К. маркс критика

К. МАРКС

Критика

ПРЕДИСЛОВИЕ Ф. ЭНГЕЛЬСА²

Публикуемая здесь рукопись — критика проекта програм­мы вместе с сопроводительным письмом к Бракке — была в 1875 г., незадолго до объединительного съезда в Готе от­правлена Бракке с просьбой показать ее Гейбу, Ауэру, Бебе­лю и Либкнехту и вернуть затем обратно Марксу. Так как партийный съезд в Галле⁴ поставил в порядок дня партии дискуссию по поводу Готской программы, то я полагаю, что с моей стороны было бы преступлением, если бы я и дальше продолжал откладывать опубликование этого важного доку­мента, пожалуй, самого важного из всех, относящихся к дан­ной дискуссии.

Но рукопись эта имеет еще и другое, более широкое значе­ние. В ней впервые ясно и четко выражено отношение Марк­са к той линии, которой придерживался Лассаль с того мо­мента, как он начал участвовать в агитации, и притом как к экономическим принципам Лассаля, так и к его тактике.

Беспощадная резкость, с какой Маркс анализирует здесь проект программы, неумолимость, с какой он высказывает сделанные им выводы, вскрывая недостатки проекта,— все это теперь, спустя пятнадцать лет, никого уже не может за­деть. Специфические лассальянцы существуют еще только за Границей в виде отдельных обломков, а от Готской програм­мы, как совершенно неудовлетворительной, отказались в

Галле даже ее творцы.

Тем не менее там, где это было возможно без ущерба для дела, я опустил некоторые резкие выражения и оценки, отно­сящиеся к отдельным лицам, заменив их точками. Маркс сам поступил бы так же, если бы публиковал теперь эту ру­копись. Ее местами резкий тон был вызван двумя обстоятель­ствами. Во-первых, Маркс и я срослись с германским движе­нием теснее, чем с каким-либо другим, так что решительный шаг назад, обнаружившийся в этом проекте программы, дол­жен был возмутить нас особенно сильно. Во-вторых, мы находились тогда — после Гаагского конгресса Интернацио­нала ⁵ едва прошло два года — в самом разгаре борьбы с Баку­ниным и его анархистами, которые возлагали на нас ответ­ственность за все, что происходило в германском рабочем движении, так что мы должны были ожидать, что нам при­пишут и тайное отцовство в отношении этой программы. Эти соображения теперь отпадают, а вместе с ними отпадает и не­обходимость тех мест, о которых идет речь.

Некоторые фразы заменены точками также и по цензур­ным соображениям. Там, где мне приходилось выбирать бо­лее мягкое выражение, я заключал его в прямые скобки. В остальном рукопись перепечатана дословно.

Лондон, 5 мая 1875 г.

Дорогой Бракке!

Нижеследующие критические замечания к объединитель­ной программе будьте добры по прочтении передать для оз­накомления Гейбу и Ауэру, Бебелю и Либкнехту. Я завален работой и вынужден переступать уже далеко за рамки рабо­чего времени, разрешенного мне врачами. Поэтому мне от­нюдь не доставило особого “удовольствия” исписать так много бумаги. Но это было необходимо для того, чтобы партийные друзья, для которых предназначается это сообщение, не истолковали впоследствии ложно те шаги, которые я, со своей стороны, должен буду предпринять.— Я имею в виду крат­кое заявление, которое Энгельс и я опубликуем после объеди­нительного съезда; мы заявим, что мы совершенно неприча­стны к указанной принципиальной программе и не имеем с ней ничего общего.

Это необходимо, так как за границей распространено за­ботливо поддерживаемое врагами партии мнение — мнение совершенно ложное,—будто мы тайно руководим отсюда дви­жением так называемой эйзенахской партии. Еще в своей недавно появившейся на русском языке книге Бакунин воз­лагает, например, на меня ответственность не только за все программы и т. д. упомянутой партии, но даже и за каждый шаг, сделанный Либкнехтом со дня его сотрудничества с На­родной партией.

