Религиозной политики монгольских властителей в XIII-XIV вв

-с.59-
именуемом персидскими авторами Великая Яса, и отношение к религиям, с которыми кочевникам приводилось соприкасаться в процессе образования своего государства. Сам текст кодекса Чингиз-хана не сохранился, но мы можем судить о нем по отрывкам рассеянным в разных сочинениях средневековых историков: “Он (Чингиз--хан) постановил уважать все исповедания, не отдавая предпочтения ни одному. Все это он предписал как средства быть угодным богу”¹ Так писал арабский историк ал-Макризи. Но, пожалуй, самое полное изложение, интересующего нас положения Великой Ясы, находим у Джувейни: “ (Чингиз-хан) не придерживался какой-либо религии и не являлся убежденным приверженцем какого-либо вероисповедания, не выделял одну веру из других и не оказывал предпочтения какой-то одной, наоборот, он воздавая почести и превозносил богословов и подвижников всех учений, считая их посредниками (в общении) со Всемогущим богом, и относился с равным уважением к мусульманам, христианах и идолопоклонникам. Каждый из его отпрысков и потомков выбрал (для себя) вероисповедание в соответствии со своим желанием; одни последовали исламу, другие обратились к учению христиан или идолопоклонников, третьи же сохранили верность древних верованиям предков и придерживались их неукоснительности, но таковых осталось мало. Несмотря на разнообразие верований, они далеки от фанатизма, и по этому поводу существует йаса Чингиз-хана, которая уравнивает все религии и не проводит отличий между ними.”² Согласно армянскому историку Вартану, Великая Яса предписывала: “дома Божии и служителей их, кто бы они не были, освобождать от налогов и держать в почете”.³ Вообще все сведения, которыми мы располагаем, показывают одно из основных направлений Чингиз-хана и его ближайших потомков в религиозной политике - уравнивать представителей различных конфессий, несмотря на свои личные симпатии и антипатии, держать их как бы на одинаковом расстоянии. Причины этого отчасти следует видеть в религиозных воззрениях монгольских народов. Они обожествляли небо и землю, поклонялись Солнцу, Луне, горам и рекам, огню, стихийным силам. Боялись злых духов, которых старались задобрить с помощью жрецов-шаманов, именовавшихся себя “камами”; верили в бессмертие души умершего человека, что выражалось в почитании монголами - войлочных идолов, символизировавших души обожаемых предков.⁴ Все это отличительные черты шаманизма, представителями которого и были монголы.

Для шаманистов совершенно не характерно проявление религиозной нетерпимости, в силу политеизма и основных религиозно-мировоззренческих представлений. Плано Карпини, ездивший послом к

-с.60-
Гуюку, сообщал: “И, так как, они не соблюдают ни какого закона о богопочитании, то никого еще, настолько мы знаем, не заставили отказаться от своей веры или закона...”.⁵ Несмотря на почитание множества разных божеств, для религии монголов были свойственны черты стихийного монотеизма. В представлении кочевников, небо – Тенгри - было главным божеством, источником жизни, вечным правосудным правителем мира, которому подчинялись все прочие боги.⁶ Хотя оно и не было антропоморфоно, но такие взгляды могли способствовать усвоению идеи монотеизма, и обращали на себя внимание восточных и европейских путешественников. Именно эти черты религии монгольских племен создали благоприятные возможности для распространения в их среде миссионеров, проповедующих монотеистические религии –– христианство, ислам, буддизм - еще за несколько веков до появления на исторической сцене Чингиз-хана.

