Рассказал молодежный православный журнал «Наследник». Чтение статьи «Собрание заблуждений, или все, что вы думали о труде, но боялись сказать»

- воспитание отношения к труду как к служению ближнему;

- воспитание отношения к труду как к творчеству;

Ход урока

Я хочу вам рассказать об одном разговоре с вашими сверстниками, о котором рассказал молодежный православный журнал «Наследник».

Расскажу об одном разговоре, недавно состоявшемся у меня на занятиях. Волей судьбы я веду факультатив по основам творческой деятельности журналиста в одной из московских школ, вот уже полгода пытаясь объяснить школьникам суть предмета с таким загадочным названием.

Согласно программе, мы должны были посвятить очередное занятие разбору «периодического бумажного массового СМИ», попросту говоря, газеты. Но на дворе-то весна, и никто, разумеется, не подготовился. Даже «газету, которая особенно нравится» никто не принес. А сам я, грешным делом, проспал утром на час больше и потому, выбегая из дому на занятия, второпях схватил совершенно не тот пакет. Приготовленные с вечера печатные издания так и остались дома.

Когда вся группа обнаружила передо мной столь же полное отсутствие «рабочего материала», мне ничего не оставалось, как послать кого-то за прессой в библиотеку.

- Ну, что ж, если у нас сегодня абсолютно ничего нет… – начал я, прогуливаясь у доски и медленно обводя глазами аудиторию.

- Подождите! – вдруг перебила меня обычно молчаливая Света, сидевшая за партой в углу. – У меня в столе, кажется, что-то валяется.

Группа, как по команде, оглянулась назад.

- Ну и что же это?

- Кажется, газета. Никогда такую не видела. Называется, называется… – она лихорадочно листала несколько выгоревшие страницы. – Называется «Труд»! Только она… только он позапрошлого года.

- Ну, это не так важно. Главное, буквы можно прочесть. В конце концов, это даже любопытно – попытаться оценить совершенно незнакомое издание.

- Ну уж нет! – вмешалась Юля со второй парты. – Мы, конечно, виноваты, что не подготовились, но такой отстой мы анализировать не будем.

- Почему «отстой»? – возмутился я. – Помнится, во времена моего детства газета с таким названием была очень даже популярна. И потом, Юля, когда Вы прекратите говорить от имени большинства? Сейчас опять выяснится, что все с Вами не согласны. Так, ребята?

Увы, на этот раз общее молчание красноречиво свидетельствовало о том, что ребята как раз согласны.

- Делать нам больше нечего – читать всякую чушь, – жестко резюмировал Миша.

- Поверьте мне, если вы действительно собираетесь когда-нибудь быть журналистами, вам придется делать это столько раз… Ну хорошо, давайте зайдем с другой стороны. Какой должна стать эта «отвратительная» газета, чтобы вам захотелось ее прочесть?

- Это… Все надо поменять, короче… – как всегда, внятно высказался Артур.

- А что именно?

- Ну, там, «грузить» поменьше. Про спорт чтобы… Про триллеры всякие…

- Необходимо больше актуальной информации, интересующей молодежь, – вступила в разговор Кристина. – А вообще, даже на первый взгляд, нужна радикальная смена дизайна.

- Название им надо сменить, вот что, – поддержал ее Миша. – Какой идиот заплатит сегодня деньги за «Труд»?

- Название-то тут при чем? – удивился я. – Хорошее слово. Короткое. Запоминающееся. Кому-то еще, кроме Миши, оно не нравится?

Руки подняли все. В комнате повисла напряженная тишина. Для того, чтобы хоть как-то разрядить обстановку, я решил немного изменить вопрос.

- Какие же, конкретно, отрицательные эмоции вызывает у вас это слово?

В ответ моя обычно спокойная и даже несколько вялая группа буквально взорвалась:

- Бесполезняк!

- Убожество!

- Совковое название!

- Я же говорю – полный отстой!

