Павел васильев, забвению не подлежит

На ранней зорьке пулей туземной

расстрелян был казачества певец.

И покатился вдоль стены тюремной

Его златой надтреснутый венец.

(Я.Смеляков «Три витязя»)

И отрёт Бог всякую слезу с очей их,

И смерти не будет уже;

ни плача, ни вопля, ни болезни уже

не будет;

Ибо прежнее прошло.

Детство и отрочество поэта прошло в казахстанском городе Павлодаре. Если идти по улице Достоевского к берегу Иртыша, то угловой домик покажется с правой стороны. А от него в нескольких шагах набережная Иртыша.

В настоящее время домик на двух углах (улиц Достоевского и Чернышевского) известен повлодарцам – он превращён в музей известного и в Казахстане и в России поэта – романтика Павла Васильева.

В двадцатые годы подросток Панька Васильев жил в этом доме в большой семье Васильевых – Ржанниковых. Ходил в школу, играл на улице, дружил с ребятами, случалось иногда и дрался, а в юношестве влюблялся, влюблялись и в него.

Всё как у всех, за исключением лишь того, что Панька писал стихи, и они были совсем не такими как у всех. Они запоминались, волновали, будили воображение. И всегда было с ним интересно. Вроде бы такой как все, но и немного иной. Откуда же в нём это необычное инообразие?

Павел чаще проводил время не дома, а у отца, где тот заведовал школой водников. Здесь же будущий поэт встретился со своими ровесниками Федей Завьяловым, Юрой Асановым, Юрой Пшеницыным, которые стали его друзьями.

В школе Павел Васильев полюбил уроки литературы, умел хорошо декламировать стихи, а впервые проявился поэтический дар в 1920 году, когда перед всеми он прочёл стихотворение «Орёл и змея».

Очень любил читать, пропадал в доме Пшеницыных, читал книги из их библиотеки. Полюбились и вечера, - когда собирались у кого нибудь дома и пересказывали что – нибудь из прочитанного, а порой сами придумывали продолжение…

После окончания школы водников Павлу рекомендовали продолжить учёбу в школе второй ступени, для этого необходимо было сдать экзамен по немецкому языку. Стал готовиться, познакомился с замечательным учителем Эмилем Готлибовичем Коттэ. С первой встречи с ним Павел почувствовал, что такое настоящая образованность.

В школе второй ступени Павел уже был другим: взрослее, серьёзнее. Глубоко изучались предметы, в расписании появилась педагогика, так как школе был придан педагогический уклон.

Круг друзей остался прежним, но появились новые интересы, изменились увлечения. Проводились в школе вечера, работали кружки, посещали Рабочий клуб, но чаще собирались по вечерам на берегу Иртыша. Устраивали игры, танцы, пели. Здесь же появилась первая влюблённость в одну из дочерей Поздышевых.

Окончив школу, шестнадцатилетний Павел покинул родительский дом. Около трёх лет продолжались «его университеты», когда желание повидать мир и тяга к культуре, образованию перемешивались с пробой себя в увлекательных профессиях (студент японского отделения факультета восточных языков во Владивостоке, матрос на шхуне, золотоискатель, сплавщик леса, культработник, сотрудник газеты…)

Вот уж кто мог бы вслед за Пушкиным повторить: «Путешествие нужно мне нравственно и физически!»

Позже, живя в Москве, он также много ездит по стране («Москва для него являлась главным пристанищем, как штаб – квартирой, а полем деятельности остаётся периферия»). Он был то на Донбассе, то оказывался в Таджикистане, то в Баку, Тбилиссе:

Висит казахстанское небо непрочно,

И только Алтай покрыт сединой,

- Не счастье ль, все карты спутав

нарочно,

Все эти годы он формировался как поэт. Печатался во Владивостоке («Октябрь»), здесь же были и публичные чтения, а поэтому было всего 17 лет!

Читал уверенно, твёрдо, как зрелый мастер, знающий жизнь.

Дорогу в мир литературы открыли рекомендательные письма Р.Ивнева и Л.Повицкого. Но главное в нём это умение читать свои стихи:

Так он вышел, смиренник.

И когда то так я входил, Смеялся и робел…

…Я был хитрый, весёлый, крепко сбитый,

Иркутский сплавщик,

Зейский гармонист

Я вёз с собой голос знаменитый.

Моих отцов, их гиканье и свист.

(«В защиту пастуха – поэта»).

В конце 1929 года Павел Васильев прочно осядет в столице, с этого времени он студент Высших государственных литературных курсов.

Он становиться известным: сухощавый, выше среднего роста, с густой шапкой русых волос, красивый, весёлый.

Такой человек, естественно, становиться центром общего внимания. Редко можно услышать столь блистательное чтение собственных стихов:

Атаман, скажи – ка, по чей вине

Атаманша – сабля вся в седине?

Атаман, скажи – ка, по чей вине

Полстраны в пожарах, в дыму, в огне?

Слухи о нём ходили противоречивые. Одни изображали как малогабаритного деревенского паренька, другие – хорошо развитым, образованным интеллигентом. Не было расхождений только в одном – в признании его исключительной одарённости:

Но страсти, которые бурлили в поэте, он осознавал сам:

Я стою перед миром новым, руки опустив, страстей своих палач.

(«Клятва на чаще»).

Тучи над ним сгущались. Время от времени происходили шумные скандалы, милицейские протоколы.

