Многоликость польской идентичности (поляки за восточной границей)

Социальный контекст, способствующий формированию данного типа восприятия польской идентичности, я обнаружи­ла в различных районах Сибири. Хотя я назвала ее «сентимен­тальной», это не значит, что все сибирские поляки ощущают свою связь с Польшей одинаковым образом. Поляки оказыва­лись в этих краях по разным причинам: как ссыльные, как жертвы принудительных массовых переселений или, реже, по собственному желанию. Сюда попадали в ссылку после январ­ского восстания 1863 г., но и в ходе добровольных миграций в рамках столыпинской аграрной реформы перед Первой мировой войной. Среди местных поляков можно встретить прямых потомков политических ссыльных, детей и внуков разбросанных по России польских мигрантов или приезжих польской национальности из разных частей СССР.

Не являясь с самого начала целостным сообществом, они не только были оторваны от материнской культуры, но и не имели возможности сохранить свою культурную отличительность в новой среде. Многие из оказавшихся в Сибири поля­ков были вынуждены вступать в браки с представителями местных народов, вот почему можно встретить якутские или бурятские семьи с чисто польскими фамилиями: Заборовские, Мицкевичи, Левандовские, Кшижановские, Козицкие, Ружанские и т.п. Сегодня эти люди не претендуют на принадлеж­ность к польскому народу, они не чувствуют себя поляками и таковыми их не воспринимают окружающие. Однако они осведомлены о своем происхождении, гордятся им; проявля­ют интерес к своим корням и являются в глазах других потом­ками поляков. Этой гордостью и можно объяснить очень позитивное отношение к полякам, наблюдающееся среди ко­ренных народов Сибири - якутов и бурят.

«Застывшая» польская идентичность

Предлагая такое название для еще одного варианта само­ощущения «польскости», я хотела бы обратить внимание на факт своеобразной консервации архаичных культурных про­явлений у тех поляков, которые добровольно переселялись в Сибирь достаточно крупными группами. Самым известным примером подобного сообщества (и особенно интересным для польского исследователя) являются жители деревни Вершина на севере Иркутской области3. С одной стороны, данную груп­пу поляков отличает многолетняя, а точнее, действующая на протяжении жизни нескольких поколений, изоляция от мате­ринской культуры, которая в течение всего этого времени, ес­тественно, подвергалась постоянным изменениям. С другой стороны, они находились в постоянном контакте с культурой бурят, резко отличающейся от польской с точки зрения языка, быта и обрядности. Вот два основных фактора, обусловивших сохранение в неизменном, можно сказать, застывшем виде ар­хаичных языковых норм, некоторых верований, обычаев и пр., перенесенных в Сибирь с определенных польских территорий. Можно даже сказать, что до недавнего времени Вершина была настоящим этнографическим заповедником, хранящим былые культурные образцы Привисленского горнопромышленного бассейна и севера Малой Польши. Польского антрополога буквально завораживает эта общность, которая пронесла более чем через три поколения почти все элементы народной культу­ры региона «исхода». Здесь можно наблюдать немало проявлений архаичного регионального языка в виде диалекта, вернее, нескольких диалектов. Этими своими особенностями деревня хорошо известна в Сибири, в том числе и среди местных бурят.

Однако необходимо подчеркнуть, что «удержание» тради­ций носит выборочный характер, а в последние годы сохранность «заповедника» находится под угрозой. Хотя с жителями деревни всегда можно свободно пообщаться на польском язы­ке, налицо признаки его упадка. Дети и молодежь все чаще пе­реходят в быту на русский и уже не знают того количества польских слов, что хранят в памяти их родители или деды. Причины этих сдвигов связаны с процессами, характерными для всего российского общества: 1) воздействие русскоязыч­ной школы; 2) преодоление культурной изоляции деревни; 3) распространенность телевидения, массовой русскоязычной культуры и, 4) рост числа этнически смешанных браков.