- Погодите, погодите… – тема занятия осталась далеко в стороне, но разговор приобретал все более интригующий характер. – Если «труд» – такое ужасное слово, то давайте не будем кричать об этом, перебивая друг друга, а запишем по порядку, кто что думает. Начнем с Юли.

Вскоре на доске выстроилась аккуратная колонка весьма неожиданных для меня определений.

1. Труд – это напрасная трата времени. (Не ожидал от Юли такой «философской» постановки вопроса. Спрашиваю: «А ты бы хотела всю жизнь отдыхать?» – «Почему отдыхать, бизнесом заниматься, а трудится пусть кто-то другой, у кого ума не хватает».)

2. Труд – это тяжело, запредельные физические нагрузки (Вася высказался, он спортсмен. «Ты же, – спрашиваю его, – плаванием занимаешься, не тяжело разве?» – «Что вы, на воде – совсем другое!»)

3. Труд – это бедность, неприбыльно, нерентабельно, невыгодно. (Говорю Илье: «Ну, вот твой отец в банке трудится…» – «Это высокооплачиваемая статусная работа, а труд – это для алкашей, которые лед у подъезда скалывают».)

4. Труд – это рабство, зависимость, принуждение. (Артур разродился, почему – объяснить не может, говорит что-то про «заключенных на зоне».)

5. Труд – это «совок», прошлое, одним словом. (Жанна так думает: «В нормальных развитых странах труд давно устарел, его выполняют роботы и необразованные эмигранты, это только у нас всех подряд то в крепостные, то в ГУЛАГ загоняют».)

6. Труд мешает общению. («Вообще рабочие, они такие агрессивные, неконтактные, – говорит Света. – И не надо меня переубеждать, я 16 лет в рабочем районе живу: везде «Слава труду!», «Слава труду!», а кроме пьянок… даже поговорить не с кем».)

7. Труд – это творческая смерть, безнадежная и нереспектабельная. (От моего возражения: мол, бывает и «творческий труд», Кристина отмахивается: «Творчество – это… это полет души!»)

8. Труд опасен для здоровья, особенно женского, и для красоты, опять-таки женской. (Пока Нина этого не сказала, я даже не знал, как ее зовут; полгода приходит девушка на занятия, садится в углу и молчит, а тут, видимо, и ее задело.).

Записывая все это, я порой посмеивался, но внутренне ужасался. Сколько лет уже читаю о технологиях манипуляции сознанием и промывания мозгов, а все никак не могу привыкнуть к тому, что эти технологии на самом деле работают, действительно калечат не только мозги, но и душу. Причем непоправимо.

- Так и запишите: «Труд – это отстой», – повторяет Миша. – И пусть газету «Труд» читают только те, кто согласен тратить на него время…

А каково ваше отношение к труду? (Ответы детей)

В фильме Анны Меликян «Русалка» (2007) главная героиня Алиса говорит: «Когда людям некуда деться, они едут… в Москву». Как вы думаете, почему люди уезжают в большие города? (Ответы детей)

Картина мегаполиса одинакова в любой стране. Плотные потоки машин, волны пассажиров, штурмующие переполненный транспорт, толпы в метро, амбициозные соревнования фирм, блестящие карьеры, виртуальные миры и одиночество, кризис семейных отношений и торжество индивидуализма, автомобильные пробки и толпы в метро, неоновые огни и выхлопные газы, безрадостные спальные районы и блистающие торговые центры, коробки домов и офисов, нависающие над прохожими, синтетическая еда и головокружительные меню ресторанов, бессмысленная роскошь и тягостная нищета, индустрия развлечений и отчаянная тоска….

