Путешествие в Запретное Королевство

Королевство Мустанг. На политической карте это маленький аппендикс, выпирающий из северной границы Непала. На самом деле - часть Тибетского плато, которую по недоразумению Китай не захватил вместе с остальным Тибетом в 59-м году.

с туристов и довольствуется этим.

Король Мустанга - единственный феодал, которому был оставлен титул «Раджа». Династия короля начинается с XII века. Непальской армии, налогов и т.п. в Мустанге нет. В столице Мустанга Ло-Мантанге живет около 1000 человек. ¾ населения Ло-Мантанга на зиму спускается в долину.
 
Добраться сюда можно только пешком, по единственной дороге, которая проходит по руслу полувысохшей реки Кали-Гандаки. Перед этим нужно совершить два местных перелета.
 
К западу и к востоку от русла - восьмитысячники Аннапурна и Далагири, к северу - китайская граница, к югу - непальский блокпост, через который могут пройти не более трехсот человек в год (по специальному разрешению, которое выдается в Катманду далеко не каждому и стоит немалых денег).
 
Не буду подробно рассказывать обо всех перелетах (Москва-Дели-Катманду-Покхара-Джомсом), о первом, коротком, переходе до Кагбени: это обычные туристические маршруты - интересные, конечно, но имеющие лишь косвенное отношение к Запретному королевству. Скажу только, что с каждым перелетом самолеты становились все меньше, время полета - все короче, а ожидание самолета - все длиннее.
 
Хотя, стоит рассказать более подробно о последнем («крайнем», как говорят летчики) перелете в Джомсом. Перелет занял 20 минут, причем 12-местный самолетик летел по коридору между 7- и 8-тысячниками на высоте не более 4000 м. Если учесть, что для прохождения коридора самолету приходилось закладывать нехилые виражи, уже сам полет можно назвать экстримом.

Тем более, что сам самолет - этот гордый представитель непальской авиации, неуловимо ассоциировался со старой «копейкой»: драные уплотнители дверей, облупившаяся краска, «по-азербайджански» украшенная кабина пилотов и многообещающее название «Будда Эйр»…

Да и обломки разбившихся самолетов вдоль взлетки оптимизма не прибавляли.
 
Звукоизоляция и герметичность салона оставляли желать лучшего. Где-то далеко вверху проплывали снежные шапки Гималаев, а внизу пролетали поросшие редким кустарником горы. Можно было не только разглядеть махавших нам руками непальцев, но и пересчитать их коз и баранов. За два часа ожидания (а ждали вылета мы с 5 утра) и 20 минут полета мы размялись, приняли 0,7 Джони Вокера и разгрузились в Джомсоме, полные сил, энергии и далеко идущих планов.
 
Аэропорт Джомсома находится на высоте 2700. Взлетка размером с большое футбольное поле начинается с обрыва и заканчивается почти вертикальной скалой.
 
Нас встречает Нуру-Шерпа - наш сердар (главный проводник). У него куча забот и обязанностей: он подбирает носильщиков, лошадей, организует ночевки и еду, является переводчиком и гидом, в общем, его роль в экспедиции мало чем отличается от роли капитана корабля.
Нуру – не просто шерпа. Помимо того, что он говорит на английском, итальянском, немецком, тибетском, непали, хинди и еще немного - на французском и китайском, он один из немногих в Непале международно-сертифицированных горных проводников, что позволяет ему ходить на 8-тысячники.
 
У нас есть несколько часов до выхода в Кагбени. Переход простой, всего три часа по нормальной горной тропе, а Нуру еще должен организовать лошадей. («Лошадей нужно брать только у мистера Тецинга. Мистер Тецинг, конечно, спивается, но лошади у него отменные»). Мы решили не тратить время даром и отметить начало похода. Благо, был повод - баночка черной икры, которую мы зачем-то купили в дьюти-фри, раздулась при перелете и требовала моментального уничтожения. Да и выпитый вискарь шептал: «Ребята, нужно добавить. Впереди две недели сухого закона». (Как оказалось, Закон впереди был не совсем сухой. Даже не полусухой. Но об этом - дальше).
 
Хлеб, масло яка и черная икра, все это на фоне Гималаев - что еще нужно для счастья? Как оказалось, для счастья была нужна еще 250-граммовая пластиковая бутылочка без этикетки, на пробке которой была сделанная стилизованной кириллицей надпись: «Русский Север. Спирт питьевой, 96%». Бутылочка сразу же была разлита по жестяным кружкам.
Нуру пить отказался. Для непальца все, что крепче пива, требует разбавления. А вот приставленный к нам офицер связи (liaison officer, которого мы сразу же окрестили Лианозовым) смело взял свою железную кружку и глотнул Чистого. Эта была его трагическая ошибка, которая нам пошла на пользу. Он не мог прийти в себя сутки, после чего написал нам индульгенцию, в которой разъяснял всем потенциальным проверяющим,

что мы ребята нормальные, угрозы для Мустанга не представляем, а он

свой долг выполнил, нас проверил и теперь с чистой совестью возвращается в Катманду. Таким образом, один глоток спирта помог нам избавиться от наблюдающего офицера.
 
