Из песни «Бродячие артисты», сл. И. Шаферана, муз. Л. Варданяна
Отец Николая Николаевича, Николай Андреевич Биязи, был потомком итальянских колонистов, прибывших в Северное Причерноморье для заселения огромного края после издания Манифеста Екатерины II на всех европейских языках "О дозволении всем иностранцам, в Россию въезжающим, поселяться в которых губерниях они пожелают и о дарованных им правах" от 22 июля 1763 г. Мало было завоевать у Турции прежде пустовавший край, который русские люди называли «диким полем», надо было его закрепить, создать новые города и порты. В результате бурной деятельности фаворита императрицы российской, князя Потемкина-Таврического Григория Александровича (1739-1791), на карте появились такие крупные города, как Севастополь, Ростов-на-Дону, Херсон, Николаев, Екатеринослав, Одесса. Россия прочно закрепилась на благодатных берегах Черного моря.
Наличие крепостного права и неприятие политики светлейшего князя Потемкина со стороны крепостников-помещиков не позволило в самом начале русским и украинским крестьянам свободно передвигаться для заселения края, в результате в нем возникли колонии прибывших сюда иностранцев. Эти иммигранты получали значительные привилегии. В частности, освобождались от налогов на 30 лет и от рекрутской повинности, были полностью свободны от крепостной зависимости, получали право свободной торговли и свободное исповедание своей религии.
Но поскольку деятельность князя Потемкина на юге смыкалась с нуждами государства, царское правительство в дальнейшем проводило колонизацию необжитой территории за счет переселения из центральных губерний помещичьих крестьян не только в Крым и Северное Причерноморье, но и в Предзакавказье, где была выстроена цепь укреплений с городами-крепостями Ставрополь, Александров, Георгиевск. Сановники, получившие владения в Новороссии или в Крыму, обязаны были заселить эти земли в установленный срок или платить крупный штраф. Такая политика оказалась весьма эффективной, и население южных окраин Российской империи стало расти быстрыми темпами.
Нашедшие в России вторую родину итальянцы, немцы, греки, молдаване, французы, евреи, болгары, сербы, венгры и представители других национальностей не только привезли с собой свои традиции, обычаи, культуру, язык, но и своим трудом способствовали быстрому преобразованию края, существенно влияя на весь уклад жизни местных жителей. Колонизация этих районов привела к образованию здесь многих городов, распашке земель и развитию земледелия; эти районы становятся поставщиками хлеба и скота для центра страны. Итальянские и греческие колонисты охотно селились на Черноморском побережье, которое так напоминало им родные края.
Как известно нам из истории, еще в античные времена происходила греческая колонизация Северного Причерноморья. Следовательно, первыми жителями города Одессы были преимущественно греки, которые жили в Хаджибее 1 до завоевания его русскими. В последней четверти XVIII века новые города, возникшие в освобожденном от турок Причерноморье, стали называть древнегреческими именами — Севастополь, Симферополь, Тирасполь, Херсон, Одесса. Считают, что последнее слово произошло от древнегреческого «Одессос» и якобы здесь находилась древнегреческая колония с таким же названием. Этот аргумент сыграл свою роль в переименовании Хаджибея в Одессу указом от 27 января 1795 г., хотя впоследствии выяснилось, что Ордессос или Одиссос находился на месте нынешнего болгарского порта Варна. Подлинный смысл античного имени «Одесса» остается не выясненным историками города до сих пор. “Официального распоряжения собственно о переименовании Гаджибея в Одессу не отыскано, хотя, вероятно, оно и было”, – писал историк К. Н. Смольянинов в 1852 году в своем труде «История Одессы».
Николай Андреевич Биязи родился и вырос в Одессе. Сама фамилия подсказывает нам о его итальянских корнях. Он не оставил никаких воспоминаний о своем времени и о себе. В семейном архиве сохранилось несколько фотографий. Его сын, будущий генерал Николай Николаевич, привел в своей автобиографии довольно скупые сведения о своем отце. Они содержатся в двух автобиографиях генерала в рукописном варианте, которые хранятся в его личном деле № 279 (в ЦАМО РФ) 2. Вот его запись от 4 ноября 1938 г., Москва: «…отец – канцелярский служащий – Карантинное управление в Одессе, 3 года, затем артист, умер в 1900 г.». Вот и все. В этой короткой фразе уместилась незавидная жизнь провинциального артиста, полная лишений и бродяжничества, которому довелось играть на сцене со многими знаменитостями. Восстановленная по крупицам его биография, а также биографические сведения его товарищей по сцене позволят вернуть для нынешних читателей ряд преданных забвению имен, творивших историю русского театра.
Ч
Артист Николай Андреевич Биязи,
отец Н. Н. Биязи. Тифлис
(Из семейного архива Н. Н. Биязи)
то касается предков своего отца, в одном из фотоальбомов Николай Николаевич оставил следующую запись: «
Мой прадед Николай Власович Биазио [Biazio] в 1788 году служил в корсарской флотилии, состоявшей на Архипелаге под русским флагом, во время войны России с Оттоманской Портою под командованием Ламбро-Качони 3. После окончания войны служил в Одесском греческом трехротном дивизионе».
Итак, из этой короткой записи нам стало известно, что дед Николая Андреевича, итальянец Николо Биазио служил на корабле под командованием корсара Ламбро-Качони (Ламброса Кацониса). Как и почему итальянец Николо Биазио попал на судно греческого корсара? На эти вопросы за давностью времени вряд ли мы найдем ответ.