Возможно, кому-то по нраву город контрастов. Но чаще дело не в его привлекательности, а в том, что с городом связываются надежды и ожидание возможностей, поиск заработка. Сегодня большие города являются просто «фабриками по производству денег». Деньги не только для жизнеобеспечения, но и для поддержания имиджа и статуса это – одна из составляющих культа потребления. Культ этот требует определенных жертв – прежде всего ему приносятся свободное время, общение с семьей и близкими, душевный мир и внутренняя жизнь. Бедный клерк, желающий выглядеть не хуже успешного менеджера Кузькина или Джонса, бывает вынужден прибегнуть к жестокому ритуалу культа под названием «кредитование», порабощающем на долгие года. Прекрасная иллюстрация проблемы – слова публициста Эллен Гудман: «… одеваться в одежду, купленную на заработанные деньги, ехать в потоке транспорта в машине, деньги за которую вы выплатили ещё не до конца, чтобы добраться до работы, которая нужна вам для того, чтобы быть в состоянии платить за одежду, машину и дом, который вы оставляете пустым на целый день, чтобы заработать себе право в нем жить».²

Динамика роста, эффективное управление, мотивации, инвестиции, перспективные тенденции, миссия компании… Много слов, но цель одна – расширение рынков сбыта. В этих условиях и сотрудники корпораций должны быть нацелены на карьеру, над их мотивацией работают целые штаты психологов. Карьерный рост происходит по правилам (лестнице), принятым в корпорации, безотносительно подлинной ценности дела и ведёт за собой рост заработной платы, в свою очередь дающий более широкие возможности потребления.

Послушайте одну историю из книги Марии Городовой «Ветер нежность». Ее основа – письма читателей.

«Здравствуйте, Мария! Та чудовищная ситуация, в которую я попала, так тревожит меня, что я просто не могла Вам не написать.

Почти три месяца назад у меня дома раздался звонок. Моя младшая коллега, с которой мы когда-то работали в Институте биоорганической химии, сообщила, что в фармацевтической компании, где она сейчас служит, освободилось место ведущего сотрудника. Наивная, я тогда очень обрадовалась: последние 15 лет кем я только не работала: и секретарем-референтом, и распространителем биодобавок, и даже аквариумным дизайнером… О возвращении в фармакологию уже и не мечтала. О компании я знала, что она включает в себя завод, научно-исследовательские лаборатории; ее владелец пару лет назад часто мелькал в телевизоре, а сейчас осел где-то в Англии. На следующий день я приехала в головной офис на собеседование – как сейчас говорят, “интервью”.

Меня сразу предупредили, что требования, предъявляемые к физическому и психическому здоровью сотрудников, очень серьезные, но что касается здоровья, все ограничилось обычной справкой о диспансеризации и моей распиской о том, что, если какие-то проблемы возникнут, претензий к компании я иметь не буду. Зато тестов было много. Такое ощущение, что отбирали не то в отряд космонавтов, не то в разведшколу. Помню, как меня позабавил настойчивый интерес к моим депрессиям, вопросы о родственниках-алкоголиках и семейной склонности к суицидам.

По-видимому, мой психологический портрет всех устроил, потому что на следующий день мне сообщили, что первичный отбор я прошла и допущена до собеседования с индивидуальным психологом. Бодяга с родственниками, суицидами, склонностями к депрессиям продолжилась, но теперь уже, так сказать, на художественном уровне. В силу природного оптимизма на всех картинках, которые подсовывала мне надменная и начисто лишенная чувства юмора дама-психолог, я пририсовывала улыбающееся солнышко, а фразу: “К вам в подъезде подошел мужчина, опишите, какой он…” – закончила словами: “Высокий, голубоглазый, с букетом алых роз и тортиком!” Мария, мне уже 52, и честно говоря, я очень хотела получить эту работу. Через три дня мне сообщили, что я ее получила; испытательный срок – три месяца.