Кроме вышеотмеченных факторов в установлении принципов религиозной политики, основатель монгольского государства руководствовался политическим расчетом. Именно политические выгоды были, пожалуй, главным среди причин, определивших в конечном итоге окончательное отношение к религиям Чингиз-хана и его преемников. Это, впрочем, не противоречило религиозным традициям, под влиянием которых произошло становление личности монгольского завоевателя. Объединив различные племена под своей властью, он вынужден был считаться с тем, что среди них были уже подвергнувшиеся значительному христианскому, буддийскому или исламскому влиянию. В этих условиях веротерпимость, соблюдение традиционной религии предков было единственно правильной' линией, гарантировавшей прочность молодого государства. Кроме того, в ходе дальнейших завоеваний была подтверждена выгодность такого подхода и к религиям покоренных народов, обеспечивавшим завоевателям если не поддержку, то, по крайней мере, сочувствие со стороны народов, подвергавшихся религиозным гонениям. Рашид ад-Дин рассказывал, как посланный Чингиз-ханом в Кашгар против Кучлука, ранее несторианина, перешедшего под влиянием жены в буддизм и преследовавшего мусульман, полководец Джебэ объявил в городе прокламацию, согласно которой, каждый человек мог оставаться в своей вере и следовать пути дедов и отцов.⁷

Для характеристики взглядов самого Чингиз-хана на религию интересен следующий эпизод: находясь в завоеванной Бухаре, он приказал прислать к себе мусульманских проповедников. Ознакомившись с главными догматами ислама, Чингиз-хан одобрил их, за исключением паломничества в Мекку, заметив, что весь мир в целом является домом

-с.61-
Бога и молитвы к нему могут дойти одинаково из любого места.⁸ Ответ показательный для шаманиста. 0 пристрастии его к гаданиям сообщают китайские источники: “Чингиз-хан каждый раз перед выступлением в карательный поход непременно приказывал его превосходительству (командующему монгольскими войсками в Китае Мухали, - Ю.С.) заранее погадать о счастье и бедствии. Император также сжигал баранью бедренную кость, чтобы сличить с ним результаты.”⁹ Еще больше сведений о шаманизме у монголов и приверженности к нему Чингиз-хана содержится в “Тайной истории монголов”. Перед военным походом он взбирался на гору Бурхан-халдун, развязывал пояс и вешал его на шею. Шепча заклинание, он становился на колени и начинал молиться. Но, когда завоеватель был не в духе, он не боялся никаких могущественных шаманов.¹⁰ Оставаясь приверженцем традиционной религии своих предков на протяжении всей жизни, монгольский владыка оказывал покровительство и всем других религиям. Это завещанное своим потомкам правило он включил в Ясу, ставшее со временем традицией для самостоятельных монгольских правителей. Об этом сохранилось много свидетельств разных путешественников и историков.

Винцент из Бовэ в своей хронике приводит следующее сообщение о монголах: “Христианам и всяким сектам и всяким вероисповеданиям позволяют они у себя отправлять богослужение свободно и безопасно; да и во всех владениях своих не обращают внимания на людские обычаи, только бы повиновались им во всем, и служили как приказывают”.¹¹ Об этих же качествах монгольских завоевателей и религиозных отношениях, существовавших в империи, писал в первой четверти XIV в. и другой католический миссионер - Андрей Перуджийский: “В этой огромной империи есть народы всех наций в мире и всех сект. Здесь позволяют жить всякому по своему закону, ибо думают, что во всяком можно спастись, и мы можем проповедовать совершенно свободно и безопасно. Но из иудеев и сарацин никто не обращается; из идолопоклонников весьма многие получили крещение, но многие потом не придерживаются христианских обычаев.”¹²

Эти обобщенные сведения, характеризующие отношение монголов к религии в целом, конкретизируются рассказами о конфессиональной политике отдельных ханов. При дворе Угэдея строго соблюдались запреты, связанные с языческими культами, часто приводившие к гибели людей, приезжавших сюда из разных стран.¹³ Нечто подобное происходило впоследствии и при дворе Батыя. 0 регулярных жертвоприношениях молоком белой кобылицы, совершаемых Гуюком, сообщается в путевых заметках китайца Чжань дэ Хой: “Жертвоприношение совершается

