Пьеса для одной актрисы и мультимедийных средств
жүктеу/скачать 115 Kb.
|
- Бұл бет үшін навигация:
- Валентина Ярмилко
| Майя Праматарова
Убейте эту женщину! Пьеса для одной актрисы и мультимедийных средствБосая женщина по имени Ада входит в зал через дверь, болтая по телефону. Да, спасибо, да, действительно – особый день, самый-самый!.. Розы? Получила, еще вчера… (Смеется.) Я предпочитаю хризантемы – лохматые, женственные, они действуют умиротворяюще… Да нет, торт печь не буду. Купила готовый… (Смеется.) Зажгу лампочки. Свечей не напасешься – да мне их теперь разом и не задуть… (Женщина нажимает кнопку «отбой».)
Ма-мо-ми-ме-му... Сссссссссс... сссудьба, ссуда, сссекс, ссстрасть... Нельзя терять форму. Нужно сосредоточиться. Ма-мо-ми-ме-му... Сссссссссс... сссуета, сссудьба, ссуда, сссекс, ссстрасть... ссмерть… Бассста! Без эмоций!..
Благодарю вас, господин директор, за этот урок! (Пауза.) Плотно закрытые двери. Безлюдные коридоры. Красные дорожки... Я тщательно изучаю мельчайшие изгибы «глубокоуважаемого шкафа», позаимствованного для спектакля в царском дворце. Его так и не вернули – стоял-стоял, пока невесть куда не исчез. (Пауза.) Рассматриваю обои. Путешествую по лабиринту орнаментов... Директор приглашает меня в кабинет... И – прямо с порога: как ему трудно живется, особенно после смерти сестры, как отвратительно кормят в столовых, и ни слова о новой пьесе... Дадут мне эту роль?! «Да» или «нет»? Молчит... Понятно, в театре и у обоев есть уши... (К публике.) Я понимаю, нужно было накрыть поляну и загнать его в угол – ведь многое решается за рюмкой чая, но готовлю я из рук вон плохо. «Нежная» наша революция лишила меня остатков кулинарных амбиций. Я же не факир, чтобы сделать из одного яйца два! Как-то раз раздается звонок в дверь... Надо же, Беба… (теперь-то она звезда, уже не поболтаешь запросто) пришла похвастаться новым кавалером. Дело житейское, но в холодильнике у меня хоть шаром покати – соленые огурцы и самогонка, для компрессов... Это бабушкин рецепт... Папа однажды привез ей из командировки заграничную водку – так она ее даже не пригубила. Держала исключительно для болячек…
(К публике.) Папа коллекционировал напитки со всего света. Кто откуда ни возвращался – привозил ему бутылку... Когда его «вычистили» из министерства, папа выстроил из этих бутылок пирамиду. Сфотографировал ее со всех сторон и приналег на напитки. Уничтожил пирамиду и с тех пор больше – ни глотка, завязал. «Делу время, потехе час. Мы жили в клетке, но умели радоваться жизни! Самба, румба и ча-ча-ча. Пора браться за дело!». (Пауза.) Всегда мечтала иметь твои глаза, папа! Голубые, бездонные... Ребенком я просыпалась с мыслью, что во сне мои глаза изменились – ведь я родилась с голубыми глазами, это потом они стали карими, так почему бы им снова не стать голубыми... Безнадежная мечта стать тобой, поступать как ты, обдумывать каждое слово и каждый жест, безошибочно оценивать себя глазами других... (Пауза.) 4. Барьеры рухнули, и я уехала. Ушла из театра, чтобы увидеть своими глазами – что там, по ту сторону сцены… Я стала персонажем собственной жизни. Кто-то свыше распределил меня на роль матери. Театр возвращался в мою жизнь только по праздникам – маски, костюмы, реквизит, освещение... Лампочки... Гирлянды лампочек на деревьях, на земле, как театральная рампа, замкнули территорию вокруг дома... (Слегка горбится, словно от озноба.) Эти кондиционеры просто невыносимы. Гудят, и мне постоянно холодно... в кино, в магазинах все время дрожу от холода... Раньше даже танцы под дождем сходили мне с рук... А теперь хвораю от каждого пустяка. От одной мысли о дожде у меня начинает болеть голова... Здесь, на берегу океана, ужасные бури... Чтобы было не так страшно, я представляю себе, что это театральные звуковые эффекты... Занимаюсь самовнушением. Адамов, мой муж, смеется... Он ведь живет в собственном независимом пространстве...
