Кабинет. Пролетов, сенатский обер-секретарь, один сидит в креслах и поминутно икает

ТЯЖБА

I

II

   Лакей (входя). Чего изволите-с?

   Пролетов. Возьми вон эту газету! И к чему, зачем ты принес эту газету? Дурак эдакий! (Андрей уносит газету.) Каков Бурдюков, а? Вот кого, не говоря дальних слов, упрятал бы в Камчатку. С большим наслаждением, признаюсь, нагадил бы ему, хоть сию минуту, да вот до сих пор нет, да и нет случая. Что прикажешь делать? Разгневался бог. А я бы тебя погладил, мазнул бы тебя по губам. Да уж и губы зато какие! как у вола, у канальи.

   Лакей. Бурдюков приехал.

   Пролетов. Что?

   Лакей. Бурдюков приехал.

   Пролетов. Что ты вздор несешь!

   Лакей. Так точно-с.

   Пролетов. Врешь ты, дурак! Бурдюков, ко мне? Павел Петрович Бурдюков!

   Лакей. Нет, не Павел Петрович, а другой какой-то.

   Пролетов. Какой другой?

   Лакей. Да вот извольте сами видеть: он здесь.

   Пролетов. Проси.

   Пролетов (в сторону). Это точно другой; а есть, однако же, какое-то сходство. (Вслух.) Что прикажете? в чем могу быть вам полезным?

   Бурдюков (с пожатием плеч). Дело, тяжба!

   Пролетов. Тяжба? с кем?

   Бурдюков. С родным братом.

   Пролетов. Прежде позвольте узнать фамилию, а потом изъясните свое дело. Прошу покорно садиться.

   Бурдюков. Фамилия: Бурдюков, Христофор Петров сын, а дело с родным братом Павлом Петровым Бурдюковым.

   Пролетов. Что вы!! что? нет!

   Бурдюков. Да что ж вы на меня уставили глаза? или думаете, я бы захотел оставлять напрасно Тамбов и скакать на почтовых?

   Пролетов. Господи благослови вас за такое доброе дело! Позвольте с вами покороче познакомиться. Умнее этого дела вы не могли никогда бы придумать. Вот рассказывай теперь, что нет великодушия и справедливости, а это что же? Ведь вот родной брат, узы крови, связи, а ведь не пощадил! На брата -- процесс! Позвольте вас обнять.

   Бурдюков. Извольте! я сам обниму вас за такую готовность. (Обнимаются.) А прежде, признаюсь, взглянувши на вашу физиономию, никак нельзя было думать, чтобы вы были путный человек.

   Пролетов. Вот тебе раз! как так?

   Бурдюков. Да сурьезно. Позвольте спросить: верно, покойница матушка ваша, когда была брюхата вами, перепугалась чего-нибудь? Пролетов. Что за чепуху несет он?

   Бурдюков. Нет, я вам скажу, вы не будьте в претензии, это очень часто случается. Вот у нашего заседателя вся нижняя часть лица баранья, так сказать, как будто отрезана и поросла шерстью совершенно, как у барана. А ведь от незначительного обстоятельства: когда покойница рожала, подойди к окну баран, и нелегкая подстрекни его заблеять.

   Пролетов. Ну, оставим в покое заседателя и барана. Как же я рад!

   Бурдюков. А уж я как рад, приобретши такое покровительство! Теперь только, как начинаю всматриваться в вас, вижу, что лицо ваше как будто знакомо: у нас в карабинерном полку был поручик, вот, как две капли воды, похож на вас! Пьяница страшнейший, то есть я вам скажу, что дня не проходило, чтобы у него рожа не была разбита.

   Пролетов (в сторону). У этого уездного медведя, как видно, нет совсем обычая держать язык за зубами. Вся дрянь, какая ни есть на душе,-- у него на языке. (Вслух.) Времени у меня немного, пожалуйста, приступим же к делу.