Помимо того, мой долг не позволяет мне, хотя бы лишь посредством дипломатического молчания, признать програм­му, которая, по моему убеждению, решительно никуда не го­дится и деморализует партию.

Каждый шаг действительного движения важнее дюжи­ны программ. Поэтому, если нельзя было — а обстоятельства этого не допускали — пойти дальше эйзенахской программы, то следовало бы просто заключить соглашение о действиях против общего врага. Составляя же принципиальные про­граммы (вместо того чтобы отложить это дело до того момен­та, когда оно будет подготовлено более длительной совмест­ной работой), воздвигают тем самым перед лицом всего мира вехи, по которым люди судят об уровне партийного движе­ния.

Вожди лассальянцев пришли к нам потому, что их выну­дили к этому обстоятельства. Если бы им заявили с самого на­чала, что ни на какое торгашество принципами не пойдут, то они должны были бы удовлетвориться программой действия или организационным планом в целях совместного действия. Вместо этого им разрешают являться во всеоружии мандатов и, со своей стороны, признают эти мандаты обязательными, т. е. сдаются на милость или немилость тех, кто сам нуждает­ся в помощи. К довершению всего они созывают съезд еще до согласительного съезда, между тем как собственная пар­тия созывает свой съезд только post festum ¹⁾Здесь явно стре­мились сорвать всякую критику и не дать опомниться собст­венной партии. Известно, что рабочих удовлетворяет самый факт объединения; но ошибаются те, кто думает, что этот минутный успех куплен не слишком дорогой ценой.

Впрочем программа никуда не годится и независимо от того, что она канонизирует лассалевский символ веры.

В ближайшее время я пришлю Вам последние выпуски французского издания “Капитала”. Печатание было на дол­гое время задержано запрещением французского правитель­ства. На этой неделе или в начале следующей книга будет го­това. Получили ли Вы 6 первых выпусков? Сообщите мне, по­жалуйста, также адрес Бернхарда Беккера, которому я тоже должен послать последние выпуски ⁶.

У книгоиздательства “Volksstaat” своеобразные нравы. Так, например, мне до сих пор даже не прислали ни одного экземпляра нового издания “Кёльнского процесса коммуни­стов” ⁷.

С сердечным приветом

Ваш Карл Маркс

К. МАРКС

ЗАМЕЧАНИЯ К ПРОГРАММЕ ГЕРМАНСКОЙ РАБОЧЕЙ ПАРТИИ

I

1. "Труд есть источник всякого богатства и всякой культуры, а так как приносящий пользу труд возможен лишь в обществе и при посредстве общества, то доход от труда принадлежит в неурезанном виде и на равных пра­вах всем членам общества”.

Труд не есть источник всякого богатства. Природа в та­кой же мере источник потребительных стоимостей (а из них-то ведь и состоит вещественное богатство!), как и труд, ко­торый сам есть лишь проявление одной из сил природы, чело­веческой рабочей силы. Приведенную выше фразу вы встре­тите во всяком детском букваре, и она правильна постольку, поскольку в ней подразумевается, что труд совершается при наличии соответствующих предметов и орудий. Но в социа­листической программе не должны допускаться подобные буржуазные фразы, обходящие молчанием те условия, кото­рые одни только и придают им смысл. Поскольку человек заранее относится к природе, этому первоисточнику всех средств и предметов труда, как собственник, обращается с ней как с принадлежащей ему вещью, постольку его труд становится источником потребительных стоимостей, а следо­вательно, и богатства. У буржуа есть очень серьезные осно­вания приписывать труду сверхъестественную творческую силу, так как именно из естественной обусловленности труда вытекает, что человек, не обладающий никакой другой собст­венностью, кроме своей рабочей силы, во всяком обществен­ном и культурном состоянии вынужден быть рабом других людей, завладевших материальными условиями труда. Толь­ко с их разрешения может он работать, стало быть, только с их разрешения — жить.