Несмотря на русское культурное влияние, в Вершине в определенной форме сохранились польские обычаи, связанные главным образом с праздниками. Некоторые из них, правда, утратили свой церковный смысл, как, например, пасхальные торжества, которые свелись к обычаю обливания друг друга водой («Лейки»). Религиозность жителей Вершины достаточ­но специфична, что объясняется двумя обстоятельствами: их оторванностью от деятельности Польской католической цер­кви, с 1930-хх гг. подвергавшейся в СССР преследованиям, а также утратой религиозного «наполнения» некоторых празд­ников, исходно католических.

Вершининские поляки не забыли, как и что надо делать, но не все обряды можно было исполнить без помощи ксендза и контакта с церковью. В сочельник они ставили рождествен­ское деревце, но не получали облаток и не стояли празднич­ную мессу; на Пасху — не могли освятить еду (в частности, хлеб, колбасу, вареные яйца, украшенные зелеными веточками) и участвовать в заутрене. Детей крестила водой самая старая жительница деревни, и этот обычай настолько прочно утвер­дился в сознании вершининцев, что они в массе своей не стре­мились к крещению по всем правилам даже тогда, когда в 1990-е гг. в деревне появился католический ксендз. Посещение костела также не является для них неотъемлемой чертой хорошего, заслуживающего доверия человека. Местные поля­ки подчеркивали в разговорах со мной, что более всего ценят то, как люди ведут себя в повседневной жизни.

Польским, католическим обычаем является празднование именин, т. е. дня святого покровителя. Этому обычаю в основ­ном следуют люди, имеющие польские имена, и потому можно проверить, на какую дату приходится тот или иной праздник: эти даты сохранились в памяти вершининцев. Сначала вершининцы носили только польские имена, но сейчас все чаще детям дают русские. Под влиянием ксендза некоторые жители деревни вернулись к религиозным практикам, достали ког­да-то запрятанные в доме старые образки и распятия.

Осознание себя поляками тесно связано у вершининцев с вероисповеданием, они никогда не забывали, что являются католиками. Приверженность вере поддерживалась в основном представителями старшего поколения, которые крестили детей, пели религиозные песни, произносили молитвы и передавали свои знания следующим поколениям. Эта «наука» ограничива­лась семейным кругом, поэтому так важно было присутствие в семье пожилых людей, помнящих молитвы. Поляки Вершины четко осознают отличие своей религии от православия (не го­воря уж о шаманизме), хотя от сердцевины самой веры в их сознании осталось не очень много. Показательно, что католи­ческие праздники, не похожие на православные, они называют «польскими». Вершининцы были единственными католиками на территории Усть-Ордынского Бурятского округа, отсюда столь очевидное «наложение» веры на этническую принадлеж­ность. Кроме того, некоторые праздники и элементы обряд­ности они связывали, скорее, с польской культурой, нежели с конкретной конфессией, что также объясняет «светскость» их восприятия.

Если вернуться к католическим обычаям, то отметим, что в памяти жителей деревни остался особый день 1 ноября, когда надлежит посещать могилы умерших и зажигать на них свечи. Однако все культовые практики, связанные со смертью, похоро­нами и памятью об ушедших, несут на себе заметный отпечаток православия и веры в духов предков, вызывающих суеверный страх. И вообще переплетение культур, наблюдаемое на примере поляков Вершины, живущих за пределами Польши среди разных народов, хорошо вписывается в полиэтничную и поликультурную мозаику, отличающую территорию Усть-Ордын­ского автономного округа. Поляки четко осознают, что живут на бурятской земле; им хорошо известно, где в окрестностях деревни находятся святые места бурят, и они часто справляют там обряды, воздавая почести местным духам (так называемое брызгание). В таком поведении не стоит искать чисто религиозную основу; люди скорее руководствуются мнением, что обряд «никому не помешает, а духов лучше не провоцировать». По­степенно подобные практики обретают магический смысл - как инструменты для достижения мирского счастья и успеха.

