Провинциальные артисты Мы по всей земле кочуем



бет1/6
Дата26.06.2016
өлшемі0.79 Mb.
#158877
түріГлава
  1   2   3   4   5   6

ГЛАВА 2



Провинциальные артисты


Мы по всей земле кочуем,

На погоду не глядим.
Где придется, заночуем,
Что придется, поедим…



Мы бродячие артисты,
Мы в дороге день за днём.
И фургончик в поле чистом -
Это наш привычный дом.


Из песни «Бродячие артисты», сл. И. Шаферана, муз. Л. Варданяна
Отец Николая Николаевича, Николай Андреевич Биязи, был потомком итальянских колони­стов, прибывших в Северное При­черноморье для заселения огромного края после издания Манифе­ста Екатерины II на всех европейских языках "О дозволении всем иностранцам, в Россию въезжаю­щим, посе­ляться в которых губерниях они пожелают и о дарованных им правах" от 22 июля 1763 г. Мало было завоевать у Турции прежде пустовавший край, который русские люди называли «диким полем», надо было его закрепить, создать новые города и порты. В результате бур­ной деятельности фаворита императрицы российской, князя Потемкина-Таврического Гри­гория Александровича (1739-1791), на карте появились такие крупные города, как Се­васто­поль, Ростов-на-Дону, Херсон, Нико­лаев, Екатеринослав, Одесса. Россия прочно за­крепилась на благодатных берегах Черного моря.

Наличие крепостного права и неприятие политики светлейшего князя Потемкина со сто­роны крепостников-помещиков не позволило в самом начале русским и украинским крестьянам сво­бодно передвигаться для заселения края, в результате в нем возникли колонии прибывших сюда иностранцев. Эти имми­гранты получали значительные привилегии. В частности, ос­вобожда­лись от налогов на 30 лет и от рекрутской повинности, были полностью свободны от крепо­стной зависимости, получали право сво­бодной торговли и свободное исповедание своей ре­лигии.

Но поскольку деятельность князя Потемкина на юге смыкалась с нуждами государства, царское правительство в дальнейшем проводило колонизацию необжитой территории за счет пересе­ления из централь­ных губерний помещичьих крестьян не только в Крым и Север­ное При­черноморье, но и в Предзакав­казье, где была выстроена цепь укреплений с горо­дами-крепо­стями Ставрополь, Александров, Геор­гиевск. Сановники, получившие владе­ния в Новорос­сии или в Крыму, обязаны были заселить эти земли в установленный срок или платить круп­ный штраф. Такая политика оказалась весьма эффек­тивной, и население южных окраин Рос­сийской империи стало расти быстрыми темпами.

Нашедшие в России вторую родину итальянцы, немцы, греки, молдаване, французы, ев­реи, бол­гары, сербы, венгры и представители других национальностей не только при­везли с собой свои тра­диции, обычаи, культуру, язык, но и своим трудом способствовали быстрому преобразованию края, существенно влияя на весь уклад жизни местных жите­лей. Колониза­ция этих районов привела к об­разованию здесь многих городов, распашке земель и развитию земледелия; эти районы становятся поставщиками хлеба и скота для центра страны. Италь­янские и греческие колонисты охотно селились на Черноморском побережье, ко­торое так на­поминало им родные края.

Как известно нам из истории, еще в античные времена происходила греческая колони­за­ция Се­верного Причерноморья. Следовательно, первыми жителями города Одессы были преимущественно греки, которые жили в Хаджибее 1 до завоевания его русскими. В послед­ней четверти XVIII века но­вые города, возникшие в освобо­жденном от турок Причерномо­рье, стали называть древнегреческими име­нами — Севастополь, Сим­ферополь, Тирасполь, Хер­сон, Одесса. Считают, что последнее слово про­изошло от древнегрече­ского «Одессос» и якобы здесь находилась древнегреческая колония с таким же названием. Этот аргумент сыграл свою роль в переименовании Хаджибея в Одессу указом от 27 января 1795 г., хотя впоследствии вы­яснилось, что Ордессос или Одиссос находился на месте нынешнего болгарского порта Варна. Под­линный смысл ан­тич­ного имени «Одесса» остается не выясненным историками города до сих пор. “Офици­аль­ного распоряжения собственно о переименовании Гаджибея в Одессу не отыскано, хотя, ве­роятно, оно и было”, – писал историк К. Н. Смольянинов в 1852 году в своем труде «История Одессы».

Николай Андреевич Биязи родился и вырос в Одессе. Сама фамилия подсказывает нам о его итальянских корнях. Он не оставил никаких воспоминаний о своем времени и о себе. В семейном архиве сохранилось несколько фотографий. Его сын, будущий генерал Нико­лай Николаевич, привел в своей автобиографии довольно скупые сведения о своем отце. Они со­держатся в двух автобиогра­фиях генерала в рукописном варианте, которые хра­нятся в его личном деле № 279 (в ЦАМО РФ) 2. Вот его запись от 4 ноября 1938 г., Мо­сква: «…отец – канцелярский служащий – Карантинное управление в Одессе, 3 года, за­тем артист, умер в 1900 г.». Вот и все. В этой короткой фразе уме­стилась незавидная жизнь провинциального артиста, полная лишений и бродяжничества, которому довелось играть на сцене со многими знаменитостями. Восстановленная по крупицам его биография, а также биографические сведения его товарищей по сцене позволят вернуть для нынешних читателей ряд преданных забвению имен, творивших историю русского театра.

Ч
Артист Николай Андреевич Биязи,

отец Н. Н. Биязи. Тифлис

(Из семейного архива Н. Н. Биязи)


то касается предков своего отца, в одном из фотоаль­бомов Николай Николаевич оста­вил сле­дующую запись: «Мой прадед Николай Власович Биазио [Biazio] в 1788 году служил в корсарской флотилии, состоявшей на Архипелаге под русским фла­гом, во время войны Рос­сии с Оттоман­ской Портою под командованием Ламбро-Качони 3. После окончания войны служил в Одесском греческом трехрот­ном дивизионе».

Итак, из этой короткой записи нам стало известно, что дед Николая Андреевича, италья­нец Ни­коло Биазио служил на корабле под командованием корсара Ламбро-Качони (Лам­броса Кацониса). Как и почему итальянец Николо Биа­зио попал на судно греческого кор­сара? На эти вопросы за дав­ностью времени вряд ли мы найдем ответ.

