Рождение британии

Такая политика имела свои опасности. Королю хватало мудрости, чтобы избежать прямого штурма, так как он знал, как знал это и Завоеватель, что малейшее покушение на неизменность и святость привычных прав вызовет катастрофу. Оказавшись перед этим препятствием, Генрих поступил разумно, противопоставляя один обычай другому и облачая нововведения в привычные одежды устоявшихся форм. Он проявлял осторожность, сохраняя уже существующие институты. Его план состоял в том, чтобы придать старым принципам новое значение. В неписаной конституции пределы традиционных прав короля определялись нечетко. Это и открывало возможности для их увеличения. Веками до завоевания церковь и король были врагами феодальной анархии, но о том, чтобы значительно расширить границы королевской юрисдикции, речи не было. Придерживаясь эластичной концепции общественного порядка, король использовал ее для того, чтобы свести все уголовные дела в свои суды. Для каждого подданного существовали свои законы, нарушение которых считалось преступлением, и чем более высокое положение занимал этот человек, тем серьезнее было преступление. Законы короля были превыше всего, и тот, кто нарушал их, подлежал королевскому суду. Но они имели свои пределы и зачастую распространялись только на те преступления, которые совершались в присутствии короля, на его дороге или его земле. Со смертью короля заканчивалась и его юрисдикция, и люди могли делать все, что хотели. Постепенно король начал претендовать на то, чтобы его судебная власть распространялась на всю Англию и чтобы любой преступник, независимо от места преступления, представал перед королевским судом. В отношении гражданских дел он, основываясь на ином принципе, воспользовался старинным правом королевского суда рассматривать апелляции по делам, связанным с отказом в правосудии и с защитой людей, владеющих землей. Генрих не объявлял в открытую свои цели: изменения вводились постепенно и без принятия законов, так что поначалу почти не ощущались. Лишь в редких случаях можно датировать то или иное нововведение, однако по смерти короля достаточно было оглянуться и увидеть, сколь многое изменилось за 35 лет пребывания Генриха II на английском троне.

Но для того чтобы предстать консерватором в законодательной сфере, королю нужно было быть последовательным. Принуждение могло играть в его действиях очень незначительную роль; первым принципом его политики было привлечение дел к своим судам, а не возбуждение их. Требовалась какая-то приманка, чтобы заставить обращаться тяжущихся в королевские суды: король должен был предложить лучшее правосудие, чем местные лорды. В этой связи Генрих предложил обращающимся в свои суды совершенно новую процедуру – суд присяжных. Regale quoddam beneficcium – королевское благодеяние, как назвал это один современник, характеризуя тем самым и источник этого института, и роль, которую он сыграл в утверждении общего права. Генрих не изобрел жюри присяжных – он поставил перед ним новую цель. Идея суда присяжных – это неоценимый вклад франков в английскую систему правосудия, потому что, будучи неизвестен в Англии, он применялся еще в практике каролингских королей. Вначале это был инструмент королевского административного управления: король имел право созвать жюри из нескольких человек для дачи показаний под присягой по любому вопросу, затрагивающему интересы короны. Именно с помощью этой ранней формы жюри Завоеватель установил свои права при проведении знаменитой описи, результатом которой стала Книга Страшного суда. Гений Генриха II, осознавшего новые возможности такой процедуры, ввел регулярное использование в судах инструмента, применявшегося до сей поры только в административных целях.