Общепризнано, что XVIII век был веком великих авантюристов. В правление Екатерины II образовалась целая плеяда иностранных наемников на русской службе. Не перестают удивлять нас зигзаги их судеб. Капитан Ламбро-Качони, этот удачливый пират, объявивший личную войну Османской империи и боровшийся за освобождение Греции, с помощью своих 16 судов держал под контролем всю акваторию Черного моря, в обязанности которого входила разведка. Это он передал вовремя информацию о передислокации кораблей турецкого флота летом 1788 года своему коллеге по прошлой профессии контр-адмиралу Полю Джонсу 4, назначенного Екатериной II в помощники новому командующему русской флотилией контр-адмиралу Карлу Нассау-Зигену 5 при обороне Кинбурнской крепости. В ходе морского боя, длившегося 4 часа в Днепровско-Бугском лимане под стенами крепости Очаков, турецкая эскадра была разгромлена. В этом сражении потери турок составили около 6 тыс. убитыми и 1763 человека пленными. Русские потери не превышали 190 человек. Качони, командуя небольшим судном с греческим экипажем под руководством контр-адмирала Н. С. Мордвинова, отличился умелыми действиями против турок.
Еще раньше, в 1770 году 18-тилетним юношей Качони поступил волонтером на эскадру адмирала Г. А. Спиридова. В конце 1787 г. за верную службу и необычайную храбрость, а также за участие в морской экспедиции русской эскадры в район греческого Архипелага (Эгейское море) под командованием графа Алексея Орлова, предводителю легкой российской флотилии Ламбро Димитриевичу Качони был пожалован чин майора. Флотилии корсаров Качони, Кумани 6, А. К. Псаро и др. держалась поодаль от турецких судов и корсары выполняли в точности наказ адмирала Г. А. Спиридова не ввязываться в сражения.
Однажды, едва турки стали на якорь у острова Лемнос, как храбрый Качони решил забраться в самую середину турецкого флота и выведать нужные сведения. Он переодел своих корсаров в турецкую одежду и смело направился ночью прямо к туркам. Бдительные стражи с дозорного турецкого корабля поинтересовались: кто они и куда путь держит неизвестное судно? Качони уверенно ответил на турецкий оклик и сказал, что они с посланием к капудан-паши от морейского наместника. Те посоветовали поискать его корабль в первой линии с красным фонарем на грот-мачте. Проходя мимо турецких судов, корсары окликнули с них мнимых словоохотливых «земляков», в разговоре выведали планы турок и исчезли в темноте южной ночи. Благодаря смелым вылазкам корсаров адмирал Спиридов постоянно получал нужную информацию о неприятельском флоте.
В 1787 году началась очередная война с Турцией. Часть греков, служивших в Балаклаве, была переведена на Черноморский флот под начало адмирала Н. С. Мордвинова. Среди них был и Ламбро Качони. Ему было поручено командование небольшим судном. В нескольких крейсерских операциях он отличился и был отмечен командованием. Вскоре ему было поручено ответственное задание: снарядить в Архипелаге крейсерскую флотилию. Как «…весьма отважный и храбрый человек», решением князя Потемкина Ламбро Качони направляется в 1788 г. в Триест для создания группы каперских судов для «…действий оною против неприятельских судов под российским военным флагом» 7. С заданием он блестяще справился. Флотилия Ламбро Качони, конечно, не имела такого успеха, как 1-я Архипелагская экспедиция, но все же турки вынуждены были отозвать с Черного моря немалые морские силы, чтобы защитить свои войска. Имя Ламбро Качони стало весьма популярным среди греческого населения.
1
Ламброс Кацонис. 1798 г. Австрийский живописец И. Б. Лампи-сын (1775-1837), академик Петерб. академии художеств, работал с отцом в Петербурге и Вене.
2 сентября 1790 года "За храбрые и мужественные подвиги, оказанные в последнюю турецкую войну в Архипелаге" полковник морской артиллерии Качони Ламбр Дмитриевич стал кавалером ордена Святого Георгия 4-го класса 8.
Грек Ламбро-Качони оставался в самых доверительных отношениях с князем Потемкиным вплоть до смерти князя в 1791 году. Князь поощрял его действия на море и поддерживал с ним тесную связь, посвятив корсара в замысел общего дела: поднять всех греков и весь Архипелаг на борьбу за освобождение балканских народов от турецкого владычества, предвосхитив тем самым Греческую революцию 1821 г.
Национально-освободительное движение на Балканах способствовало разложению Османской империи и сдаче ею своих позиций в стратегически важных для России регионах, таких как Северное Причерноморье, Кавказ, Дунайские княжества.
Когда А. В. Суворов успешно воевал с армией турецкого султана, в Петербурге созревал «греческий план» образования на юго-востоке Европы в противовес Оттоманской империи нового православного государства со столицей в Константинополе. Так, Екатерина II в надежде, что когда-нибудь на престоле этого государства окажется отпрыск ее династии, даже нарекла одного из своих внуков — Константином. Как писал поэт и драматург Н. В. Сушков, «в голове Екатерины зародилась исполинская мысль: пробудить косневших под мусульманским игом греков и славян, потопить чалму в Дунае, когда последнее гнездо татар в Европе было уже ею рушено, и Крым переименован Тавридою, где еще в 1822 г. я слышал, как балаклавские и прочие греки с восторгом вспоминали о богатырских подвигах на море и на суши Ламбро-Качони, Гарибальди того времени. <…> Позже великую мысль назвали высокою мечтою» 9. Вскоре Наполеон I спутал все карты, отвлек надолго Россию от «восточного вопроса». За спиной Порты стояла могущественная Британская империя, опасавшаяся роста силы России. Англия неизменно манипулировала русско-франко-турецкими отношениями в своих интересах, играя на противоречиях между этими державами.
29 декабря 1791 года в Яссах (Румыния) был заключен мирный договор России с Турцией, когда Потемкина уже не было в живых. Ламбро-Качони получил приказ о разоружении его флотилии, но своевольный корсар этому приказу не подчинился, заявив, что мир с турками был заключен без учета интересов греческого народа. Он продолжал сопротивление туркам до последней возможности. Не получив поддержки ни со стороны «клефтов» 10 в самой Греции, ни со стороны российского военного командования, оказавшись один на один со всем турецким флотом, Качони вскоре потерпел поражение. С помощью и поддержкой местных жителей Ламбро Качони и оставшимся в живых людям из его команды удалось спастись и укрыться на острове Кифера, а затем на о. Итака Ионического архипелага.
