Провинциальные артисты Мы по всей земле кочуем

Из песни «Бродячие артисты», сл. И. Шаферана, муз. Л. Варданяна
Отец Николая Николаевича, Николай Андреевич Биязи, был потомком итальянских колони­стов, прибывших в Северное При­черноморье для заселения огромного края после издания Манифе­ста Екатерины II на всех европейских языках "О дозволении всем иностранцам, в Россию въезжаю­щим, посе­ляться в которых губерниях они пожелают и о дарованных им правах" от 22 июля 1763 г. Мало было завоевать у Турции прежде пустовавший край, который русские люди называли «диким полем», надо было его закрепить, создать новые города и порты. В результате бур­ной деятельности фаворита императрицы российской, князя Потемкина-Таврического Гри­гория Александровича (1739-1791), на карте появились такие крупные города, как Се­васто­поль, Ростов-на-Дону, Херсон, Нико­лаев, Екатеринослав, Одесса. Россия прочно за­крепилась на благодатных берегах Черного моря.

Наличие крепостного права и неприятие политики светлейшего князя Потемкина со сто­роны крепостников-помещиков не позволило в самом начале русским и украинским крестьянам сво­бодно передвигаться для заселения края, в результате в нем возникли колонии прибывших сюда иностранцев. Эти имми­гранты получали значительные привилегии. В частности, ос­вобожда­лись от налогов на 30 лет и от рекрутской повинности, были полностью свободны от крепо­стной зависимости, получали право сво­бодной торговли и свободное исповедание своей ре­лигии.

Но поскольку деятельность князя Потемкина на юге смыкалась с нуждами государства, царское правительство в дальнейшем проводило колонизацию необжитой территории за счет пересе­ления из централь­ных губерний помещичьих крестьян не только в Крым и Север­ное При­черноморье, но и в Предзакав­казье, где была выстроена цепь укреплений с горо­дами-крепо­стями Ставрополь, Александров, Геор­гиевск. Сановники, получившие владе­ния в Новорос­сии или в Крыму, обязаны были заселить эти земли в установленный срок или платить круп­ный штраф. Такая политика оказалась весьма эффек­тивной, и население южных окраин Рос­сийской империи стало расти быстрыми темпами.

Нашедшие в России вторую родину итальянцы, немцы, греки, молдаване, французы, ев­реи, бол­гары, сербы, венгры и представители других национальностей не только при­везли с собой свои тра­диции, обычаи, культуру, язык, но и своим трудом способствовали быстрому преобразованию края, существенно влияя на весь уклад жизни местных жите­лей. Колониза­ция этих районов привела к об­разованию здесь многих городов, распашке земель и развитию земледелия; эти районы становятся поставщиками хлеба и скота для центра страны. Италь­янские и греческие колонисты охотно селились на Черноморском побережье, ко­торое так на­поминало им родные края.

Как известно нам из истории, еще в античные времена происходила греческая колони­за­ция Се­верного Причерноморья. Следовательно, первыми жителями города Одессы были преимущественно греки, которые жили в Хаджибее ¹ до завоевания его русскими. В послед­ней четверти XVIII века но­вые города, возникшие в освобо­жденном от турок Причерномо­рье, стали называть древнегреческими име­нами — Севастополь, Сим­ферополь, Тирасполь, Хер­сон, Одесса. Считают, что последнее слово про­изошло от древнегрече­ского «Одессос» и якобы здесь находилась древнегреческая колония с таким же названием. Этот аргумент сыграл свою роль в переименовании Хаджибея в Одессу указом от 27 января 1795 г., хотя впоследствии вы­яснилось, что Ордессос или Одиссос находился на месте нынешнего болгарского порта Варна. Под­линный смысл ан­тич­ного имени «Одесса» остается не выясненным историками города до сих пор. “Офици­аль­ного распоряжения собственно о переименовании Гаджибея в Одессу не отыскано, хотя, ве­роятно, оно и было”, – писал историк К. Н. Смольянинов в 1852 году в своем труде «История Одессы».

Николай Андреевич Биязи родился и вырос в Одессе. Сама фамилия подсказывает нам о его итальянских корнях. Он не оставил никаких воспоминаний о своем времени и о себе. В семейном архиве сохранилось несколько фотографий. Его сын, будущий генерал Нико­лай Николаевич, привел в своей автобиографии довольно скупые сведения о своем отце. Они со­держатся в двух автобиогра­фиях генерала в рукописном варианте, которые хра­нятся в его личном деле № 279 (в ЦАМО РФ) ². Вот его запись от 4 ноября 1938 г., Мо­сква: «…отец – канцелярский служащий – Карантинное управление в Одессе, 3 года, за­тем артист, умер в 1900 г.». Вот и все. В этой короткой фразе уме­стилась незавидная жизнь провинциального артиста, полная лишений и бродяжничества, которому довелось играть на сцене со многими знаменитостями. Восстановленная по крупицам его биография, а также биографические сведения его товарищей по сцене позволят вернуть для нынешних читателей ряд преданных забвению имен, творивших историю русского театра.

Ч
Артист Николай Андреевич Биязи,

отец Н. Н. Биязи. Тифлис

(Из семейного архива Н. Н. Биязи)

то касается предков своего отца, в одном из фотоаль­бомов Николай Николаевич оста­вил сле­дующую запись: «Мой прадед Николай Власович Биазио [Biazio] в 1788 году служил в корсарской флотилии, состоявшей на Архипелаге под русским фла­гом, во время войны Рос­сии с Оттоман­ской Портою под командованием Ламбро-Качони ³. После окончания войны служил в Одесском греческом трехрот­ном дивизионе».

Итак, из этой короткой записи нам стало известно, что дед Николая Андреевича, италья­нец Ни­коло Биазио служил на корабле под командованием корсара Ламбро-Качони (Лам­броса Кацониса). Как и почему итальянец Николо Биа­зио попал на судно греческого кор­сара? На эти вопросы за дав­ностью времени вряд ли мы найдем ответ.