Правом созыва жюри обладал только король. Соответственно Генрих не даровал его частным судам, а ограничил применением по отношению к тем, кто искал правосудия у королевских судей. Это был хитрый шаг. До той поры как гражданские, так и уголовные дела решались посредством клятвы, испытания огнем и водой или поединка. Суд мог приказать одной из сторон собрать группу людей, которые поклялись бы в ее пользу и которых, в случае лжесвидетельствования, покарал бы Бог; суд мог приговорить тяжущегося к испытанию раскаленным железом, проглатыванию куска хлеба или погружению в воду под наблюдением священника. Если железо не жгло, хлеб не вызывал удушения, а вода отвергала, не позволяя утонуть, это означало, что Божественное провидение подает видимый знак в пользу невиновности данного человека. Поединок, или испытание боем, был нормандским нововведением, основанным на тогдашней теории, согласно которой Бог битв укрепит руку правого. Одно время это испытание широко использовалось при решении споров о земле. Однако монастыри и другие крупные землевладельцы из предосторожности помогали Всевышнему тем, что нанимали для защиты своей собственности и прав профессиональных воинов. Все это оставляло немного места для спора по сути дела. С наступлением более рационального века люди перестали доверять таким древностям, и церковь отказалась проводить испытание в том же году, когда была принята Великая Хартия вольностей[35]. Новая процедура суда быстро завоевала всеобщую благосклонность. Однако и старые формы держались еще долго. Если обвиняемый предпочитал Божье испытание, то никто не мог запретить ему этого, так что прежний порядок не был отменен сразу. В связи с этим в более поздний период обвиняемые столкнулись с ужасами peine forte et dure – принуждения к согласию предстать перед судом присяжных путем медленного сдавливания до смерти. Со временем этот обычай исчез, однако еще в 1818 г. один тяжущийся привел в замешательство судей, обратившись с просьбой предать его испытанию поединком, что заставило парламент запретить эту древнюю процедуру.

Суд присяжных Генриха II не был похож на тот, который знаем мы. Существовало несколько различных форм судебного разбирательства, но всем им была присуща одна важная отличительная черта: присяжные были как свидетелями, так и судьями фактов. Отбирались добропорядочные и правдивые люди, но отбирались не из-за их непредвзятости, а потому, что они, как предполагалось, лучше знают правду. Современное жюри, ничего не знающее о деле, пока оно не выяснено в суде, рождалось медленно. Процесс его формирования не совсем ясен. Присяжные, вызванные в Вестминстер из отдаленных областей, бывало, и не особенно стремились попасть туда. Путь был долог, дороги небезопасны, и иногда приезжали только трое или четверо. Ждать суд не мог. Задержка обходилась дорого. Чтобы избежать затягивания дела и лишних расходов, стороны могли согласиться на жюри de circumstantibus, т. е. жюри из случайных людей. Те несколько членов жюри, которые знали правду, рассказывали ее остальным, а затем все собрание выносило вердикт. Со временем местные члены жюри, знавшие что-либо о деле, перестали входить в его состав и превратились в свидетелей, дающих показания в ходе открытого судебного процесса перед жюри, состоящим целиком из посторонних. Можно предположить, что именно так все и происходило. Однако изменения накапливались постепенно, по мере развития законов об уликах и свидетелях. К XV в. этот процесс уже шел, однако старые представления сохранялись долго, и даже во времена Тюдоров присяжных могли осудить за нарушение клятвы, если они выносили неверный вердикт.

Система присяжных закрепилась в английской юстиции потому, что при внимательном, дотошном рассмотрении дела двенадцатью честными гражданами и истец, и обвиняемый защищены от произвольного извращения закона. Именно это отличает английскую систему отправления правосудия от континентальных систем, основанных на римском праве. Таким образом, в процессе масштабной централизации сохранился старый принцип, который дошел до наших дней и согласно которому закон исходит от народа, а не дается королем.