В октябре 1794 г. после настойчивых обращений через консула в Триесте надворного советника Спиридона Варуки, Качони вернулся в Россию со своей женой Ангелиной и сыном Ликургом, получил дворянский титул и обосновался в Херсоне. Высочайшим повелением полковнику Ламбро-Качони были отданы во владение земли в Северной Таврии (до 20 тыс. десятин земли), но дела на суше у смелого корсара не заладились, земледелию был не обучен в голой степи и вскоре он продал свои земли графу Н. С. Мордвинову (ныне село Мордвиновка под Мелитополем). 19 апреля 1795 г. Екатерина II подписала указ «О поселении в окрестностях Одессы греков и албанцев, в последнюю войну в Архипелаге служивших», желая отблагодарить моряков греческой добровольной корсарской легкой флотилии, успешно действовавшей на морских коммуникациях в Средиземном море под командованием Ламброса Кацониса (Качиони). Своих бывших сослуживцев Ламбро-Качони устроил в Одесский греческий трехротный дивизион, созданный по его инициативе численностью в 348 человек. Дивизион принимал самое деятельное участие в строительстве города и порта Одессы. На содержание дивизиона отпускалось ежегодно около 15 тыс. рублей 11.
Поселившись в Петербурге «для очищения поступков своих от разных клевет перед особой Комиссией», дерзкий и неуступчивый Качони нажил при Дворе Романовых влиятельных врагов и был объявлен чуть ли не бунтовщиком. После письменного объяснения причины своих решений и действий, он сумел доказать высокой Комиссии их правомерность. Комиссия предложила правительству выплатить Ламбро Качони «…за иски по флотилии» 576 тыс. 674 рубля, достаточно большие по тем временам средства 12. На основную часть этой суммы высказал свои притязания адмирал Н. С. Мордвинов, но Ламбро Кацони делиться с ним не пожелал и вскоре превратился в его ярого и опасного недоброжелателя. Это сказалось на дальнейшей его служебной карьере и испортило его деловые связи с адмиралом, который в сентябре 1802 г. занял должность первого министра морских сил России. В Петербурге отважный корсар становится достаточно известным и популярным в столице человеком. 20 сентября 1795 г. в Царском Селе он был представлен Екатерине II, которая «изволила жаловать к руке приезжаго из г. Херсона полковника Ламбро Качони». Он был всемилостивейшее прощен. На высочайших приемах он 5 раз «приглашался к императорскому столу».
При Павле I Ламбро Качони выразил желание принять участие в начавшихся в сентябре 1798 г. боевых действиях против французов в Средиземном море под командованием вице-адмирала Ф. Ф. Ушакова, но момент был упущен. После успешных действий эскадры Ушакова резко изменилась военно-политическая обстановка в Средиземноморье и под влиянием сложившихся обстоятельств предполагаемая экспедиция туда Ламбро Качони потеряла практический смысл. Ламбро Качони был очень разочарован и подавлен. В начале 1799 г. он прибывает в Крым со своей семьей, числясь на военной службе. В последний период жизни, находясь в отставке после смерти основных покровителей, он занялся виноделием в своем имении в Карасу-базаре (Крым). Его биография до сих пор полна тайн и загадок. По преданию он трагически погиб в 1805 г. по пути в Керчь в возрасте 53 лет. В Греции почитают Качони как национального героя Эллады. В г. Ливадия, где он родился, организовано общество и музей его имени. Внук греческого патриота Спиридон Александрович Качиони написал очерк «Пират-витязь», который посвятил своему легендарному деду 13.
* * *
После 1791 года начался новый этап колонизации Новороссии. С 29 декабря 1791 г. Гаджибей перешел под власть России, а 27 мая 1794 г. указом Екатерины II поселению Гаджибею предписывалось быть городом. Началось строительство Одессы (Гаджибея). Главным начальником строительства был Суворов, а начальником будущей гавани назначен вице-адмирал Хосе де Рибас 14. Были построены две пристани, верфь, церкви, госпиталь, военные и гражданские здания. Первопоселенцами нового города стали украинцы, греки и албанцы (арнауты), которые сражались вместе с русскими моряками в войне с турками. После войны часть их была зачислена во флот, а остальные попали в сухопутные войска, где из них сформировали Особый греческий дивизион. Состав дивизиона постоянно увеличивался по мере прибытия новых поселенцев из числа греческих легионеров, которым предоставлялись льготы и пособия.
В правление императора Павла I указом от 20 мая 1797 г. греческий дивизион в Одессе был расформирован, а служившим в его составе грекам, албанцам и итальянцам было предложено перейти к мирным занятиям, приписав их к трем разрядам (сословиям): купечеству, мещанам или вольным крестьянам. Причем каждый из них получил земельный надел в Новороссии наравне с другими поселенцами. Слово «мещанин», которое ныне воспринимается как определение человека с мелкими интересами и узким кругозором, первоначально означало «горожанин низшего разряда». В сословие мещан входили ремесленники, мастеровые, мелкие торговцы и служащие. К концу 1795 года в городе проживало всего 2 тысячи 349 душ
15. В 1812 г. здесь уже проживало около 20 тысяч жителей.
Заселение города Одессы, построенного по проекту вице-адмирала де Рибаса, неаполитанца на русской службе, людьми других национальностей нашло свое отражение и в наименованиях улиц: Болгарская, Греческая, Большая и Малая Арнаутская (арнаутами турки называли албанцев), Еврейская, Польская, Итальянская 16.
