Карл Зелиг "Альберт Эйнштейн" (М.: Атомиздат, 1966)

Находясь в Цюрихе, он [Эйнштейн] с благодарностью воспользовался гостеприимством семьи Эрат. По возвращении в Берн, 15 февраля 1909 года, он написал своему другу и его матери: "Я снова сижу за своим рабочим столом и с удовольствием вспоминаю о днях, проведённых у вас. Вы дали мне уютное пристанище, и это было настоящим благодеянием для меня. Намного легче справляешься с самыми неприятными делами, если не приходится скитаться среди чужих людей. Особенно приятно было снова посидеть с доброй мамашей Эрат, которая так хорошо относилась ко мне ещё в те времена, когда я был совсем зелёным юнцом. Теперь есть реальные основания надеяться, что мы часто будем видеться в Цюрихе: строгий Клейнер весьма благосклонно отозвался о результатах "экзамена" и намекнул, что скоро, вероятно, состоится разговор о дальнейшем. Итак, если мне не придётся остаться здесь из-за проклятых денег, пожалуй, что-то произойдёт, и не далее, как будущей осенью… Приезжайте весной к нам! Я постараюсь получить к этому времени отпуск".

Два месяца спустя, 28 апреля 1909 года, Эйнштейн сообщил Конраду Габихту: «Место в Цюрихском университете мне почти обеспечено». Однако материальное положение его не улучшилось. Ему пришлось выдержать целое сражение, чтобы будущая работа оплачивалась не ниже, чем в патентном бюро. Едва ли какой-либо другой преподаватель предъявлял такие скромные материальные требования. Гораздо важнее было для Эйнштейна чувство независимости, которое уже с юных лет не позволяло ему склоняться перед авторитетами.

Незадолго до того, как Клейнер познакомился с Эйнштейном, изобретатель счётчика электрической энергии Герман Арон сказал профессору, что идеи Эйнштейна будут иметь большое значение для развития науки. Клейнер в 1905 году рассматривал диссертацию Эйнштейна, озаглавленную «Новое определение размеров молекул». Рекомендуя эту диссертацию к защите, он писал: «Приведённые рассуждения и расчёты принадлежат к самым трудным в гидродинамике и взяться за них мог только человек, обладающий большим опытом и познаниями в математике и физике». Однако осторожности ради он рекомендовал привлечь в качестве второго оппонента профессора Генриха Буркхардта, ибо «основное достижение работы Эйнштейна заключается в использовании дифференциальных уравнений, и, следовательно, она имеет математический характер и относится к аналитической механике». Бурхардт тоже дал положительный отзыв: «Подход к задаче показывает, что автор в совершенстве владеет необходимыми для решения вопроса математическими методами».

Итак, вопреки оппозиции некоторых преподавателей философского факультета из Цюриха подул ветер, благоприятный для отплытия из Берна. Отто Вирц, проработавший с 1908 по 1926 год в том же патентном бюро, рассказывает, что Эйнштейн решил уйти из бюро, с тем чтобы полностью заняться научной деятельностью. На вопрос начальника, что он намерен делать дальше, Эйнштейн ответил, что в Цюрихском университете ему предложили должность профессора. Однако начальник возразил: «Это неправда, господин Эйнштейн, я Вам не верю; это просто скверная шутка!»

Но Эйнштейна ожидал ещё один приятный сюрприз. Я приведу о нём слова Эйнштейна, письменно изложившего этот эпизод для моей книжки. «Однажды я получил в патентном бюро большой пакет и вынул из него лист роскошной бумаги, на которой красивым шрифтом – кажется, даже по-латыни – было что-то написано. Мне показалось, что это абсолютно неинтересно и не имеет ко мне ни малейшего отношения, поэтому я тут же бросил бумагу в корзину. Позднее я узнал, что это было приглашение на праздник в честь Кальвина и извещение о том, что Женевский университет удостоил меня звания почётного доктора. Тамошние деятели, очевидно, правильно истолковали мое молчание и обратились к моему школьному другу Люсьену Шавану, который жил тогда в Берне. Последний уговорил меня сразу же выехать в Женеву. Я отправился в назначенный день в Женеву и в ресторане гостиницы, где остановился, встретил нескольких цюрихских профессоров. Там мы и провели вместе вечер. Среди нас был и Александр Чирш, профессор фармакологии Бернского университета, обладавший большим чувством юмора. Каждый из них рассказал, что его сюда привело. Я молчал, но они спросили и меня; пришлось признаться, что я не имею об этом ни малейшего понятия. Но остальные были в курсе дела и рассказали мне.

На следующий день мне предстояло принять участие в праздничном шествии. Так как у меня не было другой одежды, кроме повседневного костюма и соломенной шляпы, я хотел уклониться от этого шествия, но на моём участии решительно настояли и оно придало празднику комический оттенок. Торжество завершилось в отеле «Националь», где был дан самый роскошный ужин из всех, на каких я присутствовал в своей жизни. Это побудило меня сказать одному женевскому патрицию, сидевшему рядом со мной: «Знаете, что сделал бы Кальвин, будь он сейчас жив?» «Нет», – ответил он. «Кальвин сложил бы большой костер и сжёг всех нас за греховное пиршество». Сосед мой не произнёс более ни слова. На этом обрываются мои воспоминания о том памятном празднике в Женеве».