Общепризнано, что XVIII век был веком великих аван­тюристов. В правление Екатерины II обра­зовалась целая плеяда ино­странных наемников на русской службе. Не пе­рестают удивлять нас зиг­заги их судеб. Капитан Ламбро-Качони, этот удачливый пират, объявивший личную войну Осман­ской импе­рии и боровшийся за освобождение Греции, с по­мощью своих 16 судов держал под контролем всю аквато­рию Черного моря, в обязанности которого входила раз­ведка. Это он передал вовремя информа­цию о передислока­ции кораблей турецкого флота летом 1788 года своему кол­леге по про­шлой профессии контр-адмиралу Полю Джонсу 4, назначенного Екате­риной II в помощ­ники новому коман­дующему русской флотилией контр-адмиралу Карлу Нас­сау-Зи­гену 5 при обороне Кинбурн­ской крепости. В ходе морского боя, дливше­гося 4 часа в Днеп­ровско-Бугском ли­мане под стенами крепости Очаков, турецкая эскадра была разгромлена. В этом сражении потери турок составили около 6 тыс. убитыми и 1763 человека плен­ными. Русские потери не превышали 190 человек. Качони, командуя небольшим судном с греческим экипажем под руководством контр-адмирала Н. С. Мордвинова, отличился умелыми действиями против турок.

Еще раньше, в 1770 году 18-тилетним юношей Качони поступил волонтером на эскадру адмирала Г. А. Спиридова. В конце 1787 г. за верную службу и необычайную храбрость, а также за уча­стие в мор­ской экспедиции русской эскадры в район греческого Архипелага (Эгейское море) под командо­ва­нием графа Алексея Орлова, предводителю легкой российской флотилии Ламбро Димитрие­вичу Ка­чони был пожалован чин майора. Флотилии корсаров Качони, Кумани 6, А. К. Псаро и др. держалась поодаль от турецких судов и корсары выполняли в точности на­каз адмирала Г. А. Спиридова не ввя­зываться в сражения.

Однажды, едва турки стали на якорь у острова Лемнос, как храбрый Качони решил за­браться в самую середину турецкого флота и выведать нужные сведения. Он переодел своих корсаров в турец­кую одежду и смело направился ночью прямо к туркам. Бдительные стражи с дозорного турецкого ко­рабля поинтересовались: кто они и куда путь держит неизвестное судно? Качони уверенно ответил на турецкий оклик и сказал, что они с посланием к капудан-паши от морейского наместника. Те посове­товали поискать его корабль в первой линии с красным фонарем на грот-мачте. Проходя мимо турец­ких судов, корсары окликнули с них мнимых словоохотливых «земляков», в разговоре выведали планы турок и исчезли в темноте южной ночи. Благодаря смелым вылазкам корсаров адмирал Спи­ридов постоянно получал нужную информацию о неприятельском флоте.

В 1787 году началась очередная война с Турцией. Часть греков, служивших в Балаклаве, была переведена на Черноморский флот под начало адмирала Н. С. Мордвинова. Среди них был и Ламбро Качони. Ему было поручено командование небольшим судном. В нескольких крейсерских операциях он отличился и был отмечен командованием. Вскоре ему было поручено ответственное задание: сна­рядить в Архипелаге крейсерскую флотилию. Как «…весьма отважный и храбрый человек», решением князя Потемкина Ламбро Качони направляется в 1788 г. в Триест для создания группы каперских судов для «…действий оною против неприятельских судов под российским военным флагом» 7. С заданием он блестяще справился. Флотилия Ламбро Качони, конечно, не имела такого успеха, как 1-я Архипелагская экспедиция, но все же турки выну­ждены были отозвать с Черного моря немалые морские силы, чтобы защитить свои войска. Имя Ламбро Качони стало весьма популярным среди греческого населения.

1
Ламброс Кацонис. 1798 г. Австрийский живописец И. Б. Лампи-сын (1775-1837), академик Петерб. академии художеств, работал с отцом в Петербурге и Вене.
2 сентября 1790 года "За храбрые и мужественные подвиги, оказанные в последнюю турецкую войну в Архипелаге" полковник морской артиллерии Качони Ламбр Дмитриевич стал кавалером ор­дена Святого Георгия 4-го класса 8.

Грек Ламбро-Качони оставался в самых доверительных отношениях с князем Потем­ки­ным вплоть до смерти князя в 1791 году. Князь поощрял его действия на море и поддер­жи­вал с ним тесную связь, посвятив корсара в замысел общего дела: поднять всех греков и весь Ар­хипелаг на борьбу за ос­вобождение балканских народов от турецкого владыче­ства, предвос­хитив тем самым Греческую революцию 1821 г.

Национально-освободительное движение на Балканах способствовало разложению Ос­манской империи и сдаче ею своих позиций в стратегически важных для России регионах, таких как Северное Причерноморье, Кавказ, Дунайские кня­жества.

Когда А. В. Суворов ус­пешно воевал с армией ту­рецкого султана, в Петербурге созревал «грече­ский план» обра­зова­ния на юго-восто­ке Европы в противовес Оттоманской им­перии нового право­слав­ного государства со столицей в Константинополе. Так, Екатерина II в наде­жде, что когда-нибудь на престо­ле этого государства окажется отпрыск ее династии, даже нарекла одного из своих внуков — Констан­тином. Как писал поэт и драматург Н. В. Сушков, «в голове Екатерины зародилась испо­линская мысль: пробудить кос­невших под мусульманским игом греков и славян, потопить чалму в Дунае, когда последнее гнездо татар в Европе было уже ею рушено, и Крым переименован Тавридою, где еще в 1822 г. я слышал, как балаклавские и прочие греки с восторгом вспоминали о богатырских подвигах на море и на суши Ламбро-Качони, Гарибальди того времени. <…> Позже великую мысль назвали высокою мечтою» 9. Вскоре Наполеон I спутал все карты, от­влек надолго Россию от «восточ­ного во­проса». За спиной Порты стояла могущественная Британская империя, опасавшаяся роста силы Рос­сии. Англия неизменно манипулировала русско-франко-турецкими отношениями в своих интересах, играя на противоречиях между этими державами.