"Старая Одесса была по преимуществу итальянской" – писал авторитетный историк города А. М. де Рибас, внучатый племянник адмирала 17. В период с 20-х до 50-х гг. XIX столетия в Одессе сформировалась весьма значительная по числу итальянская колония. На Итальянской улице поселились приехавшие из Италии ремесленники, архитекторы, скульпторы, учителя музыки и пения, останавливались гастролировавшие в Одессе итальянские певцы, танцоры, дирижеры. Эту улицу облюбовали и их предприимчивые сородичи — биржевые и корабельные маклеры, негоцианты, поставщики вин, оливкового масла, сушеных фруктов, мрамора, строительного камня, колбасники и кондитеры. Кроме торговли, итальянцы-одесситы имели хлебопекарни и фабрики макарон и галет. Распространение итальянского языка в общественной жизни и в активной коммерческой деятельности способствовало введению его в число предметов обучения в учебных заведениях города, благодаря чему любой одессит имел возможность спросить выпить и закусить в какой-нибудь «Cantina con diversi vini” 18, а в случае надобности и выругаться по-итальянски.
В одном из домов на Итальянской улице жил А. С. Пушкин во время своего пребывания на юге и описал ее в поэме «Евгений Онегин»:
Я
Коля Биязи, старшая сестра Надя и бабушка Екатерина Антоновна Биязи, по второму браку Палий-Гурковская. Одесса, 1904 г.
Из фотоархива Н. Н. Биязи.
жил тогда в Одессе пыльной...
Там долго ясны небеса,
Там хлопотливый торг обильный
Свои подъемлет паруса;
Там все Европой дышит, веет,
Все блещет югом и пестреет
Разнообразностью живой.
Язык Италии златой
Звучит по улице веселой,
Где ходит гордый славянин,
Француз, испанец, армянин,
И грек, и молдаван тяжелый,
И сын египетской земли,
Корсар в отставке Морали 19.
Семья Николая Власовича Биази 20 приписалась в разряд мещан Александровской слободы и начала заниматься огородничеством, а иногда и рыболовством, приторговывая собранным урожаем или уловом на базаре, нисколько не отчуждаясь от русского населения.
Сын его, Андрей Николаевич, определился на службу в Одесском карантинном управлении для охраны города и страны от «чумной и других зараз». Слово «карантин» означает с французского языка числительное «сорок» 21. Обычно в карантине сорок дней содержали людей, приезжавших из стран, где вспыхивали эпидемии чумы или холеры. Сравнительно еще не старый Андрей Николаевич, дослужившись до чина коллежского асессора, неожиданно заболел и вскоре умер. Его жена Екатерина Антоновна Биязи через некоторое время вышла второй раз замуж за коллежского секретаря Андрея Васильевича Палий-Гурковского, экспедитора писем в канцелярии Новороссийского и Бессарабскаго генерал-губернатора П. Е. Коцебу.
Николай, сын умершего Андрея Николаевича и здравствующей Екатерины Антоновны, поступил в 1859 г. во 2-ю одесскую гимназию, расположенную на улице Старопортовая. На шестом году учебы он со всей страстью увлекся театром. Самые выдающиеся артисты из провинции и столицы всегда приглашались в Одессу. Одесситы подчас бывали очень капризны и избалованы знаменитыми гастролерами. Одесских театралов продолжали упрекать в пристрастии к итальянской опере. В то же время русская драма периода 60-х и начала 70-х гг. начала привлекать внимание публики и давать театрам полные сборы. Тогда многие гимназисты увлекались театром, попадая туда по контрамаркам на галерку. А потом в гимназии они играли в любительских спектаклях. И здесь Николай рано почувствовал свое призвание. Соблазняли своей талантливой игрой любимые актеры. Видя в карьере артиста только внешний блеск и треск, и не очень задумываясь над материальной стороной его жизни, юноша без лишних колебаний решил непременно стать артистом. Театр становился его миром. Он жаждал только славы и лавров, а в действительности обрекал себя на мытарства и скитания по провинциальным городам России в составе часто меняющихся и распадающихся театральных трупп. Все вышесказанное скоро обернется в реальность. Не окончив полного курса одесской гимназии и проработав 3 года канцелярским служащим в Одесском карантинном управлении, где раньше служил его отец, на театральные подмостки он трепетно взошел 19-тилетним юношей летом 1869 года. Предчувствие жизненной перемены, готовность к новизне и неизвестности создавало в его душе романтическое настроение. С тех пор его жизнью станет театр, а «сцена, – как известно нам по старому афоризму, – это зеркало жизни». Его матушка сильно расстроилась – ее любимый сын хочет стать актером, одним из тех пересмешников, которых чуждались порядочные люди.
Жизнь Николая Андреевича и его современников в основном приходится на 2-ю половину XIX века. Этот век вошел в нашу историю как «золотой век» русского искусства и литературы. Внутриполитическая обстановка в России в то время после поражения ее в Крымской войне складывалась следующим образом. После отмены крепостного права в 1861 году всю страну охватили перемены, которые разительно изменили умонастроение многих людей. Образованное общество с оптимизмом вначале восприняло реформы царя-освободителя Александра II, а затем наступило разочарование. «Властителями душ» стали интеллигенты-разночинцы, получившие своеобразную трибуну для выступлений – газеты и журналы. Как правило, разночинцы были выходцами из малообеспеченных семей (священники, мелкие чиновники, обедневшие дворяне, т.е. из разных чинов). Они стали объединяться в тайные кружки и леворадикальные союзы так называемых народников, которые требовали «коренных изменений».
Власть цензуры была ограничена, и в 60-е годы в России появились сотни новых газет и журналов. Литература и журналистика набирали общественное значение. Под влиянием заграничных изданий вольной типографии Герцена и Огарева, несмотря на их запрет и преследования, а также социалистических теорий о переустройстве общества, проникающих в Россию с Запада и нашедших здесь благодатную почву, постепенно зрело и формировалось революционное подполье, где звучали призывы, обращенные в основном к молодежи идти в народ и просвещать его. Они настраивали крестьян готовиться к восстанию. А когда эта затея провалилась, народники перешли к террору и действиям, направленным на дезорганизацию государства и на уничтожение царя и его приближенных. Главной мишенью стал царь. Убийство воспринималось как «революционное правосудие». Немало других утопических целей ставили себе нелегалы. Но власть не бездействовала. Состоялась целая серия открытых судебных процессов, на которых произносились речи, содержащие выпады против существующего строя и пламенные призывы бороться за «благо народа».