Общепризнано, что XVIII век был веком великих аван­тюристов. В правление Екатерины II обра­зовалась целая плеяда ино­странных наемников на русской службе. Не пе­рестают удивлять нас зиг­заги их судеб. Капитан Ламбро-Качони, этот удачливый пират, объявивший личную войну Осман­ской импе­рии и боровшийся за освобождение Греции, с по­мощью своих 16 судов держал под контролем всю аквато­рию Черного моря, в обязанности которого входила раз­ведка. Это он передал вовремя информа­цию о передислока­ции кораблей турецкого флота летом 1788 года своему кол­леге по про­шлой профессии контр-адмиралу Полю Джонсу ⁴, назначенного Екате­риной II в помощ­ники новому коман­дующему русской флотилией контр-адмиралу Карлу Нас­сау-Зи­гену ⁵ при обороне Кинбурн­ской крепости. В ходе морского боя, дливше­гося 4 часа в Днеп­ровско-Бугском ли­мане под стенами крепости Очаков, турецкая эскадра была разгромлена. В этом сражении потери турок составили около 6 тыс. убитыми и 1763 человека плен­ными. Русские потери не превышали 190 человек. Качони, командуя небольшим судном с греческим экипажем под руководством контр-адмирала Н. С. Мордвинова, отличился умелыми действиями против турок.

Еще раньше, в 1770 году 18-тилетним юношей Качони поступил волонтером на эскадру адмирала Г. А. Спиридова. В конце 1787 г. за верную службу и необычайную храбрость, а также за уча­стие в мор­ской экспедиции русской эскадры в район греческого Архипелага (Эгейское море) под командо­ва­нием графа Алексея Орлова, предводителю легкой российской флотилии Ламбро Димитрие­вичу Ка­чони был пожалован чин майора. Флотилии корсаров Качони, Кумани ⁶, А. К. Псаро и др. держалась поодаль от турецких судов и корсары выполняли в точности на­каз адмирала Г. А. Спиридова не ввя­зываться в сражения.

Однажды, едва турки стали на якорь у острова Лемнос, как храбрый Качони решил за­браться в самую середину турецкого флота и выведать нужные сведения. Он переодел своих корсаров в турец­кую одежду и смело направился ночью прямо к туркам. Бдительные стражи с дозорного турецкого ко­рабля поинтересовались: кто они и куда путь держит неизвестное судно? Качони уверенно ответил на турецкий оклик и сказал, что они с посланием к капудан-паши от морейского наместника. Те посове­товали поискать его корабль в первой линии с красным фонарем на грот-мачте. Проходя мимо турец­ких судов, корсары окликнули с них мнимых словоохотливых «земляков», в разговоре выведали планы турок и исчезли в темноте южной ночи. Благодаря смелым вылазкам корсаров адмирал Спи­ридов постоянно получал нужную информацию о неприятельском флоте.

В 1787 году началась очередная война с Турцией. Часть греков, служивших в Балаклаве, была переведена на Черноморский флот под начало адмирала Н. С. Мордвинова. Среди них был и Ламбро Качони. Ему было поручено командование небольшим судном. В нескольких крейсерских операциях он отличился и был отмечен командованием. Вскоре ему было поручено ответственное задание: сна­рядить в Архипелаге крейсерскую флотилию. Как «…весьма отважный и храбрый человек», решением князя Потемкина Ламбро Качони направляется в 1788 г. в Триест для создания группы каперских судов для «…действий оною против неприятельских судов под российским военным флагом» ⁷. С заданием он блестяще справился. Флотилия Ламбро Качони, конечно, не имела такого успеха, как 1-я Архипелагская экспедиция, но все же турки выну­ждены были отозвать с Черного моря немалые морские силы, чтобы защитить свои войска. Имя Ламбро Качони стало весьма популярным среди греческого населения.

1
Ламброс Кацонис. 1798 г. Австрийский живописец И. Б. Лампи-сын (1775-1837), академик Петерб. академии художеств, работал с отцом в Петербурге и Вене.
2 сентября 1790 года "За храбрые и мужественные подвиги, оказанные в последнюю турецкую войну в Архипелаге" полковник морской артиллерии Качони Ламбр Дмитриевич стал кавалером ор­дена Святого Георгия 4-го класса ⁸.

Грек Ламбро-Качони оставался в самых доверительных отношениях с князем Потем­ки­ным вплоть до смерти князя в 1791 году. Князь поощрял его действия на море и поддер­жи­вал с ним тесную связь, посвятив корсара в замысел общего дела: поднять всех греков и весь Ар­хипелаг на борьбу за ос­вобождение балканских народов от турецкого владыче­ства, предвос­хитив тем самым Греческую революцию 1821 г.

Национально-освободительное движение на Балканах способствовало разложению Ос­манской империи и сдаче ею своих позиций в стратегически важных для России регионах, таких как Северное Причерноморье, Кавказ, Дунайские кня­жества.

Когда А. В. Суворов ус­пешно воевал с армией ту­рецкого султана, в Петербурге созревал «грече­ский план» обра­зова­ния на юго-восто­ке Европы в противовес Оттоманской им­перии нового право­слав­ного государства со столицей в Константинополе. Так, Екатерина II в наде­жде, что когда-нибудь на престо­ле этого государства окажется отпрыск ее династии, даже нарекла одного из своих внуков — Констан­тином. Как писал поэт и драматург Н. В. Сушков, «в голове Екатерины зародилась испо­линская мысль: пробудить кос­невших под мусульманским игом греков и славян, потопить чалму в Дунае, когда последнее гнездо татар в Европе было уже ею рушено, и Крым переименован Тавридою, где еще в 1822 г. я слышал, как балаклавские и прочие греки с восторгом вспоминали о богатырских подвигах на море и на суши Ламбро-Качони, Гарибальди того времени. <…> Позже великую мысль назвали высокою мечтою» ⁹. Вскоре Наполеон I спутал все карты, от­влек надолго Россию от «восточ­ного во­проса». За спиной Порты стояла могущественная Британская империя, опасавшаяся роста силы Рос­сии. Англия неизменно манипулировала русско-франко-турецкими отношениями в своих интересах, играя на противоречиях между этими державами.

29 декабря 1791 года в Яссах (Румыния) был заключен мирный договор России с Тур­цией, когда Потемкина уже не было в живых. Ламбро-Качони получил приказ о разоружении его флотилии, но своевольный корсар этому приказу не подчинился, заявив, что мир с турками был заключен без учета интересов греческого народа. Он продолжал сопро­тивление туркам до послед­ней возможности. Не получив поддержки ни со стороны «клеф­тов» ¹⁰ в самой Греции, ни со стороны российского военного командования, оказавшись один на один со всем турецким флотом, Качони вскоре потерпел поражение. С помощью и поддержкой местных жителей Ламбро Качони и оставшимся в живых людям из его команды удалось спастись и укрыться на острове Кифера, а затем на о. Итака Ионического архипелага.