В регионе в течение уже почти 50 лет проводятся спортив­ные соревнования - Сур-Харбан. Они уходят своими корнями в традиционные бурятские празднества (о чем говорит название и о чем прекрасно знают все проживающие в округе народнос­ти), но постепенно были адаптированы к потребностям и инте­ресам местного мультикультурного сообщества. Вершининские поляки принимают в состязаниях активное участие и нередко занимают первые места. Можно утверждать, на мой взгляд, что имеет место частичное смешение элементов бурятской и поль­ской культур, хотя представители обеих групп отдают себе отчет в том, что в этом «коктейле» является вынесенным из прошлого их собственным наследием, а что — заимствовани­ем. Поляки, «брызгающие» в знак уважения бурятским духам, понимают, что делают нечто несообразное собственной тради­ции, нечто отделяющее их от других поляков и тем более — от других славян, проживающих в России или в Польше.

Общаясь с людьми, проживающими в разных частях авто­номного округа, с его коренными «насельниками», мы не раз сталкивались с очень одобрительным и даже восторженным отношением к вершининцам. Это проявление высокой оцен­ки поляков местными бурятами. Обсуждая со мной проблемы сохранения своего исконного наследия, последние подчерки­вали высокую жизнеспособность польской культуры в Верши­не, традиционализм тамошних поляков, которые, будучи так далеко от родины, не забыли своего языка и сохранили многие позитивные черты, выгодно отличающие их от других - хо­зяйственность, бережливость, стремление к чистоте, эстетику повседневного быта, домов и дворов.

По-другому выглядит ситуация с русским влиянием. Из-за близости двух славянских культур вершининцам иногда нелег­ко отделить «польское» в их обычаях и языке от «русского». Разграничения, существующие в их сознании, могут не совпа­дать с выводами, которые сделал бы лингвист или этнограф. В язык жителей деревни вошло много русских слов, обознача­ющих явления и технические достижения, ставшие актуаль­ными уже после прибытия переселенцев в Сибирь. Однако необходимо подчеркнуть, что местные поляки не говорят с русским акцентом, хотя довольно часто используют русские слова и выражения. Впрочем, в речи они их со всей очевидностью «полонизируют». В деревне все могут объясниться по-польски, невзирая на национальность (включая и единственную бурятскую семью), но при появлении человека, говорящего только по-русски, сразу переходят на этот язык. В сфере традиций и бытовой обрядности произошло смешение польского и русского, чего в значительной мере избе­жали, однако, религиозные практики - можно предположить, из-за специфичности обрядов, плохо сочетающихся друг с другом. Тут вершининцы отделяют польское от русского, хотя некоторые обычаи они все-таки переняли. Так, они приносят еду и водку на могилу и верят в то, что душа умершего покида­ет дом только через несколько дней - несмотря на все стара­ния, ксендзу не удалось эту веру поколебать.

Не будем забывать, что русский был и остается языком, гарантирующим участие в жизни общества, социальное про­движение и возможность пользоваться плодами массовой культуры (посредством радио и телевидения). Кроме того, это язык школьного обучения. Потому нет ничего удивительного, что русское влияние в данной сфере все более заметно. То, что польский язык все же удерживает в деревне свои позиции, объ­ясняется компактностью расселения и относительной изоли­рованностью местного сообщества. Современное состояние идентичности вершининцев определить довольно трудно; этот сюжет не может оставить равнодушным польского антрополо­га, которого беспокоят признаки отхода от «польскости» и ко­торый, естественно, будет тщательно отслеживать проявления последней, в какой бы форме это ни выражалось.

Идентичность жителей деревни существует на разных уровнях — от самого высокого, наднационального (политического) до локального (деревенского). Собственно этничес­кая принадлежность в качестве поляков четко определяется как самими вершининцами - потомками иммигрантов с польских территорий царской России, так и окружающими (и ранее окружавшими) их русскими, бурятами, украинцами. Таким образом, мы наблюдаем здесь полное совпадение внутреннего позиционирования членов группы и восприятия их этнической принадлежности со стороны. Представители различных этнических групп прекрасно понимают, «кто есть кто», и расхождение между «внутренней» и «внешней» оцен­кой национальности конкретных лиц на практике практически не встречается. Ситуация напоминает казахстанскую: для депортированных туда поляков происхождение является важнейшим критерием этнической идентичности. Деревенское сообщество настолько невелико, что это легко проверить: все знают о корнях друг друга, равно как и своих родителей и дедов.

