Кодекс Фэнтэзи-роман Но мой удел могу ль не звать ужасным?

— Там классно! — уверял Акселя и всех старый приятель Макс, заехавший ненароком в гости. — Я тебе говорю! А ты меня знаешь. Хозяйка много лет дружит с моей мамой, она поселит вас в номера «без скидок», хотя на самом деле скидки вам обеспечены. И муж её сам режет по дереву, и потолки, и кровати, и стулья — всё своими руками, старый чёрт! Деревянное царство, одним словом...

— А клиентов, видно, не густо... — хмыкнул Аксель. Впрочем, более для порядка: даже если бы не устойчивая репутация Макса Штрезе — Обераммергау все знают.

— А что там рядом? — томно спросила Кри (которая, подобно любому мюнхенцу, много раз проезжала сию знаменитую деревню, и пару раз жила в ней сама). Но дело есть дело: предлагают — пусть уговаривают! Особенно в присутствии Тава.

— Всё! — изрёк Макс. Выигрыш в шахматы у Октавио и даже у Акселя, а также вкусный ужин с аперитивом подогревали его желание благодетельствовать. — Тироль! Линдерхоф! Озёра! И потрясающая лыжня зимой...

— Сейчас не зима, — указала Кри. Конечно, в принципе предложение ей понравилось. Без родителей, вчетвером, в отеле — чем плох первый день каникул? И Шворк под боком, доставит куда угодно без билетов...

— А этот Макс — он вас не заманивает? Не дух? — уточнил осторожный пёс, когда гость ушёл. Полностью разделяя теорию Акселя о «каникулярной угрозе», связанной с выездами из Мюнхена, пудель был по-своему логичен. Но Аксель тоже мыслил логично.

— Пёсик, — вздохнул он, — что толку Максу Штрезе оказаться на самом деле духом, если любая операторша в турбюро, куда бы мы ни собрались — хоть в Австралию! — может точно так же заманить нас в ловушку? Тут уж, сам понимаешь: или волков бояться — или ехать в трёхзвёздочный отель сонной деревушки...

Шворк сдался, а когда родители, родители Дженни и Дженни лично дали согласие на скромненький двухдневный вояж третьего - четвёртого августа сего (две тысячи девятого) года, предложил свою всегдашнюю блиц-доставку. Но девочкам захотелось вкусить путешествия сполна, и выехали обычным поездом, с обычной пересадкой в Мурнау. В знак презрения Шворк всю дорогу летел точно над вагоном, ни разу не показываясь в окне.

— Я здесь жить не буду, — сказал он, оглядев отель. — Альпы гораздо симпатичней! Разумеется, при первом же зове...

— Старина, — тихонько почесал ему ухо Аксель, — у вас с Кэти всё в порядке? Что-то ты уж больно не в духе...

— Акси, дело не в семейных проблемах, которые есть у каждого из нас! Я проявляю элементарную осторожность, знакомую тебе по вилле «Агапэ». Борьба со Штроем, как все мы чуем, достигла завершающего этапа, с чем согласны Томас и Ронуэн... особенно Ронуэн! И, если честно, при всём уважении к твоей теории я удивлён, что целый год со времён лунных событий прошёл тихо и спокойно. Мне не нравится подобная тишина. Не хочу портить настроения, но ежели мы не дома, я всегда должен без помех нанести фланговый удар. Заметь: на здешних фасадах хорошо смотрятся не только Страсти Господни, а и Красная Шапочка с затаившимся, наглым волком!

На сей раз соглашаться пришлось Акселю. Он и сам в душе удивлялся, как это Штрой, после нового позорного поражения — теперь уже межпланетно-космических масштабов, — так долго медлит с ответом. Правда, ещё учитель Титир сказал: чем страшней кара Многоликого, тем дольше он готовит её. Наверно, на столь серьёзном объяснении можно успокоиться...

