вашей книге, за которую я Вас благодарю — поистине от всей души.

Желаю Вам здоровья и сил

1 Речь идет о 1940-м годе. Подробнее об этом см.: Лидия Чуковская. Записки об Анне Ахматовой. Т. 1, с. 68, 99, 202, 220.

6. Т. Сильман — Л. Чуковской

25.VIII.1968

Дорогая Лидия Корнеевна, еще раз увидели Анну Андреевну, ее мудрость и простодушие, услышали ее голос, ее речи и ее молчания.

Увидели двух очень умных женщин, ужасно несчастных, беспомощных и твердых.

Спасибо Вам.

7. М.С. Петровых — Л.К. Чуковской

[лето 1968]

Дорогая Лидия Корнеевна, спасибо Вам за Ваши ахматовские дневники. Чтение их было для меня мучительным счастьем, ошеломляющим счастьем встречи. Вам, конечно, не думалось, что эти записи когда-то станут чудом, — не воскрешения, но оставления в живых навсегда.

На этих страницах день за днем идет жизнь — думы, заботы, тревоги, возникновение стихов, люди, окружающие Анну Андреевну. Здесь — она сама, — весь ее облик, ее взгляд, ее движенья, ее речь, ее голос, ее молчанье, ее смех. Здесь — жизнь ее души и мысли, ее страхи, ее бесстрашие, ее мужество, ее беспомощность, ее справедливость, ее пристрастность, ее трагичность, ее юмор, ее доброта. Невозможно переоценить это запечатление живой жизни, и нет слов благодарить Вас за то, что я могла это прочитать.

И настолько хорошо Вы написали об Анне Андреевне, что мне писать Вам трудно — все мои слова кажутся неточными...

В некоторых сносках у Вас стоит знак вопроса.

“Строки, порицающие З.” (стр. 392) — м.б., это Зенкевич?

Два дня в Переделкине на чьей-то даче (август 40 г.) — как мне помнится, Анна Андреевна была у Бориса Леонидовича.

Извозчик (стр. 404) сказал: “Ревнивая обида у вас, барышни”.

Вы пишете (стр. 431): Прочитала о Достоевском...

Это, — я уверена, — она уже услышала строки будущей поэмы (так же как “О Кукле и Пьеро”), но она еще не знала, что это — поэма. Чувство поэмы пришло 27 дек. 40 г., но что-то, очевидно, началось еще раньше.

В поезде (окт. 41 г.) Вы дали Анне Андреевне “Алису в стране чудес”. Как это сказалось в поэме. Вы дали эту книгу, когда Ан. Андр., сквозь все, думала о поэме, когда поэма не покидала ее.

Разве не чудо, что эта книга оказалась у Анны Андреевны так вовремя, — та самая книга, которая ей была нужна. Без “Алисы” поэма была бы иною: вероятно, не столь таинственной, не столь колдовской.

Скоро вернусь в Москву. Простите мое бесталанное письмо. Совестно мне так плохо писать Вам, но ничего не могу поделать, — не умею писать письма.

Очень думаю о Вас и люблю всем сердцем.

8. К.И. Чуковский — Л.К. Чуковской

6 декабря 1968. Переделкино

ПИШУ ЛЕЖА

Лидочка, спасибо за второй том! Несмотря на кажущуюся непринужденность, безыскусственность, это чрезвычайно искусная книга, написанная большим художником. Все краткие дневниковые записи, сливаясь воедино, воссоздают ее характер, ее голос, ее мимику, ее жесты. Ни одна книга о ней не дает и не может дать и сотой доли того, что дают твои “Записки”. Для будущих биографов это клад. Богатство материала огромное.

Сейчас мне трудно писать. Очень устали одряхлелые мозги. Могу только сказать, что Ты воскресила Анну Андреевну, и мне кажется, будто я только что расстался с нею — сегодня, час назад.

Еще раз спасибо!

9. В. Жирмунский — Л. Чуковской

Комарово, 7.II.69

Дорогая Лидия Корнеевна!