-с.62-
ежегодно два раза: в 9-е дни 9-ой и 4-ой лун (месяцы); в другие периоды года его не бывает.”¹⁴ Наиболее обширны известия о третьем преемнике Чингиз-хана, его внуке, Мункэ. Он, как и его предшественники Угэдей и Гуюк, был приверженцем традиций и пользовался гаданием на бараньей лопатке.¹⁵ В беседе с монахом-миссионером В. Рубруком, он в полном соответствии с установлением своего деда заявил: “Но как Бог дал руке различные пальцы, так Он дал людям различные пути. Вам Бог дал писание, и вы христиане, не храните его. ...Нам же Он дал гадателей, и мы исполняем то, что они говорят нам, и живем в мире.”¹⁶ Еще более показательны записки Рубрука о религиозном диспуте между представителями христианства, буддизма и ислама, состоявшемся по приказу Мункэ при его дворе.¹⁷ Споры, разжигаемые между представителями разных религий, предоставляли хану возможность выступить в качестве объективного арбитра, а также давали аргументы отвергнуть многочисленные предложения принять ту или иную религию, не утрачивая при этом стиль покровителя. О Мункэ Рубрук сообщает следующее: “у него существует такой обычай, что в те дни, которые его прорицатели называют ему праздничными, или какие-нибудь священники-несториане - священными, он устраивает при дворе торжественное собрание, и в такие дни прежде всего приходят в своем облачении христианские священники, молятся за него и благословляют его чашу. Когда уходят они, являются Сарацинские священники и поступают также. И монах говорил мне, что хан верит одним только христианам, но хочет, чтобы все молились за него. Но он лгал, потому что, как вы впоследствии узнаете, хан не верит никому, хотя все следуют за его двором, как мухи за мёдом, и он всем дарит, все считают себя его любимцами и все предвещают ему благополучие.”¹⁸ Сходные сообщения о Мункэ можно найти и у мусульманских авторов, подчеркивающих расположение каана к исламу. Рашид ад-Дин рассказывает, например, о праздновании мусульманского дня разговения в декабре 1252 г. при дворе Мункэ.¹⁹ Описание этого события сходно с изложением Плано Карпини. Аналогичным образом поступал и преемник Мункэ, Хубилай, перенесший свою резиденцию из Каракорума в Ханбалык (Пекин). Марко Поло описывает поведение хана во время Пасхи: “Зная, что это один из наших главных праздников, созвал всех христиан и пожелал, чтобы они принесли ту книгу, где четыре евангелия. Много раз с великим торжеством воскуряя ей, благоговейно целовал ее и приказывал всем баронам и князьям, бывших там, делать то же. И то же он делал в главные праздники христиан, как в Пасху и в Рождество, а также в главные праздники сарацин, иудеев и идолопоклонников. А когда его

-с.63-
спрашивали, зачем он это делает, великий хан отвечал: “Четыре пророка, которым молятся и которых почитают в мире. Христиане говорят, что Бог их Иисус Христос, сарацины - Мухаммед, иудеи - Моисей, идолопоклонники - Согомом-баркин (Будда), первый бог идолов. Я молюсь и почитаю всех четырех, дабы тот из них, кто на небе старший воистину, помогал мне.”²⁰

