Нильс Кристи

Нильс Кристи

В ПОИСКАХ ЧУДОВИЩ

Москва, 2003

Почему ?

Хорошо помню день, когда мне сообщили, что я принят на работу в Университет. Я был настолько счастлив, что подумал: не разразится ли после этого ядерная война. Жизнь в раю должна чем-то уравновешиваться.

Что с нами будет?

Темные силы проявились. И оказалось, что вся выстроенная нами система обороны неспособна им противостоять. За пределами Европы и Америки – мировой силы номер один, кто-то яростно хочет мести.

Президент Буш придерживается другой версии появления этой костлявой руки мести. Цитирую его знаменательное обращение к Конгрессу и американскому народу 20 сентября:

Американский народ задается вопросом, почему они ненавидят нас? Они ненавидят то, что мы видим здесь, в этом зале – демократически избранное правительство США. Их лидеры действуют только в интересах собственной выгоды. Они ненавидят нашу свободу – свободу религии, свободу слова, свободу выбора, свободу соглашаться и спорить друг с другом…

Рука об руку с этой интерпретацией трагических событий начинает формироваться особая терминология, касающаяся темных сил. 5 декабря президент США заявил:

Зло еще не раз попытается причинить вред Америке…

Настало время всему свободному миру встать на защиту тех свобод, которые так ненавидят эти нелюди.

Эти слова президента возвращают нас к сходной проблеме, к ее фундаментальным понятиям, на которых базируется современная криминология: есть нелюди, чудовища и мы должны уничтожить и истребить их. Или, возвращаясь к словам президента Буша 20 сентября:

… единственный путь победить терроризм, который является главной угрозой нашей жизни, уничтожать его беспощадно везде, где он только появится (Аплодисменты.)

Подобная терминология неоднозначна и связана с некоторыми проблемами.

Одно слово «нелюди» уже является объяснением того, как с ними надо поступать. Дискуссии излишни, феномен полностью изучен, нет нужды в анализе и размышлениях.

Очевиден и следующий шаг по отношению к «нелюдям». Они должны быть стерты с лица земли. Война – единственный естественный ответ. Война и истребление.

У нас, в скандинавских странах, есть свои чудовища. Возможно, они не такие ужасные как террористы, не воплощенное зло, но что-то очень близкое к этому. Мы называем их троллями. Невозможно исправить тролля ни с помощью обучения-воспитания, ни с применением специальных реабилитационных программ. Тролль всегда останется троллем, злом.

Центральных действующих лиц событий 11 сентября не называют троллями. Их называют террористами, во главе с «супер – террористом» Усама Бен Ладеном.

Здесь мы возвращаемся к старой криминологической проблеме. Они – террористы. Но является ли человек тем, что он делает? Совершает ли вор кражи всю свою жизнь, а убийца все время убивает, – или, например, проводят ли любовники всю жизнь в постели, а художники перед мольбертом, с кистью в руках? Единицы приближаются к тому, чтобы стать тем, что они делают. К этому типу подвижников принадлежат Ганди и Иисус. Но в большинстве случаев мы видим, что люди живут в многомерном нравственном пространстве. Человек должен совершать только те действия, которые мы от него ожидаем, но у каждого есть и другие стороны. Когда мы рассматриваем проблему под таким углом, становится гораздо сложнее назвать другого человека чудовищем, даже если его поступки, с нашей точки зрения, совершенно неприемлемы.

Подобное утверждение отделения человека от его действия противоречиво даже в рамках криминологии. И у нас есть свои чудовища. В криминологии мы называем их психопатами. Один из типов психопатов, пожалуй, наиболее близок к «нелюдям». На норвежском это называется – “følelseskald psykopat”. Это ближе всего к английскому “a psychopath without feelings” (психопат, лишенный человеческих чувств). Я никогда не сталкивался с подобными людьми, но некоторые психиатры должно быть встречают этот тип достаточно часто.

* * *

Орхам Панук дал альтернативное объяснение феномену терроризма. Панук (2001) писатель из Истамбула. В ноябрьском 15-ом выпуске N.Y. Review of Books, он пишет:

Никогда ранее разрыв между богатыми и бедными не был так огромен. Никогда жизнь богатых не демонстрировалась с такой агрессивностью бедным людям, как это происходит сейчас с помощью телевидения и голливудских фильмов.