Зато совершенно непонятно, почему тянет с обещанной информацией о неведомом и зловещем Чёрном Кодексе сова Ронуэн! Её «пара месяцев» ненавязчиво превратилась в год. А ведь Аксель полагался на неё... как на Хофа. Несколько раз они общались по Говорящему Облаку, и глава эльфийской разведки торжественно заверяла юношу, что не сидит сложа крылья. Но дело трудное. Очень. На понимание ваше не надеемся, поскольку вы, хоть мы и восхищены вашим героизмом, глупее нас многократно — и поэтому ждите, ждите, ждите... Томас же очень скоро заявил: он отходит в сторону, ибо не с его головой путаться под лапами Ронуэн. Поговорим лучше о поэзии...

В Абаллак их не приглашали. Никого. Асфодель хранила молчание, и Аксель уже привык «включать-отключать» её медальон быстрей, чем свет в своей комнате. (Имелось специальное заклятие, отключавшее «уши эльфийской королевы» при любом упоминании Дженни и звуке её голоса). Ну, а в остальном — на здоровье! Пусть знает, как он живёт и превосходнейше без неё обходится. Ему скрывать нечего, он не фея. Душевная рана, вызванная её предательством, затянулась. А жалость к унижению и одиночеству не могла заглушить неприязни ко всякому обману: эту неприязнь Аксель и Кри всосали с молоком матери.

Вот Тави — тот всегда охотно мечтал, как поразит публику своим хитроумием, заставит разинуть рты. Но мечты его, в общем, не об обмане — о мастерстве. «Когда дьявол говорит по-испански, ты всегда отвечаешь по-немецки. Или наоборот...» — с умыслом сказал Аксель Таву, чем очень ему польстил. Детские фантазии последнего о карьере знаменитого фальшивомонетчика плавно перетекли в копии бесценных полотен: да чтобы никакие эксперты не различили! Пока Тав не сжалится, не прилетит за их счёт с курорта и в огне фотовспышек не объявит, который из двух Рембрандтов подлинник, а который, поддельный — ещё лучше... К счастью, ему не встретился на пути Аристотель Перистери: великий музейный вор уж постарался бы вскружить Октавио голову и совратить его с пути истинного. В данный момент юное дарование получило два диплома мюнхенских выставок и ждало ответа с третьей — из Барселоны. Кроме того, оно находилось под неусыпным надзором Кри... что было и хорошо, и плохо.

Минувший год выдался для неё нелёгким. Она, конечно, помнила утешения брата, но, увы, продолжала ревновать Тава: к телевизору, к Ивонн Моран-Хоф, к кому угодно. Теперь, когда Кри увидела «измену» Октавио своими глазами, страхи её лишь возросли. И плевать ей на то, что толкнула его к Ивонн она сама! История с неудачным приворотом научила её вот чему: надо действовать тоньше. Каждый вечер двое по-прежнему смотрели телевизор... к тому же Аксель перестал им мешать. Но Кри усиленно разбавляла любовную тематику фильмами о войне и о животных. Она любила Тава, она верила ему, и она скорей умерла бы, чем позволила ему хоть раз зайти в гости к Хофу. Неважно — с ней или без неё.

ТА издевалась. Иначе понимать невозможно! Подобно Кри, умела хорошеть с каждым днём. И ТА подружилась с Дженни, от чего её вероятность встречи с Октавио возросла в двести тысяч раз. Отто собирался в отставку, но уже уделял обоим детям, Ивонн и Рэю, всё больше времени, которое раньше безраздельно принадлежало службе. Стоило посмотреть, как он спешит домой, выгружая из своего «Мерседеса» разные обновки и сласти! (Акселя это зрелище умиляло). И Хоф, конечно, был рад, когда у его питомицы появилась новая верная подруга.

На Кри он не обижался. Аксель же стал бывать у него довольно часто, верный обещанию, которое давал самому себе. И Кри, конечно, терпела. А вот Дженни приходилось несладко.

— Ну что, что ты в ней нашла? — с горечью спрашивала Кри, которая «действовала тоньше», не обзывая былую соперницу «серийной убийцей» и «мерзавкой». Для неё Ивонн была «ТА (ТАКАЯ)». Или «ОНА».

— Сильная личность! — говорила Дженни в ответ. — Мне бы её характер. А Рэй до чего забавный...

— Ещё бы не сильная! Такая на всё способна.

— Тебе легко говорить, — иногда вмешивался Аксель. — У тебя её детства не было...

— Ах, вот почему ты зачастил туда, братец? — роняла Кри, демонстративно косясь на Дженни. — Но ты, боюсь, для такого случая староват...