29 декабря 1791 года в Яссах (Румыния) был заключен мирный договор России с Тур­цией, когда Потемкина уже не было в живых. Ламбро-Качони получил приказ о разоружении его флотилии, но своевольный корсар этому приказу не подчинился, заявив, что мир с турками был заключен без учета интересов греческого народа. Он продолжал сопро­тивление туркам до послед­ней возможности. Не получив поддержки ни со стороны «клеф­тов» 10 в самой Греции, ни со стороны российского военного командования, оказавшись один на один со всем турецким флотом, Качони вскоре потерпел поражение. С помощью и поддержкой местных жителей Ламбро Качони и оставшимся в живых людям из его команды удалось спастись и укрыться на острове Кифера, а затем на о. Итака Ионического архипелага.

В октябре 1794 г. после настойчивых обращений через консула в Триесте надворного советника Спиридона Варуки, Качони вернулся в Россию со своей женой Ангелиной и сыном Ликургом, получил дворянский титул и обос­новался в Херсоне. Высочайшим повелением полковнику Ламбро-Качони были от­даны во владение земли в Северной Таврии (до 20 тыс. десятин земли), но дела на суше у смелого корсара не залади­лись, земледелию был не обу­чен в голой степи и вскоре он продал свои земли графу Н. С. Мордвинову (ныне село Мордвиновка под Мелитополем). 19 апреля 1795 г. Екатерина II подписала указ «О поселении в окрестностях Одессы греков и албанцев, в последнюю войну в Архипелаге служивших», желая отблагодарить моряков греческой добровольной корсарской легкой флотилии, успешно действовавшей на морских коммуникациях в Средиземном море под командованием Ламброса Кацониса (Качиони). Своих бывших сослуживцев Ламбро-Качони устроил в Одесский греческий трехротный диви­зион, созданный по его инициативе численностью в 348 человек. Дивизион принимал самое деятельное участие в строительстве города и порта Одессы. На содержание дивизиона отпускалось ежегодно около 15 тыс. рублей 11.

Поселившись в Петербурге «для очищения поступков своих от разных клевет перед особой Комиссией», дерзкий и неуступчивый Качони нажил при Дворе Романо­вых влия­тельных врагов и был объявлен чуть ли не бунтовщиком. После письменного объяснения причины своих решений и действий, он сумел доказать высокой Комиссии их правомерность. Комиссия предложила правительству выплатить Ламбро Качони «…за иски по флотилии» 576 тыс. 674 рубля, достаточно большие по тем временам средства 12. На основную часть этой суммы высказал свои притязания адмирал Н. С. Мордвинов, но Ламбро Кацони делиться с ним не пожелал и вскоре превратился в его ярого и опасного недоброжелателя. Это сказалось на дальнейшей его служебной карьере и испортило его деловые связи с адмиралом, который в сентябре 1802 г. занял должность первого министра морских сил России. В Петербурге отважный корсар становится достаточно известным и популярным в столице человеком. 20 сентября 1795 г. в Царском Селе он был представлен Екатерине II, которая «изволила жаловать к руке приезжаго из г. Херсона полковника Ламбро Качони». Он был всемилостивейшее прощен. На высочайших приемах он 5 раз «приглашался к императорскому столу».

При Павле I Ламбро Качони выразил желание принять участие в начавшихся в сентябре 1798 г. боевых действиях против французов в Средиземном море под командованием вице-адмирала Ф. Ф. Ушакова, но момент был упущен. После успешных действий эскадры Ушакова резко изменилась военно-политическая обстановка в Средиземноморье и под влиянием сложившихся обстоятельств предполагаемая экспедиция туда Ламбро Качони потеряла практический смысл. Ламбро Качони был очень разочарован и подавлен. В начале 1799 г. он прибывает в Крым со своей семьей, числясь на военной службе. В последний период жизни, находясь в от­ставке после смерти основных покровителей, он занялся виноделием в своем имении в Карасу-базаре (Крым). Его биография до сих пор полна тайн и загадок. По преданию он трагически погиб в 1805 г. по пути в Керчь в возрасте 53 лет. В Греции почи­тают Качони как национального героя Эллады. В г. Ливадия, где он родился, организовано общество и музей его имени. Внук греческого патриота Спиридон Александ­рович Качиони написал очерк «Пират-витязь», который посвятил своему легендарному деду 13.

* * *

После 1791 года начался новый этап колонизации Новороссии. С 29 декабря 1791 г. Гаджибей перешел под власть России, а 27 мая 1794 г. указом Ека­терины II поселению Гаджибею предписыва­лось быть городом. Началось строительство Одессы (Гаджибея). Главным начальником строитель­ства был Суворов, а начальником буду­щей гавани назначен вице-адмирал Хосе де Рибас 14. Были по­строены две пристани, верфь, церкви, госпиталь, военные и гражданские здания. Первопоселенцами нового города стали украинцы, греки и албанцы (арнауты), кото­рые сражались вместе с русскими моря­ками в войне с турками. После войны часть их была зачислена во флот, а остальные по­пали в сухопутные войска, где из них сформировали Осо­бый греческий дивизион. Состав дивизиона посто­янно увеличивался по мере прибытия но­вых поселенцев из числа греческих легионеров, которым предоставлялись льготы и пособия.



В правление императора Павла I указом от 20 мая 1797 г. греческий дивизион в Одессе был расформирован, а служившим в его составе грекам, албанцам и итальянцам было предло­жено перейти к мир­ным занятиям, припи­сав их к трем разрядам (сословиям): купечеству, мещанам или вольным крестьянам. Причем каждый из них получил земельный надел в Новороссии наравне с дру­гими поселенцами. Слово «мещанин», которое ныне воспринима­ется как определение чело­века с мелкими интере­сами и узким кругозором, первоначально озна­чало «горожанин низше­го разряда». В сословие мещан входили ремесленники, мастеровые, мел­кие торговцы и слу­жащие. К концу 1795 года в городе проживало всего 2 тысячи 349 душ 15. В 1812 г. здесь уже проживало около 20 тысяч жителей.

Заселение города Одессы, построенного по проекту вице-адмирала де Рибаса, неапо­ли­танца на русской службе, людьми других национальностей нашло свое отражение и в наиме­нованиях улиц: Болгарская, Греческая, Большая и Малая Арнаутская (арнаутами турки назы­вали албанцев), Еврей­ская, Польская, Итальянская 16.