Для вершининцев польскость есть нечто совершенно оче­видное и неоспоримое. Она складывается из таких элементов, как знание семейной генеалогии; воспоминания о территории исхода, практикуемых там обычаях и традициях; использова­ние польского языка и «стереотип» поляка, к которому прибегают в межэтнических сравнениях. Поляк, по мнению жителей деревни — человек трудолюбивый, не чурающийся тяжелой физической работы; для поляков важен порядок в усадьбе, ее ухоженность (выкрашенный, отремонтированный забор, цветы перед домом); они озабочены материальной стороной жиз­ни, но в позитивном смысле (бережливость, хозяйственность).

Современные вершининцы не были в период переселения в Сибирь сплоченным сообществом (оно сформировалось уже на месте, в результате совместного проживания в течение несколь­ких поколений). Однако их с самого начала связывала не только общность интересов и целей, но и общность культуры - факт, четко ими осознаваемый, особенно при контакте с такими от­личающимися от них народами, как буряты и даже русские.

В заключение хочу выразить надежду, что мои исследования будут способствовать упорядочению и более глубокому понима­нию социальных контекстов, на фоне которых формировались разные типы этнического самосознания поляков в постсовет­ских странах. Думаю, подобное различение очень важно с прак­тической точки зрения - фиксация идентичности конкретных групп и индивидов без учета полученных нами результатов при­водит к трагическим недоразумениям. Примером тому могут служить некоторые шаги польских властей по ограничению репатриации. Я также надеюсь, что теоретические положения и эмпирический материал, представленные в статье и, более полно, в ранее вышедшей книге4, придадут новый творческий импульс не только узкому кругу ученых, но помогут и тем, кто принимает решения в сфере польской политики, касающейся поляков и их потомков «за восточной границей».

Хотелось бы выразить свою благодарность всем, кто оказал нам помощь в ходе исследований, проявил готовность к со­трудничеству и уделил свое время — полякам и потомкам поляков в Белоруссии, Литве, Казахстане и Восточной Сибири. Среди них есть руководители, деятели публичного уровня; есть и люди, никому не известные. Все они, рассказывая об истории и жизненных проблемах (своих и своих предков), создавали книгу, которая стала основой для написания данной статьи.

Литература

1. 
   Ossowski S. Z zagadnien psychologii spolecznej. Dziela. T.3. Warszawa, 1967.
   
2. 
   Iwanow M. Pierwszy narod ukrayny. Po1асу w Zwiazku Radzieckim 1921-1939. Waszawa – Wroclaw, 1991.
   
3. 
   Nowicka E. Wierszyna z blisa I z oddali. Polska wiers na Syberii. Krakow, 2003.
   
4. 
   Nowicka E. Pо1асу czy cudzoziemcy. Ро1асу zа wschodnia granica. Krakow, 2000.
   

Регион, охватывающий территорию Литвы, Белоруссии и частично Латвии (Латгалия), выделяется на карте современ­ной Европы своим культурным своеобразием. С одной сторо­ны, это объясняется его периферийностью; с другой - исто­рически обусловленной мультикультурностью и традициями многоязычия. Речь идет о территории бывшего Великого княжества Литовского, на которой сосуществовали польская, ли­товская, белорусская, русская, еврейская, немецкая и множест­во иных культур. Местные сообщества поляков, обладающие этнической, культурной и языковой спецификой, давно стали предметом особого исследовательского интереса со стороны этнографов, этнологов, историков и лингвистов.

Первые работы, в которых описываются языковые отно­шения в интересующем нас регионе, появились перед Второй мировой войной¹. В 1960-х гг. в СССР, несмотря на неблаго­приятные политические условия, начались исследования со­стояния польского языка на его различных территориях, с упором на социо- и этнолингвистические аспекты. В 1990-е гг. появилось много важных разработок о славяно-балтийском пограничье и бытовании там польского языка². Однако до на­стоящего времени внимание ученых было сосредоточено на особенностях Виленского края (в интересующем нас контекс­те), а территория вокруг Каунаса (Ковно), лежащая между реками Неманом, Вилией и Невярой, остается все еще слабо изученной: лишь в самые последние годы увидели свет не­сколько языковедческих монографий³.

