Сердакова Любовь Александровна Контактные телефоны: 89500199022 89219135299 Санкт-Петербург 2009 Глава I. Владимир Набоков и западноевропейская литература

«Владимир Дмитриевич вошел в лагерь оппозиции и стал сотрудником «Права», когда его жена была беременна Владимиром. Через год после рождения сына Набоков напечатал статью, где впервые выступил за отмену смертной казни, тем самым продолжив одно из дел своего отца и предвосхитив одну из тем творчества сына...»¹.

Далее следовали тяжелые годы жизни семьи – приход большевиков к власти, революция, противоречащая всем гуманистическим и политическим взглядам как отца, так и сына, разорение, арест отца... И около 11 часов вечера 2(15) апреля 1919 года Владимир Набоков покинул Россию, покинул страну всего своего творчества, всей своей натуры, своего любимого языка, - как оказалось, навсегда.

«Гетто эмиграции, по сути дела, было средой более культурной и более свободной, чем те страны, в которых мы жили. Кому захотелось бы расстаться с этой внутренней свободой, чтобы выйти наружу, в незнакомый мир? Что касается меня, я чувствовал себя вполне уютно там, где я был, - за своим письменным столом, в комнате, снятой внаем. Но впрочем, я не типичный эмигрант. Я очень нетипичный эмигрант, который сомневается в том, что типичный эмигрант вообще существует». ²Будучи в эмиграции и, несомненно, восприняв влияние западноевропейской культуры, Набоков не потерял русские корни и, выросший в традициях исконно русской литературы и великолепного воспитания, смог развить свои способности.

В Западной Европе на 20-е годы приходится расцвет модернизма, настоящий прорыв мировой литературы, обошедший, к сожалению, нашу страну, но отразившийся на развитии русской зарубежной литературы и, конечно же, на творчестве Владимира Набокова. Именно его можно назвать русским последователем модернизма, писателем, возглавившим русское модернистское течение, что мы и попытаемся доказать в данной работе.

Глава II.

Модернизм Владимира Набокова.
Модернизм как литературное направление сложился в начале ХХ века. Это было нечто принципиально новое для мировой литературы, это было направление, объединившее в себе многие литературные течения начала XX века. Эта новая художественная поэтика, будучи, безусловно, переходным этапом в развитии западноевропейской литературы, стала и отдельным самоценным литературным направлением. Модернизм стал литературой ассоциаций и ощущений, литературой сугубо внутреннего мира не только героя, но и автора в особенности. Анри Бергсон считал, что писатель сначала должен изучить самого себя, а потом “разбираться” со всеми остальными. Модернисты проникают в такие уголки человеческого сознания, в которые, казалось бы, попасть невозможно; они пытаются зафиксировать ощущения человека, вызвать их из глубин человеческой души и проследить изменения сознания на протяжении долгого времени путем наложения оценок и впечатлений от событий, произошедших ранее и каким-то образом вновь прочувствованных.

Модернисты - это прекрасные психологи, исследователи человеческого сознания. Главными областями для исследований становятся ощущения и ассоциации, ибо человек с самым трезвым умом и рассудком все равно воспринимает окружающее органами чувств, он сначала ощущает все происходящее вокруг него и только после этого может дать оценку событиям, их воспринять и осознать. Но ощущения не бывают одиночными - они складываются из очень многих составляющих, таких, например, как звуки, цвета, запахи и вкусовые ощущения. Поэтому возникает понятие потока ощущений, который сохраняется дольше всякой другой информации в мозгу человека. Поток ассоциаций неразрывно связан с потоком ощущений. Ассоциации также являются базой для восприятия окружающего мира и формирования внутреннего мира героя. Ассоциативное мышление героя основывается на потоке ощущений, возникших раньше. Поток ассоциаций - это ассоциативная цепь произведения, в котором проводятся параллели между двумя или несколькими событиями, родившими в душе героя определенные, схожие друг с другом чувства.

Мало найдется среди русских писателей ХХ века тех, чьи произведения действительно могли бы претендовать на звание модернистского романа, соответствующего западноевропейским канонам. К таким писателям можно, бесспорно, отнести Владимира Набокова. Мы рассмотрим это на примере романа «Приглашение на казнь».

Первое, что указывает на принадлежность Набокова к модернистам, - это неразрывность автора и главного героя. Если раньше главный герой существовал отдельно от автора, мог как передавать его идеи, так и нет, то в романе Владимира Набокова «Приглашение на казнь» читатель видит цельность самого автора и его героя. Набоков пишет так, будто учит Цинцинната Ц., читает с ним вместе по слогам - «Там тамошние холмы, томление прудов, тамтам далекого оркестра»…³

Во-вторых, автор не ставится над читателем, не дает и не навязывает ему свою “нейтральную” точку зрения, как было раньше, - ощущения, испытанные героем, его ассоциации поступают к читателю напрямую, в своем чистом, первозданном виде, а не через сознание и восприятие автора; автор не имеет права выходить за рамки собственного “я” и говорить о внутреннем мире героя не иначе, как о своем собственном, и поэтому сам автор становится главным героем романа. Итак, поток ощущений и поток ассоциаций могут принадлежать автору и только ему, и в этом заключается концепция модернистов об изучении своего собственного мировосприятия, мироощущения.