Алло! Да... Как раз думала о тебе. Хорошо, что ты позвонил... Ожидание обращает время вспять. Двадцать лет назад я внушала себе, что ты непременно позвонишь и гипнотизировала телефон... Будто он мог заговорить сам по себе... Ничем не занимаюсь... Два часа болтала по телефону... Звонила Лида. Ей назначили курс лечения ... (Пауза.) Алло! Алло! Я тебя не слышу!.. Ты должен спешить? Нет, нет... подожди... Значит… Я никогда тебе не врала. А если случалось, значит, врала самой себе... Да, дети звонили... Они еще в дороге... Не волнуйся. Они прекрасно справляются и без нас... Да мы недолго говорили... Да, ты прав. Я тебя слушаю... Со мной все в порядке. Ты прав... Ничего особенного не произошло. (Кладет трубку.) Ничего особенного, кроме того, что мне впервые стукнуло пятьдесят! Это событие застало меня врасплох... (Возвращается в прошлое.) Но к фильму о Назимовой я была абсолютно готова. А они просто заморозили съемки. Кому-то из начальства не пришелся режиссер. Это поставило на уши нашу бухгалтерию… Им нужно было свести концы с концами – отчитаться за выплаченные гонорары, использованную пленку, бог весть за что еще – а фильма-то не было. Кому только руководство ни предлагало слепить что-нибудь на скорую руку из отснятого материала – все отказывались. Согласился лишь Адамов. Сменил весь состав. Оставил только меня. Коллеги перестали со мной разговаривать. А сегодня и Адамов хлопнул дверью... (Пауза.) Нашел время впадать в депрессию... Депрессия – это стратегия выживания. Цитата.
5.
Фильм о Назимовой перевернул всю мою жизнь. Я так и не вышла из этой роли: продолжала двигаться как она, говорить как она, вот только не жила как она... Пока я находилась на съемочной площадке, под софитами, я была Мадам Назимовой – актриса всегда поймет актрису, но только на сцене. (Принимает позу голливудской актрисы начала 20 века.) «У Мадам были густые темные волосы и лучистые искрящиеся фиолетовые глаза»... На-зи-мо-ва. Как в титрах. Без имени. Все ее обожали... Американцы, англичане... Пресса называла ее гигантом кино, сравнивая с Чаплиным... Они были близки с Чарли, пока он не вообразил, что она хочет увести от него жену. Это он заявил в суде на бракоразводном процессе. Блеф... Просто он сам не чаял от нее избавиться. (Принимает вычурную позу.) Актерские штучки. Кто из нас без греха?! Назимова была готова продать свою бессмертную душу, чтобы стать великой актрисой, но стала лишь безымянной девушкой в массовке Московского Художественного театра. Роль статистки была не для нее, и она бросила лучший в мире театр. С труппой гастролирующих актеров Назимова исколесила всю Россию, а затем уехала играть в Берлин и Лондон... Джером К. Джером написал ей рекомендательное письмо к американскому импресарио.
Адамов занимается спецэффектами для кино. Порой он берет меня моделью. Цепляет на меня разные датчики, заставляя принимать странные позы, и сохраняет снимки в компьютере. Он спец в своей области, настоящий профи, но его интересует только это... Целыми днями пялится в монитор, великодушно уступив мне задушевные встречи с сантехником, бухгалтером и садовником, рекомендуя заполнять паузы непременным фитнесом в супермаркетах – беготней по магазинам. По его словам, женщинам это на пользу. (Телефонный звонок.) Алло, алло! Нет, Адамова нет дома... (Ада гневно отшвыривает телефон.) Жизнь не сводится к одному-единственному мужчине! Будь он хоть принцем на белом коне! Я все сносила, терпела, корежилась, но не ушла. Ушел он... Ушел сегодня вечером, и одному Богу известно, когда вернется. (Пауза.) Подавление собственной агрессии – слабость, которая рождает подлость. Цитата! 6.