Мария, у меня уже взрослые дети, и о том, что такое корпоративная этика и всякие там тимбилдинги и тренинги с новомодными методиками корпоративной промывки мозгов, я наслышана. Не пугали меня и магнитные карточки, учет приходов-уходов, страшилки про суммирование опозданий и систему штрафов. Я понимала, что ситуации, когда в рабочее время дамы примеряют нижнее белье, так блестяще показанные в фильме Эльдара Рязанова “Служебный роман”, остались в социалистическом прошлом. За обещанные деньги надо будет работать, и к этому я была готова. Но то, что ждало меня в офисе, выходило за всякие рамки.

Нет, гимнов, посвященных нашей компании, здесь не пели. Здесь вообще все было предельно серьезно. Комната, в которой мне теперь предстояло проводить время с 10 до 18, представляла собой огромный зал с рядами столов. Причем расположение столов было таким, что сидящий позади всех менеджер мог видеть, кто чем занимается и что у нас на мониторах. Такая рассадка, как выяснилось, называется “открыты сзади” и, по мнению руководства, должна способствовать эффективной работе.

В первый же день мне вручили циркуляр по этике поведения в “офисе без стен”. В нем говорилось про “личное пространство персонала, которое нельзя нарушать”, про то, что нужно представить, что каждый из сотрудников отделен от остальных “невидимыми дверьми”, и прежде, чем подойти к нему, надо предупредить коллегу о своем появлении “покашливанием или иным звуком, но ни в коем случае не касанием”. Дальше неведомый составитель учил, что нехорошо “подкрадываться к персоналу”, но при этом указывал, что ходить по офису надо плавно, не делая резких движений, чтобы не мешать работать. Нам рекомендовалось “не отвлекать персонал разговорами кроме тех, которые касаются непосредственно работы”, и объяснялось, как пить чай в специально отведенной чайной комнате (закутке, где можно бросить чайный пакетик в стакан кипятка и стоя это выпить). Всю первую неделю я цитировала эти перлы друзьям – на следующей мне было уже не до смеха.

Несмотря на весь этот идиотизм, я увлеченно погрузилась в работу, но скоро поняла, что мне нужна помощь моего предшественника. Когда я сказала об этом менеджеру отдела, та сурово ответила, что фирма надеялась, что моего профессионализма хватит, чтобы разобраться во всем самой. Знаете, в делах я в конце концов действительно разобралась – сама. А вот о том, что мой предшественник недоступен по причине того, что проходит курс лечения после неудавшейся попытки самоубийства, мне сказала уборщица. На нее, по-видимому, правила корпоративной этики не распространялись, поэтому она чуть не плача рассказала, что 32-летнего подающего надежды парня вытащили из петли на следующий день после того, как он не получил ожидаемого повышения по службе…

Вообще подсчету заработанных очков и штрафов в офисе придается невероятное значение. Мария, я работаю тут почти три месяца и до сих пор не могу понять, почему какая-то абстрактная цифирь может стать для людей важнее, чем трагедия человека, работавшего рядом. Да, конечно, от этих баллов зависит и карьерный рост – еще один божок нашей корпорации, и наши бонусы – доплаты к зарплате. Наверное, Мария, я человек советской закваски, но я просто задыхаюсь от того, что работаю в одном офисе с людьми, о которых ничего не знаю, – есть ли, например, дети у старшего сотрудника Ларисы или невеста у менеджера по персоналу Максима.

А недавно наше руководство, “демократично” собрав сотрудников, предложило выбрать: либо сокращение штата, либо все остаются на местах, но перестают получать бонусы. Мария, когда коллеги выбрали сокращение штатов, я была потрясена. Что тут началось, неприятно даже описывать. Один остряк через несколько дней после собрания повесил в качестве “обоев” на нашем сайте корпоративного юмора (сайт, рекомендованный руководством для просмотра) фотографию крыс в вольере. Ничего крамольного тут не было: на крысах вся фармацевтика держится. Но бедолагу-шутника мгновенно вычислили. Он и открыл список сокращенных.

