Восстановительное правосудие

Для тех, кто пытал людей, подобные встречи были альтернативой уголовному преследованию. Они говорили, делали все под давлением. И им было что защищать: самоуважение, честь. Но они также согласились нарушить молчание, принять участие в разговоре, рассказать о том, что знают. Не сдерживаемые определенными судебными ограничениями, они могли говорить все.

Говорили ли они правду?

Мы никогда не сможем узнать это точно. Но мы можем сравнить две системы. Мы сравним восстановительное правосудие с обычным уголовным судом и зададимся вопросом, различается ли информация, получаемая двумя этими системами, и какой ответ насилию каждая из них предлагает?

Несколько черт их явно различают.

Во-первых, цели всех действий полностью различаются. Задача обычного суда: определить, кто несет ответственность за содеянное, назвать виновных. В основе судебной системы лежит дихотомия: виновен или невиновен. Решение «виновен наполовину» невозможно. Восстановительное правосудие позволяет избежать подобной дихотомии. Это попытка рассматривать ситуацию в контексте: то, что он сделал, ужасно, но в его жизни были и другие поступки, даже героические. Если вся картина говорит о том, что он виновен, даже это не является главным по отношении к человеку.

В судебной системе вина персонифицирована. Не учитывается «вина системы», историческое развитие, ситуация рассматривается с точки зрения поведения конкретного человека. Восстановительное же правосудие дает больше информации, возможность поднимать вопросы, позволяющие лучше понять социальную значимость того или иного явления.

Помимо решений о виновности, суть судебного процесса – это увеличение страдания. Во многих работах эти вопросы не затрагиваются: страдания и боль тщательно скрываются. Система изъясняется эвфемизмами: тюрьма называется учреждением, камеры в моей стране называют комнатами, заключенные – лицами, содержащимися под стражей, охранники – «betjenter», слово, которое в переводе означает «те, кто обслуживает». И даже в странах, где нет пыток и смертной казни, это распространение страдания является частью любой судебной системы. Страдание является важнейшим механизмом наказания. Многие государства развивают механизмы контроля за страданиями. За одинаковые преступления полагается одинаковое страдание. Но преступления редко бывают одинаковыми, как и преступники редко похожи друг на друга как близнецы.

Еще одна отличительная черта судебной системы: выбор «существенной информации». Юридическое образование в значительной степени: умение отличать существенное от несущественного. Многие из нас оказываются в ситуации, когда адвокат говорит: то, что вы считаете самыми лучшими аргументами в вашу пользу, вовсе не стоит затрагивать в суде.

В сравнении с этим, восстановительное правосудие занимает более свободную позицию. Это своеобразная арена для обличения, жалоб, для эмоций, а также – для оправдания, отрицания своей вины. Основная задача создать наиболее объективную картину происшедшего, а не решать, как наказать виновных.

Способы, созданные в судебной системе для предотвращения ошибки, в определении наказания, возможно, лучшие, которые могли бы быть придуманы. Но, если мы говорим о том, чтобы разобраться во всех подробностях дела, то моим предварительным выводом будет то, что восстановительное правосудие является более прогрессивным инструментом, чем суд.⁴.
7. Примирение⁵
Правда – это важный шаг. Но, чтобы добиться желаемого, необходимо сделать не один шаг. Сейчас существует необходимость примирения.

Это сложный процесс. Во-первых, существует проблема компенсации жертвам. Прекрасно, когда становится известной правда, и вырисовывается объективная картина происшедшего, когда, как чаще всего бывает, богатые и могущественные преступники сталкиваются со своими бесправными и неимущими жертвами. Но часто истины и простых извинений недостаточно. Проблема неравенства остается неразрешимой. Эти проблемы должны рассматриваться, но зачастую они игнорируются. Бывший истязатель возвращается на свою шикарную виллу после своего выступления, когда тот, кого пытали, живет в нищете.

Второй вопрос – необходимость посредничества, ведущего к примирению. Вопрос, который должен быть поставлен: возможен ли вообще мир после стольких лет угнетения, убийств, насилия, геноцида? Кончено, идеал недостижим.

Особенно сложной была ситуация, сложившаяся в Косово: действия всех участников событий достойны осуждения. Еще до бомбежек в Косово находилось 1 300 международных наблюдателей. Они отступили, когда стало известно о планируемых бомбежках. Большинство наблюдателей согласны: их задачей было сохранить мир в Косово и предотвратить бомбежки. На сегодняшний день, в этом регионе 45 тысяч солдат.