Я увидела его в театре спустя год, и мне стало дурно. В буквальном смысле... Верный знак, что пропадаю. Так бывает с надолго отложенными свиданиями. Отсрочка придает им особое значение... (Пауза.) Я очнулась в аэропорту Нью-Йорка – 15-минутная беседа с сотрудником миграционной службы, затем два часа в машине... И – домик на берегу океана. Коннектикут. Рай для адвокатов, врачей и страховых агентов... Слава Богу – всего в двух часах езды от Нью-Йорка. Это меня и спасло... (Энергично.) Нью-Йорк сразу же принимает тебя или отторгает. Здесь рай для честолюбивого человека. В начале прошлого века, когда сюда прибыла Назимова, люди собирались огромными толпами... «Парады, пикники, танцы, спектакли... Приезжали на трамвае даже из Коннектикута...» Эти старые трамвайные линии, заросшие травой и сорняками... Из ниоткуда – в никуда. Нью-Йорк сразу же принимает тебя или отторгает. На Сентрал Стэйшн сразу же чувствую его энергетику. И становлюсь другой – начинаю ходить быстро, говорить громко, жестикулировать... Мой маршрут известен заранее: пешком до Таймс-Сквер. Упираюсь в огромную очередь за билетами с пятидесятипроцентной скидкой. Покупаю, что осталось. Вбегаю в театр. Вдыхаю в себя запах пыли, бутафории и... время останавливается! (Пауза.) Здесь я и не пыталась играть. Даже в Коннектикуте. Даже в самом занюханном театрике. Не посмела... Назимова начала играть через шесть месяцев после первого урока английского языка. И Нью-Йорк пал к ее ногам. После Бродвея – Голливуд! А ведь она дебютировала в 37 лет! Немыслимый возраст для кинодебюта.
«Я купила особняк на Сaнсет-бульваре в Лос-Анджелесе и назвала его «Садом Аллы». Хоть некоторые называли его «Садом Аллаха» – ведь в английском конечное «х» не произносится. Человеческая фантазия не всегда срабатывает в правильном направлении. Никто не видел в очертаниях моего бассейна мое Черное море, а я... Нет, нет, я отнюдь не склонна к чрезмерной ностальгии, и русские песни пою только для колорита. Мне достаточно скрипки. Она осталась от времени иллюзий, когда я еще была Мириам Эдес Аделаидой Левентон.» (К публике.) Мечты сбываются, если они правильно сформулированы. Назимова мечтает стать звездой и становится ею. Мечтает о роли Саломеи... и в сорокадвухлетнем возрасте играет четырнадцатилетнюю Саломею... А что делала я в сорок два? Не помню... Ничего не помню. Эффект зеркала. Сначала ты все забываешь, а затем мир создает тебя снова, но уже другой. «Потому что существует одна истина, когда тебе двадцать два, и другая – когда тебе уже сорок два... А если женщина актриса, то сегодня ей двадцать два, а завтра может быть и все сто два...» Что я делала в сорок два – не помню. Знаю только, что жизнь моя была «не легка». Цитата!
Родился ребенок, и моим метаниям пришел конец. Я зажила в городке на берегу океана. Опереточные домики розового и изумрудного цвета... Синие птицы... Оказывается, это не метафора. Я с наслаждением медленно вглядывалась в повседневные мелочи, в незаметные вещи, в разноцветные птичьи перья... Время едва плелось, и я перестала его замечать. Я чувствовала себя законсервированной и безразличной ко всему. (Пауза.) Адамов называет эти мои состояния впадением в прострацию! Я останавливала машину на берегу океана и подолгу смотрела на горизонт. Вода неотвратимо притягивала... (Звонит телефон.) Алло, Алло?! Нет, Адамова нет дома... (Пауза.) Он позвонит в дверь. Или по телефону. И скажет... Нет, ничего он не скажет. Войдет – и сразу же поднимется в кабинет. Как ни в чем не бывало... (Снимает с ног туфли и бросает их в общую кучу. Обувает очередную пару.) Нельзя терять форму. Нужно сосредоточиться. (Начинает мимические упражнения). Нужно лишь сконцентрироваться в полной тишине, и все придет в норму. Если мне не дано жить красиво, нужно хоть красиво выглядеть... (Принимает стилизованную позу под «Балерину» Дега). Адамов называет меня «пушистым хвостом», Ха-ха…, прямо Ибсен. Говорит, это прозвище мне подходит, потому что мои интеллектуальные занятия сводятся к «щелканью» белочек... А мне нравится... Я снимаю их крупным планом. Мне лишь бы крупные планы... Беба до сих пор не может простить мне мое бесстрашие перед камерой – вот ее камера не любит, зато в театре роли идут косяком...– ни шагу с завоеванного места, всегда в форме, хоть ночью ее разбуди – сделает «пируэт, плие... » – вуаля!.. 9.