В других улусах преемников Чингиз-хана религиозно-политические предписания Великой Ясы соблюдались столь же строго, несмотря на личные симпатии или антипатии правителей. 0 присутствии при дворе Хулагу, правителя Ирана, духовенства из разных стран сообщает Вардан. При этом он приводит оценку данного факта самим ханом: “Это означает то, что сердце Бога благоволит ко мне.” Этот же автор пишет о смерти Хулагу: “Господь воздает ему за часть добра, которое он получил от природы и за сохранение преданий своих отцов. Он сам соблюдал и других заставлял исполнять ясак, т.е. постановления Чингиз-хана...”²¹ Внук хана Хулагу, Аргун, ведя борьбу за престол против своего дяди Текудера (Ахмеда), в качестве обоснования использовал следующий аргумент: “он не нашего закона; отступился от него, стал сарацином и Мухаммеду молится. Сами вы понимаете, достойно ли, чтобы сарацин властвовал над татарами.”²² Аналогичный пример находим у Рашид ад-Дина. Преемник Хубилая каан Олжейту-Темур пытался воспрепятствовать своему двоюродному брату Ананде исповедовать ислам и заставить его придерживаться традиционной веры.²³ Яркий пример последствий, к которым могло привести несоблюдение требований Великой Ясы приводит Ибн Баттута. Султан Мавераннахра Тармаширин (1326 – 1334) принял ислам, порвал с кочевыми традициями и отменил выполнение предписаний Чингиз-хана. Это вызвало восстание против него представителей кочевой аристократии, которые убили султана. Ибн Баттута пишет о монгольских законах: “Чингиз составил книгу своих постановлений, называемую у них йасак, а у них положено, что тот, кто не выполняет постановлений этой книги, должен быть свергнут.”²⁴ Любопытное свидетельство выполнения Великой Ясы есть и о преемнике Аргуна. Рассказывая о воцарении Гейхату-хана, несторианский автор пишет: “...благословенный царь Кайкату (Гейхату) не уклонился от пути отцов своих. Он дал каждому из представителей религий официальное положение и почтил глав всех учений (догм) - христиан, арабов (мусульман), евреев и язычников.”²⁵ В соседнем улусе, в Золотой Орде, отношение к религиям, в силу основных законов и установившихся традиций монгольскою империи, было столь же терпимо-индеферентным. Об основателе государства хане Батые и его

-с.64-
религиозных симпатиях разные авторы сообщают по-разному, но дружно отмечают его терпимость. Джузджани писал: “Он (Бату) был человек весьма справедливый и друг мусульман; под его покровительством мусульмане проводили жизнь привольно. В лагере и у племен его были устроены мечети с общиной молящихся, имамом и муэдзином. В продолжение его царствования и в течение его жизни странам ислама не приключилось ни одной беды ни по его (собственной) воле, ни от подчиненых его, ни от войска его. Мусульмане туркестанские под сенью его защиты пользовались большим спокойствием и чрезвычайной безопасностью. Автор даже передает слух, согласно которому "Бату втайне сделался мусульманином, но не обнаруживал (этого) и оказывал последователям ислама полное доверие.”²⁶ В противоположность этому Вассаф писал, что Батый был христианин, однако при этом добавлял: “но у(него)не было наклонности и расположения ни к одному из религиозных вероисповеданий и учений, и он был чужд нетерпимости и хвастовства.”²⁷ Вероятно, ближе всего к истине сообщение о Батые Джувейни: “Он был государем, который не придерживался никакой веры и секты, он их считал только способом познания божества и не был последователем ни одной из сект и религиозных учений.”²⁸ А это в полной мере соответствовало заповедям Чингиз-хана. Джувейни сообщает, например, о молитве Батыя перед сражением во время похода в Венгрию: “Когда войска близко подошли друг к другу, то Бату взобрался на холм и целые сутки ни с кем не говорил ни слова, а горячо молился и громко плакал. Мусульманам он также приказал всем собраться и помолиться. На другой день приготовились к битве.”²⁹ Поведение Батыя очень сходно с действиями Чингиз-хана. Об этом говорит и Ралшд ад-Дин: “Когда оба войска выстроились друг против друга, Бату, по обычаю Чингиз-хана, взошел на вершину одного холма и (целые) сутки смиренно взывал к Богу и тяжко вздыхал, а мусульманам приказал помолиться соборно.”³⁰