С огромным интересом и благодарностью я прочитал Ваши записки. Вы с необычайным искусством в частностях встреч и разговоров сумели воссоздать живое лицо А.А. Для меня, конечно, особенно важно все, что касается истории текста “Поэмы”. Здесь Вы были в буквальном смысле “наперсницей” поэта. Относительно стихотворения, надписанного именем В.К.Ш.¹, у меня всегда было не столько подозрение, сколько изумление: настолько оно выпадает из стиля их отношений, как он отразился в цикле “Черный сон” (или “Дурной сон”). Мне казались странными упреки, обращенные к В.К., в том, что он что-то забыл “у ласковых колен” другой женщины. Но сомневаться не было никакого права при наличии посвящения. Теперь эту вывеску надо снять².

Крепко жму Вашу руку!

1 В. К. Ш. — Владимир Казимирович Шилейко, второй муж Анны Ахматовой. Речь идет о стихотворении “Как мог ты сильный и свободный…”.

2 Интересно, что в томе “Стихотворений” Анны Ахматовой (Л.: Советский писатель, 1976. Б-ка поэта. Большая серия), вышедшем уже после смерти В.М. Жирмунского, но под его редакцией, посвящение В.К. Шилейко осталось (см. с. 58). В комментариях указано, что это стихотворение печатается по “Бегу времени”, но в “Беге времени” это посвящение снято.

10. Вяч.Вс. Иванов — Л.К. Чуковской

19.IV.69

Большое Вам спасибо за II том. Читал, как и первый том, с увлечением...

Анну Андреевну в те годы я видел мало. Но совершенно поражен точностью изображения Бориса Леонидовича в той сцене, где он среди метели возник и исчез на дороге. Пожалуй, меньше там, где он старик (я его так не воспринимал). Очень многое в моих записях о нем и Ваших об Анне Андреевне перекрещивается. Вы пересказываете разговор, где Анна Андреевна говорит, что Журавлев к ней приходил и читал “Шинель”. А я был на чтении “Шинели” Журавлевым у Б. Л. незадолго до того.

Какая-то тональность в Ваших записках от первого тома ко второму неуловимо изменилась. Там было утверждение и поэтическая сила посередине отчаяния. Здесь нет такого мрака вокруг, но нет и противостоящего напора утверждения. Оттого (мне, по крайней мере) эти записки кажутся еще грустнее, еще мрачнее. Я близко познакомился с Анной Андреевной вскоре (в 1958 г.) и могу оценить верность многого, хотя помню ее и веселее, и иной раз естественней, чем в те годы усталости, о которых Вы так верно написали. С тем большим интересом буду ждать продолжения.

11. В.И. Глоцер — Л.К. Чуковской

22.7.69

Вы напрасно опасались насчет соперничества с классикой. Я едва вбежал вчера в дом и открыл “Записки”, как время остановилось и все было позабыто...

Я начну с того, что мне безразлично, в каком жанре высказывается автор, если этот жанр — Правда. Дневник лучше стихов, лучше романа, лучше пьесы, если в них не вся правда. Дневник тогда больше литература, чем эти признанные жанры.

У Вас он всегда больше, всегда факт литературы.

Мне кажется, тут, во втором томе, новый звук. Он от времени, — новые годы. Но еще, насколько я улавливаю, он новый потому, что Вы здесь сами высказываетесь полнее. Автор очень чувствуется, его голос, его отношение. В первом оно, помнится, было скрытнее, Вы там больше летописец. Тот стиль мне ближе, но я не отдаю ему предпочтения.

Вы не можете себе представить, как мне важно было увидеть то время глазами Анны Ахматовой. И Вашими. Я, читая, испытывал к Вам величайшую благодарность. Кто бы еще сохранил для потомков ее слово, сказанное в тот день, в тот час, в ту минуту. Вы сохранили, Вы его увековечили. И как значительно оно всегда, мудро. Мы будем, наверное, иметь еще кой-какие свидетельства тех дней, найдутся, может быть, редкие, чудом уцелевшие дневники простых смертных. Но свидетельство такого современника, как Анна Ахматова, незаменимо. Знать отношение великого поэта к происходящему, — что может быть дороже! И мне даже казалось не раз, что я читаю ее собственный дневник (особенно первый том).