Кора натурального пробкового дуба. Адамов никогда не купит вино с пластмассовой пробкой. (Наливает вино в бокал.) «Кло Ману» – тонкое и дерзкое вино. Каждую лозу подрезают особым способом. Виноград перебирают дважды, ощипывая гроздья вручную, затем давят ручным прессом... Получается нюансированный букет – смесь «каберне совиньон», «мерло», «пти вердо» и «каберне фран». «Если уж ты решила податься в богему, – говорил папа, – вместо того, чтобы спотыкаться на сцене, займись лучше дегустацией вин. Не зарывай свой талант в землю!». (Делает глоток вина.) «Пируэт, плие... » – вуаля!.. Еще один бокал «Кло Ману», дорогая Мадам, и мы присоединимся к всеобщей иллюзии реальности... Сон и явь. Еще один бокал «Кло Ману»... Второй – он самый-самый. Ты уже не так нетерпелива, как с первым, и наслаждение разливается по каждой клеточке тела. (Отпивает из бокала.) Какой смысл ждать?.. Было бы зачем... Ждешь под дверью директорского кабинета, ждешь роль, ждешь настоящей жизни, ждешь Адамова. Он ведь даже не извиняется, когда задерживается. Я притворяюсь, что сплю. У меня нет сил на объяснения, в которых последнее слово всегда остается за ним. И на тошнотворные навязшие в зубах нотации: «Куда испарился твой талант?» Да никуда! Он при мне! Вот только сцена переехала в гостиную: второстепенные и главные роли, со словами и без слов... скопированные с бабок и прабабок, игравших счастливых и влюбленных, несчастных и погибающих... Адамов видел меня в самых гениальных ролях. Сколько раз я умирала и возрождалась для него! (Пауза.) Мужчины – точнее, Адамов! – думают монологически. Он ведь как магнитофон с одной дорожкой. Нужна нешуточная изобретательность, чтобы привлечь его внимание. Фокус с новым бельем у него не проходит... – бокал «Кло Ману», «пируэт, плие... » куда эффективней... (Снимает очередную пару туфель. Выдергивает из общей кучи одну, покачивает ее на ладони. Обувает экстравагантную красную туфлю. Роется в куче обуви, находит вторую и тоже обувает.) Горы обуви… Просто не верится. У мамы была пара летних туфель, пара осенних и зимние сапожки… Как она берегла эту обувь! Отдавала в починку – сделать новые набойки, сменить каблучки… И была счастлива, когда придумали мягкие набойки, и туфли больше не цокали… А жизнь моих туфель – как у мухи-однодневки… Туфли – они как твоя вторая кожа. Если удобны – кажется, что ноги несут тебя сами. (Возвращается в прошлое.) Старые актрисы… Ноги сами несут их в театр. Эти актрисы не могут остановиться, пока их не вынесут вперед ногами. Вот она еле тащится по улице, но стоит ей подойти к театру – и спина сама собой выпрямляется, а рука тянется поправить брошь… Однажды в дверь моей гримерки кто-то постучался. Вошла старая актриса, не удостоив меня взглядом. И положила на столик букетик фиалок. То зеркало еще помнило ее. Она смотрелась в него в разных ролях тридцать лет. Ее дети эмигрировали. А она умерла в одиночестве в доме для престарелых. (Ада становится в позу надгробного ангела. Резко поворачивается к публике.) У Назимовой детей не было... Декадентка. Зато у нее было множество романов. С кем она только не жила – но детьми так и не обзавелась. Берегла себя… для публики. А я сразу же родила... (Обувает туфли без каблуков.) Мне понравилась неотвратимость моего решения. Я изменила все и навсегда. Начала с чистого листа. Началась вторая жизнь, но волнами накатывала тоска по сцене…Театр – это машина, способная перенести тебя куда угодно. (K публике.) Я сама себя обманывала: еще год, и начну все сначала. Ну, еще один – и начну с чистого листа. Пустое! Кому я лгала? Вот и пускай теперь пыль в глаза!.. Никуда не денешься от ночных кошмаров, от спектаклей, которыми бредишь во сне, от фотографий в старых альбомах! Любой мужчина должен быть «ступенькой вверх по лестнице, ведущей вниз!» Цитата. 