Цинциннат - это человек прежде всего чувствующий; он воспринимает мир не аналитически, а эмоционально, духовно, он при воздействии окружающего мира на него воспринимает его через ощущения. Но эти ощущения в окончательной форме приходят к герою по истечении небольшого или долгого периода времени. Можно сказать, что сначала герой воспринимает события больше с физической стороны, он их осязает, а потом эти осязания превращаются в по-настоящему прочувствованные ощущения.

У писателей-модернистов главный герой - обязательно человек незаурядный, художественно, особенно чутко воспринимающий мир. (Так, например, Джеймс Джойс в своем романе «Портрет художника в юности» изучает формирование сознания художника, поэта).

Именно такую концепцию мировосприятия мы встречаем у Анри Бергсона, который очень большую часть своих трудов посвятил изучению интуитивного начала в осознании окружающего мира: «...Постигнуть жизнь не в состоянии ни инстинкт, ни интеллект, хотя оба есть ее формы. Первый - потому, что вообще ничего не постигает в собственном смысле слова - он просто “органически действует”, а для постижения нужно самосознание, рефлексивное отношение. Второй - потому, что все выражает в своих терминах, обрабатывает своими орудиями и потому неизбежно обездвиживает свой объект...»⁴ А бергсоновская интуиция - это «инстинкт, сделавшийся бескорыстным, сознающим самого себя...».⁵

Ассоциативная цепь строится по схеме, похожей на схему потока ощущений, предложенную выше. Ощущения возникают у героя после какого-то события и могут иметь несколько ответвлений, построенных по предыдущей схеме, и эти ощущения откладывают в душе героя чувства. Чувства, схожие с данными, приводят к ощущениям, испытанным уже после другого события. Мы получаем наглядную цепь событий из жизни героя, да и сама его жизнь - это некое переплетение таких цепочек.

В итоге, поток ощущений и поток ассоциаций тесно сплетаются друг с другом, что дает нам вполне законченную картину чувственного мировосприятия, которым обладает главный герой (или автор). Поток ощущений плавно переходит в поток ассоциаций и наоборот, что свидетельствует о непрерывности мыслей героя и целостности их духовной и эмоциональной стороны.

Все эти тезисы я хотела бы раскрыть моей главой-зарисовкой, в которой текст не так гладок и обоснованно-объяснен, как здесь, в этой главе. Мир Набоковского «Приглашения на казнь» нелинеен, он не поддается академическим описаниям по канонам. И, наверное, единственный способ действительно «проявить» направление модернизма, которому, как мы уже доказали, крайне свойственны ассоциативные цепи, - это написать главу-ассоциацию, не «распрямляя» и не упрощая объемных мыслей Цинцинната Ц. К тому же, литература модернизма сама по себе субъективна и предполагает не менее субъективное читательское восприятие, поэтому позволю себе попытаться представить собственное прочтение романа «Приглашение на казнь».

Глава III.

Литературоведческий поток мыслей и ассоциаций при прочтении «Приглашения на казнь» Владимира Набокова.
Цинциннат не умеет говорить так, как положено, как названо. Не умеет свободно располагать понятиями чужого ему мира. «Любезность. Вы. Очень. – (Это еще нужно расставить)»⁶

Чем больше учится говорить Ц. – тем более бутафорским и разрушающимся становится мир – «Цинциннат споткнулся, подпрыгнул и очутился в небольшом дворе, полном разных частей разобранной луны»⁷.

Где-то есть Бутафор, придумавший все это, высший Мастер пародии и сарказма – и он издевается над Цинциннатом, подменяя людей друг другом... Все взаимозаменяемо в этом странном мире – единоутробность братьев – грим («Адвокат и прокурор, оба крашеные и очень похожие друг на друга (закон требовал, чтобы они были единоутробными братьями, но не всегда можно было подобрать, и тогда гримировались)...»⁸), камера – кабинет директора, дом – камера, Родриг Иванович – Родион, Родион – Родя при исполнении казни, Роман Виссарионович – Рома, кучер... Круговая замкнутость мира, цикличность.

Вся книга то по ту, то по эту сторону от бреда, обмороков, снов, воображения Цинцинната – через своеобразное зеркало. Не разграничить два мира, мир иллюзий – но вроде как более реальный и человечный, мир вроде реальный – но с такими людьми и событиями... Все сходит с ума. Ощущение выворачивания наружу. «Спустя некоторое время тюремщик Родион вошел и ему предложил тур вальса. Цинциннат согласился. Они закружились. Бренчали у Родиона ключи на кожаном поясе, от него пахло мужиком, табаком, чесноком, и он напевал, пыхтя в рыжую бороду, и скрипели ржавые суставы... Их вынесло в коридор... У сгиба коридора стоял другой стражник, без имени, под ружьем, в песьей маске с марлевой пастью. Описав около него круг, они плавно вернулись в камеру, и тут Цинциннат пожалел, что так кратко было дружеское объятие обморока».⁹

ДНК, проходящая через плоскость – изворачивающаяся, спиралевидная, разноцветная, протыкающая, проходящая через это вот двустороннее зеркало действительностей – изменяющаяся, неуловимая и «непойманная» реальность. Она вязкая, тягучая, как нуга, желе, в ней - невозможное бессилие бежать быстрее – как во сне.
Мир будто бы мультфильмов Татарского, пластилиновый и сворачивающийся, снятый дрожащей в руках видеокамерой...