Но оставим уж эту фразу, как она есть, каковы бы ни были ее недостатки. Какого же заключения надо бы ожидать? Очевидно, следующего:

“Так как труд есть источник всякого богатства, то ни один член общества не может и присваивать себе богатство иначе, как присваивая продукт труда. Если же он сам не работа­ет, то он живет чужим трудом, и свою культуру он также приобретает за счет чужого труда”.

Вместо этого при помощи словечек “а так как” к первому предложению пристегивается второе, чтобы вывод сделать из этого второго предложения, а не из первого.

Вторая часть параграфа: “Приносящий пользу труд воз­можен лишь в обществе и при посредстве общества”.

Согласно первому положению, труд являлся источником всякого богатства и всякой культуры, а следовательно, ника­кое общество не возможно без труда. Теперь же мы узнаем, наоборот, что никакой “приносящий пользу” труд не возмо­жен без общества.

С таким же успехом можно было бы сказать, что только в обществе бесполезный или даже вредный для общества труд может стать отраслью промышленности, что только в обще­стве можно жить праздно и т. д. и т. д.,— короче, переписать всего Руссо.

А что такое “приносящий пользу” труд? Ведь это всего лишь такой труд, который достигает намеченного полезного результата. Дикарь (а человек — дикарь, после того как он перестал быть обезьяной), который убивает камнем зверя, собирает плоды и т. д., совершает “приносящий пользу” труд.

Вот так заключение! Если приносящий пользу труд воз­можен только в обществе и при посредстве общества, то до­ход от труда принадлежит обществу, а на долю отдельного рабочего придется из этого дохода лишь то, что не требуется на содержание “условия” труда — общества.

И в самом деле, во все времена защитники каждого дан­ного общественного строя выдвигали это положение. Прежде всего выступают притязания правительства и всего того, что к нему липнет,— ведь правительство является, мол, общест­венным органом для сохранения общественного порядка; за­тем следуют притязания различных видов частной собствен­ности, так как различные виды частной собственности состав­ляют, мол, основы общества, и так далее. Эти пустые фразы можно, как видите, вертеть и поворачивать как угодно.

Сколько-нибудь разумную связь первая и вторая части параграфа могут иметь лишь в следующей редакции:

“Источником богатства и культуры труд становится лишь как общественный труд”, или, что то же самое, “в обществе и при посредстве общества”.

Это положение бесспорно правильно, так как если обособ­ленный труд (предполагается, что его вещественные условия имеются налицо) и может создавать потребительные стоимо­сти, то ни богатства, ни культуры он создать не может.

Но столь же бесспорно и другое положение:

“По мере того как происходит общественное развитие труда и таким образом труд становится источником богатст­ва и культуры,— развивается бедность и обездоленность на стороне рабочего, богатство и культура на стороне нерабо­чего”.

Это — закон всей истории до настоящего времени. Следо­вательно, вместо общих фраз о “труде” и “обществе” нуж­но было ясно показать, как в современном капиталистическом обществе были, наконец, созданы те материальные и прочие условия, которые делают рабочих способными сокрушить это общественное проклятие и заставляют их это сделать.

На самом же деле весь этот параграф, неудачный по фор­ме, ошибочный по содержанию, вставлен здесь лишь для того, чтобы лассалевскую формулу о “неурезанном трудовом дохо­де” написать в качестве первого лозунга нa партийном зна­мени. Я еще вернусь к “трудовому доходу”, к “равному пра­ву” и пр., так как то же самое повторяется в несколько иной форме и дальше.

2. “В современном обществе средства труда являются монополией класса капиталистов. Обусловленная этим зависимость рабочего класса есть причина нищеты и по­рабощения во всех формах”.

Это заимствованное из устава Интернационала положение в данной “исправленной” редакции ложно.

В современном обществе средства труда составляют мо­нополию земельных собственников (монополия земельной собственности является даже основой монополии капитала) и капиталистов. В соответствующем пункте устав Интерна­ционала не называет ни того, ни другого класса монополи­стов. Он говорит о “монополии на средства труда, т. е. на ис­точники жизни”. Добавление “источники жизни” достаточно показывает, что в средства труда включена также и земля.