Спирт с икрой навевал ностальгические мысли, и мы вдруг вспомнили,

что нас нет с собой российского флага. Идем, понимаешь, в гости к королю, несем подарки, а флага нет. Как будто мы и не представители великой державы. Проведенный под вторую бутылку спирта брейн-шторм увенчался успехом - Нуру был отправлен в ближайший монастырь, откуда вернулся с кучей цветных молитвенных флажков с напечатанными на них мантрами. Найти портняжную мастерскую труда не составило, и через полчаса мы

были обладателями самого оригинального российского триколора на свете. Причем в процессе изготовления флага Нуру давал ценные указания по размещению флажков - подобранные в правильном порядке мантры гарантировали нам успех.
 
Итак, икра съедена, спирт выпит, лошади навьючены, флаг поднят, и мы

под звон колокольчиков неспешно выдвигаемся в Кагбени. Через пять

минут пути Джомсом остается где-то далеко в прошлом, если не вообще в другом измерении. И дело даже не в сменившихся пейзажах и не в как-то быстро пришедшей усталости. Дело в ветре. Казалось, весь привычный

нам мир подгоняет тебя в спину, выталкивая в Запретное Королевство. Ветер такой силы, что иногда было сложно устоять на ногах: приходилось упираться палками и пережидать порывы. Попытки повернуться к ветру лицом напомнили мне прыжки с парашютом - то же ощущение материальности воздуха и нереальности всего происходящего вокруг.

и через него можно попасть в параллельное измерение», «Мустанг –

верхняя чакра Земли». Место на самом деле необычное. Рерих назвал Мустанг «Мертвым сердцем Азии» и был недалек от истины.
 
Три часа пути – и мы в Кагбени. «Кагбени» можно перевести на русский как «Воронье слияние рек». Перевод, конечно, корявый, но суть места отражает полностью. Небольшой поселок, стоящий на единственной дороге, ведущей в Мустанг. Несколько гестхаусов, в основном для тех, кто останавливается в Кагбени для отдыха во время Аннапурна-трека.
 
Кагбени - последняя на нашем маршруте точка, которой коснулась цивилизация. В Кагбени есть электричество, магазин, и горячая вода. А главное - в Кагбени есть блокпост, через который люди попадают из Нижнего (доступного) в Верхний (запретный) Мустанг. Офицер на блокпосту - последний представитель государственной власти Непала.
 
Уложив пребывавшего в полной прострации Лианозыча, мы немного побродили по Кагбени, пожевали риса в харчевне и завалились спать.

День был трудный, а завтра будет еще труднее.

наш багаж на предмет лишних пленок, а офицер лениво переругивается с проводником («Эту видеокамеру нельзя. – Почему? – Она Profi. – На ней же написано Handy. – Может, вы сами написали…» и т.д.), я листаю регистрационную книгу. Первые россияне – 2001 год, сразу человек тридцать. В 2002 – еще двое наших. Выходит, я 33-й или 34-й россиянин, посетивший эти места. Ну а первым (и долгое время – единственным) европейцем, побывавшим в Мустанге, был Мишель Пессель. Собственно,

его книга и подвигла нас на это путешествие.
 
Проверяющий с удивление вертит в руках «Иридиум». Объяснить ему, что это телефон, не получается: нет, он слышал про сотовые телефоны, но никогда не видел. Разворачиваем солнечную батарею, подключаем телефон, офицер звонит в Катманду, беседует с кем-то на непальском и с офигевшим видом возвращает нам трубку. Штампы проставлены, вперед!
 
На выходе из Кагбени крутим молитвенные барабаны. Внутри каждого барабана – написанная на бумаге мантра. Каждый оборот барабана приравнивается к одному прочтению мантры. Эти барабаны можно встретить везде – в домах, на улицах, на пустынных горных тропах. Но на выходе и входе в город они обязательны.
 
Нас трое. Трое путешественников. А сопровождают нас шестеро шерпов, офицер и четыре лошади. Все, что может понадобиться в дороге, мы несем

с собой: еду, топливо для ее приготовления, посуду, палатки и т.п. Палатки, правда, не пригодились – мы останавливались в домах. А вот две лошади для верховой езды пришлись очень даже кстати на обратном пути. Но об этом – позже.

чая можно нанять рабочего вскопать огород или наколоть дров. Женщина тем временем вернулась к своей кукурузе. Странная это была кукуруза – размером с огурец, ярко-оранжевого цвета. Да и женщины были странные – их одежда, их акцент и поведение чем-то неуловимо отличались от того,

что мы видели два часа назад в Кагбени.
 
В дальнейшем, кстати, нас уже не удивляло, что в каждой следующей деревне живут люди, чуть отличающиеся от тех, что мы видели раньше: индуистский мир отступал, ему на смену приходил буддистский. Потом и буддизм сдавал свои позиции – мы вдруг понимали, что здесь царит древняя добуддистская религия бон. И все эти метаморфозы происходили буквально на глазах – вдруг понимаешь, что вместо непальского «намасте» встречный путник говорит тебе тибетское «таши деле», что ступы сменяются чортенами, а чортены – кучами камней, которые нужно обходить по часовой стрелке, бросая в кучу свой камень… Даже слышимое на каждом шагу «Ом..» из четкого и ритмичного «Ом Мани Падме Хум» превратилось в конце пути в произносимое на одном дыхании «Оооомнпдмхм».
 