Норвежские тролли имеют одно слабое место. Они боятся солнечного света. С первым лучом солнца, который коснется их, они превращаются в камень. Этим объясняют большое количество камней странной формы, которые можно увидеть, путешествуя по норвежским горам.¹

Изображения чудовищ не помогут нам узнать их. Необходимо либо личное знакомство, либо научное исследование. Когда мы узнаем больше о человеческом поведении, особенно когда мы способны видеть себя в поступках других, тогда чудовища исчезают.
2. Слепые, глухие, лишенные памяти
Очевидно, что никто из нас не смог бы жить, запоминая все, что с ним происходит. Это закончилось бы смертельной перегрузкой мозга. Мы не запоминаем все, что написано на стенах, мимо которых проходим. Если и запоминаем, то лишь фрагментами. Мы предельно избирательны в том, что видим, утверждаем и вспоминаем. Аборт, который врач считает обычной операцией, священник назовет убийством, для одних женщин аборт будет облегчением, для других – страшным грехом, сокрытым за каменными стенами их сознания. Мы оцениваем, помним и вспоминаем избирательно. Мы конструируем свою реальность. Мы человеческие существа.

Во время Второй Мировой Войны, когда моя страна была оккупирована, я был ребенком. Жил как все. Следовал правилам: никогда не относиться по-братски к немецким солдатам или норвежцам-нацистам, все знали, что потом, после оккупации, за это накажут, возможно, тюрьмой. И потому надо было стоять в общественном транспорте, если рядом со свободным местом сидел немецкий солдат или норвежец-нацист. Я был добропорядочным норвежцем, поэтому стоял. Однако, не могу вспомнить, как и когда были депортированы евреи. Не могу вспомнить ни одного слова протеста, сказанного по этому поводу моими патриотически настроенными друзьями. Евреев сопровождала обыкновенная норвежская полиция. Евреев было много, их перевозили к причалу десятки обыкновенных такси. Там евреев ждали корабли, уходящие в Германию. Думаю, что водители такси вскоре забыли этот эпизод. Когда несколько чудом выживших евреев вернулись из лагерей, они оказались в стране, которая их почти забыла: удобнее было не вспоминать, что они когда-то здесь жили. Собственность депортированных евреев, в основном, давно перешла в другие руки. Только после 1996-го дети и внуки тех вывезенных из Норвегии евреев, смогли получить запоздалую компенсацию.

Тишина – вот один из ответов насилию. Тишина, потому, что вокруг нет никого, кто бы услышал. Изоляция жертвы – одна из основных особенностей социальной системы, где так часто встречается незаконная жестокость. Вот как это выглядит на примере женщин, которых избивают мужья. Они в таких случаях пытаются изолировать жену и детей, следят за тем, чтобы они не имели возможности общаться с родственниками и близкими друзьями. Детям не позволяется приглашать друзей в дом. Некому рассказать. Или, может быть, нечего рассказать. Ужин не был готов, когда муж вернулся домой в тот день, или мясо было недостаточно нежным. Возможно, у мужа были причины для гнева. Попытка разумно объяснить происшедшее ведет женщину к обвинению себя самой, убивает ее протест. Чтобы изменить положение вещей, надо выйти из изоляции, обратиться за помощью к людям, которые не станут оценивать происшедшее с точки зрения ее мужа.

Так было и в наших концентрационных лагерях. Жертвы не могли ничего сказать, кроме того, что все происшедшее с ними – ужасное недоразумение. Но большинство заключенных пытались разрушить тишину, донести правду до тех, кто находился за пределами лагеря.

Один из примеров – ведро из еврейского гетто в Лодзи, найденное уже после войны. Несмотря на невыносимую жизнь в гетто, там издавалась ежедневная газета, в трех экземплярах. Одна из трех подшивок была спрятана в ведро и зарыта. Статьи из найденных газет были опубликована в замечательной и страшной книге Лучана Доброжицки: «Хроники гетто в Лодзи 1941-1944» (издательство Йельского Университета, 1984). В этой книге жертвы получили возможность рассказать о своих страданиях.

Попытки агрессоров заставить замолчать свои жертвы не имеют конца. Также бесконечно продолжается борьба против этой тишины. Для меня лучшим примером является Маурисио Розенкофф. Он родом из Уругвая. В течение 11 лет он и еще 10 человек содержались военной хунтой в условиях абсолютной изоляции. Протесты международной общественности помешали их убить, но не помешали пыткам и бессрочному заключению. Через некоторое время у них закончилась питьевая вода. Чтобы выжить они пили собственную мочу. Чтобы сохранить рассудок, почти все заключенные пытались заниматься творчеством. Единственный, кто не предпринимал подобных попыток, сошел с ума, как и ожидали мучители. Маурисио сочинял стихи. Однажды ему удалось раздобыть кусочек карандаша, и он смог записать свои стихотворения на обрывках бумаги. После освобождения, он стал известным поэтом в Уругвае. «Они обращались с нами как с собаками, – рассказывал Маурисио. – Но мы не сдавались».