Аж «канцелярия» написано навыворот – значит, наверное, мы по нереальную сторону от зеркала... «Дверь с надписью на зеркальный выворот «Канцелярия»...»¹⁰

Приколоченный стол – двигается. «Цинциннат сдвинул и потянул, пятясь, кричащий от злости стол... Цинциннат поднял брыкающийся стул на стол. Сам наконец влез...[…] Цинциннат, сидя на полу, сквозь слезы посмотрел ввысь, где отражение решетки переменило место. Он пробовал – в сотый раз – подвинуть стол, но, увы, ножки были от века привинчены.»¹¹. И уже кем-то двигался, ибо есть надписи – значит, здесь бывали Люди? «Ничего не видать, я пробовал тоже»¹². Хотя опять та самая ДНК через зеркало – не понять, по ту или по эту сторону все происходило.

Все названо. Все условности обговорены. Цинциннату так очевидно, что все сон, что один не знает Правил. «...выработанная законом подставная фраза, истинное значение коей знал всякий школьник»¹³ Все будет как принято. «Сообразно с законом, Цинциннату Ц. объявили смертный приговор шепотом»¹⁴

О чем не договорились – того не бывает. «Ах, пожалуйста, не надо бормотать... Это, во-первых, против правил, а во-вторых – говорю вам русским языком и повторяю: не знаю»¹⁵

Знание друг друга насквозь - а Цинциннат не просвечивается их рентгеном. Понимание с полуслова – глупого слова («окружающие понимали друг друга с полуслова, - ибо не было у них таких слов, которые бы кончались как-нибудь неожиданно, на ижицу, что ли, обращаясь в пращу или птицу, с удивительными последствиями»¹⁶)

«Безнадежно праздничный мир»¹⁷

Измена Марфиньки – норма для нее («Я же, ты знаешь, добренькая: это такая маленькая вещь, а мужчине такое облегчение»¹⁸) и для всех («Как посмел ты, счастливый семьянин, - прекрасная обстановка, чудные детишки, любящая жена...»¹⁹), нестандартность Цинцинната – преступление, достойное смертной казни. Пошлость везде, как норма, наслаждения названы и обсуждаются легко и с неблизкими людьми (болтовня м-сье Пьера за игрой в шахматы). Не подразумевается душа, человеческое отношение. А Цинциннат – созвучие с цицеро – как под лупой, выпуклый в мире плоских, он умеет любить… «Все это он проделал, все это он выдержал – оттого что был молод, изворотлив, свеж, жаждал жить, - пожить еще с Марфинькой».²⁰ Цинциннат – художник, выдумщик мира.

Главный Набоковский конфликт - ДАР - РЯД (Цинциннат – мир, любовь - измена).

Окружающие хотят «упорядочить» Цинцинната, найти в нем сходства с собой – проще говоря, люди боятся его нестандартности. «В сущности темный для них, как будто был вырезан из кубической сажени ночи, непроницаемый Цинциннат...».²¹

Выступление губернатора перед казнью – на нее «талоны циркового абонемента действительны». Такое отношение вызвано тем, что куклам все равно на смерть куклы. И никто из них не может увидеть, что Цинциннат – человек.

С момента сообщения о том, что сегодня день смерти, мир стал складываться и сворачиваться, ибо придумавший его уходил. «Перспектива совсем расстроилась»…²²

Аналогия паук – Марфинька (в итоге оба оказались резиново–пластиковыми), неживыми и ненастоящими.

Все живое, решающее свое поведение самостоятельно, - вещи, обстановка, погода. Люди, наоборот, куклы. «Темнота и тишина начали соединяться; но вмешались часы, пробили одиннадцать, подумали и пробили еще один раз...»²³

Мебель Марфинькиной семьи приехала вместе с совершенно осязаемыми ощущениями и впечатлениями из прошлого. «Примятые звуки».²⁴

Цинциннат – удивленный спящий ребенок, ему кажется, что все настолько бредово и странно, что он должен вот-вот проснуться. «Я окружен какими-то убогими призраками, а не людьми. Меня они терзают, как могут терзать только бессмысленные видения, дурные сны, отбросы бреда, шваль комаров – и все то, что сходит у нас за жизнь. В теории – хотелось бы проснуться.»²⁵. Смерть – переход в реальный мир. Человек – лишь предчувствие. «Должен существовать образец, если существует его корявая копия».

Цинциннат смотрит мир как кино, предугаданность и реальная предвиденность всего происходящего (по два раза входящий директор…). Арлекины «сопровождают» кукол.

«Добавочный» Цинциннат – выходит из тела призраком, позволяет себе делать то, чего не может «реальный» Цинциннат. «Цинциннат взял одну из этих слез и попробовал на вкус: не соленая и не солодкая, - просто капля комнатной воды. Цинциннат не сделал этого.»²⁶.

Трезвый разговор с самим собой «Я есмь!»²⁷ «Но меня у меня не отнимет никто»²⁸.

Понимает себя как Персонажа. «Ошибкой попал я сюда – в этот страшный, полосатый мир: порядочный образец кустарного искусства...» ²⁹Мысли Цинцинната – его «пуповина в тот мир»³⁰.

Сны более реальны, чем сама реальность, ибо уходят туда, за эту плоскость зеркала. «К тому же, я давно привык, что называемое снами есть полудействительность, обещание действительности... содержит больше действительности, чем наша хваленая явь...»³¹

Этот мир для Ц. течет за периферией сознания, сон и явь ровно зеркально поменялись местами. «Явь – полусон, дурная дремота, куда извне проникают… дико изменяясь, образы действительного мира, текущего за периферией сознания...»³².