Благодаря этим методам правосудие улучшилось. Суд присяжных стал популярным. Профессиональные судьи избавились от местных предубеждений, перестали защищать мнения местных лордов или их управляющих, часто заинтересованных в том или ином деле, а иногда и просто невежественных. Вооруженные данной королем властью созывать жюри присяжных, они обеспечили более быстрое принятие решений и проведение их в жизнь. Соответственно Генриху пришлось построить, почти на пустом месте, целую систему королевских судов, способных справиться с громадным объемом новой работы. Инструментом, к которому он обратился, был королевский Совет – орган, к тому времени уже регулярно осуществлявший всю управленческую деятельность. Ему суждено было стать предшественником и прародителем канцелярии и казначейства, парламента, судов общего права и тех судов исключительного права[36], на которые так полагались Тюдоры и Стюарты. В начале правления Генриха II Совет занимался без разбора всеми административными делами, хотя в это время уже начал формироваться Суд казначейства, рассматривавший дела, касавшиеся королевских доходов. В основном Совет мало чем отличался от обычного королевского суда, где, подобно любому другому лорду, государь вершил правосудие над своими вассалами. При Генрихе все это изменилось. Функции королевских судей становились все более специализированными. Во время правления его сыновей Совет начал разделяться на два больших суда, так называемые «Суд королевской скамьи» и «Суд общих тяжб».

Окончательное их разделение произошло лишь спустя столетие. Впоследствии, вместе с Судом казначейства, они вплоть до XIX в. составляли основу системы общего права. В дополнение к ним время от времени назначались выездные судьи, занимавшиеся всевозможными делами в графствах, суды которых таким образом втягивались в орбиту королевского правосудия.

Но это был только первый шаг. Генриху пришлось изобретать средства, с помощью которых тяжущийся мог бы передать свое дело из суда лорда в королевский суд. Генрих прибег к помощи королевского предписания. Формально права баронов нужно было уважать во что бы то ни стало, но и права короля, при некоторой натяжке, можно было распространить на определенные дела как подпадающие под юрисдикцию короны. Исходя из этого принципа, Генрих разработал ряд формул или предписаний, каждое из которых соответствовало определенному типу дел, и каждый человек, сумевший тем или иным способом доказать, что его дело подпадает под формулировку предписания, имел право требовать королевского правосудия. Формулировки предписаний отличались жесткостью, но в то время еще можно было создавать новые предписания. За восемьдесят лет их число увеличилось, и каждая новая формула наносила удар по феодальным судам. Лишь после восстания Монфора против Генриха III в XIII в. все огромное множество предписаний подвергли пересмотру, и их число было зафиксировано где-то около двухсот. Эта система продержалась шесть сотен лет. Как бы ни менялись времена, обществу приходилось подстраиваться под эту жесткую структуру. В силу этого английское законодательство неизбежно отягощалось архаизмами и юридическими фикциями. Весь ход того или иного дела мог зависеть от предписания, на котором оно основывалось, потому что каждое предписание имело особую процедуру, форму суда и средства судебной защиты. Таким образом, дух формализма, присущий саксам, выжил. Генрих II смог лишь уничтожить примитивные методы более ранних судов, навязав закону процедуру, которая стала не менее жесткой. Система предписаний, хотя и была громоздкой, тем не менее придала английскому праву консервативный дух, сохранявший непрерывность и преемственность его развития.

* * * Принято считать, что регистрация правовых актов начинается с восшествия на престол Ричарда I в 1189 г. Эта дата установлена по косвенным данным на основании статута Эдуарда I. Датировать этот процесс точнее очень трудно, потому что с завершением правления Генриха II мы оказываемся на пороге новой эпохи в истории английского права. С формированием системы королевских судов, осуществляющих равное правосудие по всей стране, былое разнообразие местного права быстро исчезало, а его место занимало право, общее для всей страны и для всех людей. Современный юрист, окажись он в Англии предшественника Генриха, почувствовал бы себя чужим, но в системе, переданной Генрихом сыну, он ощутил бы себя почти как дома. В этом значение великих свершений этого короля. Он заложил те основы английского общего права, на которых продолжили строительство последующие поколения. Впоследствии в этой системе возникали изменения, но его основные черты оставались неизменными.