Маурисио принимал участие в семинаре по пыткам, проходившем в Осло. На этом же семинаре присутствовал человек, принимавший участие в пытках в Уругвае. После семинара Маурисио и человек, который пытал людей, пошли вместе выпить кофе.
3. Правосудие в действии
Недалеко от Кракова находится Освенцим, рядом с ним есть еще один лагерь смерти – Биркенау. Там, где заканчиваются железнодорожные пути, после войны была возведена виселица. Здесь был повешен бывший начальник лагеря².

Я никогда не мог понять этого. Одна жизнь и полтора миллиона! Одна сломанная шея против всех, кого истязали, морили голодом до смерти, просто убили в нацистских лагерях. Для меня эта казнь – оскорбление памяти о жертвах. Ценность их жизней, жизни каждого из тех, кто был зверски замучен равна одной полуторамиллионной ценности жизни начальника концлагеря.

Но что еще могло быть сделано? Этот вопрос мне задавали мои польские коллеги, когда, много лет назад, я высказал свои сомнения. Я смог дать тогда такой ответ: возможно, все-таки нужно было провести объективное разбирательство. День за днем те, кто выжил, должны были бы рассказывать подробно о том, что происходило с ними. Все жертвы получили бы возможность выразить свое отчаяние, гнев и желание отомстить. Начальник лагеря высказал бы свою позицию, свои доводы тогда и сейчас, перед лицом пострадавших и суда.

Что касается судьи, если бы он был свободным судьей, а не назначенным по всем правилам палачом, какое решение он вынес бы после всего этого?

Одна возможность, которой я отдаю предпочтение: он просто должен был обратиться к обвиняемому. И сказать примерно следующее: «Вы, несомненно, сделали это. Вы руководили убийством более чем миллиона человек. Вы виновны. Мы не можем себе представить, насколько Ваши поступки ломают все представления о нравственности. Мы слышали это. Каждый человек на земле узнает о ваших ужасных преступлениях. Ничего более не может быть сказано и сделано».

Я понимаю, что это невозможно. В начале 60-х я мне довелось беседовать с профессором Батавья в Варшаве. Он был специалистом по судебной психиатрии, однажды профессор Батавья разговаривал с начальником одного из крупных концлагерей (я не помню какого именно, возможно, это был Рудольф Гесс). Мы сравнили наши записи. Я после войны занимался исследованиями в той же области и интервьюировал охранников, которые пытали и убивали – во исполнение плана «Мрак и туман» – заключенных в лагерях на севере Норвегии. Мы обнаружили, что наш опыт оказался во многом схожим. Во-первых, никто из нас не столкнулся с чудовищами. Плохие новости для тех, кто надеется найти монстров, творящих зло: мы таких не нашли. Во-вторых, ни польское, ни норвежское общество не проявило особого интереса и желания ознакомиться с результатами наших исследований. Работы Батавья было запрещено публиковать, мои небольшие статьи просто игнорировались. Так продолжалось до тех пор, пока не выросло новое поколение, и я смог, наконец-то, опубликовать все свои материалы в виде книги.

Я согласен, конечно, я согласен, как я могу не согласиться. Но все же, где-то в уголке моего сознания гнездятся сомнения. Мы казнили начальника лагеря, мы также казнили после Нюрнберга тех, кто был на самой вершине нацистской власти. Мы уничтожили их вместе с их античеловеческими идеями. Стало абсолютно ясно, что при рассмотрении вопроса о наказании за геноцид и уничтожение национальных меньшинств нет места милосердию. У меня возникает только один вопрос: достигли ли все наши действия желаемой цели? После казни нацистских лидеров в Нюрнберге появилось чувство: все, что нужно сделано, возмездие, часто называемое правосудием, пришло. И в то же время, дискуссия о подобных явлениях прекращена.