С детства – колокольчик мира, мерцающий, чтобы быть здесь – надо постоянно прилагать усилия (почти как у Чехова). «С ранних лет, чудом смекнув опасность, Цинциннат бдительно изощрялся в том, чтобы скрыть некоторую свою особость. Чужих лучей не пропуская, а потому в состоянии покоя производя диковинное впечатление одинокого темного препятствия... он научился притворяться все-таки притворяться сквозистым, для чего прибегал к сложной системе как бы оптических обманов, но стоило на мгновение забыться, не совсем так внимательно следить за собой ... как поднималась тревога.»³³.

С детства же осознание ценности воли, свободы индивидуума «С ужасом… наблюдал, как самых маленьких она подталкивала, чтобы они вертелись шибче..»³⁴. Осознал – обречен на смерть. «Тогда Цинциннат брал себя в руки и, прижав к груди, относил в безопасное место.»³⁵.

Игра в прятки с привидениями мира – попытки их разоблачить, объяснить им их несостоятельность. «Нет, вы, все-таки, только пародия…».³⁶

Обвинен в «исковеркивании» слов, т.е. речи, т.е. сути этого мира. «Обвиненный в страшнейшем из преступлений, в гносеологической гнусности...»³⁷

Ищет верные слова, но слово слишком условно, чтобы отражать истину. «Осторожно, в виде предположения высказывалась мысль об основной нелегальности Цинцинната...»³⁸

Попытки убедить самого себя в состоятельности этого мира бесполезны, ибо он знает дорогу в другой мир и не подвергает сомнению его существование. «Знаю толк в куклах»³⁹.

Цинциннат в этом мире – «нетка» ⁴⁰из рассказа матери. В том мире и через то самое зеркало реальности он «соберется» в свой реальный образ.

Мир – пальто, реальность – подкладка. Надо только разорвать… «Я доиграю с вами эту пьесу…».⁴¹

Спасение Цинцинната в этом, временном для него, мире – Тамарины Сады «И вот начались те упоительные блуждания в очень, очень просторных (так что даже случалось – холмы в отдалении бывали дымчаты от блаженства своего отдаления) Тамариных Садах, где в три ручья плачут без причины ивы, и тремя каскадами, с небольшой радугой над каждым, ручьи свергаются в озеро, по которому плывет лебедь рука об руку со своим отражением. Ровные поляны, рододендрон, дубовые рощи, веселые садовники... Там, там – лепет Марфиньки, ее ноги в белых чулках и бархатных туфельках, холодная грудь и розовые поцелуи со вкусом земляники. Вот бы увидеть отсюда – хотя бы древесные макушки, хотя бы гряду отдаленных холмов...»⁴², воображение «...и вдруг рассмеялся. Он встал, снял халат, ермолку, туфли. Снял полотняные штаны и рубашку. Снял, как парик, голову, снял ключицы, как ремни, снял грудную клетку, как кольчугу. Снял бедра, снял ноги, снял и бросил руки, как рукавицы, в угол. Цинциннат сперва просто наслаждался прохладой; затем, окунувшись совсем в свою тайную среду, он в ней вольно и весело... [...] Цинциннат, тебя освежило преступное твое упражнение.»⁴³, старый мир «по вечерам же упивался старинными книгами...»⁴⁴ «Искусственно пристрастившись к этому мифическому девятнадцатому веку, Цинциннат уже готов был совсем углубиться в туманы древности и в них найти подложный приют, но другое отвлекло его внимание…» ⁴⁵«А может быть… я неверно толкую эти картинки. Эпохе придаю свойства ее фотографии. Это богатство теней, и потоки света, ... – все это, быть может, относится только к снимку... и мир на самом деле вовсе не был столь изгибист, влажен и скор...»⁴⁶. Скучает в придуманном им настоящем о придуманном им же прошлом.
Идею отношений между палачом и смертником как сужеными, друзьями предлагал Жуковский. На это болезненно отреагировал Набоков, нарисовав гротескный мир абсурда.

Отношение к Цинциннату его убийц как к ребенку, концентрированная и отвратительная забота о нем. «Ну, а как нонче наш симпатичный смертник, - пошутил директор... Ничего не болит?...» ⁴⁷«Публика и все мы, как представители публики, хотим вашего блага, это, кажется, ясно.» ⁴⁸«Эх, вы... Покажите ладошки..». ⁴⁹Цинциннат и м-сье Пьер – «коллеги», на «празднике», посвященном грядущей казни, пьют вместе на брудершафт – как новобрачные.

Замолкнувшее кино, глупое и поставленное на паузу – Цинциннат выскакивает из него на воздух, в мир. Мир, созданный Владимиром Набоковым в романе «Приглашение на казнь», соткан из обрывков мыслей, ассоциаций, ощущений Цинцинната, то есть по всем канонам модернизма.

Глава IV.

«Приглашение на казнь» Владимира Набокова

и «Процесс» Франца Кафки.

Роман Франца Кафки «Процесс» является, безусловно, одним из наиболее близких набоковскому «Приглашению на казнь». Кажется, что похоже в этих романах очень многое – язык, стиль написания, даже сюжет «Приглашения на казнь» очень напоминает сюжет написанного ранее «Процесса». Однако сказать точно, было ли «Приглашение на казнь» подражанием Кафке или это чистая случайность, вызванная общностью взглядов, позиций и внутренних убеждений, мы не можем. С одной стороны – сходство поразительное, с другой – сам Набоков всегда отрицал какую-либо связь своего романа с «Процессом». Когда Григорий Адамович, близкий друг Набокова в эмиграции, открыто и прямо спросил на одном из литературных вечеров, посвященных «Приглашению на казнь», читал ли Набоков «Процесс», тот с раздражением и негодованием ответил: «Нет!»⁵⁰.