Именно в те судьбоносные и созидательные годы англоязычные народы начали изобретать способы решения правовых споров, которые, по существу, сохранились до сего времени. Человек может быть обвинен только в том гражданском или уголовном преступлении, которое четко определено и известно закону. Судья является посредником. Он выносит решение на основе тех показаний, которые предъявляют стороны. Свидетели должны выступать публично и под присягой. Их можно подвергать допросу, в том числе перекрестному, но делает это не судья, а сами тяжущиеся или их квалифицированные в правовом отношении и частным образом нанятые представители. Правдивость показаний оценивается не судьей, а двенадцатью добропорядочными и честными гражданами. Лишь после того как жюри присяжных рассмотрит все факты, судья вправе выносить приговор, налагать наказание или штраф в соответствии с законом. Все это представляется вполне очевидным, даже банальным, но только до тех пор, пока не задумаешься об альтернативной процедуре, все еще преобладающей на значительной части мира. В соответствии с римским правом и производными от него системами, суд в те беспокойные времена, а в некоторых странах и сегодня, часто представляет собой расследование. Судья сам предпринимает выяснение обстоятельств гражданского правонарушения или общественного преступления, и его действия по большей части неконтролируемы. Подозреваемого можно допрашивать наедине, и он должен отвечать на все поставленные ему вопросы. Его право быть представленным юристом ограничено. Свидетели, дающие показания против него, могут делать это тайно и в его отсутствие. И только по завершении всех этих процедур формулируется и объявляется обвинение. Так нередко появляются возможности для тайных устрашений и выколачивания вынужденных признаний, пыток и шантажа с целью получить признание виновности. Эти пагубные опасности были исключены из общего права Англии более шести столетий тому назад. Ко времени смерти правнука Генриха II, Эдуарда I, английская уголовная и гражданская, процедура уже приняла форму и обрела традиции, которые в основном регулируют жизнь англоязычных народов и сейчас. Во всех притязаниях и спорах, касаются ли они пастбищ Среднего Запада, нефтяных полей Калифорнии, золотоносных шахт Австралии или территориальных прав маори, эти правила применяются, по крайней мере в теории, в соответствии с процедурой и формой суда, установленной английским общим правом.

Значение реформы английского суда не ограничивается судопроизводством. Закон, применявшийся к столь многочисленным проблемам, старым и новым, был по сути общим правом Англии. Законы, касавшиеся убийства, кражи, собственности на землю и свободы личности, были перенесены, вместе со многими другими, в Новый Свет. Таким образом, они, будучи в той или иной степени приспособлены к условиям и характеру времени, восходят по прямой линии к тем, которые правили жизнями и судьбами англичан XII века.

Большинство законов были тогда неписаными, а в Англии многие из них до сих пор остаются в таком положении. Английские правовые акты все еще, например, не содержат определения преступления в убийстве, потому что оно, подобно многим другим, основывается на неписаном обычае, сложившемся в стране и интерпретируемом, развиваемом и применяемом судьями.

Юристы могут только прояснить его, изучая документы, содержащие прежние решения. Для этого они уже в тот давний век заключили свои собственные соглашения. Через сто лет после смерти Генриха они начали группироваться в профессиональные объединения, так называемые «Судебные инны» – это юридические корпорации, наполовину колледжи, наполовину школы права. Они являлись преимущественно светскими, так как присутствие в них священников, обученных законам Рима и каноническому праву, не поощрялось. В этих корпорациях готовились ежегодные юридические отчеты, «Годовые книги», как их тогда называли, авторитет которых признавали судьи и которые выходили почти без перерыва на протяжении трех веков. За все это время только один человек предпринял попытку изложить в понятном для всех виде английское общее право. Приблизительно в 1250 г. судья по имени Генрих из Брэктона представил сочинение в объемом около 900 страниц под названием «Трактат о законах и обычаях Англии». На протяжении нескольких сотен лет ничего подобного не существовало, но метод Брэктона явился примером, которому стали следовать во всем англоязычном мире. Общее право в этих работах не излагалось, а объяснялось и комментировалось, что вдохновляло позднейших юристов и судей и помогало им развивать его и расширять. Краткие сборники и кодексы, составленные и дарованные на римский манер всемогущим государством подчиненному народу, были чужды духу и традициям Англии. Закон уже существовал в обычаях страны, и все дело сводилось только к обнаружению его путем прилежного изучения и сравнения записанных решений по ранним делам и применению его к конкретному случаю, рассматриваемому судом. С ходом времени менялось и общее право. Правоведы времен правления Генриха II выискали в формулировках своих предшественников X в. значения и принципы, неведомые их авторам, и применили к новым условиям и проблемам своего дня. Ничего. Появился прецедент. Если судье можно доказать, что обычай (или нечто подобное) уже был признан и служил основанием в сходном и более раннем деле, то судья будет более склонен к тому, чтобы, если это соответствует смыслу справедливости и господствующим в обществе чувствам, последовать ему и в данном случае. Этот медленный, но постоянный рост системы, широко известной как «прецедентное право», в итоге привел к тем же свободам и правам личности, которые зафиксированы в других странах в таких письменных документах, как американская Декларация независимости или Декларация прав человека. Но английское правосудие двигалось вперед более осторожно. Даже создатели «Великой Хартии вольностей» не пытались изложить новый закон или провозгласить какие-либо общие принципы. Причина этого в том, что и правитель, и подданный на практике связаны общим правом и свободы англичан основываются не на каком-то законе государства, но на древнем медленно ( развивающемся обычае, признанном жюри свободных людей, которые выносят свои вердикты по каждому делу в открытом суде.