Мы допивали чай, когда нас обступила толпа местных детей. Старшему было лет восемь. Дети рано начинают работать, и днем в деревне ребенка старше восьми лет не встретишь. Работают дети, как правило, на заготовке дров. Поскольку с лесом в Мустанге не особо, в качестве топлива используется кизяк и корни кустарника. Сбором кизяка и выкапыванием этих корней занимается мужское население от 9 до 15 лет. После 15, как правило,

юноши уходят на заработки вниз, в долину.

в Мустанге идеально подходят карандаши. Обычные простые карандаши. Чумазые, одетые в обноски и обвешенные с головы до ног амулетами «от сглаза» дети с чувством глубокого достоинства и не менее глубокой благодарности принимали он нас эти бесценные для них подарки. Приняв карандаш обеими руками, они кланялись, подносили руки ко лбу, читали традиционное «Ом..» и медленно отходили, стараясь не поворачиваться к тебе спиной – это выглядело бы неуважительно. И только потом они начинали громко, с криком и визгом, обсуждать это важное в их жизни событие.

Яцеку Палкевичу – известному путешественнику, автору книг про выживание, бывшему телохранителю Папы Римского и прочая, и прочая, и прочая… Он устраивает нашим спецназовцам тренинги в Сахаре, в Амазонии и

еще черт знает у какого черта на рогах. В Непале они перенимали опыт гуркхов. Если кто помнит, в 2002-м вопрос ведения боевых действий в

горных условиях был для России более чем актуален.

Ну что ж, готовность, так готовность. Встали-пошли. Дорога как-то незаметно кончается – начинается тропа. Чуть заметная тропа, петляющая по горам: справа отвесная скала, слева – такой же отвесный обрыв. При этом приходится то набирать метров триста высоты, то спускаться. Наш караван иногда виден внизу – они пошли по простой, но длинной дороге, по руслу Кали-Гандаки.

Идти можно только друг за другом. Главная задача – удержать дыхание (высота, между прочим, 3000) и пульс не выше 120 в минуту. О разговорах

и, тем более, сигаретах приходится забыть. Мысли «кой черт занес меня сюда, да еще за мои собственные деньги» и «нужно было ехать нырять в Египет» приходят все чаще. Но стоит поднять голову от тропы и посмотреть вокруг – мысли меняются. Не думаешь ни о чем – просто смотришь. Масштабы поражают. Все-таки мы находимся в самом большом на земле каньоне и окружены самыми высокими на земле горами.
 
Яркое солнце и разряженный воздух меняют визуальное восприятие мира

до неузнаваемости – картинка очень контрастная. Определить расстояние

на глаз невозможно: холлмик, до которого, казалось, рукой подать, на самом деле оказывается огромной горой, до которой полдня пути. Гигантская скала на горизонте оказывается небольшой горкой в получасе ходьбы. Нуру говорит, что это не только от искажения перспективы, но и от кислородного голодания – через пару дней акклиматизируемся, пройдет. Хочется верить.
 
Кое-где тропа пропадает – начинается сыпуха. Участки мелкого гравия, который, против всех законов физики, не осыпался вниз, а покрывает склон горы под углом градусов 60 к земле. Перед сыпухой – короткий отдых. По сыпухе нельзя идти – можно только бежать, иначе уплывешь вниз с мини-лавиной. Нуру снимает ботинки, берет на плечи наши рюкзаки и босиком (ну удобнее ему так!) перебегает сыпуху так, что ни один камушек не срывается вниз.
 
Сразу за участком с сыпухой тропа делает резкий поворот, и мы оказываемся в тоннеле. Естественный тоннель, пробитый рекой в скале, производит на нас сильнейшее впечатление. Перебираться приходится по мокрым камням, помогая себе палками – сил это отнимает много, но оно того стоит. Тоннель не длинный – метров 30, и вскоре мы опять видим солнце и горы. А еще видим мост. Выкрашенный веселенькой голубой краской новый подвесной мост огромных размеров, который тянется на другую сторону Кали-Гандаки. Нуру объясняет, что мост этот строили лет пять, вбухали в него пару годовых бюджетов, а когда достроили, выяснилось, что пользоваться этим мостом некому – по нему проходит 5-6 человек в месяц.
 
Окрестив этот мост «непальским БАМом», мы решили остановиться на привал. Нам оставалось часа два пути до Челе, где мы должны были остановиться на ночлег. Высотомер показывал 2400, а Челе, судя по карте, было на 3100. Нужно было набраться сил. Развесив на солнышке промокшую одежду, мы закурили и достали термос с чаем, который Нуру заботливо заварил еще в Тангбе. Казалось, Тангбе была не пять часов, а пять месяцев назад. Пейзаж вокруг напоминал марсианский – такой, каким его показывают в кино. Все оттенки красного, коричневого, терракотового. Камни всех форм и размеров – от мелкого гравия до огромных валунов, от практически круглых окатышей до вертикально разрезанных скал, напоминавших не то огромный оргАн, не то ДнепроГЭС. Кое-где, правда, рос чахлый кустарник, но его было так мало, и он был такой чахлый, что этим фактом можно было пренебречь. Ощущение безжизненности усиливалось и тем, что за весь день нам не встретилось ни одного человека – в деревнях были люди, на вот на тропе – никого. Если учесть, что это единственная в тех краях дорога (не считая русла реки), это было по меньшей мере странно – видимо, живущие здесь люди не особо любят покидать свои дома.
 