"Старая Одесса была по преимуществу итальянской" – писал авторитетный историк города А. М. де Рибас, внучатый племянник адмирала 17. В период с 20-х до 50-х гг. XIX столетия в Одессе сформировалась весьма значительная по числу итальянская колония. На Итальянской улице поселились приехавшие из Италии ремеслен­ники, архи­тек­торы, скульпторы, учителя музыки и пения, останав­ливались гастро­лировавшие в Одессе итальян­ские пев­цы, танцоры, дирижеры. Эту улицу облюбо­вали и их предприимчивые со­родичи — бирже­вые и корабельные маклеры, негоцианты, поставщики вин, оливкового масла, сушеных фруктов, мрамора, строительного камня, колбасники и кон­дитеры. Кроме торговли, итальянцы-одесситы имели хлебопекарни и фабрики макарон и га­лет. Распространение итальян­ского языка в обществен­ной жизни и в активной коммерческой деятельности способствовало вве­дению его в число предметов обучения в учебных заведе­ниях города, благодаря чему любой одес­сит имел возможность спросить выпить и закусить в какой-нибудь «Cantina con diversi vini” 18, а в случае надобности и выругаться по-итальянски.

В одном из домов на Итальянской улице жил А. С. Пушкин во время своего пребывания на юге и описал ее в поэме «Евгений Онегин»:


Я
Коля Биязи, старшая сестра Надя и бабушка Екатерина Антоновна Биязи, по второму браку Палий-Гурковская. Одесса, 1904 г.

Из фотоархива Н. Н. Биязи.


жил то­гда в Одессе пыльной...

Там долго ясны не­беса,
Там хло­потливый торг обильный
Свои подъ­емлет па­руса;
Там все Ев­ропой ды­шит, веет,
Все блещет югом и пе­стреет
Разнооб­разностью живой.
Язык Ита­лии златой
Звучит по улице весе­лой,
Где ходит гордый сла­вянин,
Француз, испанец, армянин,
И грек, и молдаван тяжелый,
И сын еги­петской земли,

Корсар в отставке Морали 19.

Семья Николая Власовича Биази 20 приписалась в раз­ряд мещан Александровской слободы и начала заниматься ого­родничест­вом, а иногда и рыболовством, приторговывая собранным урожаем или уловом на ба­заре, нисколько не отчуждаясь от русского на­селения.

Сын его, Андрей Николаевич, определился на службу в Одесском карантинном управ­ле­нии для ох­раны города и страны от «чумной и других зараз». Слово «карантин» означает с французского языка числительное «сорок» 21. Обыч­но в карантине сорок дней содержали лю­дей, приезжав­ших из стран, где вспыхивали эпидемии чумы или холеры. Сравнительно еще не старый Андрей Николаевич, дослужившись до чина коллежского асессора, неожиданно забо­лел и вскоре умер. Его жена Екате­рина Антоновна Биязи через некоторое время вышла второй раз замуж за коллежского секретаря Ан­дрея Васильевича Палий-Гурковского, экспе­дитора писем в кан­целярии Новороссийского и Бесса­рабскаго генерал-губернатора П. Е. Ко­цебу.

Николай, сын умершего Андрея Николаевича и здравствующей Екатерины Антоновны, поступил в 1859 г. во 2-ю одесскую гимназию, расположенную на улице Старопортовая. На шестом году учебы он со всей страстью ув­лекся театром. Самые выдающиеся артисты из провинции и столицы всегда приглашались в Одессу. Одес­ситы под­час бывали очень капризны и избалованы знаменитыми гастролерами. Одесских те­атралов продол­жали упрекать в пристрастии к итальянской опере. В то же время русская драма периода 60-х и на­чала 70-х гг. начала привлекать внимание публики и давать театрам полные сборы. Тогда многие гимназисты увлекались театром, попадая туда по контрамаркам на галерку. А потом в гимназии они играли в любительских спектаклях. И здесь Николай рано почувствовал свое призвание. Соблазняли своей талантливой игрой любимые актеры. Видя в карьере артиста только внешний блеск и треск, и не очень задумываясь над матери­альной стороной его жизни, юноша без лишних колебаний решил непременно стать арти­стом. Театр становился его миром. Он жаждал только славы и лавров, а в дей­ствительности обрекал себя на мытарства и скитания по провинциальным городам России в составе часто меняющихся и распадающихся театральных трупп. Все вышесказанное скоро обернется в ре­альность. Не окончив полного курса одесской гим­назии и проработав 3 года канцелярским служащим в Одесском карантинном управлении, где раньше служил его отец, на театраль­ные подмостки он тре­петно взошел 19-тилетним юношей летом 1869 года. Предчувствие жизненной перемены, готовность к новизне и неизвестности создавало в его душе романти­ческое настроение. С тех пор его жизнью станет театр, а «сцена, – как известно нам по ста­рому афоризму, – это зеркало жизни». Его матушка сильно расстроилась – ее любимый сын хочет стать актером, одним из тех пересмешников, которых чуждались порядочные люди.

Жизнь Николая Андреевича и его современников в основном приходится на 2-ю поло­вину XIX века. Этот век вошел в нашу историю как «золотой век» русского искусства и литературы. Внутрипо­литическая обстановка в России в то время после поражения ее в Крым­ской войне складывалась сле­дующим образом. После отмены крепостного права в 1861 году всю страну охватили перемены, ко­торые разительно из­менили умонастроение многих людей. Образованное общество с оптимизмом вначале восприняло реформы царя-освободителя Александра II, а затем наступило разочарование. «Властителями душ» стали интеллигенты-разночинцы, получившие своеобразную три­буну для вы­ступлений – газеты и журналы. Как правило, разночинцы были выходцами из малообеспеченных се­мей (священники, мелкие чи­новники, обедневшие дворяне, т.е. из разных чинов). Они стали объеди­няться в тайные кружки и леворадикаль­ные союзы так называемых народников, которые требовали «корен­ных изменений».