10. Для Назимовой ступенькой к Европе и Америке стал Павел Орленев. Гениальный артист, импресарио и выпивоха… Затем сама Мадам стала ступенькой для Рудольфо Альфонсо Рафаэлло Пьерри Филиберто Гульельми ди Валентино д'Антоньоллы, которого здесь обкорнали до Рудольфо Валентино. (Ада принимает позу актрисы начала 20 века.) «В Санта-Монике чиновники «Метро» давали банкет в мою честь. Пока директор провозглашал тост, я заметила молодого мужчину, протискивавшегося через толпу у дансинга, – красивого, темноволосого… Когда он подошел к нашему столику, чтобы поприветствовать меня, я узнала в нем Рудольфо Валентино… Он стал моим принцем в «Даме с камелиями». (Манерно опускается на стул, играя Маргариту Готье в «Даме с камелиями» Рейя Смоллвуда). «… подай мне руку, милый. Во мне возрождается невиданная сила! Страдания отступают. Жизнь возвращается… Я чувствую… Я буду жить…» И умирает. Бедная Маргарита. Бедный Рудольфо… В гроб его свели именно женщины! Он лежал в гробу красного дерева с серебряными инкрустациями красивый как бог. Рядом стоял присланный Муссолини почетный караул. В воздухе витал аромат секса и чувственности. С неба сыпались лепестки роз. Бедный Рудольфо!.. Бедная Назимова, бедная я. (Начинает складывать ненужные туфли в ящик.) Все началось на театральной улице «Раковского». Я решила податься в актрисы, когда мне попалось объявление о наборе в летнюю театральную студию. Пришла на прослушивание, и меня приняли. Адамов появился на первой репетиции. С тех пор я обращаюсь к нему по фамилии… Ему сразу же понравился мой голос, его напевная манерность, чуть взлетающая в конце каждой фразы интонация. «Она заставляет собеседника в напряженном нетерпении ждать продолжения разговора…» Зато позже именно мой голос стал раздражать его в первую очередь – «мурлычу, как кошка, но это никого не трогает». Черт побери, из меня так и прут его цитаты! Чужие лица, чужие образы, чужие слова… цитаты, страницы пьес, готовые клише… выталкивают мои собственные мысли… Я разучилась говорить своими словами. Может, когда-то и умела, но как любой невостребованный дар, он угас. Шестой палец Ирины. О какой Ирине идет речь?! «Что ему Гекуба?» И что – истина? Чья истина? Бывшей актрисы? А бывают ли актрисы бывшими? Вот в чем вопрос. Когда Адамов стал выпивать? Вот в чем вопрос. Я не помню, когда Адамов стал выпивать… Он напивается редко, но метко. И становится другим… С каждой рюмкой говорит все громче, и колотит по столу кулаком... С каждым очередным пьянством вилка между тем, что он говорит трезвым и пьяным становится все шире. На трезвую голову я для него почти незаменима, но стоит ему выпить… Чаплин давно все это сыграл… Но кто помнит? Чувство, что тебя обманули, что ты неудачник, надежда – все это лишь в наших головах… Фрустрация не имеет ничего общего с реальностью. И «незаметно опускается занавес»… Цитата!
А.: Мадам, Мадам! Что есть смерть? М.: «Смерть нужно заслужить…» А.: Мадам, Мадам! Что есть смерть? М.: «Свободный человек меньше всего думает о смерти». Страх смерти это боязнь жизни. Самой красивой она была в «Даме с камелиями», самой жестокой – в «Саломее». (Поворачивается к публике, исполняя поочередно то роль рассказчика, то Ирода, то Саломеи.) Молодой сириец любит Саломею, Ирод любит Саломею, а Саломея любит Иоканаана… И.: Танцуй, Саломея, танцуй, и я исполню любое твое желание! С.: Хочу голову Иоканаана на серебряном блюде. Танец семи покрывал… Тайна любви выше, чем тайна смерти. У любви Саломеи вкус крови. «Убейте эту женщину!» – приказывает Ирод, и солдаты набрасываются на нее. Нет, не так… Ирод не приказывает убить Саломею… Она возвращается в свои покои, ложится на ложе, и тогда золотая змея с рубиновыми глазами оживает и кольцом сжимается вокруг ее шеи… И ее голова падает рядом с головой Иоканаана… Смерть прекрасна. Она может упокоить любую страсть (Звонит телефон.) Алло! Алло?! Нет, Адамова дома нет… (Пауза.) Не скажешь ведь: «Он здесь больше не живет!» Слова, произнесенные вслух, формируют реальность… (Резко меняет тон.) Ничего не произошло. Все, баста, я ложусь спать. Завтра проснусь, встану, пойду на берег океана, сяду на высохшее дерево и буду сидеть неподвижно, а солнечные лучи будут пронзать меня насквозь. Вверх-вниз, вверх-вниз, пока дни не растворятся, и не останется только движение – от новолуния к полнолунию, от новолуния к полнолунию… 11. (Вздрагивает от звука телефонного звонка.) Это ты!? Да, я одна. Его нет. Не знаю. Пришел усталый, мы выпили по бокалу вина, и он поднялся в свой кабинет. Потом сказал, что выходит. Взял с собой свой компьютер. Завел машину. Я выскочила вслед, но он уехал… Теперь… Ты меня слышишь? Что ты сказала? Ложишься спать? Когда тебе завтра в больницу?.. Хочешь, я пойду с тобой? Самое страшное позади. Ты – герой! Это лечат уже сто лет, я тебе тысячу раз говорила. Ладно, пока, иди спать!