В октябре 1794 г. после настойчивых обращений через консула в Триесте надворного советника Спиридона Варуки, Качони вернулся в Россию со своей женой Ангелиной и сыном Ликургом, получил дворянский титул и обос­новался в Херсоне. Высочайшим повелением полковнику Ламбро-Качони были от­даны во владение земли в Северной Таврии (до 20 тыс. десятин земли), но дела на суше у смелого корсара не залади­лись, земледелию был не обу­чен в голой степи и вскоре он продал свои земли графу Н. С. Мордвинову (ныне село Мордвиновка под Мелитополем). 19 апреля 1795 г. Екатерина II подписала указ «О поселении в окрестностях Одессы греков и албанцев, в последнюю войну в Архипелаге служивших», желая отблагодарить моряков греческой добровольной корсарской легкой флотилии, успешно действовавшей на морских коммуникациях в Средиземном море под командованием Ламброса Кацониса (Качиони). Своих бывших сослуживцев Ламбро-Качони устроил в Одесский греческий трехротный диви­зион, созданный по его инициативе численностью в 348 человек. Дивизион принимал самое деятельное участие в строительстве города и порта Одессы. На содержание дивизиона отпускалось ежегодно около 15 тыс. рублей ¹¹.

Поселившись в Петербурге «для очищения поступков своих от разных клевет перед особой Комиссией», дерзкий и неуступчивый Качони нажил при Дворе Романо­вых влия­тельных врагов и был объявлен чуть ли не бунтовщиком. После письменного объяснения причины своих решений и действий, он сумел доказать высокой Комиссии их правомерность. Комиссия предложила правительству выплатить Ламбро Качони «…за иски по флотилии» 576 тыс. 674 рубля, достаточно большие по тем временам средства ¹². На основную часть этой суммы высказал свои притязания адмирал Н. С. Мордвинов, но Ламбро Кацони делиться с ним не пожелал и вскоре превратился в его ярого и опасного недоброжелателя. Это сказалось на дальнейшей его служебной карьере и испортило его деловые связи с адмиралом, который в сентябре 1802 г. занял должность первого министра морских сил России. В Петербурге отважный корсар становится достаточно известным и популярным в столице человеком. 20 сентября 1795 г. в Царском Селе он был представлен Екатерине II, которая «изволила жаловать к руке приезжаго из г. Херсона полковника Ламбро Качони». Он был всемилостивейшее прощен. На высочайших приемах он 5 раз «приглашался к императорскому столу».

При Павле I Ламбро Качони выразил желание принять участие в начавшихся в сентябре 1798 г. боевых действиях против французов в Средиземном море под командованием вице-адмирала Ф. Ф. Ушакова, но момент был упущен. После успешных действий эскадры Ушакова резко изменилась военно-политическая обстановка в Средиземноморье и под влиянием сложившихся обстоятельств предполагаемая экспедиция туда Ламбро Качони потеряла практический смысл. Ламбро Качони был очень разочарован и подавлен. В начале 1799 г. он прибывает в Крым со своей семьей, числясь на военной службе. В последний период жизни, находясь в от­ставке после смерти основных покровителей, он занялся виноделием в своем имении в Карасу-базаре (Крым). Его биография до сих пор полна тайн и загадок. По преданию он трагически погиб в 1805 г. по пути в Керчь в возрасте 53 лет. В Греции почи­тают Качони как национального героя Эллады. В г. Ливадия, где он родился, организовано общество и музей его имени. Внук греческого патриота Спиридон Александ­рович Качиони написал очерк «Пират-витязь», который посвятил своему легендарному деду ¹³.

* * *

После 1791 года начался новый этап колонизации Новороссии. С 29 декабря 1791 г. Гаджибей перешел под власть России, а 27 мая 1794 г. указом Ека­терины II поселению Гаджибею предписыва­лось быть городом. Началось строительство Одессы (Гаджибея). Главным начальником строитель­ства был Суворов, а начальником буду­щей гавани назначен вице-адмирал Хосе де Рибас ¹⁴. Были по­строены две пристани, верфь, церкви, госпиталь, военные и гражданские здания. Первопоселенцами нового города стали украинцы, греки и албанцы (арнауты), кото­рые сражались вместе с русскими моря­ками в войне с турками. После войны часть их была зачислена во флот, а остальные по­пали в сухопутные войска, где из них сформировали Осо­бый греческий дивизион. Состав дивизиона посто­янно увеличивался по мере прибытия но­вых поселенцев из числа греческих легионеров, которым предоставлялись льготы и пособия.

В правление императора Павла I указом от 20 мая 1797 г. греческий дивизион в Одессе был расформирован, а служившим в его составе грекам, албанцам и итальянцам было предло­жено перейти к мир­ным занятиям, припи­сав их к трем разрядам (сословиям): купечеству, мещанам или вольным крестьянам. Причем каждый из них получил земельный надел в Новороссии наравне с дру­гими поселенцами. Слово «мещанин», которое ныне воспринима­ется как определение чело­века с мелкими интере­сами и узким кругозором, первоначально озна­чало «горожанин низше­го разряда». В сословие мещан входили ремесленники, мастеровые, мел­кие торговцы и слу­жащие. К концу 1795 года в городе проживало всего 2 тысячи 349 душ ¹⁵. В 1812 г. здесь уже проживало около 20 тысяч жителей.

Заселение города Одессы, построенного по проекту вице-адмирала де Рибаса, неапо­ли­танца на русской службе, людьми других национальностей нашло свое отражение и в наиме­нованиях улиц: Болгарская, Греческая, Большая и Малая Арнаутская (арнаутами турки назы­вали албанцев), Еврей­ская, Польская, Итальянская ¹⁶.