Власть цензуры была ограничена, и в 60-е годы в России появились сотни новых газет и журна­лов. Литература и журналистика набирали общественное значение. Под влиянием за­граничных изда­ний вольной типографии Герцена и Огарева, несмотря на их запрет и пресле­дования, а также социа­листических теорий о переустройстве обще­ства, проникающих в Рос­сию с Запада и нашедших здесь благодатную почву, постепенно зрело и формировалось ре­волю­ционное подполье, где звучали при­зывы, обращенные в основном к молодежи идти в на­род и просвещать его. Они настраивали крестьян готовиться к восстанию. А когда эта за­тея провалилась, народники перешли к террору и действиям, направленным на дезоргани­за­цию государства и на уничтожение царя и его приближенных. Главной мишенью стал царь. Убийство воспринималось как «революционное правосудие». Немало других утопи­ческих целей ставили себе нелегалы. Но власть не бездействовала. Состоялась целая серия от­кры­тых судебных процессов, на которых произносились речи, содержащие выпады про­тив су­щест­вующего строя и пламенные призывы бороться за «благо народа».

Вместе с тем в стране создавались библиотеки, кружки для чтения легальной и неле­галь­ной ли­тературы, открывались учебные курсы и школы, гимназии и институты. Жен­щины получили доступ к среднему и высшему образованию. Многие стали получать об­разование в самых престижных учеб­ных центрах Европы. Движущей силой прогресса стала вера в чело­веческий разум и научные знания. Широкое распространение получила частная инициатива. Россия вступала на капиталистический путь развития.

В провинции центром культурной жизни становится театр, как эффективное средство развлече­ния и просвещения народа. В то время в Одессе были хорошие итальянские, фран­цузские, немецкие актеры, которые играли в первую очередь для своих этнических сопле­менников, расселившихся по своим колониям. Одесситы были воспитаны на отлично постав­ленной итальянской опере и успехом у них могли пользоваться только выдающиеся певцы. Увлечение итальянской оперой настолько было сильным, что доходило до курье­зов. Напри­мер, еще во времена правления графа Михаила Семено­вича Воронцова после открытия в Одессе первой городской публичной библиотеки ее «первым биб­лиотекарем был назначен ливорнский еврей Спада, но большой пользы от него библиотека не видала, так как деньги, ассигнуемые на библиотеку, он тратил на услаждение пленявших его ар­тисток италь­янской оперы» 22.

В Одессе русская сцена и русская музыка в 40-50-х годах XIX века была не только в упадке, но даже испытывала прямое гонение, несмотря на то, что Одессу взлелеял и обуст­роил русский генерал-губернатор М. С. Воронцов и Одессой правил не менее русский граф С. Г. Строганов, предкам кото­рого Россия обязана приобретением Сибири. По этому поводу однажды нелестно в адрес одесситов высказался в страстной запальчивости известный кри­тик В. В. Стасов, ревниво относящийся к пропа­ганде русского искусства: «Одесская публика в музыкальном отношении так мало образована, что никакая опера, кроме италь­янской, ей не может быть надобна» 23. Но такая ситуация вскоре ради­кально изменилась.

Отмена крепостного права и новые условия, созданные реформой 1861 года, заметно ска­зались на появлении в провинции с середины 60-х гг. большого числа театральных коллекти­вов. На смену бала­ганным представлениям явились настоящие артисты, которые не уступали прославленным мас­терам Петербурга и Москвы. Театральное дело, как развлекательная сфера обществен­ной жизни, по­лучило дальнейшее развитие. В крупных провинциальных го­родах воз­никали частные театры, кото­рые занимали видное место, удовлетворяя культурные запросы населения. Особенно это было за­метно в центральных районах, в Поволжье и на юге, где бурно развивался торгово-промышленный капитал. Кроме того, профессиональные труппы выступали и на аренах цирков, и на открытых сце­нах увеселительных садов.

В начале 1870-х годов в России существовало 44 театра. Из них четыре императорских (казен­ных) в Петербурге: Большой (открыт в 1783, опера и балет), Мариинский (открыт в 1860, опера с 1860 и балет с 1885–1886), Александринский (открыт в 1832, русская драма) и Михайловский (от­крыт в 1833, русская и французская драма); два императорских в Москве: Большой (открыт в 1856, опера и балет) и Малый (принадлежащий казне с 1824, русская драма); три театра, получавших госу­дарственную субсидию, в Варшаве, Вильно и Тифлисе, и 35 театров в провинции.

К 1897 году, по данным первой всероссийской переписи, в печати упоминалось, что в России было уже около 300 театров 24. Теат­ральные залы начали заполнять представи­тели разных социаль­ных слоев, прежде всего интеллигенция («культурный слой») и «про­стой народ». Поскольку даже в крупных городах преобладало неграмотное население, то большинство зрителей шло в театр, чтобы развлечься и с театром они соприкасались больше чем с книгой. В неделю они могли посмот­реть 3-5 спектаклей. Зал был рассчитан обычно на 400-500 мест. Среди провинциальных го­родов первое место по количеству на­селения занимала Одесса (403 тыс. чел.), за ней шел Киев (более 247 тыс.), Харьков (174 тыс.), Саратов, Казань, Астрахань, Тула, Самара (137-90 тыс.).

Проведе­ние в жизнь законоположений реформ 1860-1870-х гг. открывало простор для развития ком­мерческого предпринимательства и частной театральной инициативе пока только в провин­ции. В Петербурге и Москве сохранялось монопольное право на театральные зрелища за ди­рекцией казен­ных театров до его отмены в 1882 году. Хозяином театра в то время являлся антрепренер 25, который обычно арендовал его у го­рода. От него зависела судьба театра и труппы. Наиболее видными антре­пренерами на фоне остальных в 70-х и начале 80-х гг. считались Н. К. Милославский в Одессе, Н. Н. Дюков в Харькове, П. М. Медведев в Казани, Г. С. Вальяно в Ростове-на-Дону и Таганроге. Было не­мало антрепренеров, таких как нижегородский Федор Смольков 26, саратовский Владимир Костровский 27, житомирский Нико­лай Савин, бывший артист Александрийского театра Михаил Максимов в Нико­лаеве и другие мелкие импресарио, которые пре­следовали чисто коммерческие интересы, мало забо­тились об искусстве, которое служило им источником наживы, и своим ведением театраль­ного дела напоминали ловких торгашей.

Увлечение сценой среди молодежи тогда было повальное. С каждым годом актеров-само­учек – этих новых служителей Мельпомены, плодилось все больше и больше. Среди них попадались гимна­зисты, которых пленили будущие лавры, слава и та­лант любимых арти­стов; провинциальные ба­рышни, мечтавшие стать очередной «звез­дой» первой величины на театральном небосклоне и не­плохо устроить свою личную жизнь, вра­щаясь в веселой и без­заботной, как им казалось, среде те­ат­ральной богемы; мелкие при­казчики и чиновники, для которых «театральный» труд вы­глядел по дру­гую сторону сцены сравнительно легким раз­влечением, где можно было за­работать ежемесячно руб­лей 40-50, а то и более. Для людей того времени, выбравших профессию актера, деньги подчас явля­лись главным критерием их дарования, количест­венной мерой их значимости на сцене.