Хорошо, что Лида звонит мне каждые 20 минут – создает иллюзию, что друзья меня не забыли… Лида – мой самый большой сюрприз в Америке. Я пригласила ее на 6 месяцев, а она забыла вернуться домой... Сначала жила у нас, потом – в домах у стариков, за которыми присматривала… В школьные годы она забегала ко мне домой каждый день. Устроится на диване и листает журналы… «Ада, дай на одну ночь пластинку с «Хей, Джуд!»… Ада, можно я у тебя заночую?» Дочка суфлера мечтала стать актрисой. Мы вместе тряслись от страха перед экзаменами. Меня приняли, а Лида провалилась. Не поступила она и на второй год, а потом вообще махнула рукой, но на каждой моей премьере Лида – первая в толпе поклонников, с непременным букетом… (Пауза.) Черт! Откуда эта болезнь свалилась на ее голову? Она, конечно, лечится, хотя… Назимова прожила годы после такой операции. И умерла от тромбоза… 13-го июля, в день рождения папы. (Пауза.) В предчувствии конца он постоянно плакал… Сидит за столом – и утирает слезы. Мать пытается его приструнить: ты устал, ляг, тебе нужен покой. (Пауза.) Вот он и покоится – уже девять лет. (Пауза.) Не могу привыкнуть к тишине. Она стягивает меня удавкой, как золотая змея с рубиновыми глазами шею Саломеи. В прошлом году, тоже в мой день рождения, я решила сделать Адамову сюрприз. Налила в два бокала шампанское и подала его в постель, но не смогла его разбудить. Он и глаз не продрал. Только буркнул что-то во сне и перевернулся на другой бок. (Пауза.) Днем он молчит, а во сне – разговаривает. И потом донимает меня: «Что я говорил прошлой ночью?» А я леплю ему, что придет в голову. Но в тот раз я разозлилась и решила добудиться его любой ценой. Схватила за плечи и стала трясти, но он так и не проснулся. Я выпила оба бокала шампанского и тоже уснула. Сон… Я – балерина. В пачке, на пуантах. В танце проскальзываю мимо большого каменного дома с атлантами, держащими балкон. Один из них не сводит с меня глаз – но тут раздается шум, он шевелится, сбрасывает с себя тяжесть, вырывает ноги из постамента… и делает мне знак подняться к нему, а я взлетаю по его гранитным ногам, по бедру, по руке и на плечо. И начинаю танцевать, как балерина в музыкальной шкатулке, а он шагает со мной на плече по городу… Звучит волшебная мелодия, но я не хочу ее запоминать, потому что боюсь, что тогда мой сон больше не повторится… Сны забываются, «стоит лишь выйти в ближайшую дверь». (Подходит к лампе, резко направляет ее свет себе в лицо и произносит): «… Как хорошо, что некого винить, как хорошо, что ты никем не связан, как хорошо, что до смерти любить тебя никто на свете не обязан…» 12. (Ада резко взывает к публике.) Вы думаете, я несчастна? Почему? Потому что в день моего рождения моего мужа нет дома? Нет, я не несчастна. Никто не обещал мне счастья… Счастье! Нейтральное слово. Оно ничего не значит… И слова умирают, как люди, просто ис-че-за-ют. Из ста остается одно… (Звучит скрипка.) В ночь накануне отъезда в Америку я осталась в театре одна. Прошла мимо декораций, коснулась занавеса, каждой его складочки … Ушла только когда услышала шаги пожарного. С той ночи меня преследует сон… Я актриса! Пытаюсь войти в театр через служебный вход, но мой электронный пропуск не срабатывает. Портье смотрит на меня пустым взглядом. Я спрашиваю: «Ты что, не узнаешь? Не видишь, что я опаздываю на спектакль?» – Он стоит как вкопанный, смотрит на меня, не мигая. – «Да помоги же мне войти, дубина!» – и просыпаюсь от собственного крика… Артист – существо пластичное, ему можно придать любую форму… Я ни молода, ни стара, ни высока, ни низка, ни красавица, ни урод, ни умна, ни глупа – я такая, какой должна быть по роли… Я актриса! 13.