"Старая Одесса была по преимуществу итальянской" – писал авторитетный историк города А. М. де Рибас, внучатый племянник адмирала ¹⁷. В период с 20-х до 50-х гг. XIX столетия в Одессе сформировалась весьма значительная по числу итальянская колония. На Итальянской улице поселились приехавшие из Италии ремеслен­ники, архи­тек­торы, скульпторы, учителя музыки и пения, останав­ливались гастро­лировавшие в Одессе итальян­ские пев­цы, танцоры, дирижеры. Эту улицу облюбо­вали и их предприимчивые со­родичи — бирже­вые и корабельные маклеры, негоцианты, поставщики вин, оливкового масла, сушеных фруктов, мрамора, строительного камня, колбасники и кон­дитеры. Кроме торговли, итальянцы-одесситы имели хлебопекарни и фабрики макарон и га­лет. Распространение итальян­ского языка в обществен­ной жизни и в активной коммерческой деятельности способствовало вве­дению его в число предметов обучения в учебных заведе­ниях города, благодаря чему любой одес­сит имел возможность спросить выпить и закусить в какой-нибудь «Cantina con diversi vini” ¹⁸, а в случае надобности и выругаться по-итальянски.

В одном из домов на Итальянской улице жил А. С. Пушкин во время своего пребывания на юге и описал ее в поэме «Евгений Онегин»:

Я
Коля Биязи, старшая сестра Надя и бабушка Екатерина Антоновна Биязи, по второму браку Палий-Гурковская. Одесса, 1904 г.

Из фотоархива Н. Н. Биязи.

жил то­гда в Одессе пыльной...
Там долго ясны не­беса,
Там хло­потливый торг обильный
Свои подъ­емлет па­руса;
Там все Ев­ропой ды­шит, веет,
Все блещет югом и пе­стреет
Разнооб­разностью живой.
Язык Ита­лии златой
Звучит по улице весе­лой,
Где ходит гордый сла­вянин,
Француз, испанец, армянин,
И грек, и молдаван тяжелый,
И сын еги­петской земли,

Корсар в отставке Морали ¹⁹.

Семья Николая Власовича Биази ²⁰ приписалась в раз­ряд мещан Александровской слободы и начала заниматься ого­родничест­вом, а иногда и рыболовством, приторговывая собранным урожаем или уловом на ба­заре, нисколько не отчуждаясь от русского на­селения.

Сын его, Андрей Николаевич, определился на службу в Одесском карантинном управ­ле­нии для ох­раны города и страны от «чумной и других зараз». Слово «карантин» означает с французского языка числительное «сорок» ²¹. Обыч­но в карантине сорок дней содержали лю­дей, приезжав­ших из стран, где вспыхивали эпидемии чумы или холеры. Сравнительно еще не старый Андрей Николаевич, дослужившись до чина коллежского асессора, неожиданно забо­лел и вскоре умер. Его жена Екате­рина Антоновна Биязи через некоторое время вышла второй раз замуж за коллежского секретаря Ан­дрея Васильевича Палий-Гурковского, экспе­дитора писем в кан­целярии Новороссийского и Бесса­рабскаго генерал-губернатора П. Е. Ко­цебу.

Николай, сын умершего Андрея Николаевича и здравствующей Екатерины Антоновны, поступил в 1859 г. во 2-ю одесскую гимназию, расположенную на улице Старопортовая. На шестом году учебы он со всей страстью ув­лекся театром. Самые выдающиеся артисты из провинции и столицы всегда приглашались в Одессу. Одес­ситы под­час бывали очень капризны и избалованы знаменитыми гастролерами. Одесских те­атралов продол­жали упрекать в пристрастии к итальянской опере. В то же время русская драма периода 60-х и на­чала 70-х гг. начала привлекать внимание публики и давать театрам полные сборы. Тогда многие гимназисты увлекались театром, попадая туда по контрамаркам на галерку. А потом в гимназии они играли в любительских спектаклях. И здесь Николай рано почувствовал свое призвание. Соблазняли своей талантливой игрой любимые актеры. Видя в карьере артиста только внешний блеск и треск, и не очень задумываясь над матери­альной стороной его жизни, юноша без лишних колебаний решил непременно стать арти­стом. Театр становился его миром. Он жаждал только славы и лавров, а в дей­ствительности обрекал себя на мытарства и скитания по провинциальным городам России в составе часто меняющихся и распадающихся театральных трупп. Все вышесказанное скоро обернется в ре­альность. Не окончив полного курса одесской гим­назии и проработав 3 года канцелярским служащим в Одесском карантинном управлении, где раньше служил его отец, на театраль­ные подмостки он тре­петно взошел 19-тилетним юношей летом 1869 года. Предчувствие жизненной перемены, готовность к новизне и неизвестности создавало в его душе романти­ческое настроение. С тех пор его жизнью станет театр, а «сцена, – как известно нам по ста­рому афоризму, – это зеркало жизни». Его матушка сильно расстроилась – ее любимый сын хочет стать актером, одним из тех пересмешников, которых чуждались порядочные люди.

Жизнь Николая Андреевича и его современников в основном приходится на 2-ю поло­вину XIX века. Этот век вошел в нашу историю как «золотой век» русского искусства и литературы. Внутрипо­литическая обстановка в России в то время после поражения ее в Крым­ской войне складывалась сле­дующим образом. После отмены крепостного права в 1861 году всю страну охватили перемены, ко­торые разительно из­менили умонастроение многих людей. Образованное общество с оптимизмом вначале восприняло реформы царя-освободителя Александра II, а затем наступило разочарование. «Властителями душ» стали интеллигенты-разночинцы, получившие своеобразную три­буну для вы­ступлений – газеты и журналы. Как правило, разночинцы были выходцами из малообеспеченных се­мей (священники, мелкие чи­новники, обедневшие дворяне, т.е. из разных чинов). Они стали объеди­няться в тайные кружки и леворадикаль­ные союзы так называемых народников, которые требовали «корен­ных изменений».

Власть цензуры была ограничена, и в 60-е годы в России появились сотни новых газет и журна­лов. Литература и журналистика набирали общественное значение. Под влиянием за­граничных изда­ний вольной типографии Герцена и Огарева, несмотря на их запрет и пресле­дования, а также социа­листических теорий о переустройстве обще­ства, проникающих в Рос­сию с Запада и нашедших здесь благодатную почву, постепенно зрело и формировалось ре­волю­ционное подполье, где звучали при­зывы, обращенные в основном к молодежи идти в на­род и просвещать его. Они настраивали крестьян готовиться к восстанию. А когда эта за­тея провалилась, народники перешли к террору и действиям, направленным на дезоргани­за­цию государства и на уничтожение царя и его приближенных. Главной мишенью стал царь. Убийство воспринималось как «революционное правосудие». Немало других утопи­ческих целей ставили себе нелегалы. Но власть не бездействовала. Состоялась целая серия от­кры­тых судебных процессов, на которых произносились речи, содержащие выпады про­тив су­щест­вующего строя и пламенные призывы бороться за «благо народа».