«…Люди, не знающие актерской семьи, – писал Вл. И. Немирович-Данченко в статье «Театр и школа» о постановке театрального дела в провинции, – часто думают, что ни одна профессия не оп­лачивается так щедро. Многих юнцов именно это заблуждение толкает на сцену. На самом деле иное. Хорошее содержание имеют только артисты императорских те­атров». <…> «Но и до сих пор сколько женщин идут еще на сцену только потому, что теат­ральные подмостки – самая выгодная арена для выставки женской красоты!» <…>

«Из десяти тысяч русских актеров едва ли наберется одна – ну две, состоящих из лиц, действи­тельно одаренных сценическими данными. Я не об этих говорю все время, а вот о тех остальных, ко­торые с большей пользой для себя могли бы быть ремесленниками, солдатами, портнихами, приказ­чицами в магазинах, наконец, действительно интеллигентные из них – народными учителями и учи­тельницами. Какие силы толкнули их на этот «роковой» путь? Чья бессовестная лесть вскружила им головы и внушила им веру в их талант?» <…> «Среди многих причин падения провинциального те­атра, – делает вывод автор статьи, – одна из важных заключается в отсутствии постоянных трупп.» 28

Стационарных театров в провинции не было, на каждый сезон труппы создавались за­ново. Теку­честь актерских составов творческих коллективов была чрезвычайно велика. Од­нако многие деятели русской сцены сплошь и рядом ангажировались по замкнутому кругу городов. Никто из актеров, ко­торые окунулись в провинциальную театральную среду с полу­голодным скитальческим существова­нием, не был защищен от житейских невзгод ни ма­те­риально, ни законодательно, а всецело зависел от случайного дельца-антрепренера, далекого от искусства, познавали на себе все «прелести» заку­лисной жизни. Одни, разочаровавшись в ней, не выдерживали испытания временем, спивались и по­гибали, другие пробовали сменить амплуа артиста-неудачника на более приемлемое занятие. История русского театра хранит множество примеров загубленной судьбы или несбывшейся мечты на теат­ральном поприще. Мечтой провинциального артиста или артистки было в то время – попасть на сто­личную сцену, прежде всего императорского театра, где не надо заботиться о насущном куске хлеба и завтрашнем дне. Естественно, везение и успех сопутствовал на этом тернистом пути да­леко не всем, даже весьма талантливым.

В прессе сигналы о неудовлетворительном положении провинциального актера во 2-й половине XIX столетия раздавались довольно часто. Уместно будет привести здесь мнение артиста и театраль­ного критика Н. Ф. Арбенина 29:

«Русский провинциальный актер! Его ли не стремились дискредитировать во мнении нашего об­щества. Не говорю уже о нашей прессе, и в особенности о всевозможных юмо­ри­стических листках, где дешевое остроумие имело спрос у публики. Актер мало того, что не талантлив, он и неуч, и без­нравственный человек, и нахал, и на руку нечист, и дол­жает «без отдачи», и скандалист, и пьяница, и пр. и пр., - словом, вместилище всех смерт­ных грехов. И повторяется это из года в год. Так почему же он третируется хуже послед­него лакея?

Многие уже считают вправе относится к актерской братии свысока, с плохо скрывае­мым созна­нием собственного превосходства, как к существу низшего порядка. Сущест­вует мода на актера или актрису, но в действительности – это чисто внешняя сторона. Но вступить в родство – это единичные исключения. Почему большинство упреков по адресу провинци­ального актерства не касается актеров императорских театров? Ведь добрая по­ловина из них и, заметьте, наиболее выдающихся вышли из той же провинции? Ответ ясен: условия их жизни изменились к лучшему…

Имеются на провинциальной сцене актеры талантливые, глубоко любящие и предан­ные своему делу. И в тоже время им приходится переживать целый ряд мытарств, тяже­лую ну­жду, голод и лише­ния. И такие люди нередко не выдерживают и кончают жизнь самоубийст­вом. Известная среда соз­дает и характеры. Молодые люди идут на сцену и из­бирают этот путь не по пустому капризу «хочу быть актером», а их поддержали в этом направлении люди компетентные, сказав, что у них есть та­лант или способности.

Что же их ждет? Полная необеспеченность с жалованьем в 25-40 р. в месяц. С нравст­вен­ной точки зрения: положение каких-то манекенов, которых произвольно двигают, пе­рестав­ляют, дергают; которых ругают чуть ли не площадными словами антрепренер, представитель товарищества, члены всяких комиссий, актеры «с именем» и т. д. Помощи – ни от кого. Они представлены самим себе: пробивайся, как знаешь…

А кругом – зависть, интриги, борьба мелкого самолюбия и всеобщая погоня за заман­чи­вым теат­ральным призраком – «успехом». Успех – это конечная цель актера. Ради ус­пеха ак­тер охотно прино­сит в жертву все, вплоть до потери человеческой добропорядоч­ности… ради чего? – в борьбе опять таки за существование. Успех создает актеру поло­жение, а положение создает ему известную матери­альную обеспеченность. Отсюда и те некрасивые яв­ления, которыми полна закулисная жизнь. Актер осознает, что при таких условиях, когда он всецело предоставлен самому себе, что до него и его карь­еры ровно никому нет дела, поло­жение его главным образом зависит от известной ловкости и уменья «себя поставить». У него одна цель – лишь бы вырвать хороший кусок, а там – хоть трава не расти! Удалось за­воевать положение, – у него новая забота – удержать это положение; за хорошую роль он го­тов перегрызть горло, и успех товарища – будь это родной его брат, - для него острый нож. Полное отсутствие общих интересов, корпоративной солидарно­сти, совместной работы, под­держки – вот что знаменует внутренний мир провинциальной сцены…

Говорят, это происходит везде – и в Германии, и во Франции – везде, где только суще­ст­вуют те­атры. А мало ли «скандальных» репутаций у многих известных артистов, а ме­жду тем эти репутации – прямая ступень к успеху, а талантливые артисты, благодаря своей скромности и неуменью обделы­вать свои дела вне сцены, остаются в тени, на 2-ом или 3-ем плане. Ненормальность постановки теат­рального дела в провинции неминуемо порождает и ненормальные последствия. Надо создать актеру такие условия, чтобы он мог честно и сво­бодно отдаваться избранному делу, т. е. поставить его в нормальные условия существования. А пока провинциальный актер всегда в праве ответить словами одной старинной пьесы: «меня вы равным сделайте с собой – тогда судите, равен ли я с вами»!..»