Вместе с тем в стране создавались библиотеки, кружки для чтения легальной и нелегальной литературы, открывались учебные курсы и школы, гимназии и институты. Женщины получили доступ к среднему и высшему образованию. Многие стали получать образование в самых престижных учебных центрах Европы. Движущей силой прогресса стала вера в человеческий разум и научные знания. Широкое распространение получила частная инициатива. Россия вступала на капиталистический путь развития.
В провинции центром культурной жизни становится театр, как эффективное средство развлечения и просвещения народа. В то время в Одессе были хорошие итальянские, французские, немецкие актеры, которые играли в первую очередь для своих этнических соплеменников, расселившихся по своим колониям. Одесситы были воспитаны на отлично поставленной итальянской опере и успехом у них могли пользоваться только выдающиеся певцы. Увлечение итальянской оперой настолько было сильным, что доходило до курьезов. Например, еще во времена правления графа Михаила Семеновича Воронцова после открытия в Одессе первой городской публичной библиотеки ее «первым библиотекарем был назначен ливорнский еврей Спада, но большой пользы от него библиотека не видала, так как деньги, ассигнуемые на библиотеку, он тратил на услаждение пленявших его артисток итальянской оперы» 22.
В Одессе русская сцена и русская музыка в 40-50-х годах XIX века была не только в упадке, но даже испытывала прямое гонение, несмотря на то, что Одессу взлелеял и обустроил русский генерал-губернатор М. С. Воронцов и Одессой правил не менее русский граф С. Г. Строганов, предкам которого Россия обязана приобретением Сибири. По этому поводу однажды нелестно в адрес одесситов высказался в страстной запальчивости известный критик В. В. Стасов, ревниво относящийся к пропаганде русского искусства: «Одесская публика в музыкальном отношении так мало образована, что никакая опера, кроме итальянской, ей не может быть надобна» 23. Но такая ситуация вскоре радикально изменилась.
Отмена крепостного права и новые условия, созданные реформой 1861 года, заметно сказались на появлении в провинции с середины 60-х гг. большого числа театральных коллективов. На смену балаганным представлениям явились настоящие артисты, которые не уступали прославленным мастерам Петербурга и Москвы. Театральное дело, как развлекательная сфера общественной жизни, получило дальнейшее развитие. В крупных провинциальных городах возникали частные театры, которые занимали видное место, удовлетворяя культурные запросы населения. Особенно это было заметно в центральных районах, в Поволжье и на юге, где бурно развивался торгово-промышленный капитал. Кроме того, профессиональные труппы выступали и на аренах цирков, и на открытых сценах увеселительных садов.
В начале 1870-х годов в России существовало 44 театра. Из них четыре императорских (казенных) в Петербурге: Большой (открыт в 1783, опера и балет), Мариинский (открыт в 1860, опера с 1860 и балет с 1885–1886), Александринский (открыт в 1832, русская драма) и Михайловский (открыт в 1833, русская и французская драма); два императорских в Москве: Большой (открыт в 1856, опера и балет) и Малый (принадлежащий казне с 1824, русская драма); три театра, получавших государственную субсидию, в Варшаве, Вильно и Тифлисе, и 35 театров в провинции.
К 1897 году, по данным первой всероссийской переписи, в печати упоминалось, что в России было уже около 300 театров 24. Театральные залы начали заполнять представители разных социальных слоев, прежде всего интеллигенция («культурный слой») и «простой народ». Поскольку даже в крупных городах преобладало неграмотное население, то большинство зрителей шло в театр, чтобы развлечься и с театром они соприкасались больше чем с книгой. В неделю они могли посмотреть 3-5 спектаклей. Зал был рассчитан обычно на 400-500 мест. Среди провинциальных городов первое место по количеству населения занимала Одесса (403 тыс. чел.), за ней шел Киев (более 247 тыс.), Харьков (174 тыс.), Саратов, Казань, Астрахань, Тула, Самара (137-90 тыс.).
Проведение в жизнь законоположений реформ 1860-1870-х гг. открывало простор для развития коммерческого предпринимательства и частной театральной инициативе пока только в провинции. В Петербурге и Москве сохранялось монопольное право на театральные зрелища за дирекцией казенных театров до его отмены в 1882 году. Хозяином театра в то время являлся антрепренер 25, который обычно арендовал его у города. От него зависела судьба театра и труппы. Наиболее видными антрепренерами на фоне остальных в 70-х и начале 80-х гг. считались Н. К. Милославский в Одессе, Н. Н. Дюков в Харькове, П. М. Медведев в Казани, Г. С. Вальяно в Ростове-на-Дону и Таганроге. Было немало антрепренеров, таких как нижегородский Федор Смольков 26, саратовский Владимир Костровский 27, житомирский Николай Савин, бывший артист Александрийского театра Михаил Максимов в Николаеве и другие мелкие импресарио, которые преследовали чисто коммерческие интересы, мало заботились об искусстве, которое служило им источником наживы, и своим ведением театрального дела напоминали ловких торгашей.
Увлечение сценой среди молодежи тогда было повальное. С каждым годом актеров-самоучек – этих новых служителей Мельпомены, плодилось все больше и больше. Среди них попадались гимназисты, которых пленили будущие лавры, слава и талант любимых артистов; провинциальные барышни, мечтавшие стать очередной «звездой» первой величины на театральном небосклоне и неплохо устроить свою личную жизнь, вращаясь в веселой и беззаботной, как им казалось, среде театральной богемы; мелкие приказчики и чиновники, для которых «театральный» труд выглядел по другую сторону сцены сравнительно легким развлечением, где можно было заработать ежемесячно рублей 40-50, а то и более. Для людей того времени, выбравших профессию актера, деньги подчас являлись главным критерием их дарования, количественной мерой их значимости на сцене.