Существует два пути решения конфликта в Косово. Первый – обычный, судебный: казнить тех, кто убивал. Или же другой путь: организовать встречу конфликтующих сторон, чтобы каждый имел возможность высказать свою точку зрения и рассказать о своих страданиях, своей боли. И лишь затем, постепенно, вероятно, после многих попыток, прийти к общему пониманию ситуации и обсудить возможные пути выхода.

Предел наивности?

Не совсем. Серьезное влияние на современную судебную политику сейчас оказывают национальные традиции в Новой Зеландии, Австралии, а также традиции индейской культуры, особенно в Канаде (в некоторой степени, и в США). Необходимость вернуться к исторически проверенным путям решения конфликтов становится очевидной. Эти традиционные пути основаны на посредничестве. Очевидно, что в относительно равноправных сообществах, не связанных с центральной властью, наказания могут привести к гражданской войне, подобно тому, как наказание на международной арене может спровоцировать возрождение старых конфликтов и войн. В таких случаях, наиболее важно восстановить ситуацию. Слово restore (восстановление) в норвежском происходит от staur (норв). Дословно, оно значит – поднимать деревянные балки, которые упали, чтобы починить дом. Подобные действия подрывают основы и идеалы судебной системы. В восстановительном правосудии, если преступник найден, основная задача – решить: как он или она может возместить ущерб, материально или символически, а вовсе не на том, как заставить его страдать. В этом и состоит цель восстановительного правосудия.

Это невозможно в балканском регионе?

Я встретился с подобным утверждением в Тиране, столице Албании, несколько лет назад. Это было на крупном форуме, в котором принимали участие сотни человек. Главная тема дискуссии: как остановить кровавую резню после крушения тоталитаризма. «Невозможно» – таково было мнение многих участников форума. Но тут встал блондин огромного роста. Позже я узнал, что много лет назад, он был генералом руководившим войсками, которые противостояли итальянским оккупантам. Он сказал: «Я пробыл в заключении очень много лет в период правления бывшего правителя Албании. Теперь все закончилось. Я не испытываю чувства ненависти к албанскому народу». Дискуссия сразу же закончилась. Посреднический проект сейчас успешно развивается в Албании.

Невозможно, когда совершаются столь чудовищные преступления!

Работая большую часть своей жизни в сфере преступлений и наказаний, должен признаться, что ни разу не встречал чудовищ. Я не нашел их даже среди убийц, работавших в концлагерях, так и не встретил ни одного чудовища до сих пор. Это были люди мне неприятные, но все же это были люди. Мы все были детьми, кто-то о нас заботился. У нас есть, по мнению Кули (1902), объединяющий нас опыт, который, например, позволяет нам понять сюжет греческой трагедии, написанной 2000 лет тому назад, также как его понимают и те, кто совершал бесчеловечные преступления.

Но когда преступления настолько чудовищны, что в них невозможно поверить. Геноцид?

Геноцид был во многих странах. Норвегия пыталась полностью истребить народ Сами и его культуру. Но в 1990-х Сами основали свой собственный Парламент. Это было компенсацией за унижения, которые претерпел этот народ. Многие были казнены за знахарство, многие за противодействие норвежским властям. Я согласен, что эти преступления не могут сравниться с тем, что позволяли себе завоеватели в Африке и Америке. Но не для народа Сами, которые до сих пор говорят о норвежских чудовищах.

Я пытаюсь сказать, что насилие – явление распространенное. Важно понять, что ответственность за насилие и жестокость не может быть монополизирована одной нацией или одной категорией жертв. Насилие неотъемлемая часть человеческой истории, часть нашей судьбы. Многие народы были на протяжении своей истории и жертвами, и преступниками, чаще всего, выступая в один и тот же момент в обеих ролях. Когда мы пытаемся найти подход к решению конфликтов, мы должны найти пути как предотвращения, так и реакции на насилие.

Но если преступление абсолютно, полностью выходит за рамки возможного. Как то, что было организовано Бен Ладеном? Собираюсь ли я вступить в переговоры с Сатаной, в аду?

Да, собираюсь!.