Подтверждение выше сказанному и сочувствие мы находим во многих рассказах арти­стов из своего прошлого. Т. Л. Щепкина-Куперник, внучка М. С. Щепкина, прошедшая суровую школу провинциальной актрисы, вспоминала: « Хорошо еще было, если молодая актриса не имела несчастья понравиться кому-либо из властей или «патрициев» города – отказ ее мог вызвать высылку из города в 24 часа или что-нибудь и похуже. Защиты искать было негде, и часто нужда и неизбежность толкали молодое существо на плохую дорогу. Я уже не говорю об опереточных театрах, о том, что такое был опереточный хор. В нем было только два сорта женщин: или содержанки богатых людей, приезжавшие в театр на рысаках и изображавшие «бедных поселянок» в тысячных серьгах, или «заезженные клячи», на сорокарублевое жалованье кормившие часто детей или старуху мать. К ним антрепренеры относились, как рабовладельцы. И при этом они испытывали на себе «презрение порядочного общества» 30. Известный актер и антрепренер Н. Н. Синельников, который испы­тал на себе ни­щенские условия существования провинциального актера, в своих «Записках» 31 приво­дит такие слова: «… А сколько ветеранов сцены погибло под забором, голодных без призора. Кто в то время откликнулся, поддержал старость когда-то талантливого человека? Актер! Ни прав, ни защиты, ни поддержки. <…> С 1897 г., когда благодаря необыкновенной энергии, настойчивости, силе воли М. Г. Савиной учредилось Убежище для престарелых ар­тистов, старики вздохнули облегченно: есть где голову преклонить. А что было до 1897 года?..»

Несмотря на трудности и лишения, которым подвергались молодые дарования, тяга и страсть их к театру не ослабевала, ничто не могло их остановить в окончательном их вы­боре профессии. Мать Николая Андреевича, конечно, не одобрила выбор сына, ну а от­чима уст­раивало решение юноши пе­рейти на свой хлеб и быть независимым и свободным.

Здесь и далее будут прослежены отдельные вехи театральной деятельности молодого артиста. Николай Андреевич Биязи повторил судьбу многих провинциальных актеров своего времени. Сведе­ния о юно­шеских годах Николая Андреевича мне удалось разыскать в воспоминаниях его това­рища по 2-й одесской гимназии Сергея Григорьевича Ярона (1850-1913), адвоката, журнали­ста и писателя. Вот что он пи­шет: «Любовь к театру развилась во мне в весьма раннем воз­расте. Воспитывался я в Одессе, во вто­рой гимназии, где товарищами моими были А. Деран­ков (впоследствии по сцене Мас­лов) 32, В. Ашке­нази (по сцене Степанов 33, ныне артист Импера­торских театров), Биязи (по сцене Анд­реев-Биязи), брат мой М[арк] Ярон (по сцене Горский) и другие. Благодаря хорошим отношениям к упомянутым това­рищам, постоянно твердившим о театре, заявлявшим, что они, при первой возмож­ности, поступят на сцену (что они и сделали), и я стал мечтать о сцене. Мечты остались, впро­чем, мечтами, но, попав как-то на галерею в городском театре (мне было тогда 14 лет), я до того увлекся, что стал изы­скивать всевозможные способы чаще ходить в театр; как сейчас помню кассира галереи Со­колова, к протек­ции которого прибегали многие гимна­зисты и я в том числе.

Положим, протекция эта состояла в том, что нас пропускали будто бы бесплатно, но все же на другое утро дома мы не досчитывались той или другой книжонки! Как ни огра­ничены были мои де­нежные ресурсы – я получал ежедневно 3 копейки на завтрак, - но эти ресурсы также давали мне воз­можность раз в неделю ходить в театр; ради театра я отка­зался от зав­траков; какие бы я в то время ни получал подарки от родных или знакомых – я тотчас же все превращал в наличные деньги, а деньги в театральные билеты. Хотя в гим­назии я учился не­дурно, но все же я мог гораздо лучше и с большим увлечением переда­вать эпизоды из жизни Фабианской, Андреевой, Никитина, Виноградова и других 34, чем из жизни Перикла и Со­крата. Я знал безошибочно какую из ролей исполнял каждый из арти­стов в любой пьесе, чего не мог сказать относительно названий и имен по географии и истории.

Увлечение мое театром дошло до того, что когда товарищи мои затеяли любительские спектакли, я, совершенно забыв о гимназии, проводил целые дни на репетициях и счастью моему не было преде­лов, когда мне поручали какую-нибудь выходную роль в два слова или предлагали суфлировать. В этих любительских спектаклях особенно выделялись Биязи и Де­ранков. Боже, как я завидовал их ус­пехам. Кстати, эти успехи вскружили им головы до того, что они оставили гимназию и окончательно посвятили себя сцене. То же сделали братья Аш­кенази (Степанов и Лавров 35) и Евгений Недзельский (Неделин 36, ныне один из выдаю­щихся провинциальных артистов»). <…> «Частые посещения театра и постоянное общение с артистами, товарищами по гимназии, повели к тому, что я стал знакомиться с закулисным миром и уже гимназистом 7-го класса я был в театре «свой»; я получил право входа в ку­лисы, стал бывать на дому у артистов и, наконец, решил попытать свои силы в качестве лю­бителя-рецензента. Это было в 1868 г.» 37

Сергей Григорьевич был театральным критиком в течение 30-ти лет и перевидал все, что только было выдающегося на провинциальной сцене сначала в Одессе, а затем в Курске, Харькове и Киеве. Поскольку С. Г. Ярон и Е. Я. Недзельский были ровесниками Н. А. Биязи, в данном случае датой ро­ждения Николая Андреевича является 1850 год (год рожде­ния их обоих). Они вместе учились во 2-й гимназии, родители их дружны были семь­ями.