Однако сходство этих романов неоспоримо, его мы и рассмотрим в этой главе.
Первая же зацепка, заставляющая читателя «Приглашения на казнь» вспомнить «Процесс» - это имя главного героя. Цинциннат Ц. и Йозеф К. – симметричный принцип, если можно так выразиться, названия героев. И далее читатель все больше и больше убеждается в чрезвычайном сходстве сюжетов, историй героев, событий, происходящих с ними.

Уже даже первые предложения этих двух романов похожи - «Кто-то, по-видимому, оклеветал Йозефа К., потому что, не сделав ничего дурного, он попал под арест»⁵¹.

«Сообразно с законом, Цинциннату Ц. объявили смертный приговор шепотом»⁵².

Арест, суд, безумный и нереальный в своей простоте и глупости мир, герои, даже не осознающие, что с ними происходит, потому что всерьез воспринимать этот мир они не могут, им кажется, что это лишь розыгрыш, фарс, недоразумение, театр… Даже возраст объединяет Ц. и К. – им обоим «только что исполнилось тридцать»⁵³

И Йозеф, и Цинциннат – люди необыкновенные, чувствующие; оба они – обладатели так называемых «добавочных себя», которые делают что-то недозволенное и желаемое, им снится как бы сон наяву. А вокруг них находится общество – серое, стадное, непонимающее, осудившее их за «непрозрачность», пребывающее в смертельном, убийственном спокойствии, летаргическом сне уверенности в истинности своей жизни.

«Ведь К. живет в правовом государстве, всюду царит мир, все законы незыблемы, кто же смеет нападать на него в его собственном жилище?» ⁵⁴.

«Узнав из достоверного источника, что нонче решилась ваша судьба, - начал он сдобным басом, - я почел своим долгом, сударь мой…»⁵⁵

«Ты недостаточно уважаешь Свод законов»⁵⁶ - «Растолковывать ему это бессмысленно»⁵⁷.

«…что высшие власти, которым мы подчиняемся, прежде чем отдать распоряжение об аресте, точно устанавливают и причину ареста, и личность арестованного. Тут ошибок не бывает»⁵⁸ - Франц и Виллем, являющиеся прототипами Родиона и Романа, - слепы, как котята, они еще раз показывают всю беспомощность общества.

«Скажи им, покайся, сделай это!»⁵⁹.

Все произошедшее, их арест и Ц., и К. не могут воспринять по-настоящему. Для К. – это всего лишь шутка коллег по работе: «Очевидно, в этом принимали участие все обитатели пансиона, да и все вы, а это уже переходит границы шутки»⁶⁰; для Ц. – лишь сон: «Я окружен какими-то убогими призраками, а не людьми. Меня они терзают, как могут терзать только бессмысленные видения, дурные сны, отбросы бреда, шваль комаров – и все то, что сходит у нас за жизнь. В теории – хотелось бы проснуться»⁶¹

Образ Марфиньки из «Приглашения на казнь» во многом – смесь образов фройляйн Бюрстнер, привыкшей ко всему относиться доверчиво-несерьезно, и Эльзы, с ее простой жизнью, простыми отношениями, не обремененными какими-либо размышлениями или смыслом.

И Цинциннат, и Йозеф не знают толком, в чем суть их дела («Впрочем, и сам К. почти не понимал, о чем идет речь, а думал о сиделке и о том, как невежлив был с ней дядя, или о том, не видел ли он директора канцелярии где-то раньше, может быть, даже на собрании в день первого допроса»⁶²), за что они арестованы и скоро ли наступит Конец; над ними только смеются и издеваются. К. допрашивают на подмостках, Ц. казнили на Интересной площади «Талоны циркового абонемента действительны»⁶³

И Франц Кафка, и Владимир Набоков пишут с экспрессией, периодически как бы с взрывами хохота… «- Значит, так, - проговорил следователь и скорее утвердительно, чем вопросительно, сказал К.:

- Вы маляр?

- Нет, - сказал К., - я старший прокурист крупного банка.

Публика расхохоталась»⁶⁴.

«Однако вопила не она, а этот мужчина, он широко разинул рот и уставился в потолок»⁶⁵.

«- Вот видите! - сказал служитель. - Вечно ее от меня уносят…»⁶⁶.

«Стали посылать наверх одного адвоката за другим, те взбегали по лестнице и давали себя сбрасывать оттуда при довольно настойчивом, но, разумеется, пассивном сопротивлении, а внизу их подхватывали коллеги»⁶⁷

Заседания в жилых квартирах в «Процессе» и абсурд снов-бреда Цинцинната в «Приглашении на казнь» тоже очень перекликаются друг с другом.

«Да, нам предоставлена бесплатная квартира, но в дни заседаний мы должны освобождать эту комнату. На службе мужа много неудобств…»⁶⁸.

«Спустя некоторое время тюремщик Родион вошел и ему предложил тур вальса. Цинциннат согласился. Они закружились. Бренчали у Родиона ключи на кожаном поясе, от него пахло мужиком, табаком, чесноком, и он напевал, пыхтя в рыжую бороду, и скрипели ржавые суставы... Их вынесло в коридор... У сгиба коридора стоял другой стражник, без имени, под ружьем, в песьей маске с марлевой пастью. Описав около него круг, они плавно вернулись в камеру, и тут Цинциннат пожалел, что так кратко было дружеское объятие обморока»⁶⁹.