Посредничество – один из основных принципов восстановительного правосудия. Конечно, мы должны попытаться организовать переговоры. Вместо ответа насилием на насилие, по моему мнению, необходимо создать условия для диалога. Мы должны встретиться с теми, кто, по нашему мнению, совершил что-то ужасное. Мы должны попытаться понять: почему они это сделали, взглянуть на ситуацию под другим углом, найти хоть какие-то точки соприкосновения. Как мы можем остановить насилие на Ближнем востоке, когда и Израиль, и Палестина, уходят все дальше друг от друга. Рассматривая ситуацию с точки зрения предотвращения насилия, США, возможно, могут гораздо лучше защитить себя переговорами, чем бомбами.

Возможно, переговоры ни к чему не приведут. Но необходимо хотя бы попытаться, выяснить, как воспринимает Бен Ладен сложившуюся ситуацию до того, как начинать бомбежки. Может быть (а вдруг и такое возможно), если он увидит, что его позиция будет рассмотрена объективно, то скажет: «Мне есть, что сказать миру. Я согласен на встречу в международном суде».

Конечно, это более, чем невероятно. Для Бен Ладена это будет равноценно самоубийству.

11 сентября – день экстраординарный. Для меня события этого дня стали своеобразной отправной точкой. Но что я попытался доказать в своей работе: это событие, несмотря ни на что, не было сверхэкстраординарным. Ужасное, но не худшее, что могло случится. Дьявольское действие, но совершенное не чудовищами, а людьми. Сложное для понимания, но не невозможное, если действительно попытаться понять. Далекое от чего-то обычного, но не настолько, чтобы нельзя было ставить вопрос о диалоге. А в реальности, произошел тот самый случай, когда наши знания, социологический и криминологический инструментарий в области мирного урегулирования конфликтов должны и могут быть использованы.

Вывод, заключающийся в том, что нет достаточно адекватного ответа насилию, к сожалению, не является выдающимся. Он не позволяет разрешить проблему. Но, возможно, признавая, что ответа не существует, мы сможем найти предпосылки для мирного пути. Если охота за правильным ответом тщетна, то мы вынуждены вернуться к традиционным путям решения конфликтов. И, если вы позволите высказать мне свое мнение – мы должны вернуться к старым способам урегулирования: восстанавливать ход событий, стараясь выслушать и жертв, и преступников. Мы не хотим страдать от амнезии. И, после того, как максимальный объем информации станет доступным, а преступление запечатлеется во всех подробностях в нашем сознании и истории всего человечества, у нас все равно не будет лучшего окончательного решения, чем ПРОЩЕНИЕ.

Bauman, Zygmunt 1989, Modernity and the Holocaust. Polity Press, Cambridge.

Cooley, Charles H. 1902, Human Nature and the Social Order. N.Y.

Dobroszycki, Lucjan 1984, The Chronicle of the Lodz Ghetto 1941-1944. Yale University Press, New Haven and London.

Loz, Maria and Andrzej Zybertowicz 2000, Privatizing the Police-State. The Case of Poland. Basingstoke, GB.

Miszal, Barbara A. 2001, Legal Attempts to Construct Collective Memory Polish Sociological Review, 1 (133).

Panuk, Orham, 2001, N.Y.Review of Books, Nov 15.

Parmentier, Stephan, 2001, The South African Truth and Reconciliation Commission. Towards Restorative Justice in the Field of Human Rights. Pp. 401-428 in Victim Policies and Criminal Justice on the Road to Restorative Justice. Essays in Honour of Tony Peters. Eds: E. Fattah and S. Parmentier. Leuven.

В этой статье я постараюсь изложить идеи, которые составляют основу моих научных взглядов, описать тот путь, который привел меня к этим идеям, по сути это и описание пути моего духовного развития. В подобных случаях существует опасность «утонуть» в своих личных воспоминаниях и переживаниях. Чтобы избежать этого, я попытался проанализировать, как повлияли на формирование моих взглядов факторы, которые также влияют на преступность и формы контроля над преступностью. Теории социальных девиаций и теории об этих теориях имеют один и тот же источник. Это не означает, что я – робот, и мои идеи полностью зависят от неких внешних факторов. Я также не считаю, что любое преступление можно оправдать или объяснить этими факторами.