Вместе с тем в стране создавались библиотеки, кружки для чтения легальной и неле­галь­ной ли­тературы, открывались учебные курсы и школы, гимназии и институты. Жен­щины получили доступ к среднему и высшему образованию. Многие стали получать об­разование в самых престижных учеб­ных центрах Европы. Движущей силой прогресса стала вера в чело­веческий разум и научные знания. Широкое распространение получила частная инициатива. Россия вступала на капиталистический путь развития.

В провинции центром культурной жизни становится театр, как эффективное средство развлече­ния и просвещения народа. В то время в Одессе были хорошие итальянские, фран­цузские, немецкие актеры, которые играли в первую очередь для своих этнических сопле­менников, расселившихся по своим колониям. Одесситы были воспитаны на отлично постав­ленной итальянской опере и успехом у них могли пользоваться только выдающиеся певцы. Увлечение итальянской оперой настолько было сильным, что доходило до курье­зов. Напри­мер, еще во времена правления графа Михаила Семено­вича Воронцова после открытия в Одессе первой городской публичной библиотеки ее «первым биб­лиотекарем был назначен ливорнский еврей Спада, но большой пользы от него библиотека не видала, так как деньги, ассигнуемые на библиотеку, он тратил на услаждение пленявших его ар­тисток италь­янской оперы» ²².

В Одессе русская сцена и русская музыка в 40-50-х годах XIX века была не только в упадке, но даже испытывала прямое гонение, несмотря на то, что Одессу взлелеял и обуст­роил русский генерал-губернатор М. С. Воронцов и Одессой правил не менее русский граф С. Г. Строганов, предкам кото­рого Россия обязана приобретением Сибири. По этому поводу однажды нелестно в адрес одесситов высказался в страстной запальчивости известный кри­тик В. В. Стасов, ревниво относящийся к пропа­ганде русского искусства: «Одесская публика в музыкальном отношении так мало образована, что никакая опера, кроме италь­янской, ей не может быть надобна» ²³. Но такая ситуация вскоре ради­кально изменилась.

Отмена крепостного права и новые условия, созданные реформой 1861 года, заметно ска­зались на появлении в провинции с середины 60-х гг. большого числа театральных коллекти­вов. На смену бала­ганным представлениям явились настоящие артисты, которые не уступали прославленным мас­терам Петербурга и Москвы. Театральное дело, как развлекательная сфера обществен­ной жизни, по­лучило дальнейшее развитие. В крупных провинциальных го­родах воз­никали частные театры, кото­рые занимали видное место, удовлетворяя культурные запросы населения. Особенно это было за­метно в центральных районах, в Поволжье и на юге, где бурно развивался торгово-промышленный капитал. Кроме того, профессиональные труппы выступали и на аренах цирков, и на открытых сце­нах увеселительных садов.

В начале 1870-х годов в России существовало 44 театра. Из них четыре императорских (казен­ных) в Петербурге: Большой (открыт в 1783, опера и балет), Мариинский (открыт в 1860, опера с 1860 и балет с 1885–1886), Александринский (открыт в 1832, русская драма) и Михайловский (от­крыт в 1833, русская и французская драма); два императорских в Москве: Большой (открыт в 1856, опера и балет) и Малый (принадлежащий казне с 1824, русская драма); три театра, получавших госу­дарственную субсидию, в Варшаве, Вильно и Тифлисе, и 35 театров в провинции.

К 1897 году, по данным первой всероссийской переписи, в печати упоминалось, что в России было уже около 300 театров ²⁴. Теат­ральные залы начали заполнять представи­тели разных социаль­ных слоев, прежде всего интеллигенция («культурный слой») и «про­стой народ». Поскольку даже в крупных городах преобладало неграмотное население, то большинство зрителей шло в театр, чтобы развлечься и с театром они соприкасались больше чем с книгой. В неделю они могли посмот­реть 3-5 спектаклей. Зал был рассчитан обычно на 400-500 мест. Среди провинциальных го­родов первое место по количеству на­селения занимала Одесса (403 тыс. чел.), за ней шел Киев (более 247 тыс.), Харьков (174 тыс.), Саратов, Казань, Астрахань, Тула, Самара (137-90 тыс.).

Проведе­ние в жизнь законоположений реформ 1860-1870-х гг. открывало простор для развития ком­мерческого предпринимательства и частной театральной инициативе пока только в провин­ции. В Петербурге и Москве сохранялось монопольное право на театральные зрелища за ди­рекцией казен­ных театров до его отмены в 1882 году. Хозяином театра в то время являлся антрепренер ²⁵, который обычно арендовал его у го­рода. От него зависела судьба театра и труппы. Наиболее видными антре­пренерами на фоне остальных в 70-х и начале 80-х гг. считались Н. К. Милославский в Одессе, Н. Н. Дюков в Харькове, П. М. Медведев в Казани, Г. С. Вальяно в Ростове-на-Дону и Таганроге. Было не­мало антрепренеров, таких как нижегородский Федор Смольков ²⁶, саратовский Владимир Костровский ²⁷, житомирский Нико­лай Савин, бывший артист Александрийского театра Михаил Максимов в Нико­лаеве и другие мелкие импресарио, которые пре­следовали чисто коммерческие интересы, мало забо­тились об искусстве, которое служило им источником наживы, и своим ведением театраль­ного дела напоминали ловких торгашей.

Увлечение сценой среди молодежи тогда было повальное. С каждым годом актеров-само­учек – этих новых служителей Мельпомены, плодилось все больше и больше. Среди них попадались гимна­зисты, которых пленили будущие лавры, слава и та­лант любимых арти­стов; провинциальные ба­рышни, мечтавшие стать очередной «звез­дой» первой величины на театральном небосклоне и не­плохо устроить свою личную жизнь, вра­щаясь в веселой и без­заботной, как им казалось, среде те­ат­ральной богемы; мелкие при­казчики и чиновники, для которых «театральный» труд вы­глядел по дру­гую сторону сцены сравнительно легким раз­влечением, где можно было за­работать ежемесячно руб­лей 40-50, а то и более. Для людей того времени, выбравших профессию актера, деньги подчас явля­лись главным критерием их дарования, количест­венной мерой их значимости на сцене.