Забота о Цинциннате Ц. и Йозефе К. как о детях их же обвинителями, убийцами, также делает этих героев очень похожими.

«- Вот видите, - сказал он девушке, - этому господину не вообще плохо, а плохо только здесь!»⁷⁰.

«Ну, а как нонче наш симпатичный смертник, - пошутил директор... Ничего не болит?...»⁷¹

Крайне схожи, почти дословны, речи отца Марфиньки в камере у Цинцинната и дяди Йозефа при встрече на вокзале; однако они как бы с разными знаками.

«- Нет, ты меня не успокаивай! - кричал дядя. - Йозеф, милый Йозеф, подумай же о себе, о твоих родных, о нашем добром имени!..»⁷².

«Как посмел ты, счастливый семьянин, - прекрасная обстановка, чудные детишки, любящая жена...»⁷³.

Даже казнь Цинцинната Ц. напоминает казнь Йозефа К.

«Пока хлопотали с ведрами и насыпали опилок, Цинциннат, не зная, что делать, прислонился к деревянным перилам, но, почувствовав, что они так и ходят мелкой дрожью, а что какие-то люди снизу потрагивают с любопытством его щиколотки…»⁷⁴.
«После обмена вежливыми репликами о том, кому выполнять следующую

часть задания, - очевидно, обязанности этих господ точно распределены не

были, - один из них подошел к К. и снял с него пиджак, жилетку и, наконец,

рубаху. К. невольно вздрогнул от озноба, и господин ободряюще похлопал его

по спине» ⁷⁵.
Таким образом мы можем сказать, что Владимир Набоков и Франц Кафка в своих романах «Приглашение на казнь» и «Процесс» создали очень схожие миры модернизма и абсурда. Однако отличие романа Владимира Набокова от романа Франца Кафки, впрочем, как и от всех других писателей модернизма, ощутимо – его я постараюсь объяснить в следующей главе.

Глава V.

Направления модернизма.
Модернизм – широкое и объемное направление литературы, затронувшее практически все страны Западной Европы, что самое удивительное, почти одновременно; но в каждой стране, у каждого писателя развившееся по-своему. Модернизм давал возможность писателям всегда вносить что-то свое, ведь основа этого стиля, его главная цель – исследование мысли, «потока жизни», для каждого своего и уникального.

Именно поэтому модернизм разделился на множество направлений, объединенных идеей живой передачи мысли героя, но разных по восприятию и передачи этого самого потока.

В «Приглашении на казнь» Владимир Набоков соединил все самые модные и актуальные направления своего времени, создавая свой неповторимый, русский, модернизм, принципиально отличающийся от всех других произведений этого стиля. Рассмотрим некоторые из основных направлений модернизма, то есть «видов потоков», особенно четко чувствующиеся в «Приглашении на казнь».

У Джеймса Джойса, например, его «Уллис» - это поток сознания; роман написан в стиле как будто безумного соревнования мыслей, перегоняющих друг друга, спотыкающихся и путающихся; часто - без знаков препинания. «Троих искателей чистой истины, Моисея Египетского, Моисея Маймонида, автора «Море Небуким» («Вожатый заблудших») и Моисея Мендельсона, столь великих, что от Моисея (Египетского) до Моисея (Мендельсона) не было равных Моисею (Маймониду)»⁷⁶.

Точно так же в «Приглашении на казнь» в своих дневниках и письмах пишет Цинциннат: «Что ж, пей эту бурду надежды, мутную, сладкую жижу, надежды мои не сбылись, я ведь думал, что хоть теперь, хоть тут, где одиночество в таком почете, оно распадется лишь надвое, на тебя и на меня, а не размножится, как оно размножилось, - шумно, мелко, нелепо…»⁷⁷.

Таким образом Джойс и перенявший его прием Набоков расставляют акценты, приоритеты своих произведений – им важно настоящее, хаотичное течение реальной человеческой мысли.

Марсель Пруст в романе «В поисках утраченного времени» в томе втором, «По направлению к Свану», рассматривает поток ассоциаций главного героя, Свана – он пьет кофе с печеньем, припоминая его вкус, вкус «детства в Кельне»⁷⁸, там такое печенье с кофе ему давали на завтрак, после этого Сван ходил в Кельнский собор… И таким образом Пруст переносит читателя из времени-пространства книги во время-пространство истории героя, его прошлого, его ассоциативных воспоминаний.

У Уильяма Фолкнера в романе «Шум и ярость» также присутствует ассоциативный, даже, скорее, интуитивный поток мыслей сумасшедшего мальчика Бенджамина. Весь мир он воспринимает исключительно обонянием, каждому предмету и явлению он сопоставил свой, особый, запах. «Открыла калитку, входит, наклонилась. Кэдди пахнет листьями»⁷⁹.

«Руки не слышат калитки совсем, но пахнет ярким холодом»⁸⁰.

В «Приглашении на казнь», несомненно, поток ассоциаций играет важнейшую роль, ведь Марфинька для Цинцинната – персонаж целиком ассоциативный, сотканный из запахов, звуков, образов, наклонов ее головы, их встреч и прогулок. «Я уже не могу собрать Марфиньку в том виде, в каком встретил ее в первый раз, но, помнится, она приоткрывает рот за минуту до смеха, - и круглые карие глаза, и коралловые сережки, - ах, как хотелось бы сейчас воспроизвести ее такой, совсем еще новенькой и твердой…»⁸¹.