Мария, можно работать, если из тебя выжимают все соки и регламентируют, сколько раз пить чай. Можно работать, когда искренние человеческие отношения заменены искусственной этикой. Но как работать теперь, когда в ежедневных отчетах перед менеджером отдела появился обязательный пункт под лицемерным названием “Что бы я улучшил в работе моих коллег”?

Знаете, я долго занималась наукой и вот что хочу сказать: ни одна крыса не будет загрызать другую особь своей стаи. Ну нет у них такого! Да, чужака в стаю сажать нельзя: тут же разорвут – это знает любой лаборант вивария. Но внутри стаи крысы друг друга не трогают, наоборот – они с нежностью относятся к детенышам и бережно к старым или больным особям. Так-то вот… А для себя я решила, что участвовать в этом постыдном забеге я не буду, и теперь жду не дождусь, когда кончится мой испытательный срок и мне выплатят мое заработанное.

Елена Ивановна».

Вот как выглядел ответ автора на это письмо:

«Здравствуйте, Елена Ивановна! Мне хочется рассказать Вам про совсем другой забег. Он тоже произошел в офисном здании. Дело было 11 сентября 2001 года в одной из башен-близнецов.

Когда случилась трагедия, двое пожарных – Джон Мак-Лохлин и Уильям Джимено, – как и многие другие, устремились вниз. Вместе с остальными по лестнице бежала и Жозефина – крупная немолодая негритянка. Бежала и вдруг упала… Мимо, вниз, мчались клерки, много клерков, а Жозефина не могла даже привстать.

Рассказывает Джон Мак-Лохлин, пожарный: «Я увидел лежащую Жозефину, она громко стонала. Спросил: что с ней? Она сказала: боль в ноге, – и мы с Уильямом поняли, что она подвернула ногу. Сначала мы попытались ее поднять. Но Жозефина – крепкий орешек, – Джон смеется, – и тогда мы решили поискать какой-нибудь стул, чтобы тащить ее вдвоем на стуле. Побежали на этаж. Честно говоря, – признается правдивый Джон, – я обегал комнаты на этом чертовом этаже, а в голове была мыслишка: “Джон, да что ты делаешь? Брось! Минуты летят; и ее не спасешь, и сам погибнешь!” Ну что делать, я все равно искал этот проклятый стул, заглядывая во все помещения. И знаете, какая история? В этой башне тысячи офисов, а сколько стульев – никто и не считал. А на этих двух этажах находились технические службы, и стульев там не было…»

Они так и не нашли тот единственный стул, необходимый для того, чтобы спасти толстуху Жозефину, так некстати подвернувшую ногу. Не успели найти – «близнец» рухнул. Их троих – двух пожарных и Жозефину – откопали через пять часов. Живехоньких.

«Знаете, обрушилось все, что было выше, и все, что ниже. Те, кто был ниже, не выжили, – грустно говорит Джон и продолжает: – А мы вот целые. Эти два этажа и лестница, где мы искали стул для Жозефины, оказались как в коконе. Окажись мы ниже, не разговаривал бы я сейчас с вами. Это чудо, просто чудо». А Жозефина, давно уже залечившая ногу, говорит: «Знаете, я думаю, Господь сотворил это чудо, чтобы мы рассказали о нем всем!» Дорогая Елена Ивановна, ну что еще к этому можно добавить?

Когда труд приносит счастье? (Ответы детей)

60-е годы прошлого столетия – время великих газовых строек. Одна из них – газопровод «Бухара – Урал». Тогда о нем писали не иначе как о чуде: «Ярко сияют газлинские буровые вышки в степи. Они в огнях от самых макушек до оснований. Их здесь десятки, сотни: целый город конструкций, моторов, газосборочных сооружений и очистительных установок. Буры уходят в глубь земли, к залежам газа. На действующих скважинах космическим звоном поют трубы. Верхолазы и электросварщики, облепив высотную конструкцию, молнируют в темный зев пустыни ослепительными всполохами. Завершаются последние сварочные работы на головных сооружениях газопровода».