   Бурдюков. Позвольте, сидя не расскажешь. Это дело казусное! Знавали ли в Устюжском уезде помещицу Евдокию Малафеевну Жеребцову? не знали,-- хорошо. Она доводится родной теткой мне и бестии, моему брату. У ней ближайшими наследниками я да брат -- изволите видеть: вот оно куды пошло! Кроме того, еще сестра, что вышла за генерала Повалищева; ну, о той ни слова, та и без того получила следуемую ей часть. Позвольте: вот этот мошенник, брат, он на это хоть чорту в дядьки годится, вот и подъехал он к ней: "Вы-де, тетушка, уже прожили, слава богу, семьдесят лет; где уже вам в таких преклонных летах мешаться самим в хозяйство: пусть лучше я буду приберегать и кормить". Бона! замечайте, замечайте! переехал к - ней в дом, живет и распоряжается, как настоящий хозяин. Да вы слышите ли это?

   Пролетов. Слышу.

   Бурдюков. То-то! Да. Вот занемогает тетушка, отчего бог знает, может быть, он сам и подсунул ей чего-нибудь. Мне дают уже знать стороною. Замечайте! Приезжаю; в сенях встречает меня эта бестия, то есть брат, в слезах, так весь и заливается; и растаял, и говорит: "Ну,-- говорит,-- братец, навеки мы несчастны с тобою: благодетельница наша"...-- "Что, отдала богу душу?" -- "Нет, при смерти". Я вхожу, и точно, тетушка лежит на карачках и только глазами хлопает. Ну, что ж? плакать? Не поможет. Ведь не поможет?

   Пролетов. Не поможет.

   Бурдюков. Ну что ж? нечего делать! так, видно, богу угодно! Я приступил поближе. "Ну,-- говорю,-- тетушка, мы все смертны, один бог, как говорят, не сегодня, так завтра властен в нашей жизни: так не угодно ли вам заблаговременно сделать какое-нибудь распоряжение?" Что ж тетушка? Я вижу, не может уже языком поворотить, и только сказала: "э... э... в... э..." А эта шельма, что стоял возле кровати ее, брат, говорит: "Тетушка сим изъясняет, что она уже распорядилась". Слышите, слышите!

   Пролетов. Как же, да ведь она разве сказала это?

   Бурдюков. Кой чорт сказала! Она сказала только "э... э... э..." Я всё подступаю: "Но позвольте же узнать, тетушка, какое же это распоряжение?" Что ж тетушка? Тетушка опять отвечает: "э, э, э". А тот подлец опять: "Тетушка говорит, что всё распоряжение по этой части находится в духовном завещании". Слышите? слышите? Что ж мне было делать? я замолчал и не сказал ни слова.

   Пролетов. Однако ж, позвольте: как же вы не уличили тут же их во лжи?

   Бурдюков. Что ж? (Размахивает руками.) Стали божиться, что она точно всё это говорила. Ну ведь... и поверил.

   Пролетов. А духовное завещание распечатали?

   Бурдюков. Распечатали.

   Пролетов. Что ж?

   Бурдюков. А вот что. Как только всё это, как следует, христианским долгом было отправлено, я говорю, что не пора ли прочесть волю умершей. Брат ничего и говорить не может: страданья, отчаянья такие, что люли только! "Возьмите, говорит, читайте сами". Собрались свидетели и прочитали. Как же бы вы думали было написано завещание? А вот как: "Племяннику моему, Павлу Петрову сыну Бурдюкову" -- слушайте! -- "в возмездие его сыновних попечений и неотлучного себя при мне обретения до смерти" -- замечайте! замечайте! -- "оставляю во владение родовое и благоприобретенное имение мое в Устюжском уезде..." вона! вона! вона куды пошло! -- "пятьсот ревизских душ, угодья и прочее". А? слышите ли вы это? "Племяннице моей, Марии Петровой дочери Повалищевой, урожденной Бурдюковой, оставляю следуемую ей деревню изо ста душ. Племяннику" -- вона! замечайте! вот тут настоящий типун! -- "Христофору сыну Петрову Бурдюкову" -- слушайте, слушайте!-- "на память обо мне"...-- ого! го! -- "завещаю: три штаметовые юбки и всю рухлядь, находящуюся в амбаре, как-то: пуховика два, посуду фаянсовую, простыни, чепцы", и там чорт знает еще какое тряпье! А? как вам кажется? я спрашиваю: на кой чорт мне штаметовые юбки?