Пока в монгольской империи продолжало действовать влияние личности ее основателя, носителями которого были воспитанные им люди, его заповеди и установления выполнялись достаточно действительно. С уходом сподвижников и ветеранов на политической сцене появляются люди, воспитанные в новых условиях. Как проявление одного из последствии этого, отметим усиление различных религиозных ориентаций даже внутри некоторых ветвей отдельных династий. Для Джучидов это проявилось в принятии христианства несторианского толка сыном Батыя-Сартаком и ислама его братом Берке, Но в этих новых условиях, когда начало распадаться единство империи, религиозно-политические установления

-с.65-
ясы продолжали действовать. Положениями Великой Ясы и традициями ханы и их двор руководствовались в своей повседневной жизни, несмотря на исповедание новой религии. Сартак, о котором разные авторы говорят как о христианине, по свидетельству Рубрука, не желал так именоваться. Его секретарь, несторианин Койяк, запретив монарху говорить Батыю, что Сартак - христианин, сказал: “Он не христианин, а Моал (монгол – Ю.С.).”³¹ Подчеркнутая приверженность к родовому самоназванию должна была свидетельствовать о соблюдении наследником престола традиций и веры отцов. Еще более показателен эпизод, произошедший в 1263 г. с послами египетского султана Рукн ад-Дина Бейбарса при дворе хана Берке. Лиц, прибывших в Сарай с посольством, перед приемом их ханом, проинструктировали о необходимости соблюдать языческие положения Великой Ясы.³² Сохранение шаманистических традиций при дворе монгольского правителя было явным нарушением шариата. Широко возвещенное принятие Берке ислама на деле оказалось чисто внешним, совсем не означавшим проявление какой-либо религиозной нетерпимости, хотя симпатии хана, безусловно, изменились, а это также имело немаловажное значение. У Берке были и свои доверенные шаманы-колдуны, которым он поручал самые деликатные поручения.³³

Монгольские ханы не стремились освободиться от своей родовой религии и долго сохраняли веру в шаманов. Попытки подобного рода наталкивались на сопротивление представителей старой кочевой аристократии и самих шаманов, пользовавшихся порой значительным влиянием. Новые религии, проникавшие в среду монголов, охватывали преимущественно верхушку, рядовые же кочевники в массе своей оставались шаманистами. Даже те из них, кто принимал монотеистическую религию, зачастую сохраняли большую часть своих прежних обрядов и верований. Даже в ХIV в., когда успехи ислама в золотоордынских степях были налицо, арабские авторы отмечают нарушение шариата и сохранение действия Великой Ясы.³⁴ После Берке на троне сидели ханы-язычники. 0 хане Токте, например, свидетельства источников напоминают известия о Бату. Ал-Макризи сообщает, что Токта поклонялся “идолам, согласно религии бахшей”, т.е. был буддистом, это представляется маловероятным. Достовернее выглядит известие ал-Асади: “Токтай ...царь Кипчацкий, был (человек) проницательный и храбрый, веры татарской, (состоящей) в поклонении идолам и звездам, уважал мудрецов и кудесников, любил мусульман, в особенности же людей, образцовых из них и всякой другой веры, и был справедлив”. Подобная характеристика повторена и у ал-Айни.³⁵ Следовательно, золотоордынский

-с.66-
хан Токта в конце XIII - нач. XIV вв. в конфессиональной сфере действовал в соответствии с традиционной политикой монголов.

Таким образом, в большинстве улусов степной державы религиозная политика строилась на общих принципах и была довольно стабильной. Особенно это характерно для XIII в., когда сохранялось единство монгольской империи. На этих же общих основаниях действовали золотоордынские ханы и в отношении русской церкви. Конфессиональная политика монгольских правителей, определенная в своей основе еще Чингиз-ханом, постепенно приобрела черты традиции. Толерантное отношение ко всем религиям изначально, в основе своей, имело определенные политические цели. Но возникновение новых монгольских улусов происходило в условиях не всегда совпадающих с теми, в которых действовал основатель империи. Поэтому определение реальных политических целей и результатов, которые ставили и достигали монгольские ханы, проводя политику веротерпимости, требует конкретного анализа.