Позвольте мне начать с отрицания. В моей стране почти нет людей, которых принято называть чудовищами. Я лично не встречал ни одного, хотя много лет занимался этой темой. Много лет назад на встрече в Американском криминологическом обществе я наиболее близко столкнулся с проблемой преступник-монстр. К моему великому изумлению, я обнаружил, что один из семинаров называется «Чудовище и преступление». Я не мог не посетить такое мероприятие. На доске было написано несколько имен. Могу вспомнить только одно: Кристи – известный лондонский серийный убийца. И еще одно мое наблюдение: на доске почему-то отсутствовало имя королевы Елизаветы. Хотя именно она и ее правительство казнили некоего Эванса за убийства, которые, как выяснилось позже, были совершены Кристи. Правда, Кристи также был казнен, так что справедливость была восстановлена.

Почему же в моей стране так мало настоящих чудовищ?

Может быть, я недостаточно хорошо искал?

Я искал. Еще в студенческие годы я познакомился с профессором уголовного права Анденасом Джосом (Johs Andenæs), который сотрудничал с правительством и генеральным прокурором Андреасом Аули (Andreas Aulie). Вторая мировая война только что закончилась, Норвегия была оккупирована на протяжении пяти лет, проблема, которая занимала тогда норвежское общество: как должны быть наказаны предатели. Тысячи норвежцев были посажены в тюрьму, 25 наиболее активно сотрудничавших с нацистами были казнены, последний в 1948 году.

Перед норвежскими властями стояла еще одна проблема: немцы создали на нашей территории концлагерь, в котором в основном находились югославские партизаны. Летом 1942 года туда было доставлено 2717 человек. За зиму 1747 из них были убиты охранниками или погибли от голода, болезней и страшных морозов. 363 норвежцев работали в этом концлагере охранниками, после войны 47 человек были осуждены за убийства и жестокое обращение с заключенными.

Я беседовал практически со всеми из этих 47 охранников, а также с теми, кто работал в лагере, но не был осужден. Однако я не нашел ни одного, кого можно было бы назвать чудовищем, все бывшие охранники производили впечатление обычных людей. Я пытался определить механизм, который делает убийство возможным, но пришел к выводу: не знаю, через что мне пришлось бы переступить, если бы я, семнадцатилетний мальчишка, оказался в роли охранника с пистолетом в руке и неограниченной властью над теми, кого я и за людей не считаю.

Тогда я опубликовал некоторые предварительные результаты своих исследований (Кристи 1952). Мою работу просто проигнорировали. Существовал устойчивый стереотип: ответственность за преступления в концлагерях полностью лежит на немцах. И если норвежец принимал участие в этом, то он не может называться человеком, он – чудовище. Должно было пройти 20 лет, пока сформировалось новое поколение читателей, была издана знаменитая работа Мильграма (1965), и тогда я наконец-то смог целиком опубликовать свою работу (Кристи 1972).

Позже я продолжал свои поиски чудовищ и в тюрьмах, и на воле, среди тех, кто употребляет наркотики, и кто ими торгует, среди тех, кто совершил страшные преступления, и всегда я мог понять, что толкнуло человека на столь бесчеловечные действия. Однажды мне организовали встречу с тем, кто уж точно должен был оказаться настоящим чудовищем. Он по совершенно непонятным причинам убил несколько человек (случай произошел в Швеции) и сделал все, чтобы обвинение пало на его подружку. Он стал чуть ли не врагом №1 в стране, его искали несколько недель, известный шведский режиссер снял фильм о его жизни. Встретившись с ним, я увидел обыкновенного человека.⁷

Так неужели монстров вообще не существует?

Повторюсь, я так и не встретил ни одного, но не могу отвечать за всех. В Норвегии есть специалисты, которые не согласны с моей точкой зрения⁸. Я считаю, что людям нужно помогать, а не заставлять их страдать (Кристи 1960), что необходимо установить «Границы страданий» (Кристи 1981).

Что Норвегия – страна неподходящая для появления чудовищ. Нас слишком мало. Конечно, каждый из нас обладает разными личными качествами. И те, кто убивал в концлагерях, не считали свои жертвы людьми. Те же, кто не убивал, напротив, видели в каждом заключенном человека. Наши личные качества и поступки часто зависят от обстоятельств, в которых мы оказались. Если ты – заметная фигура в своем городе, общаешься с определенными людьми, являешься сотрудником Юридического Факультета, имеющего тесные связи с властями, то это во многом определяет твои личные качества. Это имеет место, например, в моем случае.