Особенностью польских пограничных сообществ являет­ся то, что социолингвистическое наследие прошлого как бы «застыло» в сознании их самых старых представителей. Ученые, изучающие сейчас этническую идентичность этих сообществ, пришли к выводу, что в Ковенском крае произошла консерва­ция ментальности XIX в. Причиной стала интенсивная совети­зация данной территории, что нарушило естественный ход со­циальной эволюции: «Обычаи, суеверия, стереотипы, которые, скорее всего, были бы забыты при нормальном развитии об­щества, подверглись своеобразному оживлению»⁴. Привязан­ность к традиции тщательно оберегается старшим поколением поляков, прошедшим через трагические социальные катаклиз­мы и кризис ценностных ориентаций (войны и репрессии советского времени; изменения государственных границ; на­ступление атеизма; коллективизация, высылки и репатриация; ощущение угрозы и отсутствие уверенности в будущем). В по­добных ситуациях человек стремится найти какую-то опору в жизни, и такой опорой и непреходящей ценностью стала куль­турная традиция. Поляки Ковенского края еще со времени раз­делов Речи Посполитой находятся в диаспоре, но, несмотря на это, продолжают говорить на родном языке, сохраняют свои обычаи и четко выраженную этническую идентичность.

При анализе нынешнего положения этих сообществ, в первую очередь их этнического самосознания, необходимо по­стоянно обращаться к прошлому, иначе нельзя понять насто­ящего. Вот почему сейчас усилия ученых направлены на то, чтобы изучить язык, психологию, жизненный путь старшего поколения ковенских поляков. Обращаясь к сокровищам че­ловеческой памяти, мы еще можем открыть для себя происходившее на этих землях (с социальной и лингвистической точек зрения) начиная с периода Второй мировой войны.

Кто такие поляки Ковенского края, как и под влиянием каких факторов формировалась их этническая идентичность? В чем проявляется неоднородность данной группы? В представленной статье мы попытаемся ответить на все эти вопросы.

П. Эберхардт, основываясь на анализе межэтнических от­ношений в Литве с демографических позиций, обратил внима­ние на снижение численности поляков на интересующей нас территории уже с начала ХХ в. Это стало результатом политики властей, стремящихся к литуанизации страны, а также ассими­ляционных процессов. Ковенский край постепенно становил­ся все более литовским, в отличие от Виленского, который, в особенности в межвоенный период, все сильнее походил на польский этнический анклав5. Долина Невяры выделялась на фоне других территорий бывшей Ковенской губернии. Еще в 1920 г. доля поляков в численности населения равнялась там в целом 55%; в приходах Кейданы, Вендзягола, Лопье, Пацунеле и Водокты данный показатель колебался от 80 до 90%, а в при -ходах Ковно, Кормёлув, Жеймы, Янув, Бобты, Лобунув и Датнув - от 70 до 80%. Эти цифры приводятся в работе М. Швентоховского «Этническая и политическая карта рай­онов б. Великого княжества Литовского», изданная в Каунасе в 1921 г. (ее анализирует в своей книге З. Кужова⁶).

Перепись населения 1989 г., однако, показала, что изучае­мый район распространения польского языка подвергся пол­ной дезинтеграции. В Каунасе проживало всего около 2,5 тыс. поляков (0,6 % населения города (в 1897 г. - 22,7%; 1923 - 4,5; 1970 - 1,0; в 1979 г. - 0,7 %). В четырех районах Ковенского края поляки составляют очень небольшую часть населения: Яновском - 1,7 %; Кошедарском - 0,8 %; Ковенском и Кейданском - 0,9 %⁷. Приходится констатировать, что группа, ставшая предметом наших исследований, сейчас переживает упадок.