Аксель лишь усмехался. Он с достоинством нёс на своих плечах шестнадцатилетний опыт, и хотя ему всегда нравилась Ивонн, Кри была права. Честно говоря, он и сам себя часто спрашивал, почему его так тянет в новую семью Хофа. Порадоваться за прежде одинокого друга? Или не только? Кофе, болтовня с Отто о всякой всячине, дружелюбное молчание Ивонн, приятная возня с Рэем на ковре... Всё это как-то гасило смутные опасения юноши насчёт собственного будущего. Не обязательно ведь жить одному со Шворком. Можно поступить по примеру Отто... и его, Акселя, родителей, которые усыновили Октавио. Большинство людей в шестнадцать лет ещё не боится одиночества. Но Аксель боялся.

Ибо по-прежнему не знал, любит ли Дженни, и не представлял себе на её месте никого другого. Иногда ему просто хотелось обнять её и начать целовать, ни о чём не думая и не спрашивая. Да, она не особенно красива. Но изумруды глаз на смуглом лице... Почему Аксель не видел их, когда писал (верней, за него писали) поэму «Дженни»? Видел бы —обошёлся бы и своими силами, даром что ему Байрон помогал! А тёмные волосы до плеч? А гордая шея? Но стоит ей обдать тебя презрением, ты уже чувствуешь: лучше б его, такого достоинства, поменьше... И он, вздохнув, перечёркивал очередной стих, теперь уже ему одному принадлежащий. И будущее опять казалось пустым и грустным.

— Акси! Слышишь меня?

— М?

— Опять мычишь? Опять взялся за своё? Тав, бей его!

— Свиньи! — сказала она, садясь на стул и оправляя одежду. — Давайте, наводите порядок! Видела бы хозяйка...

— Я комнатное животное, в конуре не прожил и дня; но сейчас я, кажется, ощущаю... — высунулся с балкона Шворк.

— Должна же я отучить его мычать! — возразила Кри, очень довольная вселением. — Ему ничего не помогает. Только побои... А эта-то, полюбуйтесь, — обернулась она к подруге. — «Давайте, наводите порядок!» Сама дралась больше всех — ты и наводи! А мы с Тавом до ужина погуляем.

— Где именно? — спросил Аксель. — Я помогу тебе, Дженни, пускай идут...

— Вот молодец! — одобрила Кри. — Настоящий побитый брат. Мы пойдём посмотреть на эти фрески в Доме Пилата. А ещё тут очень красивая роспись на кондитерской. И даже на двух...

— Пилат бывал в Обераммергау? — немедленно спросил Шворк. — Вероятно, городок основали римляне?

— Пёсик, я не знаю, и думаю, что он тут не жил. Просто его намалевали на одном доме... Но моя обжора-сестра помянула этот дом для отвода глаз, она пойдёт прямиком в кондитерские. Её маршруты легко предсказать по плану деревни. И время рассчитать можно... Давай, пригляди за ними!

За «обжору» он опять получил подушкой, однако бой уже не возобновился.

— Нет уж, — решила Кри, утирая пот. — Нам не нужна охрана, заботься о старшем поколении. Вы что будете делать до ужина?

— Мы? — повернулся к Дженни Аксель. — Наверное, тоже погуляем...

— Хотите, я прокачу вас в горы? — предложил Шворк. — Пикничок на природе, и усталости, между прочим, никакой...

— А что, неплохая мысль, — согласилась Дженни и, выйдя на деревянный резной балкон, оглядела силуэт горы Кофель, торчащий над деревней, как зуб. — Я только чуть-чуть вещи распакую.

Полчаса спустя вся компания чинно-благородно покинула тихий отель и сразу же за углом рассталась. Кри и Тави отправились в Дом Пилата, а Аксель и Дженни в первом безлюдном уголке попросту растаяли в воздухе, и невидимый Шворк понёс их в горы. Да не в «салоне желудка», а самым романтическим образом — на спине!

— Ну что, посмотрим на местный Маттерхорн? — спросил он, кивнув в сторону Кофеля.

— Нет уж, нам чего-нибудь посолидней, — сказала Дженни. — Забрось нас высоко-высоко, чтобы Мюнхен было видно...

