Иеромонах Иларий (Червячков-Гурьянов)

Иеромонах Иларий (Червячков-Гурьянов)

В миру Иван Иванович Червячков или Гурьянов, из козельских купцов. С детства часто бывал он в Оптиной пустыни и до поступления в монастырь пользовался наставлениями старца иеромонаха Леонида (в схиме Льва). "Однажды,— рассказывал он,— готовясь к Святому Причастию и исповедовавшись у одного из монастырских духовников, почувствовал в душе смущение и перед самой литургией пошел объяснить об этом старцу. Старец, как имевший от Бога дар напоминать относившимся к нему забвенные грехи, сказал: "Вероятно, смущение твое происходит оттого, что не все исповедал духовнику, что следовало бы исповедать"", и потом в несколько минут искусно напомянул ему сам о всех неисповеданных им согрешениях, говоря так: "Может быть, ты то-то делал и то-то?". Когда же Иван Иванович сознался, что действительно виновен в упомянутых старцем грехах, тогда старец сказал: "Беги скорее к духовнику и покайся". После того смущение его исчезло, и он в мирном устроении души приобщился Святых Христовых Таин.

В скит поступил Иван Иванович в начале 40-х годов уже после кончины старца Леонида. С января 1844 по январь 1846 года был он в скиту братским поваром. 14 июня 1846 года указом Духовной консистории определен в число скитского братства. Из кухни он взят был в келейники к старцу батюшке отцу Макарию, каковую обязанность отправлял до ноября 1852 года. Когда же старцем Макарием было ему сказано, что он должен оставить келейное послушание, он испросил у старца благословение взять для своих келейных потребностей несколько полотенец и другого мелкого белья, чего у старца от усердствовавших благотворителей было всегда в запасе много. Старец дозволил ему взять, сколько ему хотелось, и он забрал потому очень достаточное количество. Келлия определена ему была на пасеке. И вот в первую же ночь пребывания его в новой келлии, когда он с прочими скитянами ушел на утреннее правило в соборную келлию, забрались к нему какие-то воры и все у него покрали.

29 июня 1852 года Иван Иванович пострижен был в мантию с именем Иларий. 16 июня 1855 года рукоположен в иеродиакона, а 13 августа 1862 года — в иеромонаха.

Отец Иларий отличался особою простотою и незлобием и пользовался любовью всей скитской братии и монастырской братии. При жизни старца Макария отец Иларий имел духовное отношение к нему, а после — к его преемнику батюшке отцу Амвросию в простоте сердца с верою и послушанием. Когда старец Макарий был жив, он произнес об отце Иларии такой отзыв: "Иларий не из таких людей, что, по общепринятому выражению, "схватывают звезды с неба", а в дело годится". И действительно, годился в дело. По назначению в 1862 году жившего в соборной келлии иеромонаха Илариона скитоначальником и перешедшего в начальнический корпус отец Иларий перемещен был на его место в соборную келлию, а с 1863 года и до кончины своей был помощником монастырского духовника и заслужил общую любовь своих духовных чад. Келейным занятием его в свободное время было делание ложек, а также и писание уставом. Он писал уставом хорошо, и когда книга преподобного Исаака Сирина не была еще напечатана, всю ее переписал для себя. А теперь рукопись эта хранится в скитской библиотеке.

С начала 1872 года, когда скитоначальник иеромонах Иларион сильно заболел, отец Иларий почти бессменно отправлял в скиту церковные службы. Вообще, здоровье его было крепкое, изредка только по временам он страдал от головной боли, которая всегда продолжалась у него аккуратно одни сутки, после чего он опять чувствовал себя вполне здоровым. В то время как скитоначальник отец Иларион болел уже предсмертною болезнью, некоторые из братий обращались к нему с такими словами: "Вот, батюшка, оба наши старца (иеромонах Амвросий и иеромонах Иларион) больные. Скончается отец Иларион, вас тогда поставят скитоначальником". На эти слова у отца Илария бывал всегда один ответ: "Э, они еще нас переживут". По отношению к самому отцу Иларию слова эти были пророческими, хотя, без сомнения, отец Иларий не придавал им этого значения.

Настал сентябрь 1872 года. Отец Иларий, по заведенному в скиту обыкновению, отправился 14 сентября с некоторыми из скитских братий на скитскую лесную дачу или хутор собирать грибы — рыжики, которых в этот год был большой урожай. Несмотря на дождливую погоду, они пробыли там двое суток. 16 сентября отец Иларий возвратился в скит и, несмотря на то что чувствовал сильную простуду, 17-го числа в воскресенье отправил полную церковную службу. 18-го же в понедельник он опять ходил, только уже недалеко от скита, в лес за грибами, до которых, кстати сказать, был большой охотник, и еще более простудился. Однако в этот день он еще был на общем послушании и вместе с прочими скитянами чистил свеклу. Во вторник слег в постель, но никто не догадывался, что болезнь его опасная. В пятницу 22-го числа, когда болезнь отца Илария еще более усилилась, ему предложили исповедаться и причаститься Святых Таин. Он изъявил было желание причаститься на следующий день в субботу, но старец батюшка отец Амвросий нашел нужным не откладывать это. В три часа пополудни он посетил болящего, который успел исповедаться у него и объяснил все, что нужно было для его успокоения душевного. После того отец Иларий был сообщен Святых Христовых Таин, а во время вечерни совершено было над ним Таинство Елеосвящения.

В эти дни один из скитских братий видел замечательный сон: будто отец Иларий лежит в темной комнате, которая была полна бесов. Вдруг сделалось смятение. Послышался голос: "Идет исповедовать", и бесы, проговорив: "А мы хотели было сделать его миллионером", все исчезли. Тем объяснялся этот сон, что отец Иларий при жизни собирал деньги, как говорили в то время, на постройку келлии для своей родственницы, но, вероятно, старцу-духовнику не открывал о сем. В субботу 23-го числа, после скитской обедни, в девятом часу утра отец Иларий мирно почил о Господе на 65-м году от роду, а 25-го похоронен на кладбище подле водруженного креста с изображением на нем распятого Господа. Через несколько времени больной скитоначальник отец Иларион увидел во сне: идет будто отец Иларий в скиту по дорожке и поет ирмос: "Покрываяй водами превыспренняя Своя, полагаяй морю предел песок, и содержай вся: Тя поет солнце, Тя славит луна, Тебе приносит песнь вся тварь, яко Содетелю всех во веки" (Трипеснец на повечерии Великого Четвертка). И каково же было это пение! Оно было так мелодично и так усладительно, что, казалось, было отзвуком небесного ангельского пения.