Исправление было сделано потому, что Лассаль по моти­вам, в настоящее время всем известным, нападал только на класс капиталистов, но не на земельных собственников. В Англии капиталист по большей части не является собст­венником даже той земли, на которой стоит его фабрика.

3. “Освобождение труда требует возведения средств труда в достояние всего общества и коллективного регу­лирования совокупного труда при справедливом распре­делении трудового дохода”.

“Возведение средств труда в достояние всего общества” (!) обозначает, по-видимому, их “превращение в достояние всего общества”. Но это лишь мимоходом.

Что такое “трудовой доход”? Продукт труда или же его стоимость? А в последнем случае, вся ли стоимость продукта или только та часть стоимости, которую труд присоединил к стоимости потребленных средств производ­ства?

“Трудовой доход” — расплывчатое представление, выдви­нутое Лассалем вместо определенных экономических поня­тий.

Разве буржуа не утверждают, что современное распреде­ление “справедливо”? И разве оно не является в самом дело единственно “справедливым” распределением на базе совре­менного способа производства? Разве экономические отноше­ния регулируются правовыми понятиями, а не наоборот, не возникают ли правовые отношения из экономических? И раз­ве разные социалистические сектанты не придерживаются са­мых различных представлений о “справедливом” распреде­лении?

Чтобы знать, что в данном случае подразумевают под словами “справедливое” распределение, мы должны сопоста­вить первый параграф с этим параграфом. Последний пред­полагает такое общество, в котором “средства труда состав­ляют общественное достояние и совокупный труд регулиру­ется коллективно”, а в первом параграфе мы видим, что “доход от труда принадлежит в неурезанном виде и на рап­ных правах всем членам общества”.

“Всем членам общества”? Даже и неработающим? Где же тогда “неурезанный трудовой доход”? Только работаю­щим членам общества? Где же тогда “равное право” всех членов общества?

Но “все члены общества” и “равное право” — очевидно только фразы. Суть же дела в том, что в этом коммунистиче­ском обществе каждый работник должен получить лассалев-ский “неурезанный трудовой доход”.

Если выражение “трудовой доход” мы возьмем (шачала в смысле продукта труда, то коллективный трудовой доход окажется совокупным общественным продуктом.

Из него надо теперь вычесть:

Во-первых, то, что требуется для возмещения потреблен­ных средств производства.

Во-вторых, добавочную часть для расширения произ­водства.

В-третьих, резервный или страховой фонд для страхо­вания от несчастных случаев, стихийных бедствий и так далее.

Эти вычеты из “неурезанного трудового дохода” — эко­номическая необходимость, и их размеры должны быть опре­делены на основе наличных средств и сил, отчасти на основе теории вероятности, но они никоим образом не поддаются вычислению на основе справедливости.

Остается другая часть совокупного продукта, предназна­ченная служить в качестве предметов потребления.

Прежде чем дело дойдет до индивидуального дележа этой оставшейся части, из нее вновь вычитаются:

Эта доля сразу же весьма значительно сократится по сравнению с тем, какова она в современном обществе, и будет все более уменьшаться по мере развития нового об­щества.

Эта доля сразу же значительно возрастет по сравнению с тем, какова она в современном обществе, и будет все более возрастать по мере развития нового общества.

Лишь теперь мы подходим к тому “распределению”, ко­торое программа, под лассалевским влиянием, так ограни­ченно только и имеет в виду, а именно к той части предметов потребления, которая делится между индивидуальными про­изводителями коллектива.

“Неурезанный трудовой доход” незаметно превратился уже в “урезанный”, хотя все удерживаемое с производителя как частного лица прямо или косвенно идет на пользу ему же как члену общества.

Подобно тому как исчезла фраза о “неурезанном трудо­вом доходе”, так исчезает теперь и фраза о “трудовом дохо­де” вообще.