А она еще герой этого дневника, и трагедия такого художника скажет о времени больше, чем любая другая. У Вас все эти мотивы непреднамеренны (какая же преднамеренность — дневник!), но как читатель я их постоянно чувствую.

Спасибо Вам, Лидия Корнеевна, и за то, что дали читать, и за то, что сохранили ее живой облик и ее слово. А с этим вместе и Время.

Для меня Ваши “Записки” еще и подтверждение того, что Вы обрели Слово не вдруг, не в последние годы, а что оно всегда зрело в Вас и давно найдено.

Буду с нетерпением ждать дальнейших страниц. Я уже с того тома числю Ваши “Записки” среди самых глубоких и сильных литературных явлений, и новые 333 страницы еще больше утверждают меня в этом мнении.

12. Н. Гнедина — Л. Чуковской

7/XI 69

Может быть, это письмо и некстати сейчас.

Но я надеюсь, что в конце концов оно, все же, доставит Вам удовольствие.

Я чувствую настоятельную потребность сказать Вам о том, как захватили меня “Записки”. Это поразительная книга, Евангелие Слова, где и страстотерпица и летописец совершают подвиг. В то же время в книге нет никакой сусальности. Если эпизод, когда вдвоем восстанавливают строки забытого гением стихотворения, воспринимается как трагедия и вызывает слезы, то другие эпизоды, передающие образ, лексику, все живые — иногда сатирические — обороты речи, заставляют радостно смеяться.

Чтение это оказалось для меня живой водой, возрождающей омертвелую, расчлененную душу.

К тому же слово “реализм”, утратившее свой идейный смысл, ставшее пошлостью, возвращает себе свое значение: Правда. Читая “Записки”, ни на секунду не усомнишься в их достоверности; каждое мгновение таким и было, каким оно записано.

Спасибо Вам!

13. Н. Ильина — Л. Чуковской

[сентябрь 1969]¹

Дорогая Лидия Корнеевна!

Спасибо, что Вы мне дали прочесть “Записки”. Написаны они так, что оторваться невозможно. Это ценнейшая книга, ценнейший документ, воскрешающий Анну Андреевну и время. Ее видишь и слышишь. И время чувствуешь. И все вокруг — и эту квартиру, и напевающего Пунина, и истерзанного Вл[адимира] Г[еоргиевича] [Гаршина], и Смирновых за стеной. И читаешь, и душа болит (“гага аи”, как говорил умирающий старый князь Болконский). И все думаешь: за что, за что, за что? За что погублены жизни? Почему великий поэт, такой в быту беспомощный, делающий, как Вы пишете, “самую трудную и самую нужную работу”, должен жить так, брошен так, без заботы, без обслуги, опирающийся лишь на любящих людей, на их помощь...

А она, Анна Андреевна, великолепно Вами изображенная, такой ведь и осталась, я ее знала такой... Эти звонки: “Приходите как можно скорее!”, и невозможность ни в чем ее убедить (попытки убеждения делались, разумеется, только в отношении быта, жилья и т.д.), и гневность, и железная логика, основанная на сомнительном факте, — все так и осталось. А к людям и доброта, но и некоторая жестокость.

И великолепно сказано у Вас, что она всегда чувствовала себя представителем русской литературы на каком-то незримом судилище и соответственно держалась. Это великое ее чувство своего достоинства...

Да всего не скажешь, чем поразила и восхитила меня Ваша книга. Но кроме того, еще и удивительным тактом автора, который пишет о себе, о своем горе, о своей жизни только там, где это имеет связь с НЕЙ. Скромно, сдержанно, достойно и прекрасно все написано. И еще хороша у Вас Тамара Григорьевна с ее ясным умом, юмором, манерой поведения...

Как здорово, что сохранились для русской культуры высказывания (противное истрепанное слово, но другого сейчас не подберу) Анны Андреевны о писателях, о Хемингуэе, и других. Ее отношение к Толстому, Достоевскому... У меня это есть, но так бедно и мало в сравнении с тем, что есть у Вас.