Однажды мне довелось участвовать в работе Королевской Судебной Комиссии. Это было только один раз. Тогда я занимался проблемой разработки специальных мер в отношении потенциально опасных людей с психическими отклонениями. Во время работы я чувствовал себя чужаком. Итогом моей работы стал 20-ти страничный протест, в котором я критиковал судебную психиатрию в целом и ее методы в частности. Министр юстиции выслушала мои доводы и предложения, но полностью проигнорировала их. Согласиться с подавляющим большинством было для меня невозможным. В это большинство, в основном, входили люди развращенные и испорченные властью. Больше меня в Королевскую Судебную Комиссию не приглашали. Не могу сказать, что это очень меня расстроило. Напротив, сейчас я понимаю, что подобный опыт был ценен не только для меня, но и для некоторых проблем, существующих в криминологии: иногда лучше быть аутсайдером, но при этом иметь возможность свободно высказывать свою точку зрения.

Позже у меня состоялся доверительный разговор с тем же министром. Я считаю, что она была лучшим норвежским министром юстиции за всю мою жизнь: открытая, талантливая, искренне желающая провести реформы женщина. И кроме того, просто приятный человек. Несмотря на это, я испытал некоторое облегчение, когда она покинула свой пост. И в прошлом, и сейчас она просила дать ей совет. Я не мог ничего посоветовать, особенно что-то такое, что могло бы быть полезным для политика. Со своими идеями я был подобен комару, нападающему на слона. Если бы я описал ей свое отчаяние, вряд ли это помогло бы ей, или ее партии.

Представители средств массовой информации часто обращаются ко мне за комментариями. Еще раз заявляю: она – лучший министр юстиции, которого я знал. И мне бы не хотелось обижать ее. Но если бы мои человеческие симпатии победили, я бы не мог быть свободен в выражении своей точки зрения. Поэтому я считаю, что лучшее решение, дающее возможность высказывать свои критические замечания, – это сохранять некоторую дистанцию между Правительством и Университетами, властью и наукой.
* * *

В 1973 году я опубликовал книгу «Плотность общества». В этой работе были представлены данные о преступлениях, связанных с клеветой и диффамацией. В то время, когда большинство специалистов было обеспокоено ростом преступности, меня волновало резкое уменьшение количество именно таких преступлений. Я связывал этот спад не с тем, что люди стали порядочнее и добрее, что они стали заботиться о чести и достоинстве, а с тем, что честное имя потеряло свою ценность в современном обществе. Честное имя имеет вес только в том обществе, где есть некая сплоченность, где репутация – это капитал, который страшно потерять. В подобной ситуации угроза репутации может стать серьезным мотивом для преступления, даже для убийства. Но МЫ живем в иных условиях, в нашем обществе репутация мало что значит, поэтому клевета не имеет особых последствий. Нам нечего терять. Но с другой стороны, именно поэтому, наше общество позволяет индивидууму быть более свободным в своих суждениях: как правдивых, так и ложных.

Но вернемся к вопросу, который стал заглавием моей книги «Плотность общества». Насколько далеко мы можем зайти, если в обществе мнение отдельного человека перестанет играть хоть какую-нибудь роль, и каковы будут последствия? И как долго сможет такое общество просуществовать? К чему может привести тотальный приоритет экономического преуспевания над устаревшими ценностями: нравственностью, творческим развитием, гуманизмом, мудростью…

Большинство норвежцев решили, в рамках 2-х референдумов, что нашей стране не стоит входить в состав Евросоюза. Я от всего сердца поддерживаю это решение. Это позволит и нам, ученым–криминологам избежать слияния с европейской криминологией. Лучше оставаться на периферии, держаться вдали от гигантской организации, которая неизбежно раздавила бы Норвегию. Но мы оказываемся в данной ситуации проигравшими. Особенности рыночной экономики на международном уровне таковы, что небольшие государства начинают полностью зависеть от крупных игроков рынка. Не только в странах Евросоюза действует подобная схема: сильные государства достигают высоких темпов экономического развития, находя наиболее дешевую базу для реализации своих планов – как правило, это страны с минимальными возможностями.