Алле-оп! Жизнь – это серия диапозитивов. На улицах – разгром, митинги, народ бунтует у стен парламента, а я стою лицом к толпе с леденцом на палочке. Революция прекрасно разворачивалась и без моего участия. Любовь защищала меня от страха низвергнутых и от реваншизма победителей. Алле-оп! Алле-оп! Боже! Сколько покойников… Здесь я избавлена от свадеб и похорон… Мне пришлось несладко, особенно первые месяцы. Черт бы все это побрал! Я постоянно названивала Лиде, не слишком понимая, что у нас там творится, и безостановочно говорила о себе… Она мне – о том, что приходится занимать, чтобы купить пылесос, а я ей – о своих экзистенциальных проблемах. Она живет который год без мужика, а я ей – о том, что Адамов опять приволок гостей без предупреждения. Ей месяцы кряду нечем платить за квартиру, а мне… Обвал 90-го года повторился в 92-ом, а затем – в 97-м… и Лида просто рухнула… Ее последние сбережения растаяли, а я знай свое: «Пока я с тобой разговариваю, со мной все в порядке, но стоит положить трубку, и я теряю самообладание, даже океан не может меня утешить». Она терпит, пока я не произношу слова «океан». Затем надолго замолкает, лишь сопит в трубку. Она всегда мечтала жить в домике на берегу океана. Странная мечта для человека, родившегося в «хрущобах» на окраине большого города. Мечты осуществляются, если они четко сформулированы. Назимова мечтает стать звездой – и становится. Мечтает о роли Саломеи… и играет ее... Кто есть Саломея? Жертва? Средство мести? Или страстно влюбленная женщина? Жизнь срывает покрывала, одно за другим, и ответ всегда различен… «Убейте эту женщину!» Почему? Зачем убивать Саломею? По приказу Ирода. За что? Из-за Иоканаана? Почему? Ему отрубили голову по приказу Ирода. По приказу Ирода убивают и Саломею. За что? Так жестоко наказать желание обезумевшего ребенка, в мгновение ставшего женщиной? Зачем? Зачем я дала Лиде томик Оскара Уайльда с «Саломеей»? Мне его подарил Адамов. Она взяла – и забыла его вернуть… Как ту самую пластинку, с «Хей, Джуд!». Взяла – и забыла вернуть… (Пауза.) Лида приехала сюда на 6 месяцев и забыла вернуться домой. Да и зачем ей было возвращаться? К кому? (Пауза.) И мне теперь не к кому и некуда. Дача продана, вместе с цистерной и лампочными гирляндами… Осталась лишь папина могила… На холме у дорожного указателя... Рядом с могилами бабушки и деда. При жизни они не разговаривали друг с другом, а сейчас покоятся рядом. Что же это за жанр? Трагедия? Комедия? Кто теперь помнит о чистых жанрах! Жизнь напоминает нам о них, но мы лишь отмахиваемся и засыпаем. Одни засыпают, чтобы забыть, другие – чтобы вспомнить. Истину. Истина не ведома никому… Да и кому она нужна?.. Истина разъедает легенду подобно кислоте. А ведь это легенда заставляет тело стоять на ногах… После «Саломеи» Мадам теряет все, но выигрывает новую роль, которая помогает ей вернуться на Бродвей. «Эта роль вернула мне жизнь и счастье!» Счастье!.. Никто не обещал мне счастья… Сколько у этого слова нюансов… Роль, написанная специально для тебя Юджином О’Нилом – вот это счастье, Мадам! 14.
(Раздается стук в дверь. Женщина возвращается, держа в руках письмо от Адамова. Подходит к лампе и читает его.) «Ада, мне легче написать, чем поговорить с тобой… Иначе ты снова меня прервешь, и я ничего не смогу тебе сказать… Тебя раздражает моя логика, ты не можешь в нее вникнуть и автоматически перестаешь меня слушать… Теперь тебе придется сделать исключение… Мы должны быть предельно внимательны, но я не то хотел сказать… Да, какой-никакой талант у меня есть, но не такой уж великий, как я думал… И это ужасно… Там, дома, я считал себя величиной, легко принимал решения, но, здесь все оказалось иным – другое кино! Бессонные ночи. Страх… Помнишь, как мы разыскивали особняк Назимовой, а нашли на том месте огромный супермаркет… Этот сон преследует меня каждую ночь уже целый год. Как я вхожу в тот дом и не могу оттуда выбраться, словно из лабиринта… Мечусь до рассвета и просыпаюсь разбитым… Но я хотел о другом… Когда Лида позвонила и сказала, какой у нее диагноз, я понял, что больше откладывать нельзя. Я нужен ей. Я – барьер между ней и болезнью или это она для меня барьер?!.. Я ухожу, пока у меня еще есть на это силы… Не ищи виновных. Никто не виноват. Просто так случилось… Затяжные прощания ни к чему… Следовательно, до свидания». 15.