В обществе, основанном на началах коллективизма, на общем владении средствами производства, производители не обенивают своих продуктов; столь же мало труд, затрачен­ный на производство продуктов, проявляется здесь как стои­мость этих продуктов, как некое присущее им веществен­ное свойство, потому что теперь, в противоположность капи­талистическому обществу, индивидуальный труд уже не окольным путем, а непосредственно существует как состав­ная часть совокупного труда. Выражение “трудовой доход”, неприемлемое и в настоящее время из-за своей двусмыслен­ности, теряет таким образом всякий смысл.

Мы имеем здесь дело не с таким коммунистическим об­ществом, которое развилось на своей собственной основе, а, напротив, с таким, которое только что выходит как раз из капиталистического общества и которое поэтому во всех отношениях, в экономическом, нравственном и умственном, сохраняет еще родимые пятна старого общества, из недр ко­торого оно вышло. Соответственно этому каждый отдельный производитель получает обратно от общества за всеми выче­тами ровно столько, сколько сам дает ему. То, что он дал обществу, составляет его индивидуальный трудовой пай. Например, общественный рабочий день представляет собой сумму индивидуальных рабочих часов; индивидуальное ра­бочее время каждого отдельного производителя — это достав­ленная им часть общественного рабочего дня, его доля в нем. Он получает от общества квитанцию в том, что им доставле­но такое-то количество труда (за вычетом его труда в пользу общественных фондов), и по этой квитанции он получает из общественных запасов такое количество предметов по­требления, на которое затрачено столько же труда. То же са­мое количество труда, которое он дал обществу в одной фор­ме, он получает обратно в другой форме.

Здесь, очевидно, господствует тот же принцип, который регулирует обмен товаров, поскольку последний есть обмен равных стоимостей. Содержание и форма здесь изменились, потому что при изменившихся обстоятельствах никто не мо­жет дать ничего, кроме своего труда, и потому что, с другой стороны, в собственность отдельных лиц не может перейти ничто, кроме индивидуальных предметов потребления. Но что касается распределения последних между отдельными производителями, то здесь господствует тот же принцип, что и при обмене товарными эквивалентами: известное количест­во труда в одной форме обменивается на равное количество труда в другой.

Поэтому равное право здесь по принципу все еще являет­ся правом буржуазным, хотя принцип и практика здесь уже не противоречат друг другу, тогда как при товарообмене обмен эквивалентами существует лишь в среднем, а не в каж­дом отдельном случае.

Несмотря на этот прогресс, это равное право в одном от­ношении все еще ограничено буржуазными рамками. Право производителен пропорционально доставляемому ими труду;

равенство состоит в том, что измерение производится равной мерой — трудом.

Но один человек физически или умственно превосходит другого и, стало быть, доставляет за то же время большее количество труда или же способен работать дольше; а труд, для того чтобы он мог служить мерой, должен быть определен по длительности или по интенсивности, иначе он перестал бы быть мерой. Это равное право есть неравное право для нерав­ного труда. Оно не признает никаких классовых различий, потому что каждый является только рабочим, как и все дру­гие; но оно молчаливо признает неравную индивидуальную одаренность, а следовательно, и неравную работоспособность естественными привилегиями. Поэтому оно по своему содер­жанию есть право неравенства, как всякое право. По своей природе право может состоять лишь в применении равной меры; но неравные индивиды (а они не были бы различны­ми индивидами, если бы не были неравными) могут быть из­меряемы одной и той же мерой лишь постольку, поскольку их рассматривают под одним углом зрения, берут только с одной определенной стороны, как в данном, например, случае, где их рассматривают только как рабочих и ничего более в них не видят, отвлекаются от всего остального. Далее: один рабо­чий женат, другой нет, у одного больше детей, у другого мень­ше, и так далее. При равном труде и, следовательно, при рав­ном участии в общественном потребительном фонде один по­лучит на самом деле больше, чем другой, окажется богаче другого и тому подобное. Чтобы избежать всего этого, право, вместо того чтобы быть равным, должно бы быть неравным.