В результате увеличивается разрыв между сегментами общества. Глобальные законы рынка, единые для всех, ведут к тому, что люди живут совсем по-разному в пределах конкретного государства. Сегодня мы переживаем возрождение термина «опасные классы». Мы используем военную терминологию в социологии и криминологии: война с преступностью, война с наркоманией, но не война с нищетой. Военных активно привлекают к решению социальных проблем. Министерство Юстиции и Министерство Обороны провели совместную встречу в Вашингтоне, и министр Юстиции обратился к военным: Вы одержали победу за пределами нашей страны. Теперь вы должны помочь нам выиграть войну здесь, дома. И постепенно, военные становятся активными участниками сохранения законности и порядка.

Но вернемся к основной теме данной работы: какими должны быть условия для появления преступников-монстров. Охранники в концлагерях чудовищами не были. Те, кто убивал заключенных, относились к ним, как к «опасным классам», и их отношение дополнялось военными методами обращения с врагом. Такова плодородная почва для появления чудовищ: «опасные элементы» с одной стороны, и те, кто не считает их людьми и наделен властью распоряжаться их жизнями.

Мы можем рассмотреть проблему на конкретных примерах. В момент написания книги «Борьба с преступностью как индустрия» (Кристи 1993) в США был 1млн. 250 тыс. заключенных или 505 заключенных на 100 тысяч населения. Когда я работал над второй редакцией книги, в 1994 году, этот показатель вырос до 532. В 1996 году, уже до 650 или 1,7 миллиона заключенных. Учитывая тех, кто был условно осужден или досрочно освобожден, мы получаем 5,6 миллиона человек, находящихся под контролем правоохранительных органов, это составляет 2% населения. Среди мужчин этот показатель приближается к 4%, а если брать самую младшую возрастную группу – к 10%. В некоторых штатах полицией контролируется 20%. Это напоминает времена гражданской войны, когда те, кто имел преимущество, выгораживали свои неприкосновенные территории, использовали полицию как солдат, а тюрьмы – как место содержания пленных.

А что же происходит в Европе?

На первую Шотландскую Конференцию по криминологии в Эдинбурге, в сентябре 1996 года, был приглашен Джеймс Вилсон. Его выступление было вполне однозначно: использование заключения как меры пресечения является единственно возможным способом борьбы с преступностью в США. И Великобритания должна последовать этому примеру. Дэвид Гарланд полностью поддержал тезисы Вилсона.

В 19 веке, было доказано, что использование пиявок или кровопускания гораздо менее эффективно, чем повседневное соблюдение правил личной гигиены. Но менять каждодневные привычки было слишком сложно даже врачам, которые понимали необходимость перемен. Поэтому долгое время сохранялись старые методы лечения, несмотря на высокую моральную ответственность медиков и многочисленные случаи эпидемий.

Но существуют и знаки, говорящие о возможности иного пути развития мирового сообщества:

Стремительный рост количества мыслящих людей в индустриальных сообществах может послужить своеобразной защитой от опасных последствий рыночной экономики и предотвратить ситуацию, сходную с гражданской войной. Рост количества студентов также является хорошим знаком в том смысле, что, возможно, не все они будут нацелены на поиск высоко оплачиваемой работы, достойной их образования. Главным для них будет процесс создания чего-либо, процесс творчества. Они станут своеобразной верхушкой рабочего класса, нового образованного рабочего класса. Композитор, художник или ремесленник – все они творят, строят, создают. Они строят с помощью музыки, красок, глины, чисел или слов. Полностью погруженные в свою работу, они будут осознавать ценность труда и результата. И если такие люди появятся, рыночная экономика уже не сможет установить тоталитарную власть. Тогда, наверное, и придет понимание, что существуют в жизни более важные символы и ценности, чем деньги.

Принадлежность к небольшому народу или обществу усиливает возможность развития подобных тенденций. В Европе существует регионы, которые не прекращают борьбу за свою независимость. Это своеобразная противодействующая рыночным ценностям сила. Являясь баском, корсиканцем, сицилийцем или членом общины Сами на севере Скандинавии, человек приобретает понимание более важных ценностей. Полагаю, что некоторые религиозные направления могут также повлиять на ситуацию.

Но я не утверждаю, что небольшие сообщества представляют собой рай. Скорее всего, жить в таких сообществах очень тяжело: там существуют строгие правила, жесткий контроль, все знают все обо всех. Но помимо этого есть и преимущества, которые следует проанализировать и понять.