   Пролетов. Ах, он мошенник этакий! Прошу покорно!

   Бурдюков. Мошенничество -- это так, я с вами согласен; но спрашиваю я вас: на что мне штаметовые юбки? Что я с ними буду делать? разве себе на голову надену!

   Пролетов. И свидетели подписались при этом?

   Бурдюков. Как же, набрал какой-то сволочи.

   Пролетов. А покойница собственноручно подписалась?

   Бурдюков. Вот то-то и есть, что подписалась, да чорт знает как!

   Пролетов. Как?

   Бурдюков. А вот как: покойницу звали Евдокия, а она нацарапала такую дрянь, что разобрать нельзя.

   Пролетов. Как так?

   Бурдюков. Чорт знает что такое: ей нужно было написать: "Евдокия", а она написала: "обмокни".

   Пролетов. Что вы!

   Бурдюков. О, я вам скажу, что он горазд на всё. "А племяннику моему Христофору Петрову три штаметовые юбки!"

   Пролетов (в сторону). Молодец, однако ж, Павел Петрович Бурдюков, я бы никак не мог думать, чтобы он ухитрился так!

   Бурдюков (размахивая руками). "Обмокни!" Что ж это значит? Ведь это не имя: "обмокни"?

   Пролетов. Как же вы намерены поступить теперь?

   Бурдюков. Я подал уже прошение об уничтожении завещания, потому что подпись ложная. Пусть они не врут: покойницу звали Евдокией, а не "обмокни".

   Пролетов. И хорошо! Позвольте теперь мне за всё это взяться. Я сейчас напишу записку к одному знакомому секретарю, а вы между тем доставьте мне копию с завещания вашего.

   Бурдюков. Несказанно обязан вам! (Берется за шапку.) А ;в которые двери нужно выходить-- в те или в эти?

   Пролетов. Пожалуйте в эти.

   Бурдюков. То-то. Я потому спросил, что мне нужно еще будет по своей надобности. До свидания, почтеннейший. Как вас? Я всё позабываю!

   Пролетов. Александр Иванович.

   Бурдюков. Александр Иванович! Александр Иванович есть Прольдюковский, вы не знакомы с ним?

   Пролетов. Нет.

   Бурдюков. Он еще живет в пяти верстах от моей деревни. Прощайте!

   Пролетов. Прощайте, почтеннейший, прощайте!

IV

   Вот неожиданный клад! вот подарок! Просто бог на шапку послал. Странно сказать, а по душе чувствуешь такое какое-то эдакое неизъяснимое удовольствие, как будто или жена в первый раз сына родила, или министр поцеловал тебя при всех чиновниках в полном присутствии. Ей-богу! эдакое магнетическое какое-то! Эй, Андрей! ступай сейчас к моему секретарю и проси его сюда. Слышишь? Да постой: вот тебе на водку, напейся пьян, как стелька,-- для сегодняшнего дня я тебе позволяю; а вот еще сыну на пряники. Да скажи секретарю, чтобы -- сейчас, самонужнейшее дело. А, наконец-таки, насилу! и на нашу улицу пришло веселье! Постой же, теперь я сяду играть, да и посмотрим, как ты будешь подплясывать. А уж коли из сенатских музыкантов наберу оркестр, так ты у меня так запляшешь, что во всю жизнь не отдохнут у тебя бока.