Отказ адвоката Нэна от воинской повинности в Швейцарии

П. Бирюкова.

В Швейцарии нет постоянного войска. Все граждане мужеского пола в известный возраст должны быть готовы по первому призыву явиться в ту часть, в которой они записаны. Это случается несколько раз в год по разным поводам, как например: осмотр амуниции, для торжественных процессий, на учебный сбор, на маневры и для усмирения внутренних беспорядков. Некоторые призывы продолжаются несколько дней, другие несколько недель, как например осенний учебный. Существует предельный возраст, а также и другие различные послабления для желающих уклониться от военной службы. Богатому человеку довольно легко достать себе увольнительное свидетельство, некоторые уезжают на время службы заграницу и являются домой только на время, не прописываясь, и таким образом долгое время уклоняются от службы, а если попадаются властям, то отделываются сравнительно легким штрафом или коротким арестом. Но все это легко сходит с рук людям, уклоняющимся от военной службы по своим личным выгодам; такие люди не опасны, и их вообще немного. Швейцарская военная служба имеет еще ту особенность, что она сравнительно очень легка и потому мотивом уклонения от нее не может быть тягота военной службы. Огромная масса молодых людей смотрят на это занятие, как на особого вида спорт. Тем более интереса и важности представляют в Швейцарии отказы от воинской повинности по убеждению. Такие отказы бывают здесь, как впрочем и везде, среди людей, двух родов убеждений: среди сектантов и среди анархистов *). В сектантской среде были отказы и всякого рода уклонения у анабаптистов, дарбистов и салютистов. Большею частью эти отказы карались тюремным заключением, но они не производили большой сенсации, во-первых, потому что секты, к которым принадлежали отказывающиеся, очень мало популярны, а во-вторых, потому что религия, как ее понимают в Швейцарии, есть дело частное, и отказывающийся по своим религиозным убеждениям — отказывается так сказать по домашним обстоятельствам, которые, хотя и не дают права на отказ, но вообще уважаются, и с которыми

———

*) В русском обществе об анархистах существуют совершенно ложные представления. Их большею частью стараются изобразить или разбойниками, лишенными всякого понятия о честности, или фанатиками, безумцами, полными жажды разрушения во что бы то ни стало; анархизм же стараются представить, как учение, разрушающее всякую возможность общественной жизни, — как что-то жестокое и нелепое.

Если же среди анархистов, как и среди всяких других людей, и встречаются люди, которые совершают убийства и насилия, то они этим самым отступают от анархизма, который заключается в отрицании всякой власти, всякого права насилия одного человека над другим. Ред.

спорить нельзя. Я полагаю, что отказы эти имели мало значения потому, что мотивом их были узкие сектантские принципы, а не обще-религиозные основы *).

Но вот с некоторых пор — надо считать два, три десятка лет — завелась страшная для современного буржуазного строя язва — так называемый анархизм. Для современного строя это действительно язва разъедающая его. Но я назову его лучше ферментом, закваской, от малого количества которой вскисает все тесто. Анархизм живет, развивается, проникает в массы и все-таки не признается большинством социологов за самостоятельную доктрину. Я думаю, что социологи правы. Анархизм не есть социологическая или политическая доктрина. Анархизм есть своего рода религия, по крайней мере, он заключает в себе некоторые элементы религии — единство идеи, охватывающей всю жизнь в ее целом и во всех ее частностях, идеал добра, правды впереди и искренняя последовательность индивидуальных усилий в борьбе с существующим строем — и в стремлении к этому идеалу.

Вот это-та искренность, простота, постановка вопросов ребром и представляет самый опасный элемент в анархизме для современного строя. И одно из проявлений этой искренности есть отношение к воинской повинности.

И отказы таких людей от воинской повинности, людей часто не носящих на себе никакой клички, даже анархической, но действующих во имя простой человечности, имеют по моему мнению наибольшее влияние.

И именно к такого рода отказам принадлежит отказ Нэна.