Начальник лагеря был виновен и, конечно, заслужил виселицу. Но с другой стороны, он стал своеобразным козлом отпущения, как и его высокопоставленные начальники, казненные в Нюрнберге. За ними стояли некие неукротимые силы. Подобные преступники, сталкиваясь с конкретным случаем наказания, пытаются противостоять более полному пониманию того, что из себя эти силы представляют и не допускают анализа феномена в целом. Подобного анализа не проводилось вплоть до 1989 года, когда мы познакомились с глубинными тезисами понимания проблемы концентрационных лагерей, изложенными в книге Зигмунта Баумана «Современность и Холокост».

Когда судьи в Нюрнберге пытались доказать личную вину нацистских лидеров за совершенные преступления, еще одна вещь не затрагивалось совсем, тем самым получив возможность расти и развиваться. Вот какие три проблемы не обсуждались в Нюрнберге:

• Дрезден

• Хиросима и Нагасаки

• ГУЛАГ

Дрезден во время бомбежек сровняли с землей за 24 часа, погибло, по меньшей мере, 135,000 человек. Позже сложно было найти обоснованное оправдание подобной жестокости.

И, наконец, ужасы ГУЛАГа. Конечно, обсуждать это в Нюрнберге было невозможно, поскольку среди судей было много советских представителей. Но в то время, когда к смерти приговаривали в Нюрнберге, в ГУЛАГе гибло все больше людей.

Когда мы казним человека, приближенного к силам зла, мы устанавливаем определенные образцы, стандарты. Мы преподаем урок. Убийца тысяч людей будет неизбежно казнен. Возможно, таким образом, мы предостерегаем людей: не стоит служить насилию.

Таковы традиционные аргументы в пользу жестоких наказаний. Но я боюсь, что они не выдерживают никакой критики. Люди осуществляющие казнь, считают себя служителями закона, представителями государства, против которого действовал агрессор. Или же они просто исполнители, подобно Эйхману? Они также могут считать себя солдатами жестокой войны, например, когда секретные службы Израиля убивают или похищают людей далеко за границами Ближнего Востока. В моей стране после Второй Мировой войны был приговорен к расстрелу предатель Видкун Квислинг. По моему мнению, было бы наивно полагать, что эта казнь как-то повлияет на возможные предательства в будущем. Будет иная ситуация, иные обстоятельства. И тот будущий предатель будет считать себя правым, будет считать себя победителем.

Более поздние попытки установить международные стандарты в некоторой степени изменили эту ситуацию. Некоторые суды стали действительно международными. Международный Трибунал в Гааге по бывшей Югославии – последний пример. Международный Трибунал станет еще более международным, когда еще 60 стран станут его членами. 40 стран к январю 2002 уже сделали это. Это будут цивилизованные суды с прокурорами и судьями из разных стран. Таким образом было сделано несколько серьезных шагов вперед по сравнению с Нюрнбергом.

И, конечно, в отличии от того, что произошло в Афганистане, продолжение дела в Международном Трибунале было бы более предпочтительным. В ситуации справедливого действующего Международного Суда лучше обратиться в Гаагу, чем сбрасывать бомбы на Афганистан. Международный Суд, возможно, мог бы найти цивилизованные пути выхода из конфликта.

Такой суд также должен был бы успокоить тех, кто требовал жестокой расправы и мщения после 11 сентября. Мы должны были бы предотвратить Афганистан, даже, если бы разрушения в Нью-Йорке были большими. И мы должны были бы избежать создания и развития военных судов, а также тюрем, которые созданы, США, например, на Кубе, а также жестокого обращения с заключенными, содержащимися там. Опасность представляет дальнейшая эскалация конфликта, Иран, Ирак и Судан могут стать следующей мишенью. В Колумбии, по отдаленным планам Американских военных, война с наркомафией сменится войной против терроризма.

По мере развития конфликта, 11 сентября постепенно приведет к войне против всех, кто противостоит Западу. Обращение в Международный Суд должно было бы помочь остановить подобное развитие событий.

Но некоторые серьезные проблемы и в этом случае остаются.

Когда я готовил первую редакцию своей работы, весной 2001, югославские власти находились под огромным давлением: их заставляли выдать Милошевича Международному Суду в Гааге. Милошевич находился в Белградской тюрьме, ожидая процесса.³ Если правительство отдает его в гаагский суд, то страна может рассчитывать на получение средств для восстановления экономики. Если же югославские лидеры будут судить Милошевич дома, то они ничего не получат. И Милошевич был отдан, обещание денежной помощи пришло на следующий же день. 11,9 миллиардов долларов за Милошевича. Это произошло 28 июня, в этот же день в 14 веке сербы потерпели полное поражение в войне с турками. Обвинение требовало отдать Милошевича гаагскому суду до того, как закончится война НАТО с Югославией. Представляется, что именно подобные требования затянули конец войны. После окончания военных действий требования обвинения создали ситуацию серьезной нестабильности в стране. Президент Югославии был категорически против выдачи Милошевича. Верховный Суд Югославии не закончил обсуждение легитимности подобного решения. Такая же ситуация по тем же причинам сложилась в Хорватии.