Но эти недостатки неизбежны в первой фазе коммунисти­ческого общества, в том его виде, как оно выходит после дол­гих мук родов из капиталистического общества. Право нико­гда не может быть выше, чем экономический строй и обуслов­ленное им культурное развитие общества.

На высшей фазе коммунистического общества, после того как исчезнет порабощающее человека подчинение его разде­лению труда; когда исчезнет вместе с этим противополож­ность умственного и физического труда; когда труд переста­нет быть только средством для жизни, а станет сам первой потребностью жизни; когда вместе с всесторонним развитием индивидов вырастут и производительные силы и все источники общественного богатства польются полным потоком, лишь тогда можно будет совершенно преодолеть узкий гори­зонт буржуазного права, и общество сможет написать на сво­ем знамени: Каждый по способностям, каждому по потребно­стям!

Я остановился более обстоятельно на “неурезанном тру­довом доходе”, с одной стороны, и на “равном праве” и “спра­ведливом распределении” — с другой, для того чтобы пока­зать, какое большое преступление совершают, когда, с одной стороны, стремятся вновь навязать нашей партии в качестве догм те представления, которые в свое время имели некото­рый смысл, но теперь превратились в устарелый словесный хлам, а с другой стороны, желают извратить реалистическое понимание, с таким трудом привитое партии, но теперь уже пустившее в ней корни, идеологическим правовым и прочим вздором, столь привычным для демократов и французских социалистов.

Помимо всего вышеизложенного, было вообще ошибкой видеть существо дела в так называемом распределении и де­лать на нем главное ударение.

Всякое распределение предметов потребления есть всегда лишь следствие распределения самих условий производства. Распределение же последних выражает характер самого спо­соба производства. Например, капиталистический способ про­изводства покоится на том, что вещественные условия произ­водства в форме собственности на капитал и собственности на землю находятся в руках нерабочих, в то время как масса об­ладает только личным условием производства — рабочей си­лой. Раз элементы производства распределены таким обра­зом, то отсюда само собой вытекает и современное распреде­ление предметов потребления. Если же вещественные условия производства будут составлять коллективную собственность самих рабочих, то в результате получится также и распреде­ление предметов потребления, отличное от современного. Вульгарный социализм (а от него и некоторая часть демо­кратии) перенял от буржуазных экономистов манеру рас­сматривать и трактовать распределение как нечто независимое от способа производства, а отсюда изображать дело так, будто социализм вращается преимущественно вокруг во­просов распределения. Но когда истинное отношение дав­ным-давно уже выяснено, к чему же снова возвращаться вспять?

4. “Освобождение труда должно быть делом рабочего класса, по отношению к которому все остальные классы составляют лишь одну реакционную массу”.

Первая строфа взята из вступительных слов устава Ин­тернационала, но подверглась “исправлению”. Там сказано:

“Освобождение рабочего класса должно быть делом самих ра­бочих”, здесь же, напротив, “рабочий класс” должен освобо­дить — что? — “труд”. Пойми, кто может.

Зато, как бы в виде возмещения, следует антистрофа — лассалевская цитата чистейшей воды: “по отношению к кото­рому (рабочему классу) все остальные классы составляют лишь одну реакционную массу”.

В “Коммунистическом манифесте” сказано: “Из всех классов, которые противостоят теперь буржуазии, только пролетариат представляет собой действительно революцион­ный класс. Все прочие классы приходят в упадок и уничто­жаются с развитием крупной промышленности, пролетариат же есть ее собственный продукт” ⁸.

Буржуазия, как носительница крупной промышленности, рассматривается здесь как революционный класс по отноше­нию к феодалам и средним сословиям, стремящимся удер­жать за собой все те социальные позиции, которые созданы устарелыми способами производства. Следовательно, они не образуют вместе с буржуазией лишь одну реакционную массу.