Глава XIV. ЛЬВИНОЕ СЕРДЦЕ

Христианское королевство, основанное в Иерусалиме после Первого крестового похода, просуществовало в течение столетия, обороняемое военными орденами рыцарей-храмовников и госпитальеров. То, что оно продержалось столь долго, объясняется главным образом разобщенностью мусульманских государств, окружавших его. Но в конце концов национальный герой Саладин сумел сплотить турок, или сарацинов, и огромная мусульманская мощь оказалась объединенной. В 1169 г. Саладин стал визирем Египта, а вскоре провозгласил себя султаном. По происхождению он был курдом, по культуре – дамаскцем. Вскоре власть египетского султана распростерлась и на Сирию, так что его владения окружили княжества крестоносцев на левантийском побережье. В 1174 г. он захватил Дамаск, а в 1183 г. – Алеппо. Обеспокоенное растущей опасностью, христианское общество в Иерусалиме и Иерусалимский король, Гвидо де Лузиньян, предложили ставшую опасной корону сначала Филиппу Французскому, затем Генриху II и призвали всю Западную Европу оказать им помощь. Но ссоры западных монархов не позволили вовремя принять эффективные меры. В свою очередь Саладин в 1186 г. объявил священную войну. Пообещав своим воинственным ордам богатую добычу и рискованные предприятия в этом мире и вечное блаженство в ином, он выступил на Иерусалим. Христианская армия, расположившаяся на поле сражения напротив него и насчитывавшая примерно 10 тысяч человек, испытала на себе все «прелести» безводной пустыни и была разбита по частям превосходящими силами противника при Хиттине. Иерусалимский король, Великий Магистр ордена тамплиеров и многие представители знатнейших семейств оказались плененными. В 1187 г. Иерусалим капитулировал, и впоследствии вся Палестина и Сирия, за исключением Тира, Антиохии и Триполи, попали в руки мусульман.

Эти события поразили всю Европу. Папа римский разделял общий ужас христианского Запада. Его легаты объезжали дворы монархов, призывая к миру между христианами и войне с неверными. Монархи трех величайших государств Запада откликнулись на этот призыв; рыцарство Англии, Франции и Германии пришло в движение. Посланцы папы показывали изображения храма Гроба Господня, оскверненного конями сарацин. Глубокий порыв затронул не только знать, но и до некоторой степени все классы. Не без грусти, как показывает литература того времени, молодые крестоносцы покидали родной дом и своих дорогих и близких, чтобы отправиться навстречу опасностям в далекие и неведомые земли. Притягательность войны и приключений смешивалась с жертвенностью и мистицизмом, которые окрашивали деяния и предприятия того века подлинным очарованием романтики. В Германии парламент Майнца поклялся направить экспедицию в Святую землю. Короли Англии и Франции согласились на совместный крестовый поход, не прекратив, однако, своей вражды. Проявлению религиозных чувств способствовали и сборщики налогов. На тех, кто не принял участие в походе, накладывалась «саладинова десятина». С другой стороны, всем крестоносцам было даровано освобождение от налогов и отсрочка уплаты долгов. Таких больших армий для похода на Восток Европа еще не видела. В Германии боевые порядки выстроились под штандартом Фридриха Барбароссы. Скандинавский флот доставил через Гибралтарский пролив 12 тысяч воинов. Закованная в броню доспехов Европа устремилась на Азию. Тем временем первый из защитников, Конрад Монферрат, поспешивший из Константинополя, освободил Тир и уже осаждал Акру.