На эту ударную комсомольскую стройку были посланы выпускники Уфимского нефтяного института. На встрече выпускников в марте 2003 года они вспоминали: «Мы были по-настоящему счастливы попасть на магистраль. Нам хотелось подвига, а разве не подвиг – труд, который служит сразу всем соотечественникам?! Только представьте, ради чего мы уезжали в пески. Мы знали, что газ придет к людям в дом и облегчит им жизнь. Знали, с каким нетерпением ждали газ на крупных металлургических комбинатах, машиностроительных, цементных, трубных заводах. Что он станет сырьем для получения многих полезных веществ: каучука, спирта, полиэтилена, сажи, которая нужна для изготовления типографской краски, резины, красителей. Что он сделает эти продукты дешевле в несколько раз…»

Условия работы были очень трудными. «До сих пор в Кунграде разъяренное солнце обугливает все живое уже при сорока градусах. Зимние бураны носятся по степи, размахивая ледяными розгами. Поздняя осень угрюмо шуршит подсушенным ковылем. Песчаные ветродуи не перестают неделями: мир блекнет, теряет в песчаной завесе и без того неяркие краски. От тумана из песка болит голова, волосы встают дыбом, электризуясь.

Недалеко от Кунграда находится плато Устюрт, где в шестидесятых годах вместе с газопроводом родился город Комсомольск-на-Устюрте. Вот что в 1966 году писал об Устюрте журнал «Уральская новь»: »Мало, наверное, найдется на земле таких унылых мест, как северная часть Устюрта. Пустыня по сравнению с ней просто красавица: небо синее, песок желтый, коегде какиенибудь саксаулы встретишь… А здесь все серое от пухляка – тончайшей пыли. Механизмы машин изнашиваются за полгода. Тут мы узнали, как могут болеть глаза от монохромности – отсутствия цветовой гаммы. Спасались, глядя на врученные на какойто из компрессорных станций пионерские галстуки… Между прочим, годовой перепад температур здесь восемьдесят градусов».

Самая южная точка газопровода – соседний с Бухарой город газовиков Газли. Цветущая Бухара от Газли всего-то в ста километрах. Там базары, заваленные дынями и арбузами. Деревья растут – оазис, экзотика Средней Азии. А в Газли – уже ни кусточка, одна пустыня, посреди которой стоят вагончики.

В самые первые месяцы после приезда в Газли было особенно тяжело. Питьевая вода – только в цистерне. В металлическом вагончике днем, как в духовке, – настолько стены раскалялись. И на улице не легче.

Не было ни хлеба, ни картошки, ни овощей, ни фруктов, ни консервов. Только мясо. Вокруг барханы, вараны, змеи – и больше ничего.

В вагончиках, первом жилье эксплуатационников, стояли двухъярусные кровати и печурки, которые затапливали с вечера. Когда начинался буран, вагончики полностью заносило песком или снегом, в зависимости от времени года. Чтобы откопать дверь, приходилось вылезать в форточку. Каждое утро дежурный водитель проезжал на вездеходе мимо вагончиков и проверял, не надо ли кого доставать из-под заносов.

В вагончиках и работали, и спали, и отдыхали. Читали, готовились к экзаменам, к дипломным работам. Растили детей.

Панцирные сетки кроватей, провисая, задевали пол. До потолка рукой достать можно. Зимой поутру так холодно, что, бывало, и одеяло от стены не оторвешь. То волосы к подушке примерзли, то сосульки с потолка свисают. Люди, бывало, гибли.

После пуска газопровода на компрессорных станциях не знали, что такое восьмичасовой рабочий день. Работали не по графику, а по надобности и по совести, и без сверхурочных. Порой из цеха не выходили месяцами.

Работа была очень жаркая: в камерах сгорания температура доходила до семисот градусов по Цельсию, а в турбинном цехе, где эксплуатационникам по долгу службы приходилось часто бывать, до семидесяти. На изоляции турбин спокойно пекли картошку, она была готова уже через шесть минут.