Рассказанный эпизод произошёл во время празднования 350-летнего юбилея Женевского университета, основанного мрачным реформатором Кальвином. В торжестве принимали участие в качестве почётных гостей 210 представителей высших школ и учёных корпораций, прибывшие со всех концов земного шара. В эти дни шли проливные дожди, и один из журналистов, рассказывая об официальном торжественном шествии к собору святого Петра, состоявшемся 8 июля 1909 года, писал: «Шествие было, пожалуй, чересчур молчаливым и даже чем-то напоминало похороны». Соломенная шляпа Эйнштейна способствовала оживлению процессии куда больше, чем шитые золотом фраки французских академических знаменитостей, средневековые мантии англичан и фиолетовые конические шляпы японцев. Торжественное заседание, во время которого все пять факультетов Женевского университета выдавали с несвойственной им щедростью почётные докторские дипломы, превратилось в настоящую оргию чествований; не менее 110 человек были удостоены звания почётного доктора. Церемония проводилась в присутствии президента Швейцарской федерации Дейчера в зале «Виктория-холл». Среди учёных, удостоенных в торжественной обстановке звания почётного доктора, были Мария Склодовская-Кюри, Вильгельм Оствальд, Альфред Вернер, получивший через два года Нобелевскую премию по химии, Эрнест Сольвей и писатель Эрнст Цан. Что касается Альберта Эйнштейна, то первым дипломом почётного доктора он был несомненно обязан ходатайству Шарля Эжена Гие, тогдашнего ординарного профессора физики Женевского университета, который знал молодого исследователя ещё студентом в Цюрихе. Позднее Гие написал несколько работ о теориях Эйнштейна.

За три месяца до своей смерти Герман Минковский, находясь в Лейпциге, писал председателю Швейцарского совета по делам образования: «...В своё время Луи Коллрос казался мне, да, пожалуй, и другим коллегам, самым одарённым в области математики из всех студентов своего курса, а это немало значит, ибо именно этот немногочисленный курс факультета VI-A дал видных исследователей: Альберта Эйнштейна, Вальтера Ритца и Марселя Гроссмана...

Мне хотелось бы ещё сообщить, что этим летом во время съезда естествоиспытателей в Кёльне и совсем недавно в Лейпциге я с большим удовлетворением отметил, сколь высокую оценку получили работы бывшего студента Федерального высшего политехнического училища Альберта Эйнштейна. При этом я могу сослаться на авторитетные свидетельства Нернста, Планка, Лоренца».

Через полгода после отъезда Эйнштейна в Прагу Марсель Гроссман решил узнать, привлекает ли его друга должность в Федеральном высшем политехничес­ком училище. Ответ последовал 18 ноября 1911 года. «Конечно, в принципе я согласен преподавать теоретическую физику в вашем училище. Меня очень радует перспектива вернуться в Цюрих. Ради этого я не принял предложение Утрехтского университета. Ты знаешь: я полностью разделяю твоё мнение о том, что студентам факультета VIII училища на старших курсах дают слишком мало знаний, соответствующих уровню современной науки. Я был бы рад способствовать заполнению этого пробела. Что касается времени моего возможного вступления в должность, то лучше, если бы оно состоялось в начале учебного года (это было бы в интересах преподавания), например будущей осенью».

Откровенное желание Эйнштейна сменить Прагу на Цюрих, более подходящий для его семьи, сделало своё дело. Он был приглашён для личных переговоров к председателю Швейцарского совета по делам образования. Поездка не состоялась из-за недостатка времени, однако рукописного перечня всех научных работ, выполненных Эйнштейном с 1901 по 1911 год, его краткой биографии и различных документов, представленных дружески настроенными цюрихскими преподавателями, оказалось достаточно, чтобы достичь желаемого результата. В письме от 14 декабря 1911 года профессор Цангер, директор Института судебной медицины Цюрихского университета, указал соответствующим инстанциям на настоятельную необходимость положительного решения о переезде Эйнштейна в Цюрих. «Я не знаю, как подвигается решение вопроса об Эйнштейне, но до меня случайно дошло из Вены известие о том, что в конце января его пригласят прочесть лекцию в Вене и предложат ему там должность и т. п. Я не хотел бы и на сей раз обременить свою совесть этим грехом: не указать вовремя на опасность».

Кроме того, преемнику Вебера по кафедре физики Федерального высшего политехнического училища Пьеру Вейсу пришла в голову счастливая мысль обратиться к виднейшим учёным с просьбой высказать своё мнение об их молодом коллеге; выбор его пал на Марию Склодовскую-Кюри и Анри Пуанкаре. Полученные из Парижа отзывы приложены к подробному письму, направленному 23 января 1912 года председателем Швейцарского совета по делам образования в Федеральный департамент внутренних дел в Берне.