И пудель поскакал по ущельям в совершенно другую сторону, с каждым шагом углубляясь всё дальше в скалисто-зелёные внизу и солнечно-синие вверху Аммергауские Альпы. Оставили в стороне фуникулёр, гору с крестом на вершине, мелькнул и исчез из глаз притулившийся на лугу постоялый двор... Миг спустя взглядам юноши и девушки, весело болтающих ногами со спины пса, открылась отрадная картина. Задумав их побаловать, пудель вдруг сделался ростом с воробья и увлек всадников за собой в мир лилипутов. Он устремился прямо в еловый лес! Каждая буйная травинка вдруг превратилась почти что в древесный ствол, каждая капля влаги набухла радужным светом, висящие в зелёных просветах пауки стали опасными, хотя и слепыми чудищами — но мелькающие перед глазами солнца лесных цветов заставляли забыть об этой насторожённой спячке. И Шворк, опьянев от лета, делал всё более затейливые прыжки в вихре трав и листьев, и напоминал теперь, пожалуй, не воробья, а чёрную мохнатую бабочку, летящую незнамо куда...

— Ох... — в восторге стонала Дженни, уцепившись за его холку.

— Да-а... — вторил Аксель, чтоб не охать по-женски.

Но пёс вдруг остановился — в полупрыжке, так сказать. Крошечное изумрудное озерцо в тени доломитовых уступов преграждало им путь и отражало подступившие к берегу высокие ели. И юноша с девушкой, не успев даже толком насладиться прогулкой, потребовали устроить пикник именно здесь.

— Бросьте! — протянул пудель. — Эта лужица вот-вот пересохнет... Лучше я подниму вас на пик Лабер — вон тот, справа. Оттуда, пожалуй, и правда видно Мюнхен. А потом заброшу в Тироль, покажу настоящие озёра! Дайте поразмяться животному...

— Ничего, животное, — утешила Дженни, — разомнись немножко без нас! Лужица замечательная, а мы устали... У неё хоть название есть?

— Зойлезее... Устроитесь прямо у воды?

— Ага! А ты, дружок, дуй вперёд...

— Взберись на пик, — подхватил Аксель, прыгая на траву и отряхивая джинсы. — И передай Мюнхену привет! Но прежде наколдуй соков...

— А кофе?

— Кофе у нас с собой.

Твёрдой снеди он не просил: фрау Ренате и мама Дженни насовали своим чадам в дорогу такое количество колбасок и крендельков, что хватило бы до конца поездки. Шворк мигом сотворил всё желаемое, а затем деликатно отбыл (договорившись о немедленном зове).

Но альпийская панорама дышала миром. Никто не злоумышлял на этих двоих, и никакая опасность не дремала в воде, в траве и ветвях. Даже висящие пауки были бессильны и следили, чтобы мошка не беспокоила счастливцев... Двое сохранили невидимость: себе и угощению на громадном ковре для пикника — громадном, ибо они решили отдохнуть от прежних своих размеров. Долой прежнюю жизнь! Правда, ковёр-коврище оказался фирмы «Икарус»; впрочем, Аксель уже привык, что шворкова линия доставки то и дело знакомит его с отечественной, а вовсе не волшебной продукцией.

Они немного поели, любуясь изумрудной гладью воды, и выпили изрядное количество разных соков. Первый пикник наедине с Дженни... А можно ли здесь купаться?

— Удивляюсь, — лениво сказала девушка, разглядывая на свет стакан яблочного сока, — как они нас ещё не отравили?

— А? — встрепенулся Аксель.

— Ты должен говорить «М». Зря тебя, что ли, били? Я говорю: как духи нас до сих пор не отравили? Ведь мы уже сколько лет едим и пьём из их волшебных буфетов. Через Шворка...

— Ну... — протянул Аксель. — Я думаю, они выше этого. Уж очень трусливый способ. Штрой любит серьёзные эффекты... (Но вдруг его кольнула тревога: уж слишком всё хорошо! И в памяти всплыли умирающие Ромео и Джульетта... в чаще леса). Зачем тебе такой сок? Он кислый...

— Да? — задумчиво сказала она.