«…Люди, не знающие актерской семьи, – писал Вл. И. Немирович-Данченко в статье «Театр и школа» о постановке театрального дела в провинции, – часто думают, что ни одна профессия не оп­лачивается так щедро. Многих юнцов именно это заблуждение толкает на сцену. На самом деле иное. Хорошее содержание имеют только артисты императорских те­атров». <…> «Но и до сих пор сколько женщин идут еще на сцену только потому, что теат­ральные подмостки – самая выгодная арена для выставки женской красоты!» <…>

«Из десяти тысяч русских актеров едва ли наберется одна – ну две, состоящих из лиц, действи­тельно одаренных сценическими данными. Я не об этих говорю все время, а вот о тех остальных, ко­торые с большей пользой для себя могли бы быть ремесленниками, солдатами, портнихами, приказ­чицами в магазинах, наконец, действительно интеллигентные из них – народными учителями и учи­тельницами. Какие силы толкнули их на этот «роковой» путь? Чья бессовестная лесть вскружила им головы и внушила им веру в их талант?» <…> «Среди многих причин падения провинциального те­атра, – делает вывод автор статьи, – одна из важных заключается в отсутствии постоянных трупп.» ²⁸

Стационарных театров в провинции не было, на каждый сезон труппы создавались за­ново. Теку­честь актерских составов творческих коллективов была чрезвычайно велика. Од­нако многие деятели русской сцены сплошь и рядом ангажировались по замкнутому кругу городов. Никто из актеров, ко­торые окунулись в провинциальную театральную среду с полу­голодным скитальческим существова­нием, не был защищен от житейских невзгод ни ма­те­риально, ни законодательно, а всецело зависел от случайного дельца-антрепренера, далекого от искусства, познавали на себе все «прелести» заку­лисной жизни. Одни, разочаровавшись в ней, не выдерживали испытания временем, спивались и по­гибали, другие пробовали сменить амплуа артиста-неудачника на более приемлемое занятие. История русского театра хранит множество примеров загубленной судьбы или несбывшейся мечты на теат­ральном поприще. Мечтой провинциального артиста или артистки было в то время – попасть на сто­личную сцену, прежде всего императорского театра, где не надо заботиться о насущном куске хлеба и завтрашнем дне. Естественно, везение и успех сопутствовал на этом тернистом пути да­леко не всем, даже весьма талантливым.

В прессе сигналы о неудовлетворительном положении провинциального актера во 2-й половине XIX столетия раздавались довольно часто. Уместно будет привести здесь мнение артиста и театраль­ного критика Н. Ф. Арбенина ²⁹:

«Русский провинциальный актер! Его ли не стремились дискредитировать во мнении нашего об­щества. Не говорю уже о нашей прессе, и в особенности о всевозможных юмо­ри­стических листках, где дешевое остроумие имело спрос у публики. Актер мало того, что не талантлив, он и неуч, и без­нравственный человек, и нахал, и на руку нечист, и дол­жает «без отдачи», и скандалист, и пьяница, и пр. и пр., - словом, вместилище всех смерт­ных грехов. И повторяется это из года в год. Так почему же он третируется хуже послед­него лакея?

Многие уже считают вправе относится к актерской братии свысока, с плохо скрывае­мым созна­нием собственного превосходства, как к существу низшего порядка. Сущест­вует мода на актера или актрису, но в действительности – это чисто внешняя сторона. Но вступить в родство – это единичные исключения. Почему большинство упреков по адресу провинци­ального актерства не касается актеров императорских театров? Ведь добрая по­ловина из них и, заметьте, наиболее выдающихся вышли из той же провинции? Ответ ясен: условия их жизни изменились к лучшему…

Имеются на провинциальной сцене актеры талантливые, глубоко любящие и предан­ные своему делу. И в тоже время им приходится переживать целый ряд мытарств, тяже­лую ну­жду, голод и лише­ния. И такие люди нередко не выдерживают и кончают жизнь самоубийст­вом. Известная среда соз­дает и характеры. Молодые люди идут на сцену и из­бирают этот путь не по пустому капризу «хочу быть актером», а их поддержали в этом направлении люди компетентные, сказав, что у них есть та­лант или способности.

Что же их ждет? Полная необеспеченность с жалованьем в 25-40 р. в месяц. С нравст­вен­ной точки зрения: положение каких-то манекенов, которых произвольно двигают, пе­рестав­ляют, дергают; которых ругают чуть ли не площадными словами антрепренер, представитель товарищества, члены всяких комиссий, актеры «с именем» и т. д. Помощи – ни от кого. Они представлены самим себе: пробивайся, как знаешь…

А кругом – зависть, интриги, борьба мелкого самолюбия и всеобщая погоня за заман­чи­вым теат­ральным призраком – «успехом». Успех – это конечная цель актера. Ради ус­пеха ак­тер охотно прино­сит в жертву все, вплоть до потери человеческой добропорядоч­ности… ради чего? – в борьбе опять таки за существование. Успех создает актеру поло­жение, а положение создает ему известную матери­альную обеспеченность. Отсюда и те некрасивые яв­ления, которыми полна закулисная жизнь. Актер осознает, что при таких условиях, когда он всецело предоставлен самому себе, что до него и его карь­еры ровно никому нет дела, поло­жение его главным образом зависит от известной ловкости и уменья «себя поставить». У него одна цель – лишь бы вырвать хороший кусок, а там – хоть трава не расти! Удалось за­воевать положение, – у него новая забота – удержать это положение; за хорошую роль он го­тов перегрызть горло, и успех товарища – будь это родной его брат, - для него острый нож. Полное отсутствие общих интересов, корпоративной солидарно­сти, совместной работы, под­держки – вот что знаменует внутренний мир провинциальной сцены…

Говорят, это происходит везде – и в Германии, и во Франции – везде, где только суще­ст­вуют те­атры. А мало ли «скандальных» репутаций у многих известных артистов, а ме­жду тем эти репутации – прямая ступень к успеху, а талантливые артисты, благодаря своей скромности и неуменью обделы­вать свои дела вне сцены, остаются в тени, на 2-ом или 3-ем плане. Ненормальность постановки теат­рального дела в провинции неминуемо порождает и ненормальные последствия. Надо создать актеру такие условия, чтобы он мог честно и сво­бодно отдаваться избранному делу, т. е. поставить его в нормальные условия существования. А пока провинциальный актер всегда в праве ответить словами одной старинной пьесы: «меня вы равным сделайте с собой – тогда судите, равен ли я с вами»!..»