Тем временем Нуру взял два небольших булыжника и стал сосредоточенно и аккуратно стучать одним о другой. Заинтригованные, мы подсели поближе. «Огонь добывает», высказал свое предположение я, и, подобрав два булыжника, тоже стал стучать – высекать искры.

«Не, музыку играет», сказал Дэн и запел в такт Нуриному аккомпанементу:

Нуру смотрел на нас, как на укуренных.

На словах

…Официанту сказал я «Гурджаани хочу».

один из камушков в руках Нуру раскололся пополам. «Салигарам», сказал Нуру и протянул нам две половинки булыжника. Внутри аккуратной

спиралью свернулся отлично сохранившийся аммонит – окаменевший 130 миллионов лет назад моллюск. Для местных салигарамы несут какой-то глубокий религиозный смысл, но какой именно, Нуру объяснить не смог.
 
Зато он рассказал нам, что в скале, под которой мы отдыхали, живут монахи. Скала высотой не менее ста метров нависала над нами под отрицательным углом. Отойдя, можно было увидеть на уровне 2/3 высоты скалы ряды отверстий правильной формы, расположенных аккуратным рядами, –

кое-где в один ряд, а где-то – в несколько этажей. Нуру объяснил, что там живут монахи, которые усиленной медитацией довели себя до сомати – состояния, похожего на летаргию. Они не едят, не пьют и выходят из своих пещер только перед серьезными катаклизмами. А самые серьезные монахи – те сидят в таких же пещерах на восьмитысячниках, подо льдом, и выйдут только после конца света, чтобы возродить человечество.

форма объясняется тем, что сотни тысяч лет назад русло реки было выше,

и эти пещеры были не на отвесной скале, а на берегу. Их использовали в качестве жилища люди Каменного века. Перевели эту версию Нуру. Он помолчал, положил салигарам в рюкзак и изрек: «То, что ты сказал, может быть правдой. Но это не значит, что то, что я сказал, является неправдой. Готовность!».
 
Согласившись, что «Есть много на свете, друг Горацио, что и не снилось даже женской консультации», мы двинулись в путь. Нас ждал Челе.
 
Мы не спешили. Когда идешь по дну древнего моря, начинаешь понимать, что время – самая сильная сила на свете. Наступая на окаменевших моллюсков, думаешь о том, что это дно потом стало горной вершиной, поднявшись на восемь километров, а потом опять опустилось вниз, став самым большим в мире каньоном. Что будет через 100 миллионов лет на этом месте? Горы? Море? Лес? Город? Зачем спешить и суетиться, если

все равно не успеешь?

же место прилетал бог времени и видел там то лес, то море, то горы, то руины, то мирные поля. Он спрашивал людей: «Давно ли здесь море?

Давно ли погиб этот город? Давно ли здесь растет рис?» И люди отвечали ему: «Так было всегда…». Поистине, отрезок времени длиннее собственной жизни человек воспринимает как вечность.
 

Во всех языках главное слово – приветствие. Оно произносится чаще других, оно выражает отношение к собеседнику, к жизни, оно олицетворяет суть народа, говорящего на этом языке. Славянское пожелание здоровья «Здравствуй» - это пожелание иметь большую семью, иметь возможность много и хорошо работать, быть опорой, а не обузой своим родным. Будешь здоровым – у тебя все БУДЕТ хорошо. Надежда на будущее.

бы войны, не было бы хуже, чем сейчас. Сохранить, сберечь то, что имеешь, - что еще могут желать народы, живущие в пустыне и постоянно воюющие?

бог воспользовался, что бы дать мне возможность приветствовать его. Жизнь – ничто. Тело – ничто. Нет смысла к чему-то стремиться – в следующей жизни будут совсем другие заботы.

в кастрюле дымился суп из овощей, на второе была приготовлена цампа – жареная ячменная мука. По поводу прихода гостей хозяин дома, где мы остановились, достал из запасов сукути – вяленое мясо яка.

что есть его «всухую» невозможно. Сукути добавляют в цампу и вареный

рис – грамм 20-30 на чашку. Мясная заправка и полный набор специй в одном флаконе. Мясо вялится прямо в доме – куски привязываются к поперечным балкам во всех помещениях. На высоте 3000 м мясо не гниет,

не тухнет, не обветривается – просто вялится. Ни мух, ни каких-либо серьезных микробов на этой высоте уже нет.