Ковенские поляки являются частью проживающего в Лит­ве польского национального меньшинства ⁸. От соплеменников Виленского края их отличает то, что регион их проживания пе­ред Второй мировой войной принадлежал Литовской Респуб­лике, в то время как виленские поляки были гражданами Речи Посполитой. Это имеет большое значение, с правовой точки зрения, и в наши дни. Так, например, поляки - граждане Лит­вы в межвоенный период, но служившие в Армии Крайовой и принимавшие участие в боевых действиях, не могут восполь­зоваться ветеранскими льготами.

Поляки изучаемой группы осознают свое отличие от остальных поляков Литвы. В советский период власти относи­лись к ним не так, как к виленским; они подвергались большим ограничениям и репрессиям. Сразу после войны им пришлось столкнуться с трудностями при желании переехать в Польшу. Несмотря на все их старания, в регионе отсутствовала польскоязычная система образования (в то время как в Виленском крае она была, по советским меркам, достаточно развита⁹); не разрешалось также проведение церковных служб на род­ном языке. Культурная жизнь существенно ограничивалась. Эти различия сохранились и до наших дней. Ярким приме­ром является отсутствие возможности обучать детей на род­ном языке, в то время как в распоряжении виленских поля­ков соответствующие учебные заведения практически любого уровня.

В Литовской Республике права национальных мень­шинств охраняются внутренним и международным законода­тельством. Все государства Балтии подписали в 1991-1992 гг. ряд важнейших конвенций, касающихся защиты прав человека и национальных меньшинств. Годом позже на их территории вступили в силу около 50 актов, включая Всеобщую деклара­цию прав человека, международные пакты о правах человека (1966 г.), Конвенцию о запрещении всех форм расовой дис­криминации, Конвенцию прав ребенка и т.п. Было подписано много документов, в том числе Европейская конвенция прав человека и основных свобод 1950 г., а также Рамочная конвен­ция по защите прав национальных меньшинств от 1.02.1995 г. В этом же ряду следует помянуть и Европейскую хартию по защите региональных языков и языков меньшинств, разра­ботанную Советом Европы. Существуют также правительст­венные постановления, вытекающие из членства балтийских стран в международных организациях: ООН, ОБСЕ, Совете Европы и ЕС¹⁰.

В Литве закон о национальных меньшинствах принят 23.11.1989 (с поправками от 29.01.1991). Им гарантируются ра­венство прав с титульной группой; возможность пользоваться своим языком, развивать культуру и практиковать религию. Упомянутые поправки, внесенные по инициативе польского со­общества, предусматривает использование языка меньшинств (наряду с литовским) в деятельности местных администраций в районах компактного проживания той или иной группы ¹¹.

В межвоенный период поляки Литвы были хорошо орга­низованным сообществом ¹². Несмотря на имевшую место неприязнь к этой группе, работали польские учебные заведения. З. Краевский выделяет три этапа в их истории ¹³.

1. Литуанизация системы польского образования в период от начала существования независимой Литвы до мая 1926 г.: из 30 польских начальных школ осталось 7.

Во второй половине 1926 г. (от мая до декабря) польское образование активно развивалось. При Министерстве просве­щения был создан специальный отдел, которым руководил поляк Л. Абрамович. Число начальных школ выросло тогда де­сятикратно.

Время между 17 декабря 1926 г. и до 1940 г. характеризу­ется постепенной ликвидацией польского образования. В 1928 г. действовало 20 начальных школ с 554 учениками и 22 учителя­ми. В 1926/1927 учебном году в каунасской гимназии училось 230 человек; в паневежеской - 354 и вилкомирской - 143 человека. Кроме того, в государственной гимназии с поль­ским языком обучения в Каунасе получали образование 288 человек¹⁴. В 1930/1931 г. из начальных школ осталось 14, а к 1937/1938 - только десять¹⁵. Начиная с 1927 г. власти требова­ли, чтобы в польскую школу ходили дети только тех родителей, у которых польская национальность зафиксирована в паспор­те. Количество учеников снизилось. В 1930-х гг. обучение де­тей в семьях мелких дворян и крестьян обычно строилось следующим образом: ребенок ходил в обычную литовскую школу, а на дом приходила преподавательница польского язы­ка. Эта домашняя система возникла благодаря усилиям орга­низации «Походня» и существовала нелегально.