«…Люди, не знающие актерской семьи, – писал Вл. И. Немирович-Данченко в статье «Театр и школа» о постановке театрального дела в провинции, – часто думают, что ни одна профессия не оплачивается так щедро. Многих юнцов именно это заблуждение толкает на сцену. На самом деле иное. Хорошее содержание имеют только артисты императорских театров». <…> «Но и до сих пор сколько женщин идут еще на сцену только потому, что театральные подмостки – самая выгодная арена для выставки женской красоты!» <…>
«Из десяти тысяч русских актеров едва ли наберется одна – ну две, состоящих из лиц, действительно одаренных сценическими данными. Я не об этих говорю все время, а вот о тех остальных, которые с большей пользой для себя могли бы быть ремесленниками, солдатами, портнихами, приказчицами в магазинах, наконец, действительно интеллигентные из них – народными учителями и учительницами. Какие силы толкнули их на этот «роковой» путь? Чья бессовестная лесть вскружила им головы и внушила им веру в их талант?» <…> «Среди многих причин падения провинциального театра, – делает вывод автор статьи, – одна из важных заключается в отсутствии постоянных трупп.» 28
Стационарных театров в провинции не было, на каждый сезон труппы создавались заново. Текучесть актерских составов творческих коллективов была чрезвычайно велика. Однако многие деятели русской сцены сплошь и рядом ангажировались по замкнутому кругу городов. Никто из актеров, которые окунулись в провинциальную театральную среду с полуголодным скитальческим существованием, не был защищен от житейских невзгод ни материально, ни законодательно, а всецело зависел от случайного дельца-антрепренера, далекого от искусства, познавали на себе все «прелести» закулисной жизни. Одни, разочаровавшись в ней, не выдерживали испытания временем, спивались и погибали, другие пробовали сменить амплуа артиста-неудачника на более приемлемое занятие. История русского театра хранит множество примеров загубленной судьбы или несбывшейся мечты на театральном поприще. Мечтой провинциального артиста или артистки было в то время – попасть на столичную сцену, прежде всего императорского театра, где не надо заботиться о насущном куске хлеба и завтрашнем дне. Естественно, везение и успех сопутствовал на этом тернистом пути далеко не всем, даже весьма талантливым.
В прессе сигналы о неудовлетворительном положении провинциального актера во 2-й половине XIX столетия раздавались довольно часто. Уместно будет привести здесь мнение артиста и театрального критика Н. Ф. Арбенина 29:
«Русский провинциальный актер! Его ли не стремились дискредитировать во мнении нашего общества. Не говорю уже о нашей прессе, и в особенности о всевозможных юмористических листках, где дешевое остроумие имело спрос у публики. Актер мало того, что не талантлив, он и неуч, и безнравственный человек, и нахал, и на руку нечист, и должает «без отдачи», и скандалист, и пьяница, и пр. и пр., - словом, вместилище всех смертных грехов. И повторяется это из года в год. Так почему же он третируется хуже последнего лакея?
Многие уже считают вправе относится к актерской братии свысока, с плохо скрываемым сознанием собственного превосходства, как к существу низшего порядка. Существует мода на актера или актрису, но в действительности – это чисто внешняя сторона. Но вступить в родство – это единичные исключения. Почему большинство упреков по адресу провинциального актерства не касается актеров императорских театров? Ведь добрая половина из них и, заметьте, наиболее выдающихся вышли из той же провинции? Ответ ясен: условия их жизни изменились к лучшему…
Имеются на провинциальной сцене актеры талантливые, глубоко любящие и преданные своему делу. И в тоже время им приходится переживать целый ряд мытарств, тяжелую нужду, голод и лишения. И такие люди нередко не выдерживают и кончают жизнь самоубийством. Известная среда создает и характеры. Молодые люди идут на сцену и избирают этот путь не по пустому капризу «хочу быть актером», а их поддержали в этом направлении люди компетентные, сказав, что у них есть талант или способности.
Что же их ждет? Полная необеспеченность с жалованьем в 25-40 р. в месяц. С нравственной точки зрения: положение каких-то манекенов, которых произвольно двигают, переставляют, дергают; которых ругают чуть ли не площадными словами антрепренер, представитель товарищества, члены всяких комиссий, актеры «с именем» и т. д. Помощи – ни от кого. Они представлены самим себе: пробивайся, как знаешь…
А кругом – зависть, интриги, борьба мелкого самолюбия и всеобщая погоня за заманчивым театральным призраком – «успехом». Успех – это конечная цель актера. Ради успеха актер охотно приносит в жертву все, вплоть до потери человеческой добропорядочности… ради чего? – в борьбе опять таки за существование. Успех создает актеру положение, а положение создает ему известную материальную обеспеченность. Отсюда и те некрасивые явления, которыми полна закулисная жизнь. Актер осознает, что при таких условиях, когда он всецело предоставлен самому себе, что до него и его карьеры ровно никому нет дела, положение его главным образом зависит от известной ловкости и уменья «себя поставить». У него одна цель – лишь бы вырвать хороший кусок, а там – хоть трава не расти! Удалось завоевать положение, – у него новая забота – удержать это положение; за хорошую роль он готов перегрызть горло, и успех товарища – будь это родной его брат, - для него острый нож. Полное отсутствие общих интересов, корпоративной солидарности, совместной работы, поддержки – вот что знаменует внутренний мир провинциальной сцены…
Говорят, это происходит везде – и в Германии, и во Франции – везде, где только существуют театры. А мало ли «скандальных» репутаций у многих известных артистов, а между тем эти репутации – прямая ступень к успеху, а талантливые артисты, благодаря своей скромности и неуменью обделывать свои дела вне сцены, остаются в тени, на 2-ом или 3-ем плане. Ненормальность постановки театрального дела в провинции неминуемо порождает и ненормальные последствия. Надо создать актеру такие условия, чтобы он мог честно и свободно отдаваться избранному делу, т. е. поставить его в нормальные условия существования. А пока провинциальный актер всегда в праве ответить словами одной старинной пьесы: «меня вы равным сделайте с собой – тогда судите, равен ли я с вами»!..»