и на полках, как символ богатства и достатка, красовались китайские термосы – штук тридцать. В углу блестели огромные медные кастрюли –

их используют только на свадьбу, но чистят – чуть ли не каждый день. Центральный столб в верхней своей части был густо измазан маслом: в масле образуется естественный пенициллин, который используется как лекарство. Очаг в виде печки-буржуйки и низкие столы с плотными скатертями: в период холодов под стол ставятся ведра с углем, а скатерть кладется на колени сидящих. Особая гордость хозяев – длинная узкая ступа, в которой взбивается тибетский чай съыкья. Ступе лет триста – в Мустанге она выполняет роль семейного самовара, который передается по наследству. Съыкья – чисто тибетское изобретение. Суровый климат и скудный выбор продуктов заставили тибетцев придумать свой «энергетик». Зеленый чай с солью взбивают с молоком и маслом яка до образования густой пены. На вкус, скажу я вам, оригинально. Очень оригинально. Но по тонизирующим свойствам и энергетической ценности никакой «Ред Булл» рядом не стоит – а в горах это главное. Нам как гостям была предложена стеклянная посуда – рюмки и кружки. В горах практически вся посуда металлическая, чтобы можно было поставить на огонь. Кроме того, она должна быть небьющейся: накладно тащить вверх сервиз вместо разбитого. Стеклянную посуду могут позволить себе только очень зажиточные семьи.
 
Утолив голод, мы заказали хозяину несколько бутылочек местного рома и, присовокупив к нему несколько палок захваченной из Москвы колбасы, принялись рассказывать о себе. Шерпы слушали внимательно, не перебивая. Некоторые места Нуру переводил на тибетский, и тогда наши новые друзья одобрительно гудели и кивали головами.
 
Для простоты общения нам были даны тибетские имена. Дэна назвали Чанг-Римпоче – «Пивной Король». На шерпов произвел огромное впечатление рассказ Дэна о процессе производства пива: Дэн тогда работал одной из крупных московских пивоваренных компаний. Я стал Пассан-Дорджи – «Молящимся в Субботу».
 
Тибетские имена – штука интересная. В Непале и Тибете нет мужских и женских имен – все имена унисекс. Кроме того, по имени человека можно понять, к какой касте он принадлежит. Но если в Непале имя человека так или иначе связано с именем какого-нибудь бога, то в Тибете имя больше похоже на кличку.
 
Итак, покончив с формальностями, мы начали знакомиться. Вообще, рассказы о нашей жизни пользовались среди команды огромной популярностью. Видимо, так же в средние века слушали Марко Поло, Афанасия Никитина или Колумба. Иногда, правда, во время наших

рассказов кто-то из шерпов заливался смехом и говорил что-то вроде

«Ну и горазды же врать!». Да и как им, выросшим в горах, было реагировать на такой, например, рассказ: «Мы живем в городе, который можно пройти с севера на юг за три дня. Вокруг города проложена широкая дорога – в обе стороны машины могут ехать в 10 рядов. Но машин столько, что часто они стоят и не могут проехать. Каждые двадцать минут пешего пути на этой дороге есть заправки – на каждой одновременно могут заправляться по

5-10 машин. На заправках бывают туалеты, магазины и кафе. Но многие

не могут или не хотят ездить в машинах – они ездят в поездах, которые

ходят под землей, в специальных тоннелях. Поезд – это автобус, который ездит только по специальной дороге, сделанной из железа. Люди попадают

в эти тоннели с помощью лестниц, которые едут сами. Поезда ходят

каждые две минуты, и в каждом свободно уместилось бы все население

Ло-Мантанга…»? В ответ шерпы рассказывали нам истории про Йети, Черную Обезьяну, Летающего Белого Яка и Золотого Дракона.

Мы верили в их истории так же, как и они в наши.

Итак, мы представились, пришел черед команды. Почти все они были шерпы, молодые ребята по 20 лет, что в Непале считается достаточно зрелым возрастом. Кастовое разделение среди них было, но в нашем присутствии

не афишировалось и больше касалось не рабочих, а бытовых моментов –

кто должен первым здороваться, первым начинать есть и т.п. Работали же они одинаково – пахали, как дизель в Заполярье. Из всех мне больше всего запомнились двое – наш повар Анрита и конюх Чумбе.

от недостатка кислорода. Ему доставляло истинное удовольствие видеть наши удивленные лица, когда он приносил нам на завтрак горячие круассаны или готовил нам на ужин момо - пельмени. Кроме того, он выполнял функции казначея и был фактически замом Нуру по тылу.

мы могли для него сделать, - это отдать ему теплую одежду, кружку, термос

и т.п. ненужные нам по окончании похода, но такие ценные для него вещи. Однако, несмотря ни на что, более веселого и жизнерадостного человека я не видел. Он всегда улыбался и всегда пел. Для шерпов он был душа компании – постоянно рассказывал анекдоты, подкалывал ребят, и даже Нуру, к которому относился как солдат-первогодок к Генералу Армии: часто просил его спеть «Дольпа гайне» - что-то типа наших матерных частушек.
 
Я встретил Чумбе через три года в Джомсоме. Я узнал его только по рукам – у него было по шесть пальцев. Он вырос, отрастил волосы до плеч, на нем была почти новая одежда и хорошие ботинки. Чумбе стал кем-то вроде бригадира конюхов, поскольку его лошади слушались беспрекословно, не болели, а амуниция всегда была в порядке.
 