«…тот изгиб, ту захлебывающуюся торопливость, все то, что было моим в тенистых тайниках Тамариных Садов…»⁸².

«Там, там – лепет Марфиньки, ее ноги в белых чулках и бархатных туфельках, холодная грудь и розовые поцелуи со вкусом земляники»⁸³.

Генрих Белль в «Бильярде в половине десятого» рассматривает поток времени, весь роман он как бы переносит читателя из одних временных рамок в другие, давая почувствовать, насколько нелинейно время, как оно может расходиться словно перпендикулярными плоскостями. Белль начинает с юбилея старика, решившего подвести итоги, но переходит на истории жизнь их семьи в разное время и при разных обстоятельствах… Похожим образом Владимир Набоков пишет последнюю главу «Приглашения на казнь», сопоставляя торопливое течение времени этого странного мира и вечность тех, к кому после казни направился Цинциннат. «Винтовой вихрь забирал и крутил пыль, тряпки, крашеные щепки, мелкие обломки позлащенного гипса, картонные кирпичи, афиши; летела сухая мгла; и Цинциннат пошел среди пыли, и падших вещей, и трепетавших полотен, направляясь в ту сторону, где, судя по голосам, стояли существа, подобные ему»⁸⁴.

В романе Уильяма Фолкнера «Шум и ярость» также показан поток времени. Так, об одном событии – смерти главного героя – рассказано разными людьми и в совсем разное время, начиная с истории, поведанной братом спустя восемнадцать лет после всех событий, и заканчивая историей, рассказанной сестрой на следующий же день после смерти ее брата. Эти «скачки во времени» обуславливаются желанием «приобщить» читателя к событиям, расставить их по своему разумению, давать не историческую и фактическую, а экспрессивную оценку.

Таким образом, мы можем сказать, что модернизм каждый писатель воспринимал по-своему, привнося в него новые идеи, новые способы исследования мысли. Но роман Владимира Набокова «Приглашение на казнь» стал как бы заключением, вершиной модернизма, собрав воедино многие тенденции и направления этого стиля. Младший современник Пруста, Джойса, Кафки, Набоков воспринял, переработал и синтезировал их художественно-эстетические импульсы, создав свою абсолютно самобытную художественную реальность.


Глава VI.

Заключение.
В десятые годы двадцатого столетия в западноевропейской литературе появилось направление модернизма, одними из основателей которого были Марсель Пруст и Джеймс Джойс. Владимир Набоков, живший с двадцатых годов за границей, а в год создания романа «Приглашение на казнь» - 1935 – в Германии, неизменно находился в среде литературы модернизма; идеи, свойственные этому стилю, буквально витали в воздухе. И Набоков воспринял модернистские тенденции, переложив их на русский язык, - и таким образом создал новое направление, новое понятие русскоязычного модернизма. Цель русскоязычного, набоковского, модернизма, его основная задача – показать суть мысли, ее осязаемое появление и течение, природу рождения, свойства ассоциативного мышления. Наверное, это одна из неразрешимых человеческим мозгом задач, одна из сложнейших, и, как следствие, интереснейших проблем, занимающих умы людей.

Цель моей работы – исследовать роман Владимира Набокова «Приглашение на казнь» в контексте западноевропейской литературы начала XX века. Как показало исследование, Набоков оказался современным и актуальным писателем для литературы своего времени.

Есть общие законы развития литературы, и даже тогда, когда политика вмешивается в искусство, эти законы торжествуют и появляется то, что должно было появиться. Русская литература того времени развивалась с «переломом» революцией, не воспринимая общеевропейские веяния и не развиваясь своим прежним чередом; ее целиком заняла литература пропагандистская, политическая, идейная – коммунистическая и социалистическая. Но модернизм должен был появиться в России – и Владимир Набоков как бы связал за границей разорванную на части линию течения русской литературы, сохранил ее черты и тенденции, смог чувствовать ее самобытность, находясь в эмиграции. Творческий путь Набокова – это, можно сказать с большой вероятностью, путь развития русской литературы в свободной для творчества России.

Библиография.
1. Владимир Набоков. «Приглашение на казнь». СПб: «Азбука-классика», 2007

2. Брайан Бойд, «Владимир Набоков. Русские годы» М.: издательство «Независимая газета», 2001

3. Альфред Аппель: интервью с Набоковым 25 сентября 1966 года. Опубликовано «Литературное наследие» М: издательство «Книга», 1989

4. Борис Носик. «Мир и дар Владимира Набокова». СПб: издательство «Пенаты», 1995

5. Сборник произведений Владимира Набокова из серии «Литературное наследие» М: издательство «Книга», 1989

6. Владимир Набоков. «Другие берега». Л: издательство «Политехник», 1991

7. Анри Бергсон. «Творческая эволюция». М: издательство «Кучково поле», 2005

8. Джеймс Джойс. «Портрет художника в юности». СПб: «Азбука-классика», 2008

9. Джеймс Джойс. «Уллис». СПб: «Азбука-классика», 2007.

10. Марсель Пруст. «В поисках утраченного времени» Том 2: «По направлению к Свану». СПб: «Амфора», 2005.

11. Генрих Бёлль. «Бильярд в половине десятого». М: «Каро», 2007.

12. Уильям Фолкнер. «Шум и ярость», СПб: «Азбука-классика», 2006.