Целую Вас крепко. Спасибо Вам.

1 Датируется на основании второго письма Н. Ильиной от 11 сентября 1969 года, где она приносит свои извинения за то, что потерялись несколько страниц рукописи.

14. В. Андреев — Л. Чуковской

2.07.1970

Дорогая Лидия Корнеевна!

Ужасное положение — не писать Вам я не могу, а пока пишу — не читаю Вашей книги. Так до конца и не успею прочесть. Не дано мне силы Иисуса Навина, и не могу я сказать солнцу “Остановись!”.

Ваши воспоминания — лучшее из всего, что я читал, лучшие воспоминания, какие вообще могут [быть] написаны.

Прежде всего звук — верный, точный, ясный. Ни одной уступки в сторону легкости, доступности, ни одной попытки “растолковать”, — и вместе с тем вне Вашего дневника никто не поймет по-настоящему Анну Андреевну. Не только А.А., но и ее стихов не поймет.

Это большое счастье для А.А., что Вы написали эту книгу.

И как хорошо, что свидетель, т. е. Вы, не ушел в подполье: тому, кто читает, необходимо знать, кто свидетельствует, кто присутствует на каждой странице, — но с какой удивительной и благородной скромностью говорите Вы о себе!

С бесконечной благодарностью целую Вашу руку и опять бросаюсь к книге — успеть прочесть еще несколько страниц.

15. В. Панова — Л. Чуковской

5.XII.1971

Многоуважаемая Лидия Корнеевна!

Спасибо, спасибо Вам за то, что разрешили мне ознакомиться с Вашей рукописью! Я словно свежей воды напилась! У меня не было настоящего знакомства с Анной Андреевной (с нею лично, не с ее стихами), поэтому она в моих глазах и в памяти теперь такая, какой Вы написали ее. Одно Ваше свидетельство очень меня обрадовало. Вот уже сколько лет меня побивают камнями за то, что мне не нравится “Доктор Живаго”, и я уже стала было считать себя тупицей и выродком, теперь же успокоилась, узнав мнение А.А. об этом романе. Меня там больше всего удручает главный герой: не только то, что он никого не лечит, но главным образом то, что я, читатель, никак не могу поверить, будто это он сочинил те звездные стихи. У него для этого нет ни той веры, ни тех возможностей, какие необходимы автору этих стихов. И когда Живаго (не помню, в каком месте романа) высказывается в том же смысле, как Христос в Гефсиманском саду (“Вас Господь сподобил жить в дни мои”), для меня это не только неправомерно, но просто кощунственно. И в облике Магдалины, которую дома у стола ждет вечность, для меня возникает никак не Живаго, но только сам подлинный автор. Впрочем, прошу прощения: все это, конечно, беспардонное суесловие.

P. S. Еще одно крохотное признание: как понимаю отношение А.А. к “Живаго”, так не могу понять ее отношения к “Вакханалии”. Для меня это — одна из величайших вершин великого поэта, особенно то, что относится к Марии Стюарт. Как могли для А.А., именно для нее, пройти, напр., строки:

Сколько надо отваги,

Чтоб играть на века.

Не понимаю! Впрочем, и это пустословие.

16. Д.Я. Дар — Л.К. Чуковской

6 декабря 1971 г., Ленинград

Дорогая Лидия Корнеевна!

Громадное спасибо за рукопись. Минувшие сутки были для нас с Верой Федоровной насыщены таким счастьем, которое может принести только книга. Редкая книга. То, что написали Вы, — самое значительное, интересное, трагическое и прекрасное из всего, что я прочитал за последние годы. Не Солженицын, а только Вы и Надежда Яковлевна написали наше время во всем его трагическом величии. Это книги о русской интеллигенции — о той, которая не согнулась, не сдалась; это книги о том, что Россия с достоинством пронесла через черные годы — своих лучших поэтов.