Ром тем временем подходил к концу. Вообще, непальский ром «Кукури» - напиток уникальный. Ромом его можно назвать только потому, что его делают из тростника. На этом его сходство с «Баккарди» и «Гавана Клабом» заканчивается. Но больше в Непале пить нечего – только местную водку «Арланофф», рядом с которой паленый суррогат из ларька покажется божественной амброзией. Пиво в горах дорогое (доставка только вручную), да и отягощать организм жидкостью не хотелось. Люди малотренированные пьют «Кукури» с фантой – по внешнему виду неотличимо от «кампари-орандж», вкус специфический. В среде российских «гималайцев» получившееся пойло иногда называют «КоктейльТиличо» в честь погружения российских дайверов в самое высокогорное в мире озеро в районе Аннапурны.
 
Мы же пили ром в обычном, неразбавленном виде. 6-унцевые (180- граммовые) бутылочки позволяли четко регламентировать потребление –

10 бутылок на вечер на троих. Нужно сказать, что благодаря стараниям Анриты и чистому воздуху последствий для организма практически не было.

нас давали праздничный концерт.

Песня была повторена на бис, причем каждый куплет был переведен на английский, а затем – на тибетский. Перевод слушали, открыв рот, боясь пропустить хоть одно слово. Уж не знаю, какую отсебятину нес Нуру, но перевод каждого куплета занимал несколько минут. Чумбе особенно понравилось про «Обниму жену, напою коня.

шоу и показать публике несколько номеров.

Народ ждал и смотрел на нас, как дети на Деда Мороза на утреннике в детском саду. Нужно было что-то делать, и Дэн решился. Он решил одним махом поставить эффектную точку. Такую эффектную, что об этом должны были складывать песни и легенды. В свое время Дэн, мучаясь выбором «в горы или на нырялку», сколотил команду, затащил на 5200 оборудование

и нырнул на 30 метров в Тиличо – самое высокогорное озеро в мире. Это отдельная история, и вспомнил я ее только потому, что страсть к объединению разных идей в один проект накрыла Дэна, и он объявил, что сейчас будет смертельный номер. Старейшины, сидевшие с нами за столом, сгрудившиеся в другом конце комнаты женщины, занявшие все свободные места гости – все ждали чуда.
 
В принципе, в задуманном Дэном не было ничего сложного – он хотел всего лишь выпить горящий ром. Пламя при этом холодное, обжечься невозможно (на заре своей юности мы производили на одноклассниц впечатление и более экзотическими способами). Однако в Тибете это должно было быть фишкой. Дэн затребовал стакан и ром. Наполнив стакан почти до краев (стаканчик был 100-граммовый), Дэн зажег охотничью спичку и попытался зажечь ром в стакане. То ли ром был слабоват, то ли кислороду на такой высоте для горения недостаточно, но ром гореть не хотел. Оценив ситуацию, Дэн попытался потушить спичку в роме. Охотничья спичка не гасла. Мы понимали, что Штирлиц никогда еще не был так близок к провалу. Понимал это и Дэн. До полного провала оставались секунды – те секунды, что будет гореть спичка. Все ждали. Наконец спичка догорела. Ее предсмертное шипение означало, что фокус не удался.
 
Итак, представьте себе картину: полная комната ждущих чуда непальцев, вонь сгоревшей охотничьей спички, стаканчик с теплым ромом, на поверхности которого сантиметровый слой отвратного сизого нагара…

Дэн медленно поднимает глаза на сидящего напротив него старейшину, двигает в его сторону стаканчик и тихим, но уверенным голосом произносит: «Drink!». Тот, в свою очередь, берет этот стакан и медленными, судорожными глотками выпивает всю эту гадость! Все это происходит в полной тишине, и кажется, что мы слышим, как по пищеводу загипнотизированного ожиданием чуда местного жителя медленно течет

то, что еще несколько минут назад было ромом.
 
Самое интересное, что публика была вполне удовлетворена увиденным. Стоило старейшине поставить стакан на стол, комната наполнилась звуками, а столы – едой.
 

Добив остатки рома и исполнив «У солдата выходной, пуговицы в ряд», мы отправились спать. Завтра идем в Гелинг – будут перевалы под 4000 м, а общий набор высоты составит в сумме около 3000 м. Нужно набраться сил.

Путь до Самара занял не запланированные три, а почти шесть часов.

Самар лежит несколько в стороне дороги, но там нас ждали – у ворот стоял глава Самарской Администрации («Аяцков», назвали мы его) и местный шаман.
Буддизм оставался где-то в прошлом, здесь же господствовала религия бон – добуддистская религия тибетцев, больше похожая на шаманизм и вуду. Нас угостили скромным обедом (Анрита с караваном не стал останавливаться на обед, ибо времени было мало), напоили чаем и осторожно спросили: а лекарства какие у нас есть?

Надо вам сказать, что тибетцы – редкостные ипохондрики. Их вера в европейскую медицину так же сильна, как вера европейцев в тибетскую.

На протяжении всего пути у нас периодически просили лекарства, и мы их охотно раздавали. Например, таблетки глюканата кальция и активированного угля. Белые и черные таблетки против белых и черных духов. От этих таблеток у местных проходили абсолютно все болезни: сила самовнушения – великая сила. Однако в данном случае все было не так просто: у дочери хозяина дома начались какие-то нагноения после родов, а брат хозяина

дома валялся с тяжелейшей пневмонией. Врачей среди нас не было,

однако аптечка была – хорошая аптечка, подаренная спецназовцами. Подобрав антибиотики для простуженного и антисептики для молодой мамы, мы двинулись дальше. Кстати, несмотря на то, что мы руководствовались принципом «не навреди» и оставили не самые сильные препараты, лекарства помогли. На обратном пути нас встречали, как Кашпировского.
Глава Самара написал по нашей просьбе письмо главе Самарской области. На тибетском.