Не только жарко на компрессорной станции, но и опасно. А если случалась авария и разрывалась труба, над землей вспыхивала огненная свеча, которую было видно за десятки километров. В ста метрах от эпицентра в мгновение ока сгорал дом. Куски разорвавшейся трубы разлетались далеко вокруг. За тридцать километров чувствовалось, как гудит земля. Были случаи, когда люди полностью обгорали за считанные секунды.

Но, несмотря на все трудности, не так часто уезжали с газопровода его эксплуатационники. Только в крайнем случае – если сильно портилось здоровье или у жены окончательно сдавали нервы.

Вопрос:

Что давало силы эксплуатационникам работать в таких условиях? (Ответы детей)

«Все, чем мы занимаемся не по обязанности, не из корысти, а по душевному влечению с радостью и безоглядно, все, в чем видим общественную пользу и нравственный свой долг, все, в чем хотим выразить доброе отношение к людям: выращенное ли яблоко, кирпич ли, уложенный в стену дома, выточенная на станке деталь, эскиз, появившийся на мольберте, вылеченный человек, написанная строка, – все заслуживает того, чтобы из-за этого не спать, и шагать, и страдать, и радоваться, и печалиться, и добиваться, и умирать»… Это написал публицист Александр Левиков в своей книге «Ищи себя, пока не встретишь».

То, что это и есть истинный смысл труда, доказали своей жизнью герои газопровода «Бухара - Урал», его первые эксплуатационники. Свое счастье они связывают с особыми человеческими отношениями на больших стройках, когда людей сплачивают именно такой труд и трудности. Когда самоотдача в пользу Родины, в ущерб собственным амбициям становится нормой.

– А было ли у вас тогда, в юности, желание комфорта? Хотелось, наверное, иметь машину, дачу и так далее? – поинтересовались журналисты у выпускников-трубопроводчиков 1963 года на их встрече в Уфимском нефтяном университете (2003).

– Ну… я, например, на велосипед впервые сел, когда учился на первом курсе техникума. И то выпросил у соседа. Это велосипед! А вы говорите – иметь машину, – ответил Валентин Мандрин.

– Тогда романтика была на первом месте, – добавил Лев Бронштейн.– Песни какие были: »А я еду, а я еду за туманом...» Некоторые выпускники, которые были нас поумнее, пошли после института работать на нефтебазы. Там зарплата была немного ниже, чем у нас, но зато сразу давали »Волги», дачи. Только я ни от одного из них не слышал, чтобы он был счастлив на своей работе. Весь смысл был в том, чтобы где-то что-то урвать. А мы жили полноценной жизнью, чувствовали, что нужны людям.

Каждое мгновение жизни они умели воспринимать как счастье. И всегда были готовы по первому зову броситься спасать трубу и товарищей. Услышать о трудностях соседа и поделиться с ним последним куском хлеба, участливым словом. До сих пор они умеют быть сопричастными всякому человеку, которого встречают на своем пути. И носят в сердце удивительное знамение полноты бытия – знание о том, что все в этом мире приходятся тебе братьями и сестрами. Жизнь свою они строили и по влечению сердца, и в лад со страной, которой были на деле преданы.

Закончить нашу сегодняшнюю встречу я бы хотела словами британского писателя, историка и философа Томаса Карлейля: «В каждой истинной работе, хотя бы то было просто рукоделие, есть что-то божественное. Труд обширный, как земля, упирается вершиною в небо. Труд в поте лица, в котором принимают участие и мозг, и сердце, труд, породивший вычисления Кеплера, рассуждения Ньютона, все знания, все героические поэмы, все совершенные на деле подвиги, все страдания мучеников, до «кровавого пота смертных мук», признанных всеми божественными, о братья! если это – не молитва, тогда молитву надо пожалеть, потому что это – самое высокое, что до сих пор известно нам под Божьим небом».⁵