Подтверждение выше сказанному и сочувствие мы находим во многих рассказах арти­стов из своего прошлого. Т. Л. Щепкина-Куперник, внучка М. С. Щепкина, прошедшая суровую школу провинциальной актрисы, вспоминала: « Хорошо еще было, если молодая актриса не имела несчастья понравиться кому-либо из властей или «патрициев» города – отказ ее мог вызвать высылку из города в 24 часа или что-нибудь и похуже. Защиты искать было негде, и часто нужда и неизбежность толкали молодое существо на плохую дорогу. Я уже не говорю об опереточных театрах, о том, что такое был опереточный хор. В нем было только два сорта женщин: или содержанки богатых людей, приезжавшие в театр на рысаках и изображавшие «бедных поселянок» в тысячных серьгах, или «заезженные клячи», на сорокарублевое жалованье кормившие часто детей или старуху мать. К ним антрепренеры относились, как рабовладельцы. И при этом они испытывали на себе «презрение порядочного общества» ³⁰. Известный актер и антрепренер Н. Н. Синельников, который испы­тал на себе ни­щенские условия существования провинциального актера, в своих «Записках» ³¹ приво­дит такие слова: «… А сколько ветеранов сцены погибло под забором, голодных без призора. Кто в то время откликнулся, поддержал старость когда-то талантливого человека? Актер! Ни прав, ни защиты, ни поддержки. <…> С 1897 г., когда благодаря необыкновенной энергии, настойчивости, силе воли М. Г. Савиной учредилось Убежище для престарелых ар­тистов, старики вздохнули облегченно: есть где голову преклонить. А что было до 1897 года?..»

Несмотря на трудности и лишения, которым подвергались молодые дарования, тяга и страсть их к театру не ослабевала, ничто не могло их остановить в окончательном их вы­боре профессии. Мать Николая Андреевича, конечно, не одобрила выбор сына, ну а от­чима уст­раивало решение юноши пе­рейти на свой хлеб и быть независимым и свободным.

Здесь и далее будут прослежены отдельные вехи театральной деятельности молодого артиста. Николай Андреевич Биязи повторил судьбу многих провинциальных актеров своего времени. Сведе­ния о юно­шеских годах Николая Андреевича мне удалось разыскать в воспоминаниях его това­рища по 2-й одесской гимназии Сергея Григорьевича Ярона (1850-1913), адвоката, журнали­ста и писателя. Вот что он пи­шет: «Любовь к театру развилась во мне в весьма раннем воз­расте. Воспитывался я в Одессе, во вто­рой гимназии, где товарищами моими были А. Деран­ков (впоследствии по сцене Мас­лов) ³², В. Ашке­нази (по сцене Степанов ³³, ныне артист Импера­торских театров), Биязи (по сцене Анд­реев-Биязи), брат мой М[арк] Ярон (по сцене Горский) и другие. Благодаря хорошим отношениям к упомянутым това­рищам, постоянно твердившим о театре, заявлявшим, что они, при первой возмож­ности, поступят на сцену (что они и сделали), и я стал мечтать о сцене. Мечты остались, впро­чем, мечтами, но, попав как-то на галерею в городском театре (мне было тогда 14 лет), я до того увлекся, что стал изы­скивать всевозможные способы чаще ходить в театр; как сейчас помню кассира галереи Со­колова, к протек­ции которого прибегали многие гимна­зисты и я в том числе.

Положим, протекция эта состояла в том, что нас пропускали будто бы бесплатно, но все же на другое утро дома мы не досчитывались той или другой книжонки! Как ни огра­ничены были мои де­нежные ресурсы – я получал ежедневно 3 копейки на завтрак, - но эти ресурсы также давали мне воз­можность раз в неделю ходить в театр; ради театра я отка­зался от зав­траков; какие бы я в то время ни получал подарки от родных или знакомых – я тотчас же все превращал в наличные деньги, а деньги в театральные билеты. Хотя в гим­назии я учился не­дурно, но все же я мог гораздо лучше и с большим увлечением переда­вать эпизоды из жизни Фабианской, Андреевой, Никитина, Виноградова и других ³⁴, чем из жизни Перикла и Со­крата. Я знал безошибочно какую из ролей исполнял каждый из арти­стов в любой пьесе, чего не мог сказать относительно названий и имен по географии и истории.

Увлечение мое театром дошло до того, что когда товарищи мои затеяли любительские спектакли, я, совершенно забыв о гимназии, проводил целые дни на репетициях и счастью моему не было преде­лов, когда мне поручали какую-нибудь выходную роль в два слова или предлагали суфлировать. В этих любительских спектаклях особенно выделялись Биязи и Де­ранков. Боже, как я завидовал их ус­пехам. Кстати, эти успехи вскружили им головы до того, что они оставили гимназию и окончательно посвятили себя сцене. То же сделали братья Аш­кенази (Степанов и Лавров ³⁵) и Евгений Недзельский (Неделин ³⁶, ныне один из выдаю­щихся провинциальных артистов»). <…> «Частые посещения театра и постоянное общение с артистами, товарищами по гимназии, повели к тому, что я стал знакомиться с закулисным миром и уже гимназистом 7-го класса я был в театре «свой»; я получил право входа в ку­лисы, стал бывать на дому у артистов и, наконец, решил попытать свои силы в качестве лю­бителя-рецензента. Это было в 1868 г.» ³⁷

Сергей Григорьевич был театральным критиком в течение 30-ти лет и перевидал все, что только было выдающегося на провинциальной сцене сначала в Одессе, а затем в Курске, Харькове и Киеве. Поскольку С. Г. Ярон и Е. Я. Недзельский были ровесниками Н. А. Биязи, в данном случае датой ро­ждения Николая Андреевича является 1850 год (год рожде­ния их обоих). Они вместе учились во 2-й гимназии, родители их дружны были семь­ями.