Еще пара часов пути – и мы дойдем до главного нашего перевала.

Итак, мы подошли к рубежу – главному рубежу всей нашей экспедиции. Перевал Ян-Да-ла – низшая точка Гималайского водораздела. И не только водораздела – мыслераздела, философораздела, а по большому счету – мирораздела. Гималаи делят Евразию на два громадных мира – мир индуистский и мир буддистский. Принципиальная разница между буддизмом и индуизмом, на первый взгляд, незначительна – одни считают, что количество реинкарнаций ограничено, а другие – что нет. Казалось бы, небольшое теологическое разногласие, но эффект от него огромен. Конечно, и разница в климате, и разница в социальных устоях тоже накладывают отпечаток на философию живущих по разную сторону Гималаев народов,

но различие в отношении реинкаранации – основополагающее.
В индуистском мире действует понятная любому жителю «золотого миллиарда» бонусная система – твои добрые и злые дела суммируются,

и по итогам, к концу отчетного периода, в отношении тебя выносится решение – перевести на уровень вниз, вверх или оставить на том же.

Все просто и понятно: дал соседу денег под проценты – минус пять баллов, изменил жене – минус десять. Потом покормил нищего (плюс десять) и помолился – и ты уже в плюсе. В конце концов, ты попадаешь в нирвану – там нет желаний, а следовательно – страданий. У буддистов же все по-другому: достичь совершенства, т.е. не иметь желаний, можно при жизни.

А еще можно в следующей жизни родиться Буддой. Я этого не мог понять.

Да и, наверное, никогда не смогу. Будда скоро родится в очередной раз –

это объясняемо и понятно. Любой человек может родиться Буддой – это тоже объясняемо и понятно. Но сочетание этих фактов непонятно и необъясняемо: родился Будда – кем он был в прошлой жизни – Буддой или крестьянином из Кагбени, – непонятно. На этом можно голову сломать, поэтому лучше и не пытаться привязать восточную философию к нашей логике.

Эти мысли лезли в голову всякий раз, когда я оказывался один на тропе, ведущей к перевалу Ян-Да-ла. Дорога, которая все предыдущие дни просто петляла по горам, сегодня решила проверить нас на прочность – казалось, тропа меняет свое направление одновременно во всех возможных плоскостях. При этом дорога воспринималась не только как дорога, и даже

не как элемент местного ландшафта. Дорога воспринималась как неотделимая часть этого мира. Знаете, в кино есть такой спецэффект –

на протяжении нескольких секунд по небу пролетают облака, автомобили проносятся неуловимой тенью, лишь на миг остановившись на светофоре,

по небу пролетают, сменяя друг друга, Солнце и Луна, и какие-нибудь подсолнухи поворачивают голову вслед за солнцем и закрываются с наступлением темноты. И фоном всего этого движения служит какой-нибудь мост через Енисей, олицетворяющий Вечность. Несколько дней, за которые на земле рождались и умирали люди, шли войны, качалась нефть, на экране сжаты в несколько секунд.

В какой-то момент ты вдруг отчетливо понимаешь, что ты на этой дороге – просто промелькнувшая тень. Вся твоя жизнь, да и жизни твоих предков и потомков – миг по сравнению с этим «фоном». Вся твоя жизнь сжата в один миг, а ты живешь внутри этого мига и думаешь, что времени у тебя полно, что ты что-то делаешь, к чему-то стремишься, и все это настолько мелко и незначительно рядом с этими горами, этим небом, и даже с этой дорогой. Однако у тебя нет ощущения, что ты являешься букашкой или песчинкой – ты ощущаешь себя частью всего этого мира. А жизнь свою ты начинаешь воспринимать как часть вечности – пусть исчезающе-малую часть, но Вечность была бы неполной без этого мига.

Мы растянулись по тропе на несколько сот метров. Дэн шел замыкающим – во-первых, он пер с собой всю фотоаппаратуру, а во-вторых, в этот день он оделся достаточно тепло и вынужден был периодически останавливаться. Караван, судя по звону колокольцев и хорошо слышным песням Чумбе, оказывался то впереди, то сзади, то на соседней горе, то еще где-нибудь

(не удивлюсь, если караван периодически уходил в четвертое измерение). Хотя, конечно, мы знали, что караван вышел еще затемно, и догнать его мы должны были ближе к вечеру. В этот день из-за резких перепадов высот лошади не могли идти быстро, поэтому было решено разделиться.

Несмотря на то, что мы уже прошли акклиматизацию, этот день был самым трудным с точки зрения физической нагрузки. При подъеме приходилось помогать себе палками – угол подъема был таков, что длина шага составляла 15-20 сантиметров. При спуске же оказывались задействованы именно те мышцы, о наличии которых в повседневной жизни просто не задумываешься. Отсутствие лошади означало отсутствие возможности отдохнуть. Насквозь промокшая одежда влагу от тела уже не отводила – было жарко и (скорее всего, от высоты и отсутствия кислорода) душно.