Призванный в этом году к отбыванию воинской повинности во время учебного сбора в свою батарею, он отказался и мотивировал свой отказ следующим письмом на имя начальника военного департамента своего кантона:

«Милостивый государь!

«Военные объявления призывают меня принять участие через несколько дней в сборе войск. Извещаю Вас, что я не пойду на этот сбор по следующим причинам: наступила эпоха, когда интересы цивилизованных народов и их нравственное чувство совершенно противны этим организациям массового убийства, о которых так заботятся все правительства. Только выгоды привилегированного меньшинства в соединении с суевериями и рутиной толпы поддерживают еще армии и допускают войны.

«Что касается до меня, то я не принадлежу к этому привилегированному меньшинству, и мне не представляет никакой выгоды поддержание патриотических суеверий. С другой стороны, по многим причинам считая моих соседей за Рейном и за Альпами за своих ближних, я никак не могу принять на себя ответственность, как бы мала она ни была, за участие в таком учреждении, которое завтра может причинить смерть огромному количеству людей и которое изо дня в день истребляет баснословные богатства, тогда как миллионы подобных мне, живут в нищете.

«Я готов нести все последствия моего решения, предпочитая

———

*) Автор несомненно имеет в виду тех сектантов, которые отказываются от военной службы исключительно в силу заповеди: „не убий", но в то же время признают все другие учреждения государственного строя, суды и тюрьмы, выражают верноподданнические чувства, платят подати и т. п., не соображая того, что весь существующий государственный строй всех стран, будучи основан на насилии, противоречит истинному христианскому учению и никак не может обходиться без войска. Ред.

Военный департамент сообщил ему о тех мерах, которые должны быть приняты против него, но на это сообщение Нэн ответил новым утверждением своего решения в следующем письме:

«Милостивый государь!

«Я получил ваше письмо от 31-го августа. Решение мое, которое я сообщил г-ну начальнику артиллерии, есть неизбежное последствие всей моей деятельности и моих убеждений. Я знаю, что за мной пошлют полицейских и что меня накажут, потому что пока нас, протестующих против войска, меньшинство, большинство дает нам только два выхода: или поступить в войско, или быть наказанным. Я выбрал второй, потому что он удовлетворяет и моей совести, и моему разуму, тогда как первый — возмущает и то, и другое. Ш. Нэн.»

11-го сентября он был арестован и отправлен в город Фрибург, где находится главный штаб и военный суд, и вот 23-го сентября суд этот совершился.

Суд этот был очень интересен тем, что он показал всю невозможность, нелепость суда над таким человеком.

После обычных формальностей, военный прокурор задал вопрос подсудимому:

— Признаете ли вы право законной защиты?

Подсудимый отвечал отрицательно. Даже если бы вся страна была занята неприятелем, он бы отказался идти на войну.

Что касается опасности, которая может угрожать его семье, то он ее действительно признает, но думает, что эта опасность придет не от вражеских полчищ, a от местных эксплуататоров — капиталистов.

Затем прокурор, определив его преступление как уклонение от воинской повинности, перешел к обсуждению мотивов преступления. Он утверждал, что напрасно обвиняемый сравнивает швейцарское войско с войсками великих держав. Цель швейцарского войска не нападать, а лишь защищать отечество. Поступок Нэна — детский. Следуя его идеям интернационализма, можно придти к уничтожению всего современного цивилизованного общественного строя. Нэн уклоняется от обязанности, которую его соотечественники несут с удовольствием. Его поступок есть акт анархический, это пропаганда делом. По зрелом обсуждении, он полагает необходимым, по статьям 97, 70, 62 и 4-й подвергнуть подсудимого 3-х месячному тюремному заключению, разжалованию и уплате судебных издержек.

Слабость обвинения поразительна. Но еще поразительнее и поучительнее слабость защиты. Защитник заявил, что так как обвиняемый сам изложил мотивы своего преступления и так как он вполне сознательный и убежденный человек, то он не находит нужным его защищать, а ограничится только краткими сведениями о том, кто такой Нэн, чтобы судьи знали с кем они имеют дело.

Он считает его человеком, неспособным к низкому поступку.

Родившись в 1874 году в скромной семье, он был отдан в ученье к механику. Затем он поступает на фабрику, где знакомится с общественным устройством, которое, по его мнению, уже более не соответствует условиям времени. Затем он продолжает ученье, поступает в Невшательскую академию и становится в 1899 году кандидатом прав. Он путешествует в Германии, Риме, Париже, посещая рабочие кружки, возвращается в Швейцарию, сдает экзамен и делается адвокатом. Он работает много, но получает мало и должен закрыть свое бюро, чтобы поступить в частную контору и заработать себе средства к существованию его самого, жены и ребенка. В заключение защитник прочел несколько писем, свидетельствующих о том, что Нэн ретивый работник и умный, убежденный человек.

После перерыва заседания, слово было дано подсудимому. Нэн говорил, что он, конечно, не будет оправдываться и умалять значения своего поступка; он может и хочет только высказать перед судом его разумные основания.

«Пытка исчезла, говорит Нэн, рабство отменено, наука стремится найти способы продолжения человеческой жизни, зачем же должна существовать война? Правда, она гуманизирована. Негодующая Европа протестует против избиений армян, жестокостей в Трансваале и Македонских зверств. Но какая

«Есть ли какая-нибудь прямая выгода народу от войны? Каковы ее результаты? Французские миллиарды покрыли ли расходы по франко-прусской войне? Не были ли они источником зверской ненависти и началом новых огромных расходов в виду возможности реванша? Народы подобны двум путникам, хотящим встретиться во мраке ночи. Но мрак невежества, который их окружает, начинает рассеиваться. Придет день, и мрак рассеется вовсе; но не с оружием в руках можно призывать народы к всемирному братству!

«Лучше умереть, утверждая истину, чем защищая заблуждение.»

Упомянув о значении капитала, Нэн, в заключение, затрагивает вопрос об отечестве. Для него оно не существует. Это химера, пустое слово, которым пользуются политические деятели для возбуждения масс и для оправдания легального убийства. «Отечество» это ужасный молох, кровожадный идол, но уже отживший, которому время пасть!

Прения кончились, суд удалился для совещания.

Вынесенный приговор был такой:

Нэн приговорен к трем месяцам тюрьмы, разжалованью, лишенью на год политических прав, к 25 франкам штрафа и к покрытию судебных издержек... Приговор минимальный, очевидно боязнь влияния мученичества сдерживает месть преследователей.

Интересно проследить влияние этого поступка на прессу. Буржуазные газеты, разумеется, обругали Нэна анархистом. Анархические газеты выразили сочувствие, а социалистические, к стыду своему, выразили порицание.

Один из видных социалистических органов в немецкой Швейцарии, газета «Грютлианер», выразилась так:

«Поведение Нэна, конечно, подлежит осуждению. Подобные способы, возбуждая анархию, ничего не решают. Напротив, они вредны нашим справедливым протестам против милитаризма. Товарищ Нэн должен был отбыть свою службу. Своим способом действия и изложением его мотивов, он ничего не доказал против милитаризма: напротив, он пошел на перекор интересам антимилитаризма и причинил вред себе. Нам кажется наивным поведение товарища Нэна во всем этом деле.»

Социалисты говорят: мы против милитаризма, но теперь, пока, мы будем служить. А когда мы станем сильны во всех странах, мы уничтожим все армии сразу. (См. статью социалистического журнала Grutli в Лозанне.)

На это можно ответить известной малороссийской пословицей: „пока солнце взойдет, роса очи выест.» Что же делать человеку, когда совесть и разум внушают ему отвращение к этому позорному делу, к беспрекословному подчинению себя первым попавшимся людям для обучения убийству людей? Неужели ждать ему наступления социалистического строя, а пока ломать свою совесть, затемнять разум, терять свое самое дорогое сокровище, нужное не только ему одному, но и всем людям? Да не отдалится ли этим самое наступление новой благой эры, если люди, в ожидании ее, будут заглушать в себе самые сильные порывы того нравственного чувства, без которого немыслим никакой прогресс?