Жизнь в небольшом государстве, области или провинции подвергается влияниям аналогичным тем, которые испытывает на себе и наука. Во-первых, невозможно не участвовать в политических дискуссиях, касающихся проблемы управления страной. Это похоже на ситуацию, когда приходиться ремонтировать свой дом самому, поскольку нет возможности нанять рабочих. Население становится более активным. В небольших странах издается и читается огромное количество печатных изданий. Исландия, например, находится на первом месте по количеству читаемых газет и журналов. Население реально задействовано в общественном о политическом процессе.

Но существуют проблема, характерная именно для таких сообществ – опасность близости к власти. В Норвегии проводится очень жесткая политика в области торговли и употребления наркотиков. Эти жестокие меры, например, в отношении метадона, приводят к гибели многих людей. С моими коллегами мы предпринимали попытки убедить Министра внутренних дел в необходимости изменить эту политику.

Обращаясь к министру, мы вернулись к проблеме сотрудничества с властью. Мы можем иметь с властями определенные связи, но не слишком крепкие. Я считаю, что криминология является необычной наукой, поскольку находится в своеобразном треугольнике: правительство, человеческое горе, научные интересы и цели. Себя я воспринимаю, как ученого, похожего на многих других деятелей науки и культуры. Мы практически не можем предложить ничего, что могло бы быть использовано правительством. Но, в то же время, мы видим столько горя, что не можем не действовать. Нам необходимо объединить наши силы и мысли, чтобы иметь возможность участвовать в серьезном проблемном диалоге, не оставляя надежды на перемены. Я не верю в то, что значительный прогресс возможен внутри влиятельных крупных государств. Моя жизнь представляет собой бесконечную череду попыток определить: где мы, кто мы, и как нам приблизиться к состоянию порядка и гармонии в обществе.

* * *

Christie, Nils. Fangevoktere i konsentrasjonsleire /Guards in concentration camps/ Nordisk Tidsskrift for Kriminalvidenskab s. 439-458 Vol.40, 1952 og Vol.41 1952 s.44-60.

Christie, Nils. Fangevoktere i konsentrasjonsleire /Guards in concentration camps/ Oslo Pax 1972, 191 p.

Christie, Nils. Tvangsarbeid og alkoholbruk. /Forced labour and use of alcohol/ Universitetsforlaget Oslo 1960, 106 s.

Christie, Nils. Hvis skolen ikke fantes. En studie i skolens sosiologi /If the school did not exist/ Universitetsforlaget Oslo 1971, 157 s. German edition: Wenn es die Schule nicht gäbe. Ketzerisches zur Schulreform, München 1974. Paul List

Christie, Nils. Hvor tett et samfunn? /How tightly knit a society?/ Oslo/ Copenhagen 1973, new and enlarged edition 1982,208 p. Universitetsforlaget-Ejlers forlag.

Christie, Nils. Limits to pain. Oxford Robertson 1981, 122 p.

Christie, Nils og Kettil Bruun. Den gode fiende. Narkotikapolitikk i Norden. /The useful enemy. Drug-policy in the Nordic countries./ Universitetsforlaget, Ejlers. Oslo/Copenhagen 1985, new and enlarged edition 1995. Also in German; Der nützige Feind. Die Drogenpolitik und ihre Nutzniesser. 1991 Bielenfeld AIZ.

Christie, Nils. Beyond loneliness and institutions. Communes for extraordinary people. Oslo 1989, 114 p. Norwegian Univ.Press.

Christie, Nils. Crime Control as Industry. Towards GULAGS, Western Style? London and New York, 1993, 192 p. Enlarged edition 1994 Routledge.

Кристи Нильс. Борьба с преступностью как индустрия. Вперед, к Гулагу западного образца. М.: РОО «Центр содействия реформе уголовного правосудия», 2001.

Christie, Nils. – A: Sosial kontroll./Social control/ pp. 87-95 in: Høigård, Cecilie og Liv Finstad, (ed): Kriminologi.Oslo 1996 Pax.

Christie, Nils. – B: Kriminologi. /Criminology/ pp. 340-347 In Boe, Erik (ed): Veien mot retsstudiet. Oslo 1996 Tano-Aschehoug.

Milgram, Stanley. Some Conditions of Obedience and Disobedience to Authority. Human Relations 1965, pp. 57-75.