С другой стороны, пролетариат революционен по отноше­нию к буржуазии, потому что он, выросши сам на почве крупной промышленности, стремится лишить производство того капиталистического характера, который старается уве­ковечить буржуазия. Но “Манифест” при этом добавляет, что “средние сословия” становятся революционными “постольку, поскольку им предстоит переход в ряды пролетариата”.

С этой точки зрения, следовательно, опять-таки бессмыс­лица, будто по отношению к рабочему классу они “вместе с буржуазией” и вдобавок еще с феодалами “составляют лишь одну реакционную массу”.

Разве на последних выборах заявляли ремесленникам, мелким промышленникам и т. п., а также крестьянам: “по отношению к нам вы с буржуа и феодалами образуете лишь одну реакционную массу”?

Лассаль знал “Коммунистический манифест” наизусть так же, как его правоверные последователи знают состав­ленные им священные писания. И если он так грубо исказил “Манифест”, то сделал это лишь для того, чтобы оправдать свой союз с абсолютистскими и феодальными противниками против буржуазии.

Кроме того, к вышеуказанному параграфу премудрое лассалевское изречение вообще притянуто за волосы, без всякой связи с этой нелепо “исправленной” цитатой из устава Интернационала. Здесь перед нами просто наглая выходка, и уж, конечно, отнюдь не неприятная г-ну Бисмарку, одна из тех дешевых дерзостей, которыми промышляет берлин­ский Марат ⁹.

5. “Рабочий класс действует для своего освобождения прежде всего в рамках современного национального госу­дарства, сознавая, что необходимым результатом его стремлений, которые общи рабочим всех культурных стран, будет международное братство народов”.

В противоположность “Коммунистическому манифесту” и всему предшествующему социализму, Лассаль подходил к рабочему движению с самой узкой национальной точки зре­ния. Ему в этом подражают,— и это после деятельности Ин­тернационала!

Само собой разумеется, что рабочий класс, для того что­бы вообще быть в состоянии бороться, должен у себя дома организоваться как класс и что непосредственной ареной его борьбы является его же страна. Постольку его классовая борьба не по своему содержанию, а, как говорится в “Ком­мунистическом манифесте”, “по форме” является националь­ной. Однако “рамки современного национального государст­ва”—к примеру, Германской империи—сами в свою оче­редь находятся экономически “в рамках мирового рынка”, политически — “в рамках системы государств”. Любому куп­цу известно, что германская торговля есть в то же время и внешняя торговля, и величие г-на Бисмарка состоит как раз в проведении известного рода международной политики.

К чему же сводит германская рабочая партия свой ин­тернационализм? К сознанию, что результатом ее стремле­ний будет “международное братство народов”. Эта фраза, заимствованная у буржуазной Лиги мира и свободы, должна сойти за эквивалент международного братства рабочих клас­сов разных стран в их совместной борьбе против господст­вующих классов и их правительств. Итак, о международных функциях германского рабочего класса—ни слова! И это все, что ему предлагают противопоставить своей собственной буржуазии, братски объединившейся уже против него с бур­жуазией всех других стран, и международной заговорщиче­ской политике г-на Бисмарка!

Поистине, интернационализм программы стоит еще бес­конечно ниже, чем интернационализм партии свободной торговли. И та тоже утверждает, что результатом ее стрем­лений будет “международное братство народов”. Но она и делает кое-что для того, чтобы сделать торговлю международной, и отнюдь не удовлетворяется сознанием того, что все народы у себя дома занимаются торговлей.

Международная деятельность рабочего класса разных стран не находится никоим образом в зависимости от суще­ствования “Международного Товарищества Рабочих”. По­следнее было лишь первой попыткой создать для этой дея­тельности центральный орган, попыткой, которая благодаря данному ею толчку оставила неизгладимые результаты, но которую в ее первой исторической форме после падения Па­рижской Коммуны нельзя было дальше проводить.

Бисмарковская “Norddeutsche” имела полное право воз­вестить к удовольствию своего хозяина, что германская ра­бочая партия в новой своей программе отреклась от интер­национализма ¹⁰.