Письмо это гласит: «После ухода Минковского (октябрь 1902 года) должность профессора высшей математики осталась вакантной. Попытки хотя бы частично восполнить этот пробел путём привлечения имеющихся научных сил (Гурвица, Рудио, Вейса и других) на первых порах были успешны, но различные обстоятельства затрудняли или делали невозможными подобные паллиативы и приводили ко всё более резкому отставанию от программы, особенно на старших курсах факультета VIII.
(стр. 138)

Мало кому известно, что в то время [в годы Первой мировой войны] Эйнштейн занимался конструированием самолётов. Германские военно-воздушные силы имели тогда на вооружении допотопные по сравнению с самолётами Антанты аэропланы. Стремясь преодолеть это отставание, Общество воздушного транспорта в Берлин-Иоганнистале обратилось к различным учёным с призывом принять участие в работе по техническому усовершенствованию воздушного флота. Одним из немногих, кто дал согласие, был Эйнштейн. Он взялся за проектирование нового самолёта для серийного производства. Испытать его детище в полёте согласился главный лётчик-испытатель Эберхардт; в то время он уже был немолод и относился с явным недоверием к плоду творчества знаменитого теоретика. На аэродроме Иоганнисталь, разговаривая с Эйнштейном, он проворчал: "Ладно, поглядим, как будет бегать этот заяц". Испытательный полёт, начатый после длительного старта, не являл собой блистательного зрелища. В воздухе самолёт переваливался как утка с боку на бок, а пилот был без памяти рад, когда очутился снова на земле цел и невредим. Однако из чувства справедливости он предложил повторить полёт второму испытателю Ганушке, который и рассказал об этом эпизоде. Результат опять оказался не более обнадёживающим. Итак, в роли конструктора самолётов блестящий теоретик Эйнштейн потерпел окончательное поражение, а его проект был похоронен навсегда.

Профессор Ланчос из Дублинского института высших исследований, чьи первые работы были посвящены теории относительности, с 1928–1929 годов был для Эйнштейна чем-то вроде эталона математического мышления. «Потому что я не могу считать», – объяснял Эйнштейн. Ланчоса восхищал в нём дар угадывания; он и в дальнейшем был солидарен с Эйнштейном в непризнании позитивистского и утилитаристского направления, к которому примыкало большинство физиков. Ланчос говорил, что деятельность Эйнштейна в области общей теории поля была трагична, так как учёный никогда не отказывался от убеждения, что природу можно познать логически и математически. «Последовательность, с которой он придерживался своего хода мысли, ничуть не заботясь о результате, неизменно восхищала меня, хотя его попытки в последние 25 лет и казались мне ложными. Эйнштейн всегда был объят благоговейной робостью перед уравнениями Максвелла. Объединить их естественным образом с теорией относительности – такова была его последняя программа. Это было поистине трагично. С одной стороны, ему никогда не удавалось найти достаточно удовлетворительное решение этой проблемы; интуитивно он это хорошо чувствовал, однако всегда стремился убедить себя в том, что «на этот раз нашёл правильный путь». С другой стороны, он знал, как ясно показывали квантовые явления, что с уравнениями Максвелла ничто фундаментальное согласоваться не может. Таким образом, в течение последних лет у него множились сомнения в том, всё ли в порядке в основах системы наших представлений».

В начале двадцатых годов Эйнштейн часто посещал мастерскую художника Леонида Пастернака – отца известного поэта; учёный позировал художнику для нескольких портретов маслом и для рисунков.

Будучи человеком, остро реагирующим на художественные и социальные проблемы, Эйнштейн проявлял глубокую симпатию к русскому народу. Не удивительно поэтому, что в Берлине он общался со многими русскими: студентами, преподавателями, художниками. Он хорошо понимал значение Ленина. «Я уважаю в Ленине человека, который с полным самоотвержением отдал все свои силы осуществлению социальной справедливости. Несмотря ни на что, одно бесспорно: люди, подобные ему, хранят и обновляют совесть человечества».

Вскоре после опубликования "Обобщения теории гравитации" было сообщено, что чешский математик Вацлав Главатый нашёл математическое уравнение для этой теории. Сообщение было по меньшей мере преждевременным. А за несколько недель до этого можно было прочитать, что одному из сотрудников исследовательской лаборатории военно-морского флота США удалось увеличить скорость света в катодной трубке до 322000 километров в секунду, что на 22000 километров больше скорости света, считающейся по теории относительности константой. По утверждению корреспондента это событие имеет революционное значение. Оно якобы доказывает неправильность основного закона современной физики и ставит тем самым с ног на голову всю созданную теорию Вселенной. Когда я спросил мнение Эйнштейна об этом сообщении, он, усмехаясь, ответил: "В заметке смешиваются два понятия. Верхняя граница существует лишь для таких скоростей, которые осуществляют причинную связь между точками, разделёнными расстоянием; например, скорость, с которой могут передаваться сообщения".

Последнее обновление: 25.08.2009