Подтверждение выше сказанному и сочувствие мы находим во многих рассказах артистов из своего прошлого. Т. Л. Щепкина-Куперник, внучка М. С. Щепкина, прошедшая суровую школу провинциальной актрисы, вспоминала: « Хорошо еще было, если молодая актриса не имела несчастья понравиться кому-либо из властей или «патрициев» города – отказ ее мог вызвать высылку из города в 24 часа или что-нибудь и похуже. Защиты искать было негде, и часто нужда и неизбежность толкали молодое существо на плохую дорогу. Я уже не говорю об опереточных театрах, о том, что такое был опереточный хор. В нем было только два сорта женщин: или содержанки богатых людей, приезжавшие в театр на рысаках и изображавшие «бедных поселянок» в тысячных серьгах, или «заезженные клячи», на сорокарублевое жалованье кормившие часто детей или старуху мать. К ним антрепренеры относились, как рабовладельцы. И при этом они испытывали на себе «презрение порядочного общества» 30. Известный актер и антрепренер Н. Н. Синельников, который испытал на себе нищенские условия существования провинциального актера, в своих «Записках» 31 приводит такие слова: «… А сколько ветеранов сцены погибло под забором, голодных без призора. Кто в то время откликнулся, поддержал старость когда-то талантливого человека? Актер! Ни прав, ни защиты, ни поддержки. <…> С 1897 г., когда благодаря необыкновенной энергии, настойчивости, силе воли М. Г. Савиной учредилось Убежище для престарелых артистов, старики вздохнули облегченно: есть где голову преклонить. А что было до 1897 года?..»
Несмотря на трудности и лишения, которым подвергались молодые дарования, тяга и страсть их к театру не ослабевала, ничто не могло их остановить в окончательном их выборе профессии. Мать Николая Андреевича, конечно, не одобрила выбор сына, ну а отчима устраивало решение юноши перейти на свой хлеб и быть независимым и свободным.
Здесь и далее будут прослежены отдельные вехи театральной деятельности молодого артиста. Николай Андреевич Биязи повторил судьбу многих провинциальных актеров своего времени. Сведения о юношеских годах Николая Андреевича мне удалось разыскать в воспоминаниях его товарища по 2-й одесской гимназии Сергея Григорьевича Ярона (1850-1913), адвоката, журналиста и писателя. Вот что он пишет: «Любовь к театру развилась во мне в весьма раннем возрасте. Воспитывался я в Одессе, во второй гимназии, где товарищами моими были А. Деранков (впоследствии по сцене Маслов) 32, В. Ашкенази (по сцене Степанов 33, ныне артист Императорских театров), Биязи (по сцене Андреев-Биязи), брат мой М[арк] Ярон (по сцене Горский) и другие. Благодаря хорошим отношениям к упомянутым товарищам, постоянно твердившим о театре, заявлявшим, что они, при первой возможности, поступят на сцену (что они и сделали), и я стал мечтать о сцене. Мечты остались, впрочем, мечтами, но, попав как-то на галерею в городском театре (мне было тогда 14 лет), я до того увлекся, что стал изыскивать всевозможные способы чаще ходить в театр; как сейчас помню кассира галереи Соколова, к протекции которого прибегали многие гимназисты и я в том числе.
Положим, протекция эта состояла в том, что нас пропускали будто бы бесплатно, но все же на другое утро дома мы не досчитывались той или другой книжонки! Как ни ограничены были мои денежные ресурсы – я получал ежедневно 3 копейки на завтрак, - но эти ресурсы также давали мне возможность раз в неделю ходить в театр; ради театра я отказался от завтраков; какие бы я в то время ни получал подарки от родных или знакомых – я тотчас же все превращал в наличные деньги, а деньги в театральные билеты. Хотя в гимназии я учился недурно, но все же я мог гораздо лучше и с большим увлечением передавать эпизоды из жизни Фабианской, Андреевой, Никитина, Виноградова и других 34, чем из жизни Перикла и Сократа. Я знал безошибочно какую из ролей исполнял каждый из артистов в любой пьесе, чего не мог сказать относительно названий и имен по географии и истории.
Увлечение мое театром дошло до того, что когда товарищи мои затеяли любительские спектакли, я, совершенно забыв о гимназии, проводил целые дни на репетициях и счастью моему не было пределов, когда мне поручали какую-нибудь выходную роль в два слова или предлагали суфлировать. В этих любительских спектаклях особенно выделялись Биязи и Деранков. Боже, как я завидовал их успехам. Кстати, эти успехи вскружили им головы до того, что они оставили гимназию и окончательно посвятили себя сцене. То же сделали братья Ашкенази (Степанов и Лавров 35) и Евгений Недзельский (Неделин 36, ныне один из выдающихся провинциальных артистов»). <…> «Частые посещения театра и постоянное общение с артистами, товарищами по гимназии, повели к тому, что я стал знакомиться с закулисным миром и уже гимназистом 7-го класса я был в театре «свой»; я получил право входа в кулисы, стал бывать на дому у артистов и, наконец, решил попытать свои силы в качестве любителя-рецензента. Это было в 1868 г.» 37
Сергей Григорьевич был театральным критиком в течение 30-ти лет и перевидал все, что только было выдающегося на провинциальной сцене сначала в Одессе, а затем в Курске, Харькове и Киеве. Поскольку С. Г. Ярон и Е. Я. Недзельский были ровесниками Н. А. Биязи, в данном случае датой рождения Николая Андреевича является 1850 год (год рождения их обоих). Они вместе учились во 2-й гимназии, родители их дружны были семьями.
