Пафосная идеология, популярная культура и постсоветская идентичность

Формирование имперской общности частично является следствием проводимой государством целенаправленной политики идентичности. Однако во многом этот процесс носит самостоятельный характер и связан с объективной тенденцией превращения империи не только в единый политический, но и в единый экономический и социальный организм. Поэтому имперская культура действительно «развивается, в значительной степени, как воспевание власти»², но в столь же значительной степени может представлять собой и критику той же власти. И то, и другое может делаться талантливо и искренне. Знаменитая песня Виктора Цоя «Мы хотим перемен» останется таким же явлением и достижением советской (т.е. имперской) культуры, как и, например, фильм «Коммунист» Юлия Райзмана. Значительная же часть этого культурного потока, как и всякого другого, вовсе аполитична.

Каждая сфера жизни человеческого общества достаточно автономна. Поэтому состояние (периоды подъема и упадка) имперской культуры и имперской системы в целом вовсе не обязательно должны совпадать. Советская культура 1960-70-х годов, несмотря на назревший к концу этого периода кризис экономической и политической системы империи, оказалась столь значительным явлением, одновременно целостным и многообразным, что представляет собой мощный центр притяжения в течение уже более двадцати лет, последовавших после распада СССР. Ни культурная жизнь новой России, ни явления культуры большинства других бывших составляющих Союза, оказались не в силах в течение этого периода составить достойную конкуренцию данному культурному наследию. И наследие это в большинстве своем было невозможно разделить, разнести по новым национальным квартирам. Так, лучшие фильмы Георгия Данелия и в период своего создания, и в постимперских условиях невозможно отнести ни к русской (российской), ни к грузинской культурной традиции. Они остаются принадлежностью именно советского наследия.

Любое подобное деление, конечно, условно. Художник – это, прежде всего, индивидуальность. Речь идет о том, в каком культурном контексте, кем и как его творчество может быть востребовано. Проблемы идентичности, как представляется, играют здесь немаловажную роль. Идентичность самого художника и его творчества может быть двойной, тройной и так далее одновременно. Иногда, это четко прослеживается в его произведениях. Так, например, в творчестве Раймонда Паулса, одного из самых популярных композиторов СССР поздних лет его существования, все время присутствовали советская и латышская составляющие.

При этом география присутствия советской культурной традиции может после распада империи и не совпадать с ее бывшими границами, что отражает с одной стороны степень реального включения в имперскую общность населения тех или иных владений (где-то большую, где-то меньшую), а с другой миграцию наиболее интегрированных в эту общность групп населения. Интересно, с нашей точки зрения, было бы проанализировать в этом отношении состав Лиги КВН в 1990-е – 2000-е годы. В ней, например, никогда не был представлен Туркменистан, но зато участвовали команды из Израиля, Германии и США.

Наследие не может оставаться неприкосновенным и застывшим – иначе оно умирает, становится достоянием музеев и узких специалистов, перестает быть основой идентичности. Ностальгическая востребованность старой советской культуры, подразумевает в настоящее время и некоторое количественное умножение или развитие ее образцов, а также, безусловно, их различную интерпретацию.

У этой культуры не только в России, но и по всему постсоветскому пространству есть немало адептов, стремящихся подчеркивать интеграционный потенциал популярности знаковых ее представителей. Особенно часто такой потенциал признается за творчеством Владимира Высоцкого, для чего действительно есть немало оснований. Интересно, что памятники Высоцкому установлены сейчас не только во многих городах России, но и на Украине (Киев, Мариуполь, Мелитополь, Одесса) и в Белоруссии (Новогрудок), а музеи, связанные с его именем есть в Риге и Шымкенте. И это на фоне многочисленных фактов демонтажа различных «идеологических» монументов советской эпохи. «Высоцкий оказался той фигурой, которая объединяет людей в независимости от национальности, политических взглядов», - заявил, например, молдавский журналист и политик Константин Старыш, автор телевизионного проекта «Высоцкий. Мой Гамлет»³. «Практическая ценность Высоцкого – в наборе нравственных установок союзной идентичности, рассказанных доступным языком и сочными образами» - рассуждает политтехнолог Семен Уралов, озабоченный проблемами «евразийской интеграции». И предупреждает при этом, ставя практические задачи: «мы должны понимать, что ресурс у “народного поэта” Владимира Высоцкого для  союзной идентичности — огромен. Но при всей огромности ресурса наследия Высоцкого — его необходимо срочно переводить в разряд безусловных символов»⁴.

Поскольку Высоцкий не дожил даже до периода Перестройки, можно строить самые разные версии по поводу того на чьей стороне, в каком политическом лагере он мог бы отказаться в настоящее время (в СМИ появлялись десятки высказываний на данную тему, а на различных Интернет-площадках неоднократно инициировались дискуссии по этому поводу). Однако, в некоторых других случаях позиция того или иного художника могла оказаться обескураживающей для радетелей возрождения державного единства. Примечательно, например, сколь болезненно была воспринята носителями подобных настроений в России позиция, которую занял в ходе российско-грузинского конфликта в 2008 г. Вахтанг Кикабидзе, тоже представляющий собой одну из ярких символических фигур, отнюдь не официозной и помпезной, но подлинной и популярной советской культуры. «Нынешнее огорчение от речей артиста является глубоко советским. Слово "советский" здесь ничуть не ругательно, но есть лишь указание на культурный первоисточник» - признавал критик Максим Соколов. По его словам, «огорчавшиеся путали образ и артиста и, предъявляя претензии Вахтангу Константиновичу Кикабидзе, в действительности адресовались к живущему в 1978 г. пилоту Ми-2 Валентину Константиновичу Мизандари»⁵. И это действительно так. «С какой страной вы хотите покончить, уважаемый? С Россией, где вас до сих пор любят? С вашими зрителями, для которых ваш бархатный голос стоит намного больше, чем все уверения в любви между народами? Вы призываете покончить со страной, которая дала практически все, включая ваше громкое имя?» - упрекал артиста журналист «Комсомольской правды» за слова о том, что с Россией «надо покончить». При этом он признавал право Кикабидзе быть «патриотом» и претендовал на некое понимание его чувств⁶. Но, в этих суждениях, на самом деле, заложено полное противоречие. Если Кикабидзе может быть патриотом новой Грузии это полностью освобождает его от обязательств перед новой Россией, ибо страной, «которая дала ему практически все, включая его громкое имя» для него был Советский Союз, в котором в сегодняшнем понимании не было ни России, ни Грузии, и страной где его «до сих пор любят» является не Россия как таковая, а бывший СССР, прекративший свое существование в качестве политической системы и экономического организма, но продолжающий существовать, как культурная общность.

Ситуация с отношением к наследию Высоцкого и поступкам Кикабидзе достаточно показательна и интересна с точки зрения изменения самой структуры ностальгии по советскому прошлому. Есть основания утверждать, что пафосная державная тематика в ее рамках сменяется более частной, приземленной, как правило, резонирующей с лучшими достижениями популярной культуры, а не с наполненными высокопарным патриотическим содержанием символами.

Характерно, например, что в конце января - начале февраля 2013 г. в России два юбилея, выпавшие на эти дни – 70-летие завершения Сталинградской битвы и 90-летие со дня рождения автора культовых советских кинокомедий Леонида Гайдая – вызвали по крайней мере равный резонанс в обществе (тематические передачи на большинстве телеканалов, многочисленные публикации и акции в Интернете, вечера памяти и т.д.). Примечателен в этом отношении заголовок обзора теленедели, опубликованного в газете «Трибуна»: «Гайдай против Сталинграда: кто кого?» ⁷. И точно так же как Волгоград в эти дни стал центром празднования одного юбилея, Иркутск, где прошли молодые годы известного кинорежиссера, стал центром празднования другого⁸. При этом помимо России юбилей Гайдая (так же как, впрочем, юбилей победы под Сталинградом) не прошел незамеченным еще, по крайней мере, в ряде бывших советских республик.

«Сталинград навеки останется символом единства и непобедимости нашего народа» - заявил 2 февраля 2013 года в своем выступлении Владимир Путин⁹. Однако, вполне возможно предположить, что творческое наследие Гайдая для единства россиян и всех жителей постсоветского пространства к этому времени значило даже больше, чем память о битве, ставшей переломной в ходе второй мировой войны. Подлинно популярные произведения культуры, плюс во многом формируемая ими память о «добрых старых временах», становятся чуть ли не основным якорем, привязывающим новые поколения и новые реалии к советскому прошлому.

Это полностью осознают и противники советского наследия. 2 января 2013 года, бывший высокопоставленный сотрудник латвийского МИДа Нормунд Васариньш в своем блоге в Twitter высказался по поводу традиционного показа в новогодние праздники в Латвии, как и в других бывших республиках СССР комедии «Ирония судьбы или С легким паром!». С его точки зрения, фильм Эльдара Рязанова «мешает латвийскому обществу стать по-настоящему западным». Дипломат уточнил, что, по его мнению, в новогодние праздники лучше смотреть западные фильмы, поскольку «они не инфицированы советским мышлением и ностальгией»¹⁰. При этом в качестве примера «неинфицированных» фильмов приводилась американская комедия «Один дома», про которую сам Васариньш высказался следующим образом: «по-моему, упомянутое кино слабое и, позволю себе так сказать, глупое»¹¹. Высказывания Васариньша вызвали бурный интерес и обсуждение, как в Латвии, так и в России¹².