13. Франц Кафка. «Процесс», СПб: «Азбука-классика», 2007.

14. Валерий Белоножко. «Невеселые заметки о романе «Процесс». М: «Кучково поле», 2000.

15. Герман Гессе. «О толкованиях Кафки». 1956. Источник: интернет-сайт www.hesse.ru

16. С.Г. Бочаров «Пруст и "поток сознания". Критический реализм XX века и модернизм». М., 1967

17. А. Воронский. «Марсель Пруст: к вопросу о психологии художественного творчества». М. 1975.

1 Брайан Бойд, «Владимир Набоков. Русские годы» М.: издательство «Независимая газета», 2001. стр.45

2 Альфред Аппель: интервью с Набоковым 25 сентября 1966 года. Опубликовано «Литературное наследие» М: издательство «Книга», 1989. стр. 417

3 Владимир Набоков. «Приглашение на казнь». СПб: «Азбука-классика», 2007. стр. 38

4 Анри Бергсон. «Творческая эволюция». М: «Кучково поле», 2005. стр. 67

5 там же, стр. 79

6 Владимир Набоков. «Приглашение на казнь». СПб: «Азбука-классика», 2007. стр.11

7 там же, стр.15

8 там же, стр.18

9 там же, стр..9

10 там же, стр.14

11 там же, стр.25-26

12 там же, стр.25

13 Владимир Набоков. «Приглашение на казнь». СПб: «Азбука-классика», 2007, стр.18

14 там же, стр.7

15 там же, стр.13

16 там же, стр.22

17 там же, стр.95

18 там же, стр.28

19 там же, стр.97

20 там же, стр.27

21 там же, стр.21

22 там же, стр.211

23 там же, стр.16

24 там же, стр.99

25 Владимир Набоков. «Приглашение на казнь». СПб: «Азбука-классика», 2007. стр.32

26 там же, стр.193

27 там же, стр.86

28 там же, стр.86

29 там же, стр. 86

30 там же, стр.89

31 там же, стр.87

32 там же, стр.87

33 там же, стр.19

34 там же, стр.92

35 там же, стр.20

36 там же, стр.129

37 там же, стр.67

38 там же, стр.27

39 там же, стр.200

40 Владимир Набоков. «Приглашение на казнь». СПб: «Азбука-классика», 2007, стр.131

41 там же, стр.212

42 там же, стр.24

43 там же, стр.29

44 там же, стр.23

45 там же, стр.24

46 там же, стр.47

47 там же, стр.34

48 там же, стр.35

49 там же, стр.75

50 Брайан Бойд, «Владимир Набоков. Русские годы» М.: издательство «Независимая газета», 2001, стр.492

51 Франц Кафка, «Процесс». СПб: «Азбука-классика», 2007, стр. 1

52 Владимир Набоков. «Приглашение на казнь» СПб: «Азбука-классика», 2007. стр. 1

53 Франц Кафка, «Процесс». СПб: «Азбука-классика», 2007, стр. 12

54 там же, стр. 15

55 Владимир Набоков. «Приглашение на казнь» СПб: «Азбука-классика», 2007. стр. 11

56Франц Кафка, «Процесс». СПб: «Азбука-классика», 2007, стр. 273

57 Владимир Набоков. «Приглашение на казнь» СПб: «Азбука-классика», 2007. стр. 67

58 Франц Кафка, «Процесс». СПб: «Азбука-классика», 2007, стр. 21

59 Владимир Набоков. «Приглашение на казнь» СПб: «Азбука-классика», 2007. стр. 196

60 Франц Кафка, «Процесс». СПб: «Азбука-классика», 2007, стр. 61

61 Владимир Набоков. «Приглашение на казнь». СПб: «Азбука-классика», 2007. стр.32

62 Франц Кафка, «Процесс». СПб: «Азбука-классика», 2007, стр. 136

63 Владимир Набоков. «Приглашение на казнь». СПб: «Азбука-классика», 2007. стр.214

64 Франц Кафка, «Процесс». СПб: «Азбука-классика», 2007, стр. 115

65 там же, стр. 117

66 там же, стр. 124

67 там же, стр. 213

68 там же, стр. 135

69 Владимир Набоков. «Приглашение на казнь». СПб: «Азбука-классика», 2007. стр.9

70 Франц Кафка, «Процесс». СПб: «Азбука-классика», 2007, стр. 145

71 Владимир Набоков. «Приглашение на казнь». СПб: «Азбука-классика», 2007. стр.34

72 Франц Кафка, «Процесс». СПб: «Азбука-классика», 2007, стр. 189

73 Владимир Набоков. «Приглашение на казнь». СПб: «Азбука-классика», 2007. стр.97

74 там же, стр.214

75 Франц Кафка, «Процесс». СПб: «Азбука-классика», 2007, стр. 319

76 Джеймс Джойс. «Уллис». СПб: «Азбука-классика», 2008, стр. 813

77 Владимир Набоков. «Приглашение на казнь» СПб: «Азбука-классика», 2007. стр. 135

78 Марсель Пруст. «В поисках утраченного времени». Том 2: «По направлению к Свану». СПб, «Амфора», 2005, стр. 421.

79 Уильям Фолкнер. «Шум и ярость». СПБ: «Азбука-классика», 2006. стр. 10

80 там же, стр. 11

81 Владимир Набоков. «Приглашение на казнь» СПб: «Азбука-классика», 2007. стр. 58

82 там же, стр. 19

83 там же, стр. 24

84 там же, стр. 219