Воспоминания своего родного дяди дополняет артист оперетты Григорий Маркович Ярон 38: «Мой дед со стороны отца (я его знал только по фотографиям) был ветеринарным врачом в Одессе. Семья была огромная, но все-таки он сумел дать детям образование. Все окончили гимназию и по­степенно разлетелись из «гнезда», чтобы, перебиваясь уроками или занимаясь журналистикой, окон­чить университет. Мой дядя, Сергей Ярон (автор из­вестных театральных мемуаров 39), окончив Влади­мирский (Киевский) университет, был киевским адвокатом; Иван Ярон окончил Сорбонский университет, а затем был перево­дчиком оперетт, комедий и фарсов. Огромное количество переводов принадлежит паре «Л. Пальмский и И. Ярон» 40.

О моем деде – скромном одесском ветеринарном враче – никто бы не знал, если бы о его смерти (в 1907 году) не написали чуть ли не все газеты России. Он кончил жизнь са­моубий­ством девяноста трех лет от роду. Причина – смерть бабушки (ее я тоже не знал). Старик год поскучал и отравился стрихнином. После его смерти к нам в Петербург при­было все, что от него осталось: два ящика не­распроданных книг. Это был написанный им научный труд с очень смешным названием: «Насморк у попугая и его лечение» 41.

Кроме воспоминаний С. Г. Ярона и его племянника Григория Марковича, в мемуарной литературе о театре и в корот­ких газетных заметках нашлись затерявшиеся имена многих современников Ни­колая Андреевича Биязи, которые испытали, как и он сам, увлечение сценой в молодом возрасте. Они также поделились своими воспоминаниями о тех моментах, которые ре­шили их судьбу и повлияли на конечный выбор жизненного пути. Один из таких коллег по театральному делу, уже упомянутый Л. Л. Пальмский 42, вспоминает:

«…Было это в Тифлисе, где служил мой отец и куда я приезжал в отпуск из Петер­бурга, где учился. Мне было всего 13 лет, но бредил я театром чуть ли не с восьми. Эти «театраль­ные» увлече­ния очень не нравились моим родителям, предназначавшим меня к совершенно иной карьере и для того, чтобы по возможности пресекать мой чрезмерный и по мнению отца пагубный интерес к театру, за мной был установлен строжайший кон­троль, в смысле создания всяких препятствий к самостоя­тельному посещению театра. В особенности одиоз­ной считалась оперетта, посещать которую мне было решительно вос­прещено. Однако я ухитрялся ускользать от бдительного ока родных и все-таки проникал в театр – именно на опереточные спектакли, контрабандным путем. Показаться в зритель­ном зале я, конечно, не смел, так как был бы немедленно изъят со всеми проистекающими из всего последствиями, но мне удалось познакомиться с несколькими актерами (тоже контрабандой, само собой ра­зумеется), и меня пропускали за кулисы. О, эти вечера, кото­рые проводились у кулис, в смертельном страхе быть замеченным, разве можно их за­быть!..

Я уже тогда твердо решил посвятить себя театру. Правда, мне сначала пришлось ис­пол­нить тре­бование отца и закончить высшее образование, но, сделав это, я почел себя свобод­ным в выборе своей дальнейшей деятельности и, бросив все, пошел в театр. Ему я отдал уже 49 лет своей грешной жизни и продолжаю работать на него по сей день».

Судьбу Леонарда Пальмского разделил и известный провинциальный артист Анатолий Горин-Горяйнов. Ему было почти 20 лет, когда он решил стать артистом после окончания Петербургского коммерческого училища в 1870 г. А увлек его на это дело в будущем тоже известный провинциальный артист Александр Захарович Бураковский, который учился с ним в этом училище и, не окончив его, подался в артисты. Отец Анатолия стал отговаривать сына:

– В Петербурге есть только одна сцена – Александринская… Так ведь туда тебя, пожалуй, не примут, у них своих некуда девать. И то вон лишних-то к вешалке ставят, шубы господам подавать. Честь не велика. Даже если у тебя есть призвание и тебя примут в труппу, Нильский и Сазонов тебе своих ролей не уступят. Уж лучше в канцелярии сидеть. В домашних и любительских спектаклях для твоего успеха то Марья Алексеевна похлопает, то Анфиса Ниловна похвалит, – вот тебе и успех. А на казенной сцене мне известны многие далеко не бездарные актеры, которые в течение долгих лет выше гостей в «Ревизоре» подняться не могут. Они ведь каждый раз со скрежетом зубовным напяливают свои опостылевшие казенные фраки, над которыми издеваются все, кому не лень, да деваться-то некуда. Клубная сцена или служба в провинции – это наверняка голодная смерть, а в столицах, волею судеб, существует только по одному единственному театру – и то императорскому. А таких молодых людей, как ты, – тысячи. И все они с призванием. С призванием, а без средств и без возможностей применить это свое призвание. И остаются перед ними только такие выходы: голодовка в провинции или полуголодовка в столице 43.

В театр тянуло не только молодых, но и людей зрелого возраста, обремененных уже семьей и служебным положением. Таким был, например, Иван Платонович Киселевский 44, которому исполни­лось к моменту поступления на сцену 32 года. Театральный критик Влас Дорошевич 45 в свойствен­ной ему манере откликнулся на 25-тилетний юбилей актера 10 де­кабря 1896 г. следующей статьей в «Одесском листке»:

«…Россия потеряла нотариуса и приобрела артиста. 25 лет тому назад Курск был смущен неожи­данным происшествием. Старший нотариус Иван Платонович Киселевский поступил в актеры.

— Помилуйте, в таком возрасте! С таким положением!

— Значит, действительно любит искусство!

— Ну и люби издали, как старшему нотариусу подобает. А то старший нотариус, — и вдруг в ак­теры. Horreur!

— И отчего это с ним?

— Все от доброго сердца. Играл с благотворительной целью в любительских спектак­лях, — вот и увлекся.

— Ах, эти любительские спектакли до добра не доведут!

После этого курские маменьки запретили своим дочкам и сынкам участвовать в люби­тельских спектаклях. И хорошо сделали.

И. П. Киселевский остался на сцене. И тоже хорошо сделал.

* * *


К


Достарыңызбен бөлісу:
  1   2   3   4   5   6




©dereksiz.org 2024
әкімшілігінің қараңыз

    Басты бет