(Ада долго не произносит ни слова. Гасит ближнюю лампу. Идет к противоположной стене. Свет исчезает. Когда он появляется вновь, все закрывает второй экран, а от сцены остается лишь узкая длинная полоса. На экран проецируется пустая белая комната.) Абсурд… Как это отвратительно. У меня в руках письмо от человека, которого я больше не увижу… Трус… Письмо он мне написал!.. Вы сговорились против меня! Хорошо, скатертью дорога. Обнимайтесь себе на здоровье! Отвратительно! Звонят мне с разных телефонов, а сидят рядом… Хорошо бы заплакать… Не могу… Разучилась… Чтобы поплакать, смотрю старые фильмы – курю и плачу. Как холодно. Не понимаю… Когда это началось… Он мне что-то говорил, но я его не слушала… Смотрела, как шевелятся его губы… Стоило ему заговорить, я просто мысленно нажимала на кнопку, и меня окутывало что-то мягкое и липкое, как покрывало… Трагедия жизни не в том, что она быстро кончается, а в том, что кончается, не завершившись… «Холод – это лишь отсутствие тепла, тишина – лишь отсутствие шума, темнота – лишь отсутствие света, зло – лишь отсутствие любви». «Глупая негармоничная жизнь… Удача от меня отвернулась. «Саломея» провалилась… «Чудовищный шедевр…» (Белый свет сползает с экрана, пока не достигает головы женщины как бы прижатой потолком.) «Я поцеловала твои уста, Иоканаан, я поцеловала твои уста. На твоих губах был горький вкус. Это был вкус крови?.. Но, может быть, это был вкус любви... Говорят, у любви горький вкус... Впрочем, что с того? Что с того? Я поцеловала твои уста, Иоканаан». «Убейте эту женщину!» Но за что? За что убивают Саломею? За что? «Убейте эту женщину!» Нет, постойте!.. Остановитесь… Я не могу больше! Не бейте… Я сама, сама… (Наступает полная темнота. На черном экране возникает мультиплицированное изображение Чаплина. Он приближается к женщине, касается ее тросточкой, она встает, а ее виртуальный двойник взлетает вверх. Вслед за ее фигуркой взлетает и фигура Чаплина.) КОНЕЦ
Примечания: В качестве прямых и косвенных цитат использованы произведения, афоризмы и дневниковые записи Аллы Назимовой, Альберта Эйнштейна, Антона Чехова, Белл Кауфман, Вирджинии Вульф, Гейвина Ламберта, Генриха Ибсена, Джорджа Байрона, Жан-Клод, Иосифа Бродского, Луиджи Пиранделло, Маргарит Юрсенар, Мирчи Элиаде, Оскара Уайльда (в переводе П. Петрова), Уиьяма Шекспира, Фридриха Ницше, Элиаса Канетти. Вариант 5 мая 2011 г. Перевод с болгарского Валентины Ярмилко
Я признательна Светлане Атанасовой, благодаря которой роль Ады приобрела жизнь в Бостоне Текст и постановка – Майя Праматарова Женщина (Ада) – Светлана Атанасова Мультимедийные средства – Владимир Гусев Музыка – Георгий Арнаудов, Евгения-Мария Попова, Христо Христов Литературный редактор спектакля – Роза Радичкова Костюмы, шляпы, реквизит – Светлана Атанасова Свет – Эрон Браун Майя Праматарова, кандидат искусствоведческих наук (ГИТИС, Москва). Работала театральным экспертом и заведовала литературной частью в различных театрах Болгарии, в том числе в Театральной Мастерской «Sfumato» и в Национальном театре Болгарии имени «Ивана Вазова». Преподавала в Новом Болгарском Университете в Софии и в Национальной Академии Театрального и Киноискусства Болгарии (НАТФИЗ), гость-лектор театральных департаментов университетов России, Франции и США. Учредитель и редактор альманаха искусств «Et cetera». Театральный критик и составитель книг о театре, переводчик художественной и учебной литературы. В настоящее время живет в Бостоне. Сотрудник (культурный обозреватель) болгарского журнала ЛИК (БТА). Редактор театрального сайтаpost. scriptum.ru. Ассоциированный член «Дейвис Центра» по изучению России и Евразии Гарвардского университета.«Револьвер» – вторая пьеса автора. Премьера One Way Theater контактная информация: +1/203-243-4016 mayia.pramatarova@gmail.com mayiamayia48 Валентина Ярмилко – профессиональный переводчик художественной (проза и поэзия) и общественно-политической литературы. Профессиональный стаж – более 30 лет непрерывной практики. Постоянно обитает в Болгарии, София. В настоящее время живет и работает в Москве (до 2014 г.) Удостоена Международной премии «Серебряное перо» за перевод сборника стихотворений болгарского поэта Любомира Левчева на русский язык (Москва, 2008 г.) e-mail valyar@abv.bg жүктеу/скачать 115 Kb. Достарыңызбен бөлісу:
|