Отправление крестоносцев в Святую землю

В самый разгар всех этих волнений Генрих II умер в горе и несчастье. Он не предпринял никаких попыток определить наследника, и престол естественным путем перешел к Ричарду. Новый король не стал глубоко скорбеть из-за смерти отца, против которого выступал с оружием. Преклонив колени, он простоял у гроба ровно столько, сколько потребовалось, чтобы прочитать «Отче наш», и сразу же занялся делами королевства. Несмотря на его многочисленные малопривлекательные качества, люди видели в нем великодушие, добавлявшее блеска его воинской известности. В начале своего правления Ричард проявил себя неординарным человеком. Во время восстания против отца он нанес поражение войску Генриха II при Ле Ман, причем сам бился впереди конницы, не имея на себе даже кольчуги. В арьергарде разбитой армии стоял верный воин Генриха, Уильям Маршал. Он столкнулся с Ричардом и взял над ним верх. «Пощади меня!» – крикнул Ричард, находясь в опасности. Маршал отвел от него копье и заколол его коня, презрительно сказав: «Я не стану убивать тебя. Пусть это сделает дьявол». Такое унижение и оскорбление было хуже смерти. Вот почему Маршал и его друзья с беспокойством ожидали, как поступит с ними новый государь, на верность которому они теперь должны были присягнуть. Но король Ричард сумел подняться над прошлыми обидами. С достоинством и беспристрастностью рассказал он о мрачном эпизоде, еще столь свежем в его памяти. По воле Ричарда за верным слугой его отца были сохранены все должности и почести, после чего король послал его во Францию действовать там от своего имени. Ричард отдал ему в жены богатую наследницу графства Пемброк, и Маршал в одно мгновение стал одним из могущественных английских баронов. И действительно, было замечено, что король с особой милостью отнесся к тем, кто в свое время верно служил его отцу против него, даже в ущерб своим давним сторонникам.

* * * Ричард, со всеми своими недостатками и добродетелями, присущими людям героического склада, является одной из самых пленительных фигур средневековья. Он является продуктом и воплощением рыцарского века. В то время в геральдике особо почитался лев, и многие короли стремились к тому, чтобы их имя ассоциировалось со славной репутацией этого зверя. Но когда современники Ричарда назвали его «Львиным Сердцем», то они сделали комплимент уже не королю, а царю зверей. Немногим обязан английский народ этому монарху, и тяжко заплатил он за его приключения. За 10 лет своего правления он лишь дважды побывал на родине, задержавшись там на несколько коротких месяцев; однако память о нем до сих пор волнует сердца англичан и доносит через века представление об образце воина. Ричард прославился не только благодаря своим доблестным подвигам, но и участию во всех крупных военных авантюрах. Высокий, хрупкого сложения, с крепкими нервами, тренированными сильными мышцами и ловкими руками, он наслаждался каждым поединком и воспринимал противников без злобы, как необходимое средство добиться славы. Он любил войну, но не столько ради славы и политических выгод, а так, как другие любят науку или поэзию – за возбуждение, сопутствующее битве, и радость победы. Это стало основной чертой его характера, и, соединившись с большим полководческим талантом, любовь к войне мобилизовала все силы его ума и тела.