Воспоминания своего родного дяди дополняет артист оперетты Григорий Маркович Ярон 38: «Мой дед со стороны отца (я его знал только по фотографиям) был ветеринарным врачом в Одессе. Семья была огромная, но все-таки он сумел дать детям образование. Все окончили гимназию и постепенно разлетелись из «гнезда», чтобы, перебиваясь уроками или занимаясь журналистикой, окончить университет. Мой дядя, Сергей Ярон (автор известных театральных мемуаров 39), окончив Владимирский (Киевский) университет, был киевским адвокатом; Иван Ярон окончил Сорбонский университет, а затем был переводчиком оперетт, комедий и фарсов. Огромное количество переводов принадлежит паре «Л. Пальмский и И. Ярон» 40.
О моем деде – скромном одесском ветеринарном враче – никто бы не знал, если бы о его смерти (в 1907 году) не написали чуть ли не все газеты России. Он кончил жизнь самоубийством девяноста трех лет от роду. Причина – смерть бабушки (ее я тоже не знал). Старик год поскучал и отравился стрихнином. После его смерти к нам в Петербург прибыло все, что от него осталось: два ящика нераспроданных книг. Это был написанный им научный труд с очень смешным названием: «Насморк у попугая и его лечение» 41.
Кроме воспоминаний С. Г. Ярона и его племянника Григория Марковича, в мемуарной литературе о театре и в коротких газетных заметках нашлись затерявшиеся имена многих современников Николая Андреевича Биязи, которые испытали, как и он сам, увлечение сценой в молодом возрасте. Они также поделились своими воспоминаниями о тех моментах, которые решили их судьбу и повлияли на конечный выбор жизненного пути. Один из таких коллег по театральному делу, уже упомянутый Л. Л. Пальмский 42, вспоминает:
«…Было это в Тифлисе, где служил мой отец и куда я приезжал в отпуск из Петербурга, где учился. Мне было всего 13 лет, но бредил я театром чуть ли не с восьми. Эти «театральные» увлечения очень не нравились моим родителям, предназначавшим меня к совершенно иной карьере и для того, чтобы по возможности пресекать мой чрезмерный и по мнению отца пагубный интерес к театру, за мной был установлен строжайший контроль, в смысле создания всяких препятствий к самостоятельному посещению театра. В особенности одиозной считалась оперетта, посещать которую мне было решительно воспрещено. Однако я ухитрялся ускользать от бдительного ока родных и все-таки проникал в театр – именно на опереточные спектакли, контрабандным путем. Показаться в зрительном зале я, конечно, не смел, так как был бы немедленно изъят со всеми проистекающими из всего последствиями, но мне удалось познакомиться с несколькими актерами (тоже контрабандой, само собой разумеется), и меня пропускали за кулисы. О, эти вечера, которые проводились у кулис, в смертельном страхе быть замеченным, разве можно их забыть!..
Я уже тогда твердо решил посвятить себя театру. Правда, мне сначала пришлось исполнить требование отца и закончить высшее образование, но, сделав это, я почел себя свободным в выборе своей дальнейшей деятельности и, бросив все, пошел в театр. Ему я отдал уже 49 лет своей грешной жизни и продолжаю работать на него по сей день».
Судьбу Леонарда Пальмского разделил и известный провинциальный артист Анатолий Горин-Горяйнов. Ему было почти 20 лет, когда он решил стать артистом после окончания Петербургского коммерческого училища в 1870 г. А увлек его на это дело в будущем тоже известный провинциальный артист Александр Захарович Бураковский, который учился с ним в этом училище и, не окончив его, подался в артисты. Отец Анатолия стал отговаривать сына:
– В Петербурге есть только одна сцена – Александринская… Так ведь туда тебя, пожалуй, не примут, у них своих некуда девать. И то вон лишних-то к вешалке ставят, шубы господам подавать. Честь не велика. Даже если у тебя есть призвание и тебя примут в труппу, Нильский и Сазонов тебе своих ролей не уступят. Уж лучше в канцелярии сидеть. В домашних и любительских спектаклях для твоего успеха то Марья Алексеевна похлопает, то Анфиса Ниловна похвалит, – вот тебе и успех. А на казенной сцене мне известны многие далеко не бездарные актеры, которые в течение долгих лет выше гостей в «Ревизоре» подняться не могут. Они ведь каждый раз со скрежетом зубовным напяливают свои опостылевшие казенные фраки, над которыми издеваются все, кому не лень, да деваться-то некуда. Клубная сцена или служба в провинции – это наверняка голодная смерть, а в столицах, волею судеб, существует только по одному единственному театру – и то императорскому. А таких молодых людей, как ты, – тысячи. И все они с призванием. С призванием, а без средств и без возможностей применить это свое призвание. И остаются перед ними только такие выходы: голодовка в провинции или полуголодовка в столице 43.
В театр тянуло не только молодых, но и людей зрелого возраста, обремененных уже семьей и служебным положением. Таким был, например, Иван Платонович Киселевский 44, которому исполнилось к моменту поступления на сцену 32 года. Театральный критик Влас Дорошевич 45 в свойственной ему манере откликнулся на 25-тилетний юбилей актера 10 декабря 1896 г. следующей статьей в «Одесском листке»:
«…Россия потеряла нотариуса и приобрела артиста. 25 лет тому назад Курск был смущен неожиданным происшествием. Старший нотариус Иван Платонович Киселевский поступил в актеры.
— Помилуйте, в таком возрасте! С таким положением!
— Значит, действительно любит искусство!
— Ну и люби издали, как старшему нотариусу подобает. А то старший нотариус, — и вдруг в актеры. Horreur!
— И отчего это с ним?
— Все от доброго сердца. Играл с благотворительной целью в любительских спектаклях, — вот и увлекся.
— Ах, эти любительские спектакли до добра не доведут!
После этого курские маменьки запретили своим дочкам и сынкам участвовать в любительских спектаклях. И хорошо сделали.
И. П. Киселевский остался на сцене. И тоже хорошо сделал.
* * *
К