В зажиточных семьях дети вообще не посещали начальную литовскую школу; их обучали приходящие польские учителя, потом они сдавали государственный экзамен и продолжали обучение в польских гимназиях. Средняя ступень обучения на польском языке подвергалась меньшим ограничениям. Систе­ма начала развиваться в 1919-1920 гг., когда открылись три частных польских гимназии: в Каунасе, Паневежисе и Вилкомеже (Укмерге)¹⁶. До 1930/1931 учебного года в Каунасе рабо­тала также III государственная гимназия с польским языком обучения, но с 1931 г. его использование стало ограничивать­ся. В 1921-1925 гг. число учеников в этих польских гимназиях превышало тысячу, а к 1930-м гг. снизилось до 600 человек. Причинами являлись нехватка начальных школ и ограниченные перспективы социального роста для выпускников. Последние стремились в литовские высшие учебные заведения. В 1929 г. в них обучалось 90 поляков. В 1939 г. в Каунасском университете им. Витольда Великого таких было 53 человека¹⁷.

В литовских вузах работали польские студенческие орга­низации: «Союз польской академической молодежи Литвы»; Объединение поляков - студентов Литовского университета; «Лауда» - организация при Каунасском университете; «Антеия», Союз польских студенток «Знич» и др.¹⁸ Для защиты интересов польского меньшинства группа землевладельцев, известная в Каунасе под названием «зубры», инициировала создание акционерного предприятия «Домпол» и издательской компании с ограниченной ответственностью «Омега». Первое из них строило дома для нужд поляков. Так, на собранные деньги были сооружены здания гимназий в Ка­унасе и Паневежисе. «Омега» издавала польские газеты «Dzien Kowienski» и «Chata Rodzinna». В 1924 г. начало работать Това­рищество поддержки культуры и просвещения поляков Литвы «Походня», которое превратилось в главный центр организа­ции культурной жизни местных поляков¹⁹.

С началом Второй мировой войны и включением всего при­балтийского региона в состав СССР деятельность польских школ и культурных организаций прекратилась. Первые шаги по интеграции поляков в Советской Литве были предприняты в Каунасе лишь в начале 1960-х гг. Тогда открылись курсы польского языка при двух школах с русским языком обучения. Они работали на протяжении 11 лет и дали импульс другим инициа­тивам, дожившим до наших дней. Так, поляки начали собирать­ся на частных квартирах по случаю именин, праздников, раз­личных семейных торжеств. Другая инициатива имела более широкое общественное значение. Х. Урняж, ранее учительница польской гимназии, начала организовывать выступления само -деятельности. Из посещающих языковые курсы учеников и их родителей сложился коллектив ансамбля песни и танца «Котвица», существующего до сих пор²⁰. Это единственная органи­зация, которая работала на дело объединение поляков без пе­рерывов, с момента своего создания по настоящее время.

В 1991 г. в Каунасе был образован «Союз поляков Литвы» (СПЛ). В его помещении работает библиотека, проходят уроки польского языка. «Польская жизнь» в городе концентрируется также вокруг костела Св. Креста - единственного, где службы идут на польском. 13 ноября 1994 г. восемь энтузиастов из Кей-дан (Кедайня) объединились в Общество поляков, которое позднее, в 1996 г. выросло в региональное отделение СПЛ «Лауда», насчитывающее 100 членов из кейданского района, из Паневежиса и Шавель. У «Лауды» пять местных филиалов. В монастыре бернардинцев в Датнове (Дотнува) хранится собрание библиотечных книг на польском языке. Возник но­вый ансамбль песни и танца «Исса», состоящий из 12 человек.

При наблюдении за жизнью ковенских поляков трудно от­делаться от впечатления, что они брошены там на произвол судьбы, не получая никакой ощутимой помощи, материальной либо моральной, от польских организаций, занимающихся куль­турной работой за границей (по крайней мере, такая помощь не заметна). В Ковенском крае родная культура поддерживает­ся скорее благодаря патриотизму и энтузиазму отдельных лиц, нежели четкой организации и содействию со стороны родины.