В то же время, на склонах лежал снег, а попав в тень горы, я начинал испытывать настоящий холод.

Четыре часа в таком темпе – удовольствие ниже среднего. Для тела.

Голова же была пуста и прозрачна – только там, по дороге к перевалу,

я понял, что значит «ни о чем не думать». В обычной жизни ни о чем не

думать не получается – в голове проносятся мысли, образы, воспоминания…

Там же, на горной тропе, ты вдруг с удивлением понимаешь, что на протяжении нескольких минут не думал вообще ни о чем! Мозг был выключен. Может, это была перезагрузка сознания? Не знаю…

После поворота тропы я увидел перевал. Тот самый перевал, пройдя который, я уже мог бы сказать: «Я перелез через Гималаи». До перевала оставалось еще чуть больше часа пути, и я решил сделать передышку. В горах 5-10-минутный отдых идет только во вред – ты сбиваешься с ритма, поэтому отдыхать нужно минимум полчаса или не отдыхать вообще. Получаса в запасе у меня не было. И все-таки я решил отдохнуть – курить хотелось неимоверно, да и в горле пересохло так, что чашка чая из термоса не повредила бы. Я рухнул на камень, налил себе чашку чая и вкусно и глубоко затянулся. Для меня, курящего в обычных условиях две пачки в день, это была вторая сигарета с утра. От чая и табака мир снова приобрел цвета, сознание того, что я иду между восьмитысячниками и через час уже буду

«по ту сторону Гималаев», бодрило и радовало.

Из-за поворота, следуя в темпе никуда не спешащей черепахи, появился Дэн. Сравнение с черепахой было тем более точным, что Дэн двигался

не только медленно, но и целеустремленно. Его Ловепрошный фоторюкзак напоминал панцирь Тортиллы, а намотанный вокруг головы арабский платок – «арафатка» - смотрелся более чем дико в сочетании с альпинистскими курткой и ботинками. «Арафатку» Дэн носил просто так, не вкладывая в ее ношение ни политического, ни практического смысла. Хотя от солнца и

пыли она защищала. Я, например, носил бандану и солнцезащитные очки,

поэтому уже через два дня горное солнце превратило меня в подобие

енота: белые круги вокруг глаз, белый лоб и обгорелые другие части лица. Дэн же не мог себе такого позволить – в обычной жизни он был достаточно

гламурен (в хорошем понимании этого слова).

И без того невысокая скорость, с которой Дэн приближался ко мне, падала

с каждым его шагом. Все это вызвало из памяти историю про Ахиллеса, который пытался догнать черепаху. Однако, в отличие от героя Троянской войны, Дэн все-таки дошел до меня. Пробормотав что-то типа «Не сиди, вставай – остынешь, дальше будет тяжелее», он продолжил свой нелегкий путь, двигаясь той же медленной и уверенной поступью. Видимо, в его сознании он еще не дошел до меня, поэтому, удаляясь, он продолжал говорить со мной, сидящим на камне: «не кури, идти будет тяжело…зря мы лошадей не взяли…вернусь в Катманду – и сразу в баню…как термос чай держит?..». Показалось, что один, только что прошедший мимо меня, Дэн уверенно идет к перевалу, а второй присел рядом на камень и тоже хочет чаю и сигарет. «Дааа…, - подумал я, раздвоение личности – штука известная. А интересно, раздвоение другой личности в медицинской литературе описано?»

Положив бычок в баночку от фотопленки (выкидывать его в пропасть рука

не поднималась), я двинул дальше. О сделанном привале пришлось пожалеть – мышцы стали каменными, в суставы как будто насыпали песка,

а каждый вдох-выдох отдавался в голове тупым и несильным, но неизбежным пульсом. Я знал, что все это пройдет минут через 15,

поэтому особо не концентрировался на внутренних ощущениях.

Наконец – последняя петля и последняя прямая к перевалу. Угол большой – никто его не мерил, но градусов 30-40 есть. Телескопические палки

пришлось укоротить по максимуму – на таком склоне они больше походили на альпенштоки. Наконец, последний рывок – и ты на перевале. В который раз сознание предлагает тебе сочетание абсолютно противоположных ощущений. Стоя на перевале, ты ощущаешь себя на вершине, поскольку

с трех сторон от тебя пропасти, а с другой – резко уходящие вниз тропы.

Но стоит чуть перефокусировать зрение, чуть поднять глаза – и ты уже на дне огромной чаши, стенами которой является Гималайский хребет со всеми своими восьмитысячниками.

(круглый год, кроме зимы). На сайте www.gimalai-tour.ru в разделах ТУРЫ в НЕПАЛ и ТУРЫ в МУСТАНГ описано несколько маршрутов

в Верхнем и Нижнем Мустанге. Фотографии и информацию о Мустанге вы найдете, соответственно, в разделах ФОТО МУСТАНГА и ИНФО о МУСТАНГЕ. Звоните, пишите и заходите в Гималайский турклуб / Himalayan Travel Club:

Москва, Тверская, 22а
(495) 609 08 09

(495) 699 10 60

(495) 672 53 48

8 903 744 67 62 круглосуточно

У нас есть книги, видео, DVD, карты и любые другие материалы