В добавление к этим конкретным проблемам существуют три основных момента, которые мешают работе международных судов, например, суда в Гааге:

Первое: Западные судебные власти подчеркивают, что в суде все равны и все происходит по законам, принятым народными избранниками. Но даже в самых стабильных государствах это не всегда так. И я даже могу сказать, что полностью эти утверждения не реализуются никогда. Присяжные и судьи практически всегда старше, имеют лучшее образование и принадлежат к более престижным слоям общества, чем те, кто сидит на скамье подсудимых. Законы более нацелены на контроль за бедными, не имеющими никакого влияния, чем за богатыми, наделенными властью. Они созданы как бы для удобства наиболее преуспевающей части населения.

Что касается международных судов, то здесь соблюдать основные правила игры еще сложнее. Здесь нет национальных законов, национальных судей и обычных присяжных. В моей небольшой стране 80.000 человек было осуждено за сотрудничество с нацистами. Конечно, бывшие наци не занимают должности прокуроров, судей, не могут быть присяжными. Подобные люди по определению не имеют права голоса. Победители много говорили о последствиях войны. Но дискуссий о геноциде, когда Европа захватывала территории в Африке или Америке, никогда не было. Об этом заговорили только недавно, когда бывшие колонии стали требовать реальной компенсации. Несоответствие законной процедуре неизбежно, и даже желаемо, когда перед судом предстает диктатор.

Второе: О ценности беспристрастности и справедливости постоянно говорят как об основе западной судебной системы. Равноправие здесь является важным элементом. Равные результаты в одинаковых случаях. Но равноправие должно проявляться не только в том, что решает суд, но и в том, что в суд попадает. Оговорюсь, что это некоторый идеал, эти ценности редко соблюдаются и в национальных судах. Бывает, что ограбить банк менее рискованно, чем кассира в магазине. Но у международных судов свои особые проблемы. Крупные и могущественные государства и небольшие страны, имеющие влиятельных покровителей, лучше защищены от произвола закона, чем те, у кого нет устойчивых связей с серьезной силой. В Нюрнберге были повешены те, кто проиграл все. Когда Международный уголовный Суд начнет свою работу, появится много сложных проблем. Турция должна будет ответить за свое обращение с курдами. Кто-то захочет увидеть Шарона на скамье подсудимых за его старые и новые действия. Российские генералы могут быть привлечены к ответственности за свои бесчеловечные действия в Чечне.

Третья проблема, актуальная для международных судов, вопрос расстановки акцентов. Зачастую в суде рассматриваются лишь конкретные моменты, а контекст событий остается за пределами зала. Международные Суды тесно связаны с международной политикой. Шарон будет утверждать, что его страна находилась в опасности, его действия были вынужденной обороной. Милошевич, если бы он решил защищать себя в суде, который он считает незаконным, возможно, заявил бы: албанские войска в Косово тренировались и получали поддержку от ЦРУ, вся операция НАТО была направлена на то, чтобы ослабить Югославию и помочь террористам распространить влияние на Восточную Европу. Но суды редко принимают во внимание подобные заявления. Они сами решают, что является существенным, и, как и в обычных судах, заявления и аргументы обвиняемого в свою защиту за оправдание не признаются.

У меня нет четких ответов на вопросы, которые я обозначил. Чего я не могу скрывать, и не буду, так это неоднозначного отношения, граничащего со скептицизмом, по поводу того, насколько международный суд может быть адекватным ответом насилию. К сожалению, суд всегда накладывает некоторые ограничения на информационный поток, и поэтому вряд ли можно считать его идеальным инструментом для исследование объективной ситуации. Международный Суд судит по законам, созданным победителями, поэтому возможность создания посредством подобных судов мировой гармонии представляется мне, по крайней мере, сомнительной. Международный Суд в том виде, в котором он сейчас существует, всего лишь инструмент для того, чтобы восстановить события прошлого. Необходима система, которая смогла бы смотреть вперед, которая не только проясняла бы прошлое, но в некоторой мере могла бы творить будущее. Система справедливости и примирения – вот единственно возможный ответ насилию.