Воспоминания своего родного дяди дополняет артист оперетты Григорий Маркович Ярон ³⁸: «Мой дед со стороны отца (я его знал только по фотографиям) был ветеринарным врачом в Одессе. Семья была огромная, но все-таки он сумел дать детям образование. Все окончили гимназию и по­степенно разлетелись из «гнезда», чтобы, перебиваясь уроками или занимаясь журналистикой, окон­чить университет. Мой дядя, Сергей Ярон (автор из­вестных театральных мемуаров ³⁹), окончив Влади­мирский (Киевский) университет, был киевским адвокатом; Иван Ярон окончил Сорбонский университет, а затем был перево­дчиком оперетт, комедий и фарсов. Огромное количество переводов принадлежит паре «Л. Пальмский и И. Ярон» ⁴⁰.

О моем деде – скромном одесском ветеринарном враче – никто бы не знал, если бы о его смерти (в 1907 году) не написали чуть ли не все газеты России. Он кончил жизнь са­моубий­ством девяноста трех лет от роду. Причина – смерть бабушки (ее я тоже не знал). Старик год поскучал и отравился стрихнином. После его смерти к нам в Петербург при­было все, что от него осталось: два ящика не­распроданных книг. Это был написанный им научный труд с очень смешным названием: «Насморк у попугая и его лечение» ⁴¹.

Кроме воспоминаний С. Г. Ярона и его племянника Григория Марковича, в мемуарной литературе о театре и в корот­ких газетных заметках нашлись затерявшиеся имена многих современников Ни­колая Андреевича Биязи, которые испытали, как и он сам, увлечение сценой в молодом возрасте. Они также поделились своими воспоминаниями о тех моментах, которые ре­шили их судьбу и повлияли на конечный выбор жизненного пути. Один из таких коллег по театральному делу, уже упомянутый Л. Л. Пальмский ⁴², вспоминает:

«…Было это в Тифлисе, где служил мой отец и куда я приезжал в отпуск из Петер­бурга, где учился. Мне было всего 13 лет, но бредил я театром чуть ли не с восьми. Эти «театраль­ные» увлече­ния очень не нравились моим родителям, предназначавшим меня к совершенно иной карьере и для того, чтобы по возможности пресекать мой чрезмерный и по мнению отца пагубный интерес к театру, за мной был установлен строжайший кон­троль, в смысле создания всяких препятствий к самостоя­тельному посещению театра. В особенности одиоз­ной считалась оперетта, посещать которую мне было решительно вос­прещено. Однако я ухитрялся ускользать от бдительного ока родных и все-таки проникал в театр – именно на опереточные спектакли, контрабандным путем. Показаться в зритель­ном зале я, конечно, не смел, так как был бы немедленно изъят со всеми проистекающими из всего последствиями, но мне удалось познакомиться с несколькими актерами (тоже контрабандой, само собой ра­зумеется), и меня пропускали за кулисы. О, эти вечера, кото­рые проводились у кулис, в смертельном страхе быть замеченным, разве можно их за­быть!..

Я уже тогда твердо решил посвятить себя театру. Правда, мне сначала пришлось ис­пол­нить тре­бование отца и закончить высшее образование, но, сделав это, я почел себя свобод­ным в выборе своей дальнейшей деятельности и, бросив все, пошел в театр. Ему я отдал уже 49 лет своей грешной жизни и продолжаю работать на него по сей день».

Судьбу Леонарда Пальмского разделил и известный провинциальный артист Анатолий Горин-Горяйнов. Ему было почти 20 лет, когда он решил стать артистом после окончания Петербургского коммерческого училища в 1870 г. А увлек его на это дело в будущем тоже известный провинциальный артист Александр Захарович Бураковский, который учился с ним в этом училище и, не окончив его, подался в артисты. Отец Анатолия стал отговаривать сына:

– В Петербурге есть только одна сцена – Александринская… Так ведь туда тебя, пожалуй, не примут, у них своих некуда девать. И то вон лишних-то к вешалке ставят, шубы господам подавать. Честь не велика. Даже если у тебя есть призвание и тебя примут в труппу, Нильский и Сазонов тебе своих ролей не уступят. Уж лучше в канцелярии сидеть. В домашних и любительских спектаклях для твоего успеха то Марья Алексеевна похлопает, то Анфиса Ниловна похвалит, – вот тебе и успех. А на казенной сцене мне известны многие далеко не бездарные актеры, которые в течение долгих лет выше гостей в «Ревизоре» подняться не могут. Они ведь каждый раз со скрежетом зубовным напяливают свои опостылевшие казенные фраки, над которыми издеваются все, кому не лень, да деваться-то некуда. Клубная сцена или служба в провинции – это наверняка голодная смерть, а в столицах, волею судеб, существует только по одному единственному театру – и то императорскому. А таких молодых людей, как ты, – тысячи. И все они с призванием. С призванием, а без средств и без возможностей применить это свое призвание. И остаются перед ними только такие выходы: голодовка в провинции или полуголодовка в столице ⁴³.

В театр тянуло не только молодых, но и людей зрелого возраста, обремененных уже семьей и служебным положением. Таким был, например, Иван Платонович Киселевский ⁴⁴, которому исполни­лось к моменту поступления на сцену 32 года. Театральный критик Влас Дорошевич ⁴⁵ в свойствен­ной ему манере откликнулся на 25-тилетний юбилей актера 10 де­кабря 1896 г. следующей статьей в «Одесском листке»:

«…Россия потеряла нотариуса и приобрела артиста. 25 лет тому назад Курск был смущен неожи­данным происшествием. Старший нотариус Иван Платонович Киселевский поступил в актеры.

— Помилуйте, в таком возрасте! С таким положением!

— Значит, действительно любит искусство!

— Ну и люби издали, как старшему нотариусу подобает. А то старший нотариус, — и вдруг в ак­теры. Horreur! ^

— И отчего это с ним?

— Все от доброго сердца. Играл с благотворительной целью в любительских спектак­лях, — вот и увлекся.

— Ах, эти любительские спектакли до добра не доведут!

После этого курские маменьки запретили своим дочкам и сынкам участвовать в люби­тельских спектаклях. И хорошо сделали.

И. П. Киселевский остался на сцене. И тоже хорошо сделал.

* * *

К