Я думаю, почему это так, почему в книгах Н.Я. Мандельштам и в Вашей драма России значительнее и крупнее, чем в романах Солженицына? Может быть, потому, что фигуры Мандельштама, Ахматовой, Пастернака несоизмеримы с фигурами героев Солженицына? Может быть, потому, что в Вашей книге, как и в книге Надежды Яковлевны, речь идет о достойных друг друга противниках: Ахматова и История, Мандель­штам и История. Это вовсе не то что: Костоглотов и История. А может быть, все дело вовсе и не в этом, а просто в таланте писателя. Ахматова высечена Вами так пластично, так живо и грандиозно, как Микеланджело высекал свои скульптуры. Теперь уж (после того, как будут опубликованы Ваши записки) просто невозможно будет никому представить себе Ахматову другой. Портрет Пастернака, Ваше посещение его дачи, дорога к его даче, Ваша исповедь по поводу НАШЕЙ вины в связи с Пастернаком, страницы о шофере такси, Ахматова с ее чемоданчиком, набитом стихами, Ваши слезы в приемной прокурора — все это невозможно будет никогда забыть. Так это написано. Кроме великолепной изобразительной силы Вашего письма, кроме пленительной бесхитростно­сти и непретенциозности, кроме грандиозного темперамента, меня поразила Ваша книга еще и тонкостью анализа стихов. Ваши размышления по поводу стихотворения Марии Петровых “Назначь мне свиданье на этом свете” (одно из самых любимых мною стихотворений русской поэзии) — так же проникновенно, как и само это стихотворение. Это же можно сказать и о многих Ваших замечаниях по поводу стихов Ахматовой.

Единственное, что показалось мне в Вашей книге неприятным, — это все об Ивинской. Мне так не хочется знать ничего дурного о Пастернаке; мне так не хочется дурно думать о тех людях, о которых он думал хорошо.

Будучи в Переделкино, я несколько раз выполнял поручения Бориса Леонидовича, связанные с Ивинской (хотя ее я никогда не видел), и отношение к ней Бориса Леонидовича представляется мне таким же неприкосновенным, как его стихи, переживания, мысли.

И еще одно, последнее, быть может, бестактное замечание: читая Вашу книгу и восхищаясь Вашим благоговейным отношением к Ахматовой и Пастернаку, я вспомнил Корнея Ивановича и подумал, что это благоговение перед гениальными художниками Вы, по-видимому, унаследовали от него. Он говорил мне о Пастернаке с тем же “гимназическим” восторгом, с каким Вы говорите. И слышать этот юношеский восторг, видеть это юношеское благоговение восьмидесятилетнего старика — было прекрасно; этого я никогда не забуду: это больше всего поразило меня в Корнее Ивановиче — то, что в нем и в Вас, проведших всю жизнь среди великих художников, не притупилось это изумление перед чудом таланта.

Теперь, дорогая Лидия Корнеевна, я мечтаю прочитать Ваш “Спуск под воду”. Цитаты оттуда великолепны.

Еще раз: очень большое спасибо за дружбу, доверие.

17. Н. Ольшевская — Л. Чуковской

3 июня 1972, Москва

Дорогая Лидия Корнеевна!

Вы знаете, что после болезни я плохо владею правой рукой, и поэтому я попросила Мишу написать эти несколько слов на машинке.

Прежде всего хочу горячо Вас поблагодарить за то наслаждение, которое доставило мне чтение Вашего дневника. Должна признаться, что я по сей день не могу читать ничьих воспоминаний об Анне Андреевне. Мне всегда не хватает чего-то самого главного, всегда хочется добавить что-то... Ничего подобного я не испытала при чтении дневника, некоторые страницы я перечитывала по многу раз. Я и представить себе не могла, что это возможно — передать на бумаге облик и речь Ахматовой с такой достоверностью и точностью в мельчайших деталях.

Мне представляется, что Ваше собственное присутствие в дневнике нарочито приуменьшено в сравнении с той ролью, которую Вы играли в жизни Анны Андреевны. Я хорошо помню, как она ценила Ваше мнение и советы, как она говорила, что ей ни с кем так не работается, как с Вами...