— От него ещё больше пить охота. Кофе утоляет жажду гораздо лучше... — И Аксель потянулся за термосом.

— Смешной ты, Акси. Я буду пить не сок и не кофе.

— А что?

Их вкус — вкус того же предательского сока — свёл бы с ума кого угодно. Но всё же не стоил ничего в сравнении с их нежностью, теплотой... и неожиданностью. Термос покатился в траву, и то, что происходило в следующие полчаса, могло бы связать Акселя и Дженни навеки. Исчез бы и ужин, да, пожалуй, и завтрашнее утро, и никакие Шворк, Кри и Тави не могли бы им помешать. Аксель тяжело дышал, вовсе потеряв голову — но, увы, потеряла её и Дженни. И когда её цель была достигнута (за какую-нибудь секунду до того!), местный чёрт дёрнул её потянуться за ещё большим счастьем.

— Ты меня любишь? — прошептала она, закрыв глаза и откинувшись на подушку, чтобы дать ему полную свободу.

— Нет... — пробормотал Аксель, вытягиваясь струной: ему было слишком хорошо, чтобы думать. И чёрт, обитавший в здешнем озере, сполна насладился результатом!

Со слезами стыда и унижения Дженни резко села и запахнула блузку. Аксель, ещё не поняв, что всё испортил, испуганно потянулся к ней губами, но она оттолкнула их.

— Зачем же ты... — начала она севшим голосом и очнулась. Лес и озеро вдруг показались ей не зелёными, а серыми — почти чёрными. И тут же вспомнилась Асфодель, появлявшаяся вот так же... предательски!

Глаза девушки скользнули по шее Акселя, покрытой красными пятнами, которые оставила она, Дженни. Но сейчас она глядела на тонкую золотую цепь с бриллиантовым медальоном. И ни на что больше.

— Это неправда! — сказал Аксель. — Она ничего для меня не значит! Ничего...

— Так же, как и я, — безжизненно ответила Дженни и легла к Акселю спиною, закрыв глаза. Ей хотелось сейчас не ласк, а смерти.

— Дженни! — взмолился Аксель. — Я...

— Может, я и дойду до такого унижения, чтобы ты получил меня, не любя, — выдавила она чужим, грудным голосом, по-прежнему сжимаясь в комок, — но пока ещё не дошла. И убери свои руки!

«Ты торопишь меня», — хотелось ему сказать. Но холод, идущий от воды, будил в нём окаянную, ненужную честность. Разве у него было мало времени за столько-то лет? Нет, дело в другом, совсем другом! И нужно глядеть правде в глаза.

— Дженни, — начал он. — Ты мне очень нравишься. Очень! (С надеждой покосился на её спину, но та не шелохнулась. Погладить?). Я даже стих написал... О тебе. Вот послушай!

Изумруды глаз на смуглом лице —

Весть о тёмном начале и о конце,

Светлом твоею тайной.

Только ходишь, голову наклоня,

Тихий... как день, бескрайний.
Мне, пылинке тягостной, долог путь.

Так, наверно, хочется отдохнуть

Путнику в храме Будды.
Он молчит, и славит его приход

То, что стоит вечности, но уйдёт:

Глаз твоих изумруды!
Дженни медленно села. И странно поглядела на Акселя.

— Это какие-то... не твои стихи, — сказала она.

— Да нет же, мои! Никто мне не помогал!

— Я... не то хотела сказать. — Она вздохнула. — Раньше ты писал по-другому.

— А я теперь всегда хочу писать «по-другому»! — охотно подхватил Аксель, радуясь, что приступ её гнева прошёл. — Понимаешь, многие люди... и хорошие поэты притом... гоняются за «своей строфой». И чтобы их сразу узнавали! Вместо поэзии получается полиция. То же, что у актёра, который хочет иметь «сытное» амплуа и жить, не зная забот...

— Правда? — вздохнула она, поглядывая на воду.

— Да! Писать нужно...

— Акси, — сказала она тем же чужим, грудным голсом. — Тебе не кажется, что писать такие стихи девушке, которую ты не любишь... просто бесстыдство?

— Погоди... — начал он, бледнея.

— Нет, ты погоди! — сверкнула глазами Дженни, словно рысь. — Думаешь, если я не поэт, то я ничего не понимаю? Мне не надо объяснять, чем ты отличаешься от моих знакомых. Многие из них родились в пивной, живут в пивной и умрут в пивной! А ты ищешь в жизни храм... И тебе всё равно, что в нём нет бога.

— Есть! — гордо сказал Аксель. — В стихах...

— Да, но кроме них есть ещё и МЫ! Простые смертные, знаешь... Спасибо тебе, ты заметил мои глаза! А то, что я столько лет... столько лет!... ломаю себя и унижаюсь перед тобой... и, наверно, это бывает в моих глазах? Но тебе не понять этого, у тебя глаз нет. И сердца нет!

— Неправда! Я...

— Поэтому нету и друзей! — говорила она, не слушая. — И нечего называть Октавио. Ты просто оказался с ним в одной лодке, а если б учился вместе, считал бы его глупей себя! Что, не так?

— Нет! Я...

— И ни Отто, ни Томас тоже не в счёт, ведь они-то как раз умней тебя. А друг — это всегда ровня! Но если бы он и был, ты всё равно не пустил бы его в свой храм. Тебе нравится, когда он пустой!

Аксель вздохнул. Сходил к воде, ополоснул лицо и пришёл, потирая подбородок.

— Дженни, — снова, и очень серьёзно сказал он. — Я тебе повторяю: ты мне нравишься. И стихи мои — не бесстыдство! Вот если б я написал, как я люблю тебя и счастлив, тогда они и впрямь стали бы такими. Но я пишу о пути... тёмном и трудном. И хотя я верю, что тайна у тебя светлая, но она пока не моя. Я... боюсь тебя...

— Злую и коварную Дженни? А целовать, значит, не боишься? Гожусь?

— Ты не злая. Просто иногда с тобой рядом бывает... очень холодно. Ты — такая, как все, и это ужасно!

— Спасибо за откровенность.

— Я бы мог полюбить тебя. Наверное... Но для этого нужно что-то... чего у тебя покуда нет. А может, у меня нет!

— И что же я должна делать? Встать на колени?

Тут она попала в самую точку. Но у него не было сил ответить: «Да!»

— Ты... любишь меня? — набрал в грудь воздуха Аксель, как перед прыжком через пропасть.

— Нет! — плюнула она. — Уже нет. Доволен?

Он знал, что она лжёт — и она знала, что он знает. Однако главное сейчас было сказано. Тёмное, безотрадное молчание, которым библейский бог проклял Еву и стольких, стольких Адамов, сковало язык обоим. Да ещё чёрт из-под воды...

— Тебе нужно, чтобы твоя будущая жена относилась к тебе, как мать. А то и получше!

— НО ЭТО ЖЕ ВСЕМ НУЖНО! — вырвалось у Акселя.

— Увы, я и впрямь не гожусь для такой роли, — закончила Дженни, словно не слыша. — И я устала! Хочу вернуться в отель...

— Шворк, — вздохнул Аксель, понурившись. Пёс тут же возник из воздуха.

— Там отлично! — весело заявил он, кивнув наверх. — Панора... — Но, не закончив, скользнул глазами по лицам и примолк.

— Нам пора назад, — сказал Аксель. — Лучше уже в «салоне»...

Шворк молча проглотил их, и миг спустя они очутились у отеля. Держась друг от друга поодаль, как чужие, вошли, поднялись на второй этаж. Разбрелись в свои номера. Пудель решительно последовал за хозяином.

— Я буду спать, — сказал юноша, садясь на кровать.

— Хочешь, побуду здесь?

— Да. Спасибо.

— Не грусти, Акси. Видал бы ты иногда нас с Кэти! Поверь, они все такие.

— В данном случае я виноват сам.

Шворк с сомнением покачал головой, но, чувствуя, что вопросов пока не нужно, нырнул под соседнюю кровать. Увы, ему не суждено было там улечься, хотя чистоту пола он сразу оценил...

Едва Аксель поднял глаза, собираясь встать, как резко вскочил. Перед ним клубилось белое, знакомое Облако.

— Акси, мой мальчик, ты ещё не забыл старую мышатницу и пьянчугу?

— Ну что ты... Рад тебя видеть, Ронуэн.