Всего за пять лет до Павла Васильевича в центре внимания литературной Москвы был Сергей Есенин, любимый его поэт, на которого Павел был во многом похож. «Васильев напоминал мне молодого Есенина, которого я близко знал. Васильев, как и Есенин, глубоко национален»», - утверждал журналист Л.Повицкий в 1956 году. Обратим внимание, что такую положительную характеристику дать Есенину стала возможным спустя десятилетия.

А в конце 20-х, 30-ые годы велась борьба с есенинщиной. В 1927 году газета «Смена» предложила начать дискуссию «Почему мы ни любим Есенина?».

В 1934 году прозвучал и голос Горького: «Жалуются, что поэт Павел Васильев хулиганит хуже, чем хулиганил Сергей Есенин».

Павел Васильев ответил почтительным письмом Горькому, а через несколько дней по Москве уже ходили его стихи:

Пью за здравие Трёхгорки,

Эй, жена, завесь-ка шторки,

Нас увидят, может быть,

Алексей Максимыч Горький

Приказали дома пить.

Говорят, эти строки доставили Горькому весёлую минуту: услышав их, он долго смеялся».

«Развлекая» литературную среду подобным образом, Павел Васильев оставался чуждей.

Конечно, было друзья, были поклонники таланта, были те, которые пронесли восхищение его творчеством через всю жизнь («А это была жизнь великого поэта» – Бориса Пастернак).

Подобно тому, как приближается стихийное бедствие, приближались события тридцатых годов. Борьба между литературным группировками уже в конце 20-х годов переходила в настоящую войну, беспощадно вешались ярлыки на литературных противников.

Изыскивались любые ситуации, чтобы только зацепиться. В ходе разгорающейся травли Павел Васильев был тем, кого обвиняли за описание быта казачьих станиц, затем, что «сын богатой кулацкой семьи, поэтому враждебно настроен к Светской власти». Ярлыки «классового врага» были даны и В.Иванову, И.Сельвинскому, В.Шишкову и др.

Все стихи, и особенно поэмы Павла Васильева, вынесли на себе всю тяжесть и несправедливость этого обвинения.

Беда нависала над поэтом. В 1932 был арестован по делу так называемому сибирских писателей (нескольким писателям было предъявлено обвинение в «симпатиях к белому движению»). Обвинение в адрес Павла Васильева не подтвердились, и через два месяца он был освобождён. Поэт глубоко переживал эту несправедливость. Но, не теряя времени, взялся за новую поэму «Соляный бунт». Это замечательное произошедшее было закончено в 1943 году и вышло отдельным изданием в 1934 году. И опять на поэта посылались нападки критики.

Сегодня, вглядываясь в то время, мы отмечаем главное, Павел Васильев продолжал писать, он совершенствовался как поэт, пытался не терять силу духа перед трудностями. Что касается его поведения, то, вероятно, это был способ сопротивляться, за которой он заплатил сполна.

10 января 1935 года в «Литературной газете» была опубликована постановление об исключении Павла Васильева из Союза писателей с требованием «изолировать Павла Васильева».

… «15 июня мы с Павлом пришли на суд. Приговор: за бесчисленные хулиганства и пьяные дебоши – полтора года лишения свободы», - вспоминает Е.А.Вялова – Васильева. Начальник Рязанской тюрьмы дал ему возможность работать. В стенах тюрьмы появились поэма «Принц Фома». Весной 1936 года Павел Васильев был досрочно освобождён.

До 1937 года оставалось совсем немного…

Кого потеряла литература в лице Павла Васильева? Безусловно, поэта, может быть писателя, но бесспорно, это яркую, индивидуальную, талантливую личность.

Он пользовался обычным стихотворным размером, но как искусно, его ритмы разнообразны, располагающие к задушевному разговору, «основное своеобразие тактового стиха в его эпической, повествовательной природе, в страстном участнике событий, причём для каждого эпизода выбирается свой темп», - писал И.Сельвинский.

Павел Николаевич Васильев обладал незаурядным дарованием изображать природу, людские страсти, обычаи образно, правдиво, неповторимо, выразительно. Поэзия его остаётся светоносной, жизнеутверждающей. Она притягивает, вдохновляет.

Читая стихи Павла Васильева, начинаешь верить, что яркий талант имел особое предназначение: усилить в людях веру в жизнь, справедливость, наделить человека душевным здоровьем, укрепить в нём связь с немеркнущими ценностями родной земли и родного слова.

Рвался наружу талант, огонь души, а он облекал этот огонь в слова, стихи, поэмы.

Ранняя гибель поэта – это вечная боль России…

Имя Павла Васильева будет жить, новое время, новые надежды говорят о том, что духовность, человечность побеждает. Насильственной смертью умерли Пушкин, Грибоедов, Лермонтов… Однако они навечно остались в народной памяти. Останется в памяти и погибшей двадцатишестилетний Павел Васильев, который каждый строкой своей рвался к людям, к их сердцам и душам:

Снегири взлетают красногруды…

Скоро ль, скоро ль на беду мою

Я услышу волчьи изумруды.

В нелюдимом северном краю.

Будем мы печальны, одиноки

И пахучи, словно дикий мёд.

Незаметно всё приблизит сроки

Седина нам кудри обовьёт.

И скажу тогда тебе, подруга:

«Дни летят, как по ветру листьё».

Хорошо, что